***
Держу наготове скрытый клинок, когда я и мой «надзиратель» по имени Дин выбираемся из Убежища. Напряженно осматриваюсь, пытаясь убедиться в том, что пока действительно можно расслабиться. Внизу — безопасно и хорошо, место, где можно не беспокоиться за каждую минуту, секунду, которая вот-вот может оборваться. Здесь же все наоборот, только к этому можно привыкнуть, но должно пройти немало времени. Это сравнимо с зимой, которая резко сменяется летом… Дин в прошлом был синим мундиром, пятнадцатилетним пехотинцем с очень крепким и массивным телом, который уже успел прославиться своей выносливостью, силой и живучестью в Новом мире. Несмотря на это, мне этот человек все равно не нравится, ведь я должен как можно быстрее избавиться от него. Дин не ищет ответы на вопросы, да и вопросов у него нет. Есть ВНА, в которое он верит до мозга костей, потому что ему сказали, что «Возрождение» избавит от зловонной заразы Америку, мир. Всё. Этот человек не будет искать подвохов или глубже ковыряться в спасении мира. Отличная пешка для игры Вашингтона. Послушная, верная и глупая. А пока, мне нужно изображать свою покорность, потому что я знаю приказ, который был дан «надзирателю»: «Если что, связать ему руки, мешок на голову и пулю в ногу — как хочешь, но тащи этого ассасина к Убежищу, будем допытывать, судить и казнить». «Понял», — сказал Дин и отдал честь. Без вопросов. Он, наверное, даже и не знает, зачем за мной следить. Все ради ВНА… Я умею подслушивать. — Всё чисто, — замечаю я и осторожно шагаю к выходу. Слышу скрип половиц сзади — идет Дин. Он держит руку на рукояти сабли, чтобы, если что, показать кто тут «главный». Револьвер он не будет использовать — слишком шумно и опасно, поэтому он может ранить меня саблей. Хотя, он мог воспринять тот приказ буквально… Я чувствую на себе его каменный взгляд, который следит за каждым моим движением. Безвольный страж. И я тоже. — Куда ты будешь идти? — вдруг спрашивает он, и я останавливаюсь. До пути в Нью-Йорк мне точно удастся его прикончить. — В Нью-Йорк. — Артефакт там? — Я не знаю, — лгу я. — Мы проверим. — А если его там нет? — Тогда, будем искать в другом месте, — я отвечаю таким тоном, каким бы мог отвечать маленькому ребенку, познающему мир, но я понимаю, что он ведет допрос, ему велели допрашивать, чтобы выдавить из меня знания и сведения, которые, по мнению генерала, я могу скрывать. — Мистер Вашингтон сказал мне, что ты знаешь, где артефакт. Черт, моя первая ошибка. Я знаю, что мне тогда не стоило быть слишком раскрепощённым, даже с человеком, с которым мы пережили многое в Прежнем мире… — Мне кажется, что он в Нью-Йорке, но я не уверен, — продолжаю засыпать правду песком. Замечаю на себе прищуренный взгляд Дина. Подозревает. — Ты же знаешь, что мне придется сделать, если ты будешь лгать ВНА? — угрожающе спрашивает «надзиратель». — Я понимаю. — Тогда топай туда, куда нужно, — грубо командует он. Несмотря на юный возраст, у него сиплый и низкий голос, как у мужчины, который уже обременён долгой жизнью. Это дерзостный и жесткий голос юноши, возгордившегося своими достижениями во взрослой жизни, почувствовавший власть с оружием в руках. Молодые, как правило, всех опаснее, фанатичнее, дёрганее с оружием. Его лицо еще покрыто юношескими прыщами, и еле пробивавшиеся светлые усы над тонкими губами так и скачут, когда их хозяин что-то говорит. Я бы дал ему лет восемнадцать или семнадцать. И как им взбрело в голову взвалить такую ответственность на этого человека? Интересно, что он для этого сделал? Или просто зелёным и неокрепшим разумом намного легче руководить?.. Весь наш путь мы молчим. Я просто иду