Летняя подростковая романтика

=======> Терези: ощущать много любви       Последний день смены. Уже завтра ехать домой.       Весь день с самого утра тебя угнетало ощущение какой-то потери. Ты, наверное, раз десять задумчиво кивала в ответ на печальные напоминания о расставании. Вот ведь блин! Ты правда не хочешь уезжать отсюда! И ты осталась бы на новую смену, но больше этим летом их не будет. Да и само лето стремительно движется к концу. Совсем скоро нужно будет идти на учёбу с новыми ребятами, в новое место, и всё будет совсем по-другому.       Ты больше никогда не увидишь свой родной класс, не сядешь с Каркатом за одну парту.       Вам больше не придётся вместе сидеть над дурацкой домашкой, вместе пожирая чипсы.       И из театра тоже придётся уйти — никаких репетиций, переносящих в мир сказки при любом настроении, никаких шумных, ярких конкурсов и поездок.       Твоя жизнь разворачивается в другое русло, и что-то остаётся позади. Это чувство так пронзительно, так неизбывно и немилостиво, что ты невольно переносишь эту тоску расставания и на лагерь. Даже играя в подкидного дурака с новыми друзьяшками, ты чувствуешь, как они далеки от тебя: они будут здесь, а ты — там.       Так странно, что будущее ещё не наступило, но ты уже чувствуешь его. Так странно, что ты готова плакать по тем людям, которых знаешь от силы дней десять. Ты их всех полюбила и каждому пообещала списываться почаще.       Но это будет уже другое — прошлого не вернуть. И эта невозможность вызывает чувство сожаления из-за несказанных вовремя слов, несделанных проявлений дружбы. Хотя о чём горевать? Было — и прошло.       К обеду ты немного успокаиваешься. Вожатые проводят линейку закрытия, которая поразительно напоминает линейку открытия, но с одним различием: по результатам смены вручают грамоты (ваша стопка выходит достаточно внушительной), и всем дарят по кружке с символикой лагеря. А потом играет трогательно печальная музыка, и Джон так проникновенно произносит речь, в которой он просит всегда помнить то, чему вас научил Сбурб, что слёзы напрашиваются тебе на глаза, и ты только силой воли сглатываешь комок в горле. Фефери перед тобой неприкрыто плачет, и ты обнимаешь её — только для того, чтобы та разревелась в твоё плечо ещё больше.  — Я сейчас тоже разрыдаюсь, — неиронически предупреждает Вриска осипшим голосом и смахивает слёзы с ресниц. Ты пытаешься сочувственно ей улыбнуться, но выходит корявая гримаса. Если бы Фефери не взяла себя в руки, ты бы расхныкалась прямо там. Проклятая музыка! Не могли найти чего повеселее?       В этот день вожатые не особенно мучают вас мероприятиями и играми. Только в один час после обеда они устроили новую уборку территории, но вы с отрядом мастерски косили от работы, по полчаса выметая песок из одного участка асфальта и сидя выискивая в траве невидимые фантики.       В это время они сами, как оказалось, собирали канцелярские принадлежности для рефлексирования по смене. Роуз собрала вас всех на вашей отрядной беседке и раздала всем плакаты, которые будут висеть на заборе возле сцены и передавать остальным ваши ощущения и впечатления от сцены. Ты с огромным удовольствием принимаешься за работу вместе с остальными, облизнув мелки и усеяв пустоты в листе забавными рисунками. Кого-то было непросто заставить написать добрые слова — как, например, Карката, который со вчерашнего дня ходил злющий, как собака, или Эридана, который был недоволен местным сервисом.       Но тем не менее в целом ваше заборное пожелание вышло очень милым: «Мур! Всем кисам — любви!», «Немного дисциплины в жизни никогда не помешает. Будьте сильными и стойкими», «Сбурб даёт почувствовать себя такой живой! Спасибо», «Я никогда не думал, что мне так понравится это место. Я не забуду, как провёл здесь лучшие тринадцать дней лета, спасибо вожатым и вам всем», «Так оторваться можно только в Сбурбе! Это был полный отпад, моё лето удалось 8\8», «Не успеть вас всех полюбить невозможно, так что я буду верить, что наша дружба будет долгой и тёплой», «Здесь так прекрасны леса, холмы и моря. Отдыхает и взгляд тоже. Это очень красивое место, но куда более радуют и люди, с которыми мне пришлось проводить время», «Ребята, спасибо вам за эту смену, я вас всех очень люблю», «Смена найс», «Столько новых друзей больше не найдёшь нигде, так что я скажу: пацаны, вы круты на 200%», «Я искренне рад, что дожил до конца этой смены. Честно скажу — запары выше крыши. Но нельзя и не добавить, что делать что-то классное было очень здорово. Я не знал, что мы так быстро сработаемся. Чёртова атмосфера».       