Иуды молитвы

Эн чувствует, что она особенная, Эн чувствует, что она сильная, что она справится, что она поумнее всяких там потеряшек будет, но молчит молчит, молчит, молчит возводит глаза к обшарпанному и протекающему потолку, или грязному небу, или в открытую пялится на бога на операционном столе под эпидуральной анестезией, пока из живота вытаскивают червей, пока из живота вытаскивают мокриц, а Эн всё смотрит на бога, в лике которого отражается её полумёртвое тело, и кричит, теперь уже по-настоящему кричит, кричит, кричит врачи просят прекратить, врачи много чего просят — шум отвлекает их от работы, врачи не думали, что трупы могут так орать, об этом им точно не говорили на лекциях и не показывали на практике, но крик не стихает, крик существует и уже самим врачам требуется помощь да помогите же им кто-нибудь, засуньте вату в уши или вообще отрежьте их, но дайте людям закончить свою работу Эн кричит, сипит, умоляет прикончить её, а изо рта вырываются мухи, много мух, они лезут прямо из её глотки, их становится так много, что бога на потолке не видно, а мухи садятся на глаза, мухи откладывают личинки прямо в Эн и всё снова идёт по кругу, этому нет конца, врачи не могу удалить всю заразу из её тела, потому что Эн — и есть зараза, одна, сплошная, подлежащая уничтожению, истреблению, хоть чему-нибудь сожгите её уже, ну будьте добры ведь Эн сильная, Эн грёбаный ходячий труп, не дохнет она никак, эн эн эн эн эн эн эн эн эн эн сдаётся после первого долгоносика, подцепленного щипцами с её сердца, и выброшенного в лежащий рядом не-труп, в лежащий рядом сгусток смертной тоски и безнадёги, которому уже не страшны всякие жучки, не страшны ужи, обвитые вокруг лёгких, ничего не страшно уже и никто не страшен Эн отворачивается от (давно не) живого тела и повторяет себе, что она с и л ь н а я что бы это не значило, что бы это, мать его, не значило, когда же это начнёт что-то значить, боже, спустись с потолка и скажи уже мне значение этого грёбаного слова, мать твою, прошу… я не хочу превратиться в живого