спереди, потому что я «знаю», куда нужно, а он — смотрит мне в спину и, кажется, готов пригрозить своей саблей, из-за моего «неверного» действия. Дин будто все ждет этого момента, чтобы почувствовать невероятную силу для своего возраста. Самоутвердиться. Еще он постоянно что-то бубнит себе под нос, вроде про то, что я чертов ассасин, дикарь, и что я не имею право находиться в их «высшем» обществе. Но я молчу, всем своим видом показывая свою девственную покорность. «Надзирателя» это злит ещё сильнее, и он сыпется оскорблениями, а я со всем соглашаюсь. Он догадывается, что я насмехаюсь над ним и злится еще сильнее. Он пытается разъярить меня, а я смеюсь над ним. Мое послушание превращается в насмешку… Как бы я этого не хотел. — Ты дикий наемный убийца, тебя должны были вздернуть публично сто раз! — Дин брызжет слюной и нервно теребит рукоять сабли. Хочет проколоть мне ногу, или вообще перерезать горло. — Уже пытались, — я сдерживаю спокойствие и пытаюсь держать расстояние от агрессивного «надзирателя». Он хочет наброситься на меня, избить, отрезать пальцы по очереди… но он верен приказу, пусть очень грязно и жестоко. Послушная пешка на привязи… — Я знаю, что про тебя говорили, ты дезертир, не веришь в Возрождение Америки! Подлый дезертир! Если я узнаю, что ты мне лжешь — ты знаешь, что будет. Вас давно должны были истребить. Я его убью, когда он заснет сегодня ночью. Сначала притворюсь спящим, а потом всажу скрытый клинок в горло «надзирателя», и когда он будет захлебываться кровью, я скажу, что солгал. И я не буду жалеть. Я не посмотрю на то, что он мал и глуп, как бы следовало в Прежнем мире. Сейчас Дин — мое препятствие. Возможно, я должен быть милосерден, как спаситель, но что мне остается делать с препятствием, как не убрать его? Ради Прежнего мира… Проходит, наверное, часа два, три, и я понимаю, что рядом тварь: слышу рёв, отдаленный, но бросающий в дрожь, даже после всего пережитого. Я все равно боюсь. Дин тоже слышит и останавливается вместе со мной, мы вооружаемся, медленно двигаемся вперед и озираемся по сторонам. — Чтоб ты был проклят, — резко и как пальцам проговаривает Дин. — Тихо! — шепчу я, а он бросает на меня язвительный взгляд, словно напоминая, что я никакого не имею права огрызаться и командовать им. — Если тебя растерзает тварь, я даже не похороню тебя, я оставлю гнить тебя здесь, — едко говорит он. Презрение… Он считает меня предателем, человеком, выпавшим из системы, который не желает строить «светлое будущее». В Прежнем мире он должен был бы уважать меня, потому что я старше на пять-шесть лет и выше по званию, еще потому, что он был одним из патриотов, которым я помогал. Но это Новый мир, здесь эти порядки не работают. Сейчас я подозреваемый на дезертирство, почти пленный, но все еще полезный для постройки новой державы, поэтому меня нужно использовать. Мне нужно было быть осторожнее, но я не думал, что главнокомандующий поддастся Новому миру вместе со своим статусом. Слабый человек. Мы ступаем также медленно и осторожно, затаив дыхание. Ветви полумертвых деревьев тихо поскрипывают от ветра над головой, и перед нами сыпется снег. Я слышу, как рьяно и спешно стучит мое сердце, точно готово выпрыгнуть. Рёв твари утихает, затем снова берет свою силу. Вижу, как среди сухого можжевельника и елей проходит тёмная фигура. Двигается, как тень. Потом она исчезает. Мы тихо, подобно статуям, стоим около трех минут, и понимаем, что она ушла. Я дышу полной грудью, выдыхаю всё напряжение из тела и иду дальше. Потом я слышу рык со спины, быстро оборачиваюсь и вижу летевшую на себя тварь. Она прижимает меня когтями к заснеженной земле, давит на