Ты с гордостью несёшь вместе с Каркатом и Роуз закреплять лист на специально выделенную зону ограды. Там уже висят плакаты других отрядов, но так же убористо исписан, пожалуй, только «забор» восьмого отряда. Ты не можешь не хихикать, глядя на их странные смайлики и мимолётные шутки. Джейд ещё и пририсовала морду Беккереля, хитро подмигивающую читателю.       Показывая Роуз на чужие отзывы, ты пытаешься понять, что же сейчас вожатые предложат на вечернем мероприятии. Может быть, они снова исполнят свою джем-сессию? Тебе так понравилось, как Джейд играла на басухе!       Боже, снова грустная музыка! Но нет, теперь тебя этим не взять! Ты сохраняешь бодрую улыбку.  — А теперь возьмите ленточки и оставьте память об этих солнечных днях, — с улыбкой предлагает Джейн и передаёт остальным вожатым со стола пухлую охапку разноцветных атласных отрезков. Все восьмеро ребят едва успевают раздавать ленты в моментально собравшуюся толпу жадных детских рук. Ты слегка пропускаешь людей, и в это время тебе ленточки уже успевают повязать Миина, (неизвестно зачем) Вриска и ещё несколько знакомых ребят. И вот ты берёшь несколько лент, произведя в уме нехитрые арифметические операции. И первого, кому ты хочешь оставить напоминание о себе, долго искать не надо.       Руки вожатых у всех до локтя увешаны лентами — у кого-то чаще, у кого-то реже. У Дейва чаще. И ты уже не знаешь, как бы пристроить свою ленточку, чтобы она не потерялась, чтобы она не сбилась, чтобы не заплакать и не выглядеть как дура; ты путаешься в узлах, путаешься в словах, и голос предательски срывается, и опять нечем дышать.  — Просто… не забудь про меня, когда будешь в городе, — выдавливаешь из себя ты, а по лицу крупными градинами льётся солёная жидкость. Дейв бросает ленточки на сцену за своей спиной и берёт твою голову в свои ладони.  — Терези, ты чего? Я же обещал, что буду писать тебе каждый день. Я ни за что не забуду тебя. Тебя просто нельзя забыть. Такая ты, незабываемая не по-детски.       Ты перестаёшь всхлипывать и поднимаешь очки с его глаз на голову. Красные, удивительные его глаза влажно блестят.  — Мне не нужны никакие финтифлюшки для этого. Но теперь, когда я фиг разберу, где твоя, мне придётся хранить все их, — усмехается Дейв. И прижимает тебя к груди. Ты жадно охватываешь его руками, и вы качаетесь под ритм лирической мелодии. Чувствуя, как Дейв сглатывает слёзы, ты ещё с минуту не можешь перестать орошать его толстовку слезами.  — Спасибо, — говоришь ты, снова взглянув в его глаза. — Спасибо за эту смену.  — Спасибо тебе, — с улыбкой, пытающейся быть ироничной, отвечает Дейв. — Ты же тоже её делала.       Ты успеваешь раздать свои ленточки ещё нескольким людям, но Карката находишь последним. Он, по-видимому, прятал все подаренные ему ленты в карман. К этому времени большинство знаков внимания уже было оказано, и вожатые приглушили музыку.  — Каркат, я и тебе хотела бы завязать ленточку. Смотри, для тебя я специально оставила красную, самого вкусного цвета.       Каркат ворчит что-то о лишних сантиментах, но с готовностью протягивает тебе руку.       Вы тепло обнимаетесь, и ты даже оставляешь поцелуй на его щеке.  — А ты кому раздарил все свои ленточки?  — Я их не брал.  — Как же так, Каркат! Дейв тебя ждёт, — упрекаешь ты. Каркат закатывает глаза и говорит, что подойдёт с ним поговорить. Похоже, он очень стесняется своих с ним отношений. Ты его легко понимаешь: эта связь на троих действительно очень новая и неизведанная.  — Если гора не идёт к Магомету, то Магомет будет практиковаться в закадривании первых красавиц и красавцев, — заявляет Дейв, подошедший вам из-за кучки третьего отряда. — Ну где же ваши ручки? Ну где же ваши ручки? — дурашливо поёт он, и Каркат от такого интонирования корчит гримасу. Но всё же подаёт Дейву своё запястье — немного позже тебя.  — Пошли потом погуляем после мероприятия? — предлагает Дейв, затягивая узелок на твоей руке.  — Нет, я не хочу, — мотает головой Каркат и уходит. Вы с Дейвом переглядываетесь, и ты расстроенно спрашиваешь:  — Чего это он?  — Не знаю. Может, присоединится, если найдёт нас.       Когда вы сидите вместе с Дейвом на разогретом песке у обрыва и наблюдаете за восходящим месяцем, разговаривая обо всём на свете, ты всё дальше осознаёшь, что Каркат не хочет вас находить. И лишь когда он случайно мелькает между корпусов, и ты громко кричишь его имя, он поворачивается к вам и медленно приближается.  — Каркат, ты чего?       Каркат подходит ещё ближе к тебе и тоже смотрит на небо. Есть на что посмотреть: такой ясной ночи то ли давно не было, то ли ты просто отвлекалась на другие вещи.  — Да ничего. Мне отряд надо к завтраку собирать, — объясняет он и садится рядом с вами.  — Ты какой-то не свой со вчерашнего дня, — отмечает Дейв.  — Чего это тебя это вдруг стало волновать? — с подозрительностью спрашивает Каркат.  — Чувак, ты же знаешь, что ты важен для меня, — недоумённо отвечает Дейв.       Карката будто подменили. Как вести себя с этим другим человеком и стоит ли вообще что-то говорить, ты не знаешь. Тем менее ты его понимаешь, когда Каркат шипит:  — Хватит говорить про эти гадости при Терези!       Дейв резонно спрашивает, о чём идёт речь — и Каркат объясняет, что ему кажется противным проявлять свои чувства на публике. Ты хотела уже что-то вставить — таким тяжким оказывается повисшее молчание, но Дейв придумывает быстрее:  — Дело конкретно во мне, так? Как стоило догадаться, соль в том, что я парень.       Каркат тяжело вздыхает и подпирает голову коленями, глядя под ноги.       Дурачок, не скажи сейчас какую-нибудь глупость. Будь храбр. Это же твоя любовь, чёрт тебя подери (не обманешь, так не смотрят на постороннего)! Пожалуйста. =======> Канкри: закончить свою миссию  — Чётвёртая смена в лагере Сбурб объявляется закрытой! — торжественно декламирует Джон в конце линейки, после своей речи. К этому моменту мало кто не ощущал лирическое настроение. Линейка, как ты считаешь, заслуживала одобрения: помимо того, что все отряды вели себя крайне подтянуто и достойно, вожатым удалось сочинить замечательные номинации и придумать классные награды.       Всё началось с прочтения соответствующих поводу стихов и переклички отрядов. После этого Роуз торжественно спросила у торжественного (как, впрочем, и всегда) Дока Скретча разрешение на торжественное установление флага Российской Федерации и флага лагеря Сбурб, поднять которые выпала честь вашему Хоррусу. Бедняга был настолько польщён, что так и изошёлся потом усердия. И вот, полотнища затрепетали на ласковом ветерке, и зазвучал государственный гимн, а ты всё поражался тому, как способны серьёзно вести себя свои товарищи. Ты-то был уже готов успокаивать их по каждому идиотскому поводу, но они приятно удивили тебя.       Официальная обстановка была слегка поколеблена наградами, вручаемыми из рук Дока Скретча. Джон не без удовольствия строил вам рожицы, подкладывая под официальный диплом личные вожатские грамоты. Миина, например, вместе с очередной вашей наградой, вызвавшей очередные и потому чуть менее громкие и чуть более удивлённые овации в отряде, получила лист, на котором восьмой отряд награждался как, цитата, самый шебутной и отвязный. Лично Миину окрестили титулом Мисс-забияка. Это ей очень понравилось и личным дипломом она посветила перед каждым из отряда. Ты думаешь, что эта награда для неё достаточно заслуженна.       Что? Для тебя тоже есть?       Первый болтун лагеря? Что?       Ты стараешься не обижаться и вести себя церемонно, для начала. Но Джон очень мило тебе улыбается, подавая эту грамоту, так что, в конце концов, на смех пробивает и тебя. Первый болтун лагеря? Вожатые, очевидно, были дезинформированы.       В дальнейшем твои товарищи из своего и соседнего отряда могли похвастаться и более развязными характеристиками — «Олимпийская надежда» (ха-ха, Митуна), «Социальный гений», «Певчая иволга» (это, разумеется, малыш Таврос), «Укротительница кошачьих», «Мистер Злюка» (это явно от Роуз), «Русалочка в запасе», «Мисс золотые ручки», «Мисс Эрудиция» и тому подобное. Вчера ребята явно посмеялись на славу, выдумывая всё это безобразие.       