***
Я чувствую обязанность защищать её. Она ощущает тоже самое. Можно сказать, мы стали единым целым: жизнь одного в руках другого. Я крепче прижимаю заснувшую девушку к себе, чтобы она не мерзла, а свободной рукой сжимаю рукоять томагавка. Заснуть не удается… из-за навящего беспокойства и мыслей; а чувство, что где-то в темноте стоит тварь или… ещё кто-то опасный — не исчезает. Как же я устал… Мне кажется, я выжал из себя последнее, чтобы прийти сюда. Сейчас даже не чувствую того, что тело отдыхает. Только боль, голод и отдаленное тепло, существующее где-то вдалеке, на фоне всего остального. Тепло стало для меня намного ценнее, чем раньше, когда была возможность легко и без проблем согреться. Тепло дает силу, надежду, уверенность, что выживешь. Когда оно есть, то пропадает первобытный инстинкт, поддавляющий трезвое рассуждение… Наверное, я теряю сознание, раз ощущаю тепло так отдаленно. Ну и пусть. Хоть так я не буду чувствовать свое истерзанное тело. Правда, временно…***
Лексингтон. Конкорд. Вэлли-Фордж. Тройз-Вуд… Особенно сильно пострадали Лексингтон и Конкорд: я никогда не видел настолько умирающую землю… в заиндевевшей крови и укрытой гниющими останками. Стоят брошенные дома, наполовину разрушенные. Ещё воздух. Противный воздух, с витающим тошнотворным запахом разложения и смерти. Невольно в моей памяти всплываются картинки последних минут в лазарете, когда погибали люди… из-за тварей. Крики. Душераздирающие. Казалось, что лучше родится глухим, чтобы не слышать их… А мы выбирались, чтобы спасти свои жизни. Но… я до сих не понимаю… Почему? Зачем мы это делали? Чтобы потом дольше мучаться, а в конце — сдохнуть? Теперь нет моей цели — избавить Америку от тамплиеров. Остался лишь инстинкт самосохранения на фоне моральных ценностей с принципами. И всё.***
— Почему ты был уверен, что я жива?.. И ты искал меня, а отца — нет. Она ворочается на моей груди и поднимает взгляд на меня. В её глазах отражается отблеск пламени костра и интерес. А ведь действительно, я даже не вспомнил об отце за все это время. Уверен, что он действительно умер. Он мне спас жизнь, и я, по сути обязан ему, но вышло всё не так… плохой сын, невоспитанный ребенок… Всего одна ниточка в моей психике оказалась испорченной и теперь случилась такая «катастрофа». Я не искал его, не надеялся. Мало того, даже не вспоминал о нем. — Он погиб, — холодно отвечаю я. В её глазах, я, наверное, могу быть предателем или обманщиком. Раз уж так равнодушно отнесся к кончине одного близкого, тем более родного, то и со вторым, возможно, будет так же… Хэйтем для меня… был мягко говоря, чужим. Из-за него погибла моя мать. Он халатно отнесся к своей семье, нырнув в дела Ордена, ещё и грозился убить собственного сына. На фоне всего этого, мне невозможно простить его. Безымянная просто смотрит мне в глаза, словно ожидая еще каких-то моих слов, но я молчу.***
Сквозь сон я слышу странные звуки. Похоже на шипение. Сразу просыпаюсь и воровато оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти источник звука. Бесполезно. Перед глазами лишь густая ночная тьма. Я понимаю, что нужно уходить. Если ничего не видно, то ориентироваться на слух и бежать. Вдруг я осознаю, что не будет постоянного места, безопасного и пригодного для жизни. Придется вечно от кого-то прятаться, спасаться, бежать… Меня это не пугает. Меня больше пугает то, что неизвестно, что будет дальше с этим миром, с нами. Шипение становится громче. Оно доносится откуда-то сверху. — Вставай! — приказываю я девушке. Видимо, она настолько крепко спала, что не услышала ничего подозрительного. — Нужно уходить! — Что это? — спрашивает она. Если бы я знал… Вдруг совсем близко, справа раздается треск. Треск вековой древесины… Мы быстро хватаем вещи и срываемся с места, подальше от предупреждающего звука. Глаза привыкают к темноте и мы видим, как некоторые деревья начинают медленно клониться к земле. Глухой треск раздается со всех сторон, а щепки грозятся разлетаться по воздуху. Что здесь, черт возьми, творится?! Мы рьяно пробираемся по сугробам, в надежде выбраться на дорогу, подальше от деревьев, вдруг ставших опаснее открытой местности. Прямо перед нами, совсем рядом раздаётся грохот. Не успев бы на пару секунд, кто-то из нас лишился бы жизни… Снег, щепки разлетаются по воздуху, превращаясь в одно единое облако. Мы успеваем отвернуться, скрыться от волны ледяных щепок и снега. Затем