руки, не давая защищаться. Хочу кричать от боли, но молчу. Я же должен жить, а не звать сюда ещё остальных тварей. Её ужасная пасть, усеянная уймой острых зубов готова прокусить мне шею. Оглушительный выстрел. Когти освобождают мои руки и тварь оборачивается. Живо оказываюсь на ногах, успеваю занести скрытый клинок ей в челюсть, потом рывком режу до горла. Чёрная, как смола, кровь вязко и шумно выливается из лохматой шеи. Тварь ещё стоит, но слабеет, я быстро вынимаю заряженный револьвер и стреляю ей в голову. Нужно бежать. Мы оба срываемся с места, противясь глубокому снегу. Знаем, что шум привлекает тварей. Перепрыгиваем через поваленные деревья, бежим сквозь кусты с пистолетами в руках. Я проклинаю этот дурацкий снег. Он медлит, тянет время. Я не знаю… сейчас не я управляю свои телом, ноги сами несут, инстинктивно, будто они не часть меня. Живут отдельной жизнью. Я не знаю, когда мое сознание начинает осознавать, что хватит, когда тело приказывает остановиться. Уже достаточно далеко от того места… Дин напуган, я вижу его круглые глаза, он весь бледный, руки дрожат и он падает в снег. — С-сука! — эмоционально бросает он. — Дерьмо! Колючий воздух больно царапает холодом легкие, и я кашляю, падаю следом. Ноги не держат. Сколько мы бежали? Минут тридцать. Резко сорвались с места, бежали очень быстро, в мгновении ока… Но я быстрее Дина, значит, в случае чего я могу этим пользоваться. С последними силами, я резко оглядываюсь. Тишина. Руки ноют, и я до сих пор ощущаю жгучие следы когтей тварей. Шевелю пальцами, и боль проносится по предплечьям. Смотрю на «надзирателя»: уже лежит в снегу с закрытыми глазами, дышит рвано и часто. Вымотан. Я тоже, но сон в снегу здесь равен смерти. Нужно идти сейчас, либо умирать здесь. Колючее, холодное, белое одеяло смерти манит, когда я опускаю взгляд вниз. Поднимаюсь на дрожащих от усталости ногах, выставив руки перед собой, если упаду. — Нужно идти, — резко бросаю. — Мы уже далеко, ассасин! — зло стонет Дин. — Мне плевать, вставай. — Ты спятил? — удивленно проговаривает этот тугодум, лежа на спине и глядя на меня заплывшим от усталости взглядом, но со своей яростью. И как он до сих пор жив в Новом мире — я не знаю. — Хочешь умереть в снегу — пожалуйста, а я пошёл. — Стоять, — «надзиратель», шатаясь, встает на ноги, берёт саблю и пьяной походкой догоняет меня, что мне страшно, что этот придурок упадет на меня со своим оружием. Лезвие касается шеи, напоминая, что меня ждет за непослушание. — Ты, чутка, голову не потерял? За что мне всё это?.. — Нужно идти, — просто говорю я, а этот юнец глупо хлопает глазами, будто совершенно не понимает, что в снегу спать нельзя. Я хочу задать ему уйму прямых вопросов, но рисковать будет лишним. — Чёртов ассасин, — шипит себе нос Дин и убирает свою саблю. — Предатель, предатель… Хочу сказать ему, что он неправ, хочу приставить лезвие скрытого клинка к его шее. Не хочу терпеть. Дин пропитан ненавистью к дезертирам, к противникам ВНА. Грязной ненавистью. Мне кажется, что он сейчас нападет на меня со спины и пустит кровь. Я боюсь идти спереди. Каждый раз вслушиваюсь к звукам сзади: его шаги, скрип снега под его ногами, звон снаряжения и вечное недовольство в его шипящих словах. Если что-то меняется в них: револьвер ударился о пряжу ремня или скрип снега стал резким, я невольно оборачиваюсь, и моя рука сама тянется к томагавку. Он может накинуться, когда увидит мою кисть на рукояти томагавка или револьвера, случайно, от вселенской злости ко мне и радостью, что наконец-то нашел причину повалить меня, нацепить на голову чёрный мешок и связать руки за спиной… Если он сделает это, я