Снова Роуз читает стихи, только теперь пополам с Джоном. Хорошие, милые стихи, только рифма какая-то дурацкая. Но это можно им простить. Слова о быстротечности лета и о возвращении в школу вызывают у тебя неприятное ощущение под солнечным сплетением. Как бы то ни было, отдыхать и даже работать здесь куда приятнее, чем находиться в обществе твоих одноклассников, этих невежественных грязных животных. Здешние ребята немного другие. С некоторыми из них ты даже успел подружиться.       И, как и ожидалось, начинает играть финальная песня, и вожатые несут всем детям подарки. И, как ты и подозревал, что-то застревает в горле и глаза внезапно становятся горячими. Ты обмениваешься улыбками со своими новыми и старыми друзьями, подавая им пример самообладания. Но не все из них могут сдержать свои эмоции.  — Мы не говорим «Прощай, Сбурб!». Мы говорим «До следующего лета!» — произносит Джон перед тем, как объявить линейку закрытой. Это тебе очень нравится. Ты бы хотел ещё сюда вернуться.       И вот ты возвращаешься в вашу комнату, сейчас полупустую и спокойную. Садишься на пружинную кровать, аккуратно тобой заправленную этим утром. Жаль, что твои усилия по выслуживанию для отряда значка любителей чистоты пропали втуне.       Ты долго смотришь сквозь перегородчатую спинку кровати на освещающий комнату прямоугольник улицы, из которого слышен гвалт птиц и трепетание листвы под ветром. Касаешься пальцем царапины на эмали кроватного каркаса — она появилась после того, как Митуна решил показать несколько пируэтов с ручки в помещении. Вы потом долго его выхаживали. Ну ничего, до свадьбы заживёт.       Потом растягиваешься на кровати. Немного у тебя за смену было минут просто полежать. Нет, тихий час не считается, с вашими-то оторвами он никогда не был тихим. Потолок такой же белый и чистый, с нарушающим безмятежность чёрным кабелем для лампы. Этот кабель похож на метафору змея-искусителя в невинном Эдеме. Такая мысль пришла к тебе на ум только сегодня, хотя ты видишь эту картину перед сном уже двенадцать ночей. От этого становится смешно, и ты не сдерживаешь улыбку.       Справа от тебя — кровать Заххака. Ты берёшь со своей тумбы пачку влажных салфеток, чтобы вытереть вспотевший от жары лоб, и как раз вспоминаешь, сколько тебе приходилось находить в себе терпимости, чтобы не выбегать на улицу спать подальше от Хорруса, чтобы дышать хоть каким-то воздухом. Но ты так ни разу и не прокомментировал его физиологические особенности, и теперь можешь собой гордиться. Твоя тумбочка эти две недели хранила не только лишь твои вещи. Другие парни то и дело бросали на неё свой хлам, но ты терпеливо сносил эту безалаберность, просто позволяя себе пользоваться всем, что лежит у тебя. Дню эдак к девятому все приучились к порядку, и теперь ты можешь спокойно разложить свои книги на всей столешнице, не боясь увидеть их упавшими.       И телефон. Дабы не искушаться излишне, ты с самого начала убрал его в самый дальний угол нижней полочки, рядом с бельём на стирку. Но раз в день ты достаёшь его, чтобы обменяться новостями с близкими людьми.       Так что ты первым делом рассказываешь о линейке и поразительных грамотах Латуле. Это её очень смешит. В ответ на твой обыкновенный вопрос о её состоянии она пишет, что уже дома, и сдабривает сообщение селфи из своей комнаты. Ты всю неделю очень просил у неё, чтобы она делала столько осмотров и анализов, сколько возможно. И теперь вы можете быть уверенными, что ничего плохого не случилось. Просто кости зажили недостаточно и не выдержали новой нагрузки. Но теперь всё срастётся до конца — ты взял с Латулы обещание полгода не посещать никаких конвентов и соревнований. Митуна, как она со смеющимся смайликом призналась, потребовал у неё то же самое.       