oxygen

— На этом все, можете быть свободны, — мужчина лет сорока поднимается из-за стола, нависая над ним. — Кроме тебя Чон, останься. Хосок пытается как можно менее заметно закатить глаза. За какую-то секунду он становиться объектом всеобщего внимания, коллеги уходят из кабинета почти со свернутыми головами — эти черви слишком любознательны. — Хосок, ты один из лучших наших сотрудников, — неуместная лесть, — но у тебя уже на трех делах глухарь, что собираешься делать? С меня тоже требуют. Муха на потолке очень интересная. Ползет себе по серой штукатурке, волоча свое жирное тельце, и почесывает пушистыми лапками, наверное, Хосок не интересовался. Вот бы и ему взять, обратиться летающим гадом и метнуться пулей в окно. Там, в запредельном мире загрязненного кислорода, нет никаких отчетов, серийных убийц, существует лишь одна опасная вещь — мухобойка. А если быть чуть умнее, то этого можно избежать. Но у насекомого нет такой сложной штуки, как мозг, поэтому оно беззаботно существует на стенах домов и долбится мелким тельцем в прозрачное стекло окон. Вот и сейчас потолочное насекомое босса не может вылететь в форточку, Хосок следит за ним взглядом, пока начальник говорит что-то горшку с фикусом. У него появляется маниакальное желание пришпилить муху к столу иголкой и, с медленным наслаждением, отрывать каждое крылышко, как делали некоторые жестокие дети. Сделать так, чтобы и она оказалась в безвыходном положении, оставить с одной единственной способностью ползать, не имея шанса улететь. Почти как Хосок. — Ты меня слушаешь? — господин Ким открывает окно настежь и навязчивое жужжание пропадает. — Да, сэр, конечно, — глаза слишком устали, большой недосып сказывается очень не вовремя, Хосок смаргивает, чтобы не уснуть прямо в кресле. — И о чем же я говорил? — самое лучшее качество начальника — снисходительность. Он по-старчески улыбается, присаживаясь на рабочее место. — Ладно, повторю, — мужчина вытаскивает из стола свежее дело, — в городе началось волнение, недавно в парке нашли труп девушки. Папку Хосок берет с большой неохотой, он уже чует, как на расследование падает тень тупика. В его жизни сейчас и так много дерьма, дополнительного он не заказывал. Внутри материалы дела и пара фотографий с места преступления: на одной молодое, противно-синее тело в черной сорочке, на следующем крупным планом шея жертвы, борозды удушения въелись красно-синими пятнами. Такое безвкусное убийство. Придушил и бросил в кустах, на корм собакам. По мнению Хосока, никакое убийство не может быть гуманным, от каждого человек страдает, умирая мучительно и медленно. Удушье — ты просто чувствуешь, как вместе с воздухом из тебя выходит жизнь, как в голове начинает взрываться мозг, потом пытаешься содрать узел, оставляя красные отметины и собственную кожу под ногтями; видишь, как мутнеет в глазах, а последнее, что ловит взглядом полумертвое тело, это хладнокровное лицо убийцы, ну, если повезет, это окажется красивый вид с вершины ветки дерева. — Хотите поручить это мне? — босс только поднимает свою толстенную бровь, явно намекая на риторичность вопроса. Хосоку бы не видеть, не слышать и не говорить об этой криминальной каше. Он вымученно выдыхает, прося взглядом отпустить и, получая одобрительный кивок, плетется вон из отделения. Глазастые черви смотрят вслед.