знаю: веревка на запястьях будет от жестокости затянута с большой силой, будет впиваться в кожу, кажется, стирать ее до костей, а кровь будет течь по онемевшим и отмерзшим пальцам, потому что от холода я не смогу их спрятать. От безысходности я могу браниться, проклинать его и ВНА, и Дин за это резанет меня саблей в наказание, но так, чтобы я остался жив, но добирался с трудом. Я чувствую, что так может быть… Уже скоро ночь, и я должен его убить. *** Мои ноги дрожат, горят от усталости, но меня радует, что скоро мое тело может отдохнуть, чтобы потом двигаться дальше. Мое тело — лишь оболочка, которая идет по «нужному» пути, мое тело — лишь инструмент для достижения цели, перемещения и защиты. Сознание уже давно отдалено далеким облаком, которое то испаряется, то снова приобретает слабую форму. Иногда облако окутано прозрачными обертками, а внутри — тьма, бездонная и тягучая, как ночное небо. В неё я часто ухожу, чтобы Новый мир не трогал меня. Не могу быть там долго, потому что исчезну в чёрной пелене бездны. Приходится вылезать, тогда облако взрывается на миллиарды крошек света… потом опять приобретает надо мной форму, с безграничной тьмой внутри. Сейчас я утопаю в своем теле, как в зыбучих песках или трясине, где тропы — расплывчаты и мне тяжело найти необходимую, правильную и одну. — Остановимся здесь, — восклицает Дин посреди остатков разрушенного дома, окруженного можжевельником и елями. Он взметает ногой снег, бросает снаряжение и достает спальный мешок. Да, может, «надзиратель» не такой уж и глупый, раз умеет выбирать хорошие места для ночлега. Здесь мы будем скрыты от глаз тварей и не только. Но это и не очень удивительно для пехотинца. Я думал, что будет хуже. Я про себя киваю, соглашаюсь с ним. — Холодно, нужно развести костер, — говорит «надзиратель». Я ещё раз осматриваюсь, да, если сделать костер без дыма, для тварей будет незаметно. — Хорошо, только выкопай яму для костра, чтобы… — Я знаю! — огрызается Дин, бросив на меня взгляд «полный всезнания». Я пожимаю плечами, и, поддаваясь усталости, сажусь на обломки дома. — Может, лучше я? — смотрю на слабые старания пехотинца выкопать небольшую ямку для костра. Понимаю, что так будет быстрее. — Тебе стоит молчать, предатель. Думаю, он либо слишком обозлён, либо ему просто наговорили много лишнего, чтобы чётко выполнял приказ. Мне нужно немного потерпеть: осталось немного времени, и я от него избавлюсь… Я бы и сейчас мог идти, сквозь усталость, время терять не хочу — ночь долгая. Остановился бы на минут десять передохнуть, и двинулся бы опять в путь. Чувствую отдаленное тепло от маленького костерка. Тёмное и седое пространство вокруг слабо освещается жёлтым цветом. Не думал, что у него получится. — Я могу спросить? — осторожно спрашиваю я, чтобы вдруг не показаться «подозреваемым». — Что? — Как тебе удалось выжить? «Надзиратель» кидает на меня подозрительный взгляд, мол, чего я вдруг задаю вопросы. Серые глаза у него злые, жестокие, лишенные глубокой задумчивости. Глаза Нового мира, полные безумия и пустоты одновременно. — По-твоему, если мне восемнадцать, я не способен противостоять тварям? Если я не чёртов ассасин, то должен сейчас валяться где-то в снегу окоченевшим трупом?! Ассасин, тебе велено молчать, вот и молчи. Он сжимает кулаки: хочет врезать мне. Но, кажется, отчасти понимает, что я дам сдачи и начнется драка — выплескивание всей накопившейся за путь ярости… И какой с этого толк в итоге? — Нас всех тронул Новый мир. Остаться здесь живым — везение. «Или наказание», — думаю я. Непонятно, что на самое деле правда. — Я был в группе парней, тоже пехотинцев, были в одном полке. Нам