oxygen

Майка неприятно липнет от холодного пота, а капля, скатывающаяся по виску, щекочет кожу. Длинный ворс ковра лезет в глаза и четко отпечатывается на щеке, ну а еще, он сам пострадал от хосоковых слюней. Когда появляются силы разлепить глаза, привстать на руках, Хосок издает мучительный стон. Спина сильно болит после сна на полу и сейчас позвоночник скрипит, как старые половицы полумертвого дома. Еще и утро такое пасмурное и сопливое, серая завеса облаков лениво тянется, закрывая собой солнце. На кухне так темно, что приходится даже лампу включить. Атмосферно-желтый свет рассеивается по белым стенам. Кожа болезненно зеленого цвета. Хосок тонкими ручищами насыпает себе спасительного крепкого кофе и брякает ложкой по стеклянным бокам чашки, звук ужасно громко раздается внутри головы. Плюхнувшись на стул, парень заглядывается на стену напротив, там, по дешевой картине, ползет паук. Он, на своих тонюсеньких ножках, плетет паутину меж рамой и холстом. И рано или поздно в нее попадет муха. Будет трепыхаться и пытаться избежать неизбежного, даже когда будет наполовину закутана в кокон. Время пол девятого утра, Хосок допивает кофе. В спальне необычайно свежо, настолько холодно, что голова от такого перепада трещит. Вся одежда в шкафу тоже ледяная, белые накрахмаленные рубашки словно снежные, когда Хосок натягивал рукав, то мог поклясться, что слышал хруст, схожий с тем, когда тяжелыми ботинками идешь по только опавшим снежинкам. Пуговицы не слушаются и не собираются вдеваться в петельку, выскальзывают, а хосоковому слуху кажется ехидное хихиканье. Парень трясет головой, сбрасывая на лоб темную челку, мотает еще раз и сильнее, чтобы дурные звуки вылетели наверняка. С силой и огромной любовью к дереву, Хосок хлопает дверью, заставляя пожилую соседку схватиться за сердце. До парка добираться, как минимум, минут двадцать. Пешком чуть больше, чуть приятнее, свежее и полезнее что ли. Парень сворачивает за угол дома, топая каблуками ботинок по дорожке и иногда вглядываясь в заборных кошек. Прекрасное время, чтобы понаблюдать за людьми, оно сейчас именно такое, что народ только-только выбирается из теплых домишек, плетется привычной и заученной дорогой на работу. Среди таких лиц можно отличить новеньких, они идут чуть ли не вприпрыжку и с ослепительной улыбкой, а законченные вояки офисной рутины ползут с необычайно глубокой пустотой в глазах. За поворотами домов горит спасшееся от облаков утреннее солнце, лучами метко бьет прямо в лицо. Асфальтированная дорога нагревается, блестит битым стеклом бутылок. Когда Хосок проходит под домом, то с верхних этажей, где настежь открыты окна, слышатся женские крики и мужское блеяние. Обычная среднестатистическая семейная ссора, при которой выясняется какой же муж олень, а сам рогатый дуется, словно воздушный шарик. Парень отходит достаточно далеко, но визги, все равно, как-будто у уха, трещат и крутятся, как назойливая муха. Не придется ли потом Хосоку разбирать дело сохатого, что в порыве надувания забодал до смерти супругу? Когда стрелка наручных часов показывает десять минут десятого, а количество людей на улице переваливает за двадцать, Хосок уже в парке. Даже в будни здесь предостаточно народу, настолько достаточно, что, оказавшись на месте преступления, сложно сосредоточиться. Окруженный галдежом Хосок присаживается, надеясь, что внизу звуков меньше. За густыми кустами белой лентой очерчен силуэт тела, а рядом таблички улик. Прикрыв глаза, парень ищет общее между местом и информацией. Парк находится недалеко от оживленной дороги, а вдоль самого шоссе куча ночных заведений: от ломбарда до подпольных клубов. — Будь я убийцей, как бы я сюда пришел? — пальцы отбивают четкий ритм по левому плечу, привычка. Чуть отойдя от разлиновки, парень двигается вперед от кустов, ближе к дороге. Парк открытый, без забора, и прямо на границе травы растет большое дерево. Скрывшись под кроной листвы, Хосок облокачивается на ствол. Если смотреть точно прямо, то на глаза попадается темный переулок, внутри которого, наверняка, есть вход в клуб, а