***

Час-пик, автобус набит до отвала такими же уставшими и проклинающими все на свете людьми. Давка ужасная, Хосок терпит, пока грыжа из людей постепенно рассосется, чтобы можно было опуститься на мягкое сиденье. В салоне тихо, все уткнулись в свои дела: кто в смартфон, кто в книгу, у кого-то остались силы на разговоры. Эдакая вечерняя умиротворенность. Время после работы тормозит и все как в замедленной съемке, фонари догорают кометами в окнах, звук двери глушит рев мотора. Дополнительным аккомпанементом играет водительское радио, нудящее о приближающихся осадков. Грязное стекло автобуса, Хосок смотрит в него и наслаждается быстрым исчезновением остановок, с постепенно нарастающей скоростью он удаляется от работы — подальше. Ехать еще примерно минут двадцать и парень уже тянется к сумке, чтобы достать свежее дело, но в салон с едва уловимым, но разрушающим тишину звуком вваливаются две девушки, одна за собой тащит ребенка — мальчик. Женщины садятся перед Хосок спиной, он видит только лицо мальчишки, который играется с пальцами, нервно перебирая один за другим. — Представляешь, Дохен сегодня пошел в гости к другу и не сказал мне! — это, видимо, мать рассказывала своей подруге о том, какой ее сын непослушный. В ответ ей только кивали и охали. — Нет бы подойти ко мне! Я же сижу в соседней комнате, просто в компьютере важное дело! — продолжала отчитывать мать, не замечая как краснеют щеки и дуются губы мальчика. — Но мамочка, я же стуча… — Ничего ты не делал! А если и делал, то надо было громче, так вот, — Хосоку не было видно лицо женщины, за то прекрасно мальчика. Тот, на крик матери, вжался в кресло и очень громко шмыгнул носом. Сейчас заплачет. — Я ему ведь все разрешаю! И телевизор смотреть, и в компьютер играть, игрушки ему покупаю, а он вот так меня отблагодарил! Да я чуть с сердцем не слегла! — она источала столько шума, что даже люди спящие в конце автобуса недовольно зашевелились. Яд в словах смешивался с активным жестикулированием женщины, а ее подруга продолжала охать и стандартно отвечать — кивком. Кивок-кивок. — Ушел на целый час к другу в соседний дом, а потом «прости мамочка, прости», — от такого писклявого голоса у Хосока задергался глаз, губы непроизвольно выразили презрение. «Наверное, из таких детей и вырастают убийцы, » — такие мысли бросали мороз по коже, а мозг подкидывал картинки прошлых дел, на фотографиях которых женщины, найденные в самых грязных подворотнях города, с изуродованными телами. Автобус подпрыгнул на кочке, став причиной удара лба Хосока со стеклом. Потирая место ушиба парень замечает, что ему скоро выходить и когда шарит в карманах в поисках монет, то натыкается на конфетку. Обычная шоколадная сладость, но очень вкусная. — Остановите, пожалуйста, — голос Хосока, на секунду, как будто оглушает салон и перекрикивает до сих пор болтающую мать. Подходя к выходу, Хо останавливается около мальчика, и, улыбаясь, протягивает руку с конфетой: — Можно угостить вашего сына? — Хосок смотрит женщине в глаза и видит, как быстро сменяются ее эмоции: удивление, недоверие, а после что-то похожее на смущение, смешанное со скромной улыбкой. — Да, конечно, — женщина не успевает договорить, как мальчишка, с едва покрасневшими глазами, хватает конфетку, не забыв сказать милое детское «спасибо!». Из автобуса Хосок выходит удовлетворенным, настроение заметно поднялось и легкая улыбка не сойдет еще долго, по-крайней мере, до дома точно. Там, в просторной одинокой квартире его ждет ничего — пустота — разве что, любимый пушистый ковер. От холодной остановки до дома минут десять пешком. По дороге Хосока задувает совсем не июльским ветром, поэтому, войдя в квартиру, он спешит разогреть чайник. Свитер сменяется свободной футболкой, застиранной уже до белых пятен на сером, джинсы летят в угол комнаты, вместо них обыкновенные шорты. Хосок стоит еще с минуту у зеркала и всматривается в свое осунувшиеся лицо, как оно посерело от недосыпа и насколько увеличились мешки под глазами. — Выглядишь отвратительно, — скорее всего из-за темноты в комнате кажется, что отражение грустно ухмыляется такому нелепому замечанию. Закипевший чайник истошно верещит на пол квартиры, жалобно прося снять его с огня. Хосок плетется до кухни, чтобы подзависнуть над выбором чая: малиновый или мятный? Недавно разбитая супница для чая грустит в мусорке, поэтому придется пить из просто большой кружки. Когда все же малиновый чайных запах окутывает комнату, Хосок садится на ковер, с любовью зарываясь пальцами в ворсинки. Белый и ужасно мягкий — первая самостоятельная покупка парня при переезде. Остальное купили родители, чтобы сын ни в чем не нуждался. Собственную вещь Хосок любит очень сильно, он с неподдельным старанием пылесосит ковер, не давая и шанса потерять цвет. А так же протирает деревянный столик, купленный на зло родителям, он им не нравился своим багровым цветом. Но красный прекрасно смотрится с белым. Удобно расположившись посередине ковра вместе с чаем, Хосок рассыпает документы дела, неряшливо трясся папкой кверху дном. Уже зная, что на фотографиях, Хо тянется к заключению судмедэкспертизы. Листы, скрепленные степлером, аккуратным веером рассыпаются в руках. Мелко напечатанный текст едким шрифтом плывет перед глазами, где Хосок пытается уловить суть. — Так, молодая девушка, примерно от 20-25 лет, — парень рассуждает в слух, нервно покусывая ноготь большого пальца, — время смерти около десяти вечера, удушена, в ранах на шее найдены остатки канатной веревки. Найдена в центральном парке, недалеко от западного входа. Свидетелей нет, труп обнаружил уборщик в 9 утра. Хосок падает спиной на пол и вертит в руках фотографии жертвы. Когда-то симпатичная блондинка с фарфоровой кожей сейчас напоминает разбитую игрушку. Посиневшая голова и размазанная вульгарно-красная помада ярко контрастирует с почти серым телом. Девушка умерла в одном пеньюаре, которые почти сполз с ее худющих плеч. Полупрозрачная черная ткань не прикрывает всех былых прелестей, бедра открыты, а чуть выше прилипли мокрые от росы листья. В заключении сказано, что следов изнасилования не найдено, но при осмотре гинеколога был вынесен вердикт, что женщина незадолго до случившегося вступала в половую связь. — По ней итак видно, что работала она не головой, — хмыкает про себя Хо и откладывает дело в сторону, — получается, завтра надо будет съездить на место преступления, а позже в морг. Последующие утренние дела заполняют голову и Хосок болезненно щурится, потирая страдающую переносицу. Открывает глаза и пытается найти мысль на спасение от рутины, но здравый смысл бьет кувалдой с криками, на мотив викингов «умирают беззащитные люди!». Тяжелый выдох, мученический стон и парень машет руками в воздухе, рассеивая навязчивые голоса. Они как мухи витают около головы и противно жужжат свои песни на уши. Засыпает Хосок на ковре, в обнимку со стащенной с дивана подушкой. Ему снятся длинные улицы, свист ветра в ушах и свет ночных фонарей на кирпичной кладке.