вместе многих тварей удалось положить, а потом, в Лексингтоне наткнулись на стадо, — Дин умолкает, его взгляд нервно бродит туда-сюда, меж кустов и обломков. — Остался я один, раненый… очнулся уже в Убежище. ВНА всегда спасает людей, верных ему. Понял? «Да уж», — думаю я, представляя, как ВНА готово хлестать несогласных с ним людей. «Возрождение», управляемое лидером-тираном, тем человеком, которого волнуют лишь слова о нем на будущих страницах истории. Но будут ли эти страницы на самом деле?.. — А тебя поймали, когда ты напал на одного мужика? — Дин копается в сумке. — Новобранцы рассказывали. Потом и девку твою нашли — рядом ошивалась, волновалась сильно, но боялась подойти к солдатам. Жрачку искал, да? Этот мужик, кстати, «приманкой» был. Тебя с девкой давно думали поймать, но было опасно — ты же порезать их всех мог. — В смысле «приманкой»? — А ты что, не знаешь, как всяких новых солдат ловят? — Теперь догадываюсь, — не удивлённо отвечаю я. — Заманивают чаще всего другими людьми, едой и оружием, а потом бьют по голове. Но не всем предоставляют такую роскошь, только тем, кого совсем Новый мир не захватил. Кто не подходит — сразу получает пулю в лоб, чтобы не мучиться. Эту «жизнь» он считает роскошью. Что ВНА оставляет в живых тех, кто пригоден — роскошь. Настоящая роскошь — пуля в лоб. Хочу возразить, но понимаю, что моя роль сейчас — быть покорным, особенно с таким «надзирателем». — Ладно, нужно поесть, — Дин протягивает мне сухпаёк, вырытый из дна сумки. Садится напротив костерка и сам принимается за еду. Аппетита нет, хотя знаю, что хочу есть, но сейчас не могу. Я смотрю на Дина и думаю, что могу прикончить его сейчас. Это опасно. Опасно… Сейчас он снял с шеи платок. Я вижу его шею, незащищенную, полностью открытую Новому миру и моему клинку. Похоже, он думает, что в безопасности, что я не хочу причинить вред. Зря. — Чего замер? — глаза «надзирателя» бездушно замирают на мне. — Жри, мне не нужно, чтобы ты потом валился с ног. Лучше не рисковать. Сабля и ружье у него под рукой. Увидит резкий скачок — схватит саблю, и, скорее всего я живым не останусь. Осталось немного времени…***
Я лежу на спине, повернув голову так, чтобы видеть «надзирателя». Он спит, а я думаю, как мне выбраться из пут. Верёвка затянута крепко, грамотными узлами, которые просто так не развяжешь. Скрытый клинок выпустить не могу — очень опасно, я не хочу лишиться рук. Дин специально завязал руки так, чтобы я навредил себе, если решу освободиться. Вижу парня полностью беззащитным, таким, каким бы я мог отправить его на тот свет. Мой давно готовый план в мозгу колеблется, заставляет сделать это сейчас. Но невозможность терзает меня, давит где-то внутри и мне становится не по себе. Дышит он спокойно, почти незаметно, на голой шее вижу пульсирующую жилку и думаю, что сейчас лезвие скрытого клинка должно быть испачкано кровью. Задрожав, его окровавленное тело стало бы едой для тварей… «Ужасно», — с болью думаю я, продолжая смотреть на него. Это бесчеловечно и действительно ужасно. Сделал бы я так, будучи в Прежнем мире? Никогда. Прежний я был верен принципам и пытался сделать мир хотя бы немного счастливее и лучше. Здесь же нужно убивать и оставлять тела убитых напоказ Новому миру, ради Прежнего. Совершать омерзительные поступки ради высшей цели… Иногда я этого не понимаю, но знаю, что необходимо. Да, Дин — препятствие на моем пути, но тоже человек. Но если поблизости есть твари, его тело спасло бы меня от них… Здесь, Новому мне нужно опускаться глубоко вниз, в самое дно грязи и гнили, чтобы потом достичь светлой и высшей цели. Очень странно… Утро серое и невзрачное. Сегодня тихо: ветер спокойный, с неба мягко и безмятежно опускаются снежинки. Но я чувствую напряжение в воздухе со своим кровавым привкусом, это как затишье перед бурей. Новый мир непредсказуем… — Ну, что, пошли, — говорит Дин, развязывая путы. Онемевшие руки болят от долгого бездействия, и я чувствую, как по предплечьям пробегает лёгкая дрожь, будит боль в недавних ссадинах — напоминает о твари… Хруст снега под ногами сейчас кажется оглушительным в такой тишине, посреди безмятежности, и меня окутывает странный страх. Сердце выбивает панически быстрый ритм, кажется, беспричинно, а глаза инстинктивно ищут опасность, любое резкое движение, чтобы я мог напасть. И я готов. Может, это просто иллюзия моего сознания?.. Оборачиваюсь и смотрю на Дина. Лицо, которое, кажется полностью безучастным, отстранённым от Нового мира. Сталкиваясь с моим взглядом глаза пехотинца резко меняются, будто загораются диким красным огнём: — Чего уставился? Рискую. Несмотря на то, что я похож на пленника, я иду спереди: веду к неизвестному, но «необходимому». До сих пор тихо. Я всё равно остаюсь в ожидании опасности. Новый мир заставляет меня бояться, держит в жёстких, сухих и ледяных пальцах, и, наверное, если отпустит, меня не станет — я покину его. Возможно, эта хватка как-то и помогает, потому что оставляет в живых. Думаю, Новый мир сам не знает, что держит в себе оружие против себя самого. Сейчас для него я игрушка, измученная частица его забавы, на которую он смотрит и смеётся. Играет со мной, иногда заводит в заблуждения, предлагает уйму разных путей и ухмыляется, когда я теряюсь Здесь я без слов, не устанавливаю правила. Дальше будет ещё сложнее, ведь Новый мир поймёт, к чему я иду. А он хочет царствовать здесь и всегда. Надоедят старые игрушки — найдет другие. И так будет длиться долго, до тех пор, пока ему не станет тошно от серости и однообразия, либо пока не закончатся его игрушки-жертвы… — Стой, — вдруг шепотом говорит Дин. И я сразу понимаю, что происходит: он увидел тварь. Я замираю, медленно оборачиваюсь на Дина. Вижу его бледное, как снег, лицо, а в глазах стоит непередаваемый ужас… — Что там?.. — одними губами спрашивает парень, показывая дрожащим пальцем на увиденное. — Что это?.. Я подхожу. Слышу прерывистое и нервное дыхание «надзирателя», которого сейчас дико трясет от непонятного страха. Смотрю туда, куда показывает его дрожащий палец. Среди сухих заснеженных веток в нас впиваются чёрные глаза-ядра… Не прикасаясь, оно раздирает всё в багровые клочья. Это настоящее безумие. *** Здесь пахнет кровью. Она повсюду: на кирпичных стенах, на полу, на ржавой железной решётке. Она вязкой жидкостью стекает с потолка и одиночными каплями падает на меня. Как я здесь оказался? Не знаю. Что произошло после чёрных глаз? Не помню. Понимаю, что оружия при мне нет. Даже скрытого клинка… Снаружи ещё день — яркий свет из маленьких зарешёченных окон сейчас ослепляет. Воздух густой, тяжёлый, пропитан запахом горячей крови, будто её вскипятили и только потом разлили по всему помещению. Разбрызгали… Но стены сырые и холодные. Помещение? За решёткой на столе горит свеча, напротив — ещё камеры. Широкий коридор. Дверь. Похоже на старую тюрьму… Где я? Пытаюсь пошевелиться и слышу, как звенят оковы. В полный рост подняться не могу — цепи короткие. Сердце замирает, пропускает удар, а затем, сбиваясь с и так бешеного ритма, начинает гулко биться в разнос. За дверью слышатся шаги и негромкое переругивание. В какой-то момент дверь распахивается и входит мужчина среднего роста в окровавленном камзоле. Из какой-то камеры вдруг доносится истошный крик. Я чуть наклоняюсь, чтобы увидеть хозяина этого крика. Вижу человека с раскрашенным гримасой ужаса лицом. И он, надрывая связки, звонко кричит. Вошедший мужчина идёт к нему. — Эй?! — окликаю мужчину, как можно громче ужасающего крика незнакомого человека в клетке. Он бросает на меня пустой взгляд, достает ключи и открывает камеру с орущим пленником, заходит и молча оглушает его какой-то палкой… Чёрт… я понимаю, что мне срочно нужно как-то отсюда убираться. Незнакомец снимает с парня кандалы, потом берёт за ногу и тащит своего пленника к двери. — Стой!.. — кричу я. Он не реагирует. Дверь остается открытой. Вижу узкую лестницу, ведущую наверх, и как голова парня бьётся об каждую ступеньку… Во всей этой ситуации я, наверное, должен паниковать, думать, что всё тщетно, подаваться нескрываемому страху… но я сейчас, чёрт возьми, смеюсь! Смеюсь с того, что они поняли, как снять скрытый клинок, и что я попал в очередную задницу. Я думаю, как мне разбить, сорвать эти цепи… как выбраться из оков, которые, кажется, обжигают запястья. Пекут напоминанием о моей нынешней несвободе, беспомощности, ограниченности, уязвимости перед неизвестным… Кто знает, вдруг этот псих вернётся и тоже оглушит меня?.. Недаром тот пленник кричал. Глухой стук со стороны двери… Я смотрю туда и снова вижу чёрные глаза. Сначала думаю, что брежу, но вскоре понимаю, что действительно вижу это существо: слегка сгорбленное, бледное и массивное, стучащее по половицам своими ногами, будто копытами или клешнями. Я отчетливо ощущаю на себе мёртвый взгляд, но таящей в себе величие вымерших народов, духов. Это та Защита. Но от кого? Я не понимаю. И, как сказала Юнона, я и не должен понимать. Оно медленно приближается ко мне, не отрывая от меня взгляда. Весь мой разум, построенный на привычных и установленных порядках в знаниях о Новом мире рушиться от всего увиденного за последний час. Остаются только вопросы: почему здесь всё в крови? Даже чёртов потолок. Куда потащили того парня? Какого чёрта сюда пришло это? Что это был за мужчина? Может, оно напало на него? Но я не слышал никаких звуков битвы или сопротивления… Существо останавливается у решётки, передо мной. Замирает, и я на миг думаю, что, может, оно умерло? Оно не дышит, не двигается, не переставляет ногу туда-сюда, чтобы было удобнее. Оно просто стоит и смотрит мне в глаза. Я хочу отвернуться, хотя бы на минуту закрыть глаза и представить, что этой «защиты» здесь нет. Я не могу. Кажется, что голову сжимает невидимыми стальными тисками, держит какая-та невидимая сила. Заставляет смотреть. Хочу закричать, но не могу. Вдохнуть тоже не получается — что-то давит на грудь. Я паникую внутри, но внешне остаюсь каменным. Оно душит меня, не прикасаясь. Сводит с ума, ничего не говоря вслух… Твой товарищ следующий. Существо с чёрными глазами залезает ко мне в мысли, обжигает своими немыми словами мой разум, а потом пространство разваливается на куски и темнеет. *** Просыпаюсь я ночью. Единственным источником света служит уже не одинокая свеча, а масляная лампа. На том же проклятом столу… В темноте кровь кажется чёрной, почти эбонитовой. Воздух легче, чем днём — не воняет горячей кровью, но мне всё равно дурно: в теле слабость. Зато чувствую невесомое облегчение: цепей нет. С меня сняли оковы. Зачем? Чёрт знает. Безликая искра радости вспыхивает внутри, и я, пошатываясь, встаю на ноги. Теперь мне будет легче выбраться отсюда. Интересно, та тварь имела в виду Дина? Когда говорила про товарища. Думаю, да. Подхожу к прутьям решётки. Никого нет. Слышу слабый, болезненный стон с одной из камер. Похоже, это голос «надзирателя». — Дин? — тихо зову я. — Это ты во всём виноват, дьявол, — сквозь