у стенки, воткнув каблуки в кирпичную кладку, стоят «девочки». Они заманивают пьяных мужчинок, что выползают из дверей, и с легкостью предлагают себя. Те, веря во все сладкие слова, разрешают тащить себя до такси, где их потом обчищают, а после выбрасывают на полпути до дома. Хосок вертит головой еще раз, делая почти полный оборот, пока не натыкается взглядом на магазин «Все для похода». Постучав по плечу еще минуту, парень решает сначала навестить продавца, а к дамочкам вернуться вечером, когда они будут по-разговорчивее. Дверной колокольчик звенит очень громко для хосокового слуха, от чего кожа на переносице собирается в несколько складок. — Добрый день! Чем могу помочь? — улыбчивый старикашка переваливается через прилавок и даже его усы приветливо шевелятся. — Здравствуйте, я расследую дело о недавнем убийстве в этом парке. Мне нужно задать пару вопросов, — усы сразу осунулись и, когда мужчина причавкивал, двигались в манере «как же так, как же так». — К-к-конечно, я отвечу, — когда Хосок приблизился, настроение продавца совсем куда-то улетучилось. — Вы продавали кому-нибудь канатную веревку на днях? — Д-да, приходил один человек, только лица я его не видел, скажу сразу! — залепетал мужчина, активно махая руками. — На нем был капюшон, рукава закатаны, голос вроде бы молодой, на вскидку не дашь больше двадцати. Стиснув зубы и сжав прилавок, Хосок опустил голову, чтобы продавец не видел разочарования. Слишком мало улик, чтобы начинать искать дальше, на шлюх надежды мало. «Тут делать нечего», — парень почти развернулся и собирался уходить, как дрожащий голос его остановил. — Молодой человек, постойте, — глаза у него горели, как будто осенило, — если это поможет, то у того юноши был шрам, выше локтя, на левой руке. Круглый что ли, как будто ожог. — Спасибо, отличительная черта, хоть что-то. Дойдя до остановки, Хосок стал дожидаться автобуса, что отвезет его в морг. Сейчас стоит осмотреть тело, чтобы составить точный портрет жертвы, так будет легче расспрашивать людей. Совсем скоро нужный транспорт подъехал и парень двинулся в путь. Погода стала капризничать, приятное солнце грозятся закрыть густые тучи, в которых, наверняка, как коктейль, смешаны дождь с грозой. А у Хосока нет зонтика, у Хосока только папка с делом, которой не надо намокать.

***

Детектив успевает забежать в здание ровно тогда, когда облака начинают мелко плеваться водой. В считанные секунды моросящий дождик превращается в ливень. В морге оказывается слишком холодно, хотя не удивительно. Атмосфера не из приятных: белые стены с еще более белым полом, все стерильное до предела. Пусть у парня и есть загоны по поводу чистоты, но это даже для него слишком, в здании как будто взорвалась бомба с отбеливателем и без кондиционера. У работников вообще глаза, как стеклышки, а зрачки точно рыбки в аквариуме, не спеша крутятся по сторонам. Даже когда Хосок подошел вплотную к главной медсестре, та обратила на него внимание только после пристального прочтения бумажки в своих руках. — Что-то хотели? — а голос такой тихий, спокойный, как у робота. — Детектив Чон Хосок, я по делу к главному хирургу. — Тогда вы знаете куда идти? — и не дождавшись ответа, девушка снова уткнулась в бумажную волокиту, будто это самое интересное в ее жизни. Парень, фыркнув на такую зацикленность, обошел стойку и направился к лестнице, ведущей на цокольный этаж. Внизу все куда хуже, там настолько мертвая тишина, будто сам раньше времени оказался в могиле. И только звук шагов дает удостовериться, что нет, живые люди все же есть. Хосок расталкивает тяжелые шторки и почти врезается в мужчину средних лет, который держит в руках пилу. — О, здоров, — хирург мягко улыбается, от чего его щеки в момент округляются, в своем роде омолаживая лицо. — Только не прирежь меня. — Неа, это я так только с любимчиками делаю, — мужчина сам начинает хихикать своей шутке, а Хосок понимает, что никогда не привыкнет к врачебному юмору. — Я пришел посмотреть на вчерашнюю девушку и чем больше ты тянешь время, тем дольше не сможешь остаться наедине с кишочками, — царь морга наигранно удивляется, округляет рот и почти притрагивается окровавленными руками к лицу. Но больше ничего не говорит, разворачивается и топает вдоль железных ящиков в стене. И когда вытаскивает нужный труп, подзывает Хосока поближе. — Симпатичная, правда? — Сокджин, завязывай, — мужчина отходит хихикать к «любимчику» и снова берется за пилу, пока парень осматривает девушку. На синей коже шеи красуются то багровые, то фиолетовые синяки, но самые отчетливые следы — красные, как ссадины, борозды, ровным кольцом вокруг. Чуть ниже, на ключицах, тоже царапины, будто девушка скребла по ним, пытаясь стянуть душащую ее веревку. — Есть что-нибудь из личных вещей? — Хосок закрывает ящик и садится чуть подальше от хирурга на стул. — Да, кулончик какой-то, в пакете на столе, — Сокджин морщится, когда пытается вставить нитку в игольное ушко. На рабочем месте мужчины куча разбросанных бумаг, под одной из таких кучек Хосок отыскивает тот самый пакетик. В прозрачном полиэтилене обычная серебряная подвеска с маленьким клевером. Видимо, кельты не спасли. Камушки в украшении блестят под светом медицинских ламп, отбрасывая зеленые блики на лицо Хосока. Вещица незамысловатая, но красивая. Парень вертит кулон в руках еще чуть-чуть и кладет обратно в пакет, разворачиваясь к Сокджину. Тот все еще возится над трупом, зашивая кожу мелкими стежками. А Хосок ведь помнит их первую встречу, как его направили в эту больницу вместе с еще парочкой новичков. Тогда, когда медсестра проводила их до морга, старший как раз резал новенькую девушку. Он делал это аккуратно, с точностью ювелира, резал точно прямо, проходясь скальпелем от груди и почти до пупка. Одного из парнишек затошнило, тот рванул прямо вверх по лестнице, сшибая не успевшую уйти женщину. Хосок продолжал стоять и смотреть, как хирург ковыряется внутри девушки. Когда целая его кисть погрузилась в живот, сдался и второй парень. Он, резко позеленевший, поплелся на ватных ногах обратно, спотыкаясь на ступеньках. Хосок остался один и, чтобы привлечь внимание, громко покашлял, заодно прочищая горло от увиденного. Хирург резко выпрямился и даже удивленно уставился на парнишку, но быстро сообразил, что к чему и весело так: — Так ты стажер из участка, кем будешь? — и с улыбкой почесал весок, пачкаясь в чужой крови, а после выдал самое непринужденное «ой!». В тот момент Хосок понял, что с этим человек лучше не связываться. Может быть он и хороший врач, но точно не в своем уме, похлеще тех маньяков будет, что приходится отыскивать парню. В реальность детектива возвращает скальпель, которым напротив стоящий Сокджин играет в тик-так перед глазами. Хосок резко отскакивает назад, а старший давит лыбу. С ним уж точно рядом расслабляться не стоит. А то еще ради интереса разрежет на живую и кишки в бантик завяжет. Старший хихикает и прикрывает зубы рукавом, а Хосок тихо матерится. — Ты чо удумал? — Сокджин резко прекращает ржать, смотрит серьезно, а потом медленно поднимает бровь. — Я, может быть, немного и с придурью, но и ты о вежливости не забывай, — от такого тона у Хосока мурашки табуном, бывало мало моментов, когда старший становился чуточку нормальным. — Прости, просто перестань так людей пугать. Сокджин ухмыляется, да и только. «Чего у него вообще на уме?» — продолжал думать парень, просматривая заключение о смерти девушки. — У нее есть какие-нибудь родственники? — Ага, младшая сестра, родители погибли, — мужчина отложил иглу в сторону, — эх, тяжелая судьба у девочки сложилась. — Так, значит, и с ней надо будет поговорить. Закончив с бумагами и осмотром тела, Хосок распрощался с Сокджином. Выход больницы встретил его проливным дождем, огромными лужами и людьми с зонтиками. В облаках будто трубу прорвало, текло так, что и дальше десяти метров ничего не рассмотреть. Сейчас чуть за двенадцать времени, он мог бы успеть заехать к девочке, а вечером вернуться в подворотню. Но у погоды свои великие планы, ей угодно устроить потоп на дорогах с большими пробками из гудящих машин, а Хосока — превратить в Ноя, потерявшего свой Ковчег.