снова бежим, прорываемся сквозь этот чертов снег, который я теперь буду проклинать всю свою жизнь. Каждое движение отдается болью в сломанном ребре, потому что дышу глубоко и часто. От этого мне хочется просто упасть, утонуть в снежных объятиях. Всё равно, что в холодных, ненавистных, лишь бы восстановить дыхание, отдохнуть, чтобы не было этой боли. Но вся эта возмутительная чертовщина, вдруг так резко нагрянувшая, заставляет меня бежать… Ещё одно дерево падает прямо перед нами, мы перепрыгиваем его, потому что сзади падает еще одно. Такое чувство, что они намеренно пытаются раздавить нас. Безумная мысль… Сердце бешено колотится, готовясь пробить грудную клетку. От ужаса. Мы не можем предвидеть, что будет дальше, какое дерево упадет сейчас. Неизвестно, какая минута или секунда станет последней… Именно эта неизвестность ужасает нас. Больше, чем этот хаос. Жертвы злой, ироничной судьбы… Наконец-то проклятые сосны расступаются и мы оказываемся на поляне. Просторной, белоснежной… Без деревьев… без страха, что на тебя грохнется одно из них. Легкие разрываются от обжигающего холода и я кашляю… кровью. — Ты болен? — Безымянная настороженно глядит на меня. — Со мной все хорошо, — вру я. Что за глупость… — Я вижу, — говорит она, не сводя взгляда с меня. С жалкого зрелища. — Рассказывай — Я же сказал!.. Всё в порядке! — Тебе же только хуже будет. — Нет. — Да, — парирует она. И кого я обманываю?.. — Пожалуйста. Я с собой справлюсь сам. Снова этот взгляд «Ты сумасшедший?!» и твёрдое слово: — Нет. — Не беспокойся, — прошу я, — пожалуйста. — Почему? — Потому что я справлюсь сам. — Ты знаешь, как лечить свою болезнь? — Да, — уверенно заявляю я. На самом деле просто надеюсь, что все собой уладится. Она молча смотрит на меня с укоризной, пока я с трудом восстанавливаю дыхание, согнувшись. При любом неверном движении, мне кажется, что осколок сломанной кости как-будто врезается в легкое, причиняя острую боль. Выпрямившись, я замечаю, что эта местность мне очень знакома: недалеко от нас возвышается крутой холм с редкими елями и валунами. Джонстаун уже близко. Я киваю в сторону нашего пути и, тараня грудью сугробы, иду. До меня почему-то не доносится соседнее дыхание и скрип снега. Я останавливаюсь, оборачиваюсь и вижу Безымянную, ни на метр не сдвинувшуюся со своего места. — Нет, — всего лишь бросает она. Вопросительно дергаю плечами, мол спрашивая: «В чем проблемы?». — Мы никуда не пойдем, пока ты не отдохнешь. — Разве я устал? — хмурю брови, чего не видно из-за капюшона. — Пойдем, уже недалеко. — Тебе вообще двигаться нельзя! — Я же сказал, что не стоит беспокоиться, — снова иду, утопая в снежной пелене. — Почему я приняла твою помощь, а ты мою — нет?! — теперь она кричит, потому что я ушел достаточно далеко, чтобы ей пришлось повысить голос. Мне неудобно кого-то нагружать, да и чувствую я себя лучше, чем в прошлые дни… Нужно идти. — Потому что мне не нужна помощь! Пошли! Я не хочу тратить время. — Но тебе же будет только хуже! Дэвенпорт никуда не денется! — ее голос становится тише… Потому что она отдаляется. Здравый рассудок и боль говорят мне остановится, но я все равно почему-то иду. Беспокойство о моих людях убеждает меня сильнее… Я знаю, что она не пойдет за мной, — она ожидает, что я развернусь и направлюсь к ней. Она ещё раз окликает меня и мне приходиться остановиться. Возвращаются звуки и запахи, которые я до этого почему-то не ощущал. Слышится вой морозного ветра. Гудение падающих вековых деревьев. В воздухе слышится едва уловимый запах хвои и… гнили. Запах, предвещающий что прежний мир умирает. Его новое место будет занимать новый, более дикий. Запах смерти, который преследует нас уже давно. Где-то этот смрад ощущается настолько сильно, что слезятся глаза, а где-то… вот как здесь. На фоне запаха хвои и заснеженной земли. Можно предположить, что место, где я стою — память о прошлом мире. Его остаток… Я разворачиваюсь и иду по уже оставленной моими ногами вытоптанной дорожке. Понимаю, что у меня появилась сильная привязанность к этой девушке вместе с обязанностью заботиться. Привязанность, которая растет с каждым днем. Просто не могу оставить её одну… Правда странно, общаться с человеком, имени которого не знаешь и почему-то не осмеливаешься спросить? Вроде бы нормальный вопрос. Просто узнать имя. Но, с другой стороны, она сама не говорит мне его, словно что-то утаивая. И именно время нашего общения заставляет этот вопрос быть неловким. За её спиной охотничий карабин и меховой рюкзак; на плечи, как всегда, накинута медвежья шкура с капюшоном. Её наряд не соответствует традициям ее народа. Он скорее европейский, чем индейский: потрепанный темный камзол, грубая рубаха с широким воротником и узкие брюки с сапогами. Я только сейчас почему-то придаю этому значение…***
Она убедила меня рассказать про случай перед моим возвращением и теперь заставляет меня расстегнуть рубашку, чтобы оценить насколько всё плохо. Черт. Я никогда не раздевался перед девушками! Она видит мое негодование и пытается убрать моё волнение тем, что в своем племени она лечила раненых. Видимо, не понимает настоящей причины. — Ты помог мне, — говорит она. — Позволь и мне помочь тебе. Мы в пещере. Пока шли сюда, я противился желанию снова взять путь к Джонстауну, твердя про время, что чем раньше — тем лучше… Но она молчала, не сопротивлялась моим словам. Вскоре я понял, что не хочу рисковать жизнью, которая и так висит на волоске. Я неловко расстегиваю свою разорванную рубашку, на которой отчетливо видна кровь; снимаю окровавленную повязку, вижу рану, и сам удивляюсь, что до сих пор жив. — Рана не заражена, — замечает Безымянная, с ужасом осматривая меня. — Своей беготней ты только усугубил своё положение и она стала только больше. Нужно зашить. — Чем это? Корой с дерева и заточенной веткой? — язвительно спрашиваю я. — Нет. У меня все есть, — спокойно говорит она. — Только, тебе нужны силы… — Я не буду есть! Она смотрит на меня, как на капризного ребенка и печально вздыхает. Да, она права, но еду добыл только для неё, потому что она ей нужнее. － Слушай, ты и так потерял много крови. Вообще удивительно, что ты до сих пор жив. Если хочешь добраться хотя бы до Джонстауна, тебе необходимо поесть. Она говорит это так, будто объясняет очевидные вещи. Я не вникаю в суть ее слов. В голове суетится только одна мысль: «Давай быстрее заканчивай своё дело и уходим отсюда!». Новый мир, новая жизнь, новая цель… Будешь долго торчать на одном месте, то умрёшь. Часто переселяться — тоже умрешь. Чтобы прожить дольше, нужно соблюдать разницу между «долгим торчанием на опасном месте» и «частыми странствиями». Это место опасно. Не могу объяснить почему. За жизнь у меня выработалась хорошая интуиция и, посмотрев, например, на трещину в каменной стене пещеры, я понимаю, что рано или поздно стена рассыпется. Заметив свежий труп, понимаю, что убийца может находится рядом. Следы когтей на дереве — рядом пума, значит — рядом угроза моей жизни. Следы волчьих лап на земле — рядом опасность. Трещина в стене — опасность. Треск тяжелой ветви — опасность. Хищный блеск клинка — опасность. Дым вдали — опасность… Здесь нет ни трещин, ни следов когтей, ни следов волков… Вроде бы, я должен быть спокоен, но нет. Опасность есть. Наверху, на земле. Она может в любой момент ввалиться сюда. Возможно, она даже есть здесь, в пещере. Именно это осознание заставляет… нет, вернее, толкает меня наружу. Ещё беспокойство… за людей. Мне кажется, чем дольше я тяну время, тем ближе неизбежный конец… — Нет, — всего лишь говорю я. Она хмурит брови, качает головой, достает из сумки чертово вяленое мясо. Дерьмо. Я понимаю, вот он, ключ к выживанию. Пища. Ключ к простым движениям: к тому, чтобы бегать, чтобы защищаться. Не торчать на одном опасном месте；не быть в заднице. Но я не могу позволить себе этого ключа. Я не заслужил этого, хоть тело и требует его. Потому что могу терпеть, ведь я не настолько сильно нуждаюсь в ключе, чем она. — Не надо, правда, — отговариваю. — Но тебе нужны силы… — У меня они есть. Пока… Она опускает голову, словно что-то обдумывая, затем достаёт из сумки другое… бутылку. Виски. А я уже давно хотел напиться… Потом заснуть где-нибудь, в безопасности и в тепле. — Будет больно, — откупоривает бутылку, — так что, лучше выпей, — протягивает мне. Раньше я мог бы отказаться, но сейчас действительно хочу напиться… Беру бутылку, пью залпом. Обжигающая жидкость стекает по пищеводу, моментально рассеивая сознание… Всё становится, как в тумане. Я в какой-то момент даже совсем перестаю понимать, что происходит. Теряется счет времени. Исчезает уже привычное чувство голода, холода и страха. Наступает нечто, сродни эйфории. Я теряюсь где-то между реальностью и сном, потерей сознания. Между телом и космосом… Правда, бред？ Плевать. Главное — нет чувств.