боль выдавливает знакомый грубый голос эти слова. — Не будь тебя, не пришлось бы куда-то тащиться! Пехотинец тоже подходит к краю своей клетки. Лицо его красное, мокрое от слёз, а глаза — обожжённые болью. Я замечаю, что в нём что-то не так: сквозь полумрак тяжело разглядеть, что именно. Вдруг я замечаю… у него нет правой руки… с локтя болтаются багровые остатки предплечья. — Это тот ублюдок отрезал, — говорит Дин. — И сказал, что это он рано ещё меня «избавляет». Наказал за то, что я попытался сбежать… Что здесь происходит?! — От чего… «избавляет»? — От «лишнего», того, что мешает ему! — Чему мешает?.. — Выпустить кишки, придурок. Зачем? Я не знаю, людей он не жрёт. Но я видел… всё там видел… Его начинает трясти, глаза стекленеют, и Дин исчезает в темноте своей клетки. Новый мир играет. Хочу метаться, что-то быстро предпринимать, пытаться вскрывать замок какой-то найденной палочкой или чем-то ещё… Пальцы слегка дрожат в страхе, от которого сейчас некуда не деться, а сердце будто сходит с ума. Страх не перед смертью, а страх перед последствиями, потерей времени и бездействием. Он липнет к коже, подобно паутине, отрывает от реальности, полностью бросает в чёткую картину грязи, скабрёзности и бессердечности Нового мира. Он окутывает меня в плотный кокон, не давая вдохнуть полной грудью, и забирается внутрь, разъедая внутренности. Такого я никак ожидать не мог… Снова чёрные глаза. Стоят перед моей решёткой, заставляют смотреть, запрещают кричать и двигаться, но дышать «Защита» разрешает… Это плохо. Так я отключусь позже. Зачем ей нужно это — я не знаю. Ненавижу вас. Особенно тебя. Я знаю, что ты хочешь отключить программу. Ты не достоит этого. Ключ для Ису. Не для тебя. Ликвидацию деактивировать могут только Ису, те, кто создал нас… Это существо ещё много чего несло. Обжигало мой разум своей ненавистью. Я чувствовал ненависть, бездушную и холодную до того, как потерял сознание… Два дня. *** Меня будит крик. Панически визжащий, пробирающий до костей. Это Дин. Никогда бы не подумал, что его грубый и низкий голос может выдать этот протяжный звук, от которого, наверное, вот-вот треснут стекла. Его тащат в неизвестность, туда, где он уже был и даже вернулся, но вряд ли вернётся в этот раз. Я не чувствую милосердия или жалости, тем более мне нужна эта смерть. Потом я зациклен на себе: у меня трясутся руки, я давно хочу есть и перед глазами постоянно всплывают два чёрных круга. Но в этот раз, благо, они не блестящие, как те глаза. Действительно, ядра. Два ядра… Меня вдруг пробивает на смех, возвращает в реальность: Дин будет мёртв, препятствие, которое мне мешало ранее — убрано. Но, какой, чёрт возьми, смысл, если появилась более большая преграда?.. Даже не то, что бы преграда. Ловушка. Кровавая ловушка. Силки Нового мира. Я не совсем понимаю, что несла «Защита», но, мне кажется, Новый мир догадывается, видит мой путь и пытается отодвинуть меня… Дверь закрывается, и становится тихо. Я видел мужика в окровавленном камзоле здесь лишь тогда, когда он следил за пленниками, и когда оглушал их и тащил в ту неизвестность. На меня он глянул один раз, когда я попытался узнать, что здесь происходит. Всё тщетно. Если я буду кричать — мне, наверное, отрежут язык. Сначала то чудовище отберёт сознание, потом меня снова закуют в цепи, сделают так, чтобы моё тело и я не сопротивлялись. Вопросы задавать бесполезно — незнакомец молчит. Еду и воду сюда никто не носит. А зачем? Если здесь — мертвецы. Деревянный потолок снова пропитывается кровью, а я остаюсь невидимой тенью, ждущей чёрные глаза. Я знаю, что буду делать, когда будет удобное время. У меня ещё два дня…