Ты собираешься написать ей, что очень много думал о ней всю смену, и это была бы чистая правда. Но почему-то не решаешься. Ты знаешь, прекрасно знаешь, что это не плохо, не грязно, не греховно, не дурно. Но не пишешь. Не страх, но какой-то блок не позволяет тебе этого сделать. Может быть, внутренний голос говорит тебе, что она будет счастлива, если всё останется так, как есть. «Балин, Канкри, ты бы знал, как круто иметь таких ПОТРЯСНЫХ друзей. Это просто супер-супер здорово, как вы меня все поддерживаете!»       Потрясный друг. Это настолько классическая, пережитая сотнями поколений ситуация, что ты снова улыбаешься, но на этот раз иронически, и за твоим ощущением юмора скрыта боль. «Хорошие друзья появляются у хороших людей, Латула. Всё воздаётся по достоинству своему».       И пускай всё остаётся на своих местах. Ведь ты правда не знаешь, что делать с неоднозначными чувствами к этой девочке. У твоей жизни есть великая цель, и растрачивать бесценное время на любовное томление было бы глупо.       Ты вдыхаешь запах своего временного обиталища. Он немного странный. Пахнет совсем не как у тебя дома и не как в храме — древесиной, ладаном, хлебом. Но и не как в школе — не бытовой химией и не человеческим потом. Конечно, рядом с кроватью твоих знакомых силачей всегда пахнет потом. Но в целом запах лагеря вызывает у тебя ассоциации с дерьмово собранной отдушкой дезодорантов и чипсами, штукатуркой и свежим бельём. Твоя простынь всё ещё пахнет выстиранным бельём, и это открытие удивительно.       Но больше, чем валяться, зарывшись носом в постель, ты хочешь поговорить с Поррим.       Найти её в этот раз было непросто. Пока ты спрашивал у знакомых, видели ли они её, ты успел провести три рядовые духовные беседы, и две из них закончились вполне удачно. По крайней мере, дети на тебя не кричали и не убегали в ужасе. Последний из твоих слушателей сказал, что возле вожатского корпуса идут партии в подкидного дурака на много человек.       Поррим наблюдала за игрой в карты между ребятами из вашего отряда и милокровожадными. Возможно, она и сама принимала участие в этой грешной забаве, но поймать с поличным её нельзя. Ты встаёшь за ограду беседки и здороваешься с ней через плечо. Поррим тепло тебя приветствует, обернувшись, а Аранея, сидящая рядом с ней, снова испугалась и сделала тебе очередное замечание по поводу подкрадывания из-за спины. И вовсе ты не подкрадываешься. Ты идёшь, как обычно.  — Ну как, интересно? — буднично спрашиваешь ты у Поррим. У Аранеи заметен довольно удачный расклад. Должно быть, для неё игра закончится выгодно.  — Не-а. Вообще тоска, — шутливо отвечает подруга и оглядывается по сторонам. Выйти отсюда негде — беседка забита под завязку. И Поррим встаёт на скамью, чтобы перешагнуть через ограду и спрыгнуть, взяв поданную тобой руку.       Ты шагаешь в сторону футбольного поля, и Поррим идёт с тобой под ручку, интересуясь:  — Как дела? Чем хочешь заняться? Точно ничего не хочешь написать на память потомкам?  — А что? Я уже всё донёс в слове. Моя миссия здесь закончена.  — Запудрил детям все мозги, — качает головой Поррим, вместе с тобой присаживаясь на нехитрую скамейку вдоль поля. На лужайке из коротко подстриженной травы сейчас никого нет, и только слышно, как на дальнем поле блеют овцы.       Ты пытаешься оправдаться:  — Для истины нет слишком юного возраста. Все, кто слушал меня, слушал добровольно. Люди раскрыты для света правды, Поррим, как чашечки цветов. Ты тоже рано или поздно признаешь, что я доношу лишь предание мудрости веков.  — Знаешь, тебя сложно не слушать, если ты попросту кричишь на весь дом, — с ироническим выражением лица замечает Поррим, и ты собираешься было возмутиться и разъяснить методологию своего активизма, но она переводит тему, накрыв твои лежащие на коленях руки своими:  — Ладно. Я только рада, если ты действительно оказался услышан и понят. Я-то, ты отлично знаешь, приму тебя, даже если ты будешь ещё более странным, чем раньше. Ну так скажи, как твои дела? Ты расстраиваешься, что смена кончается?       Ты на несколько минут задумываешься, отводя взгляд на листву берёз, заслоняющих палящий свет солнца от вас.  — Скорее да, чем нет. Но чувствую, меня будут обвинять в бесчувственности те, кто, очевидно, собирается рыдать в три ручья на прощальном мероприятии.  — А у тебя самого не будет ни слезинки?  — Не думаю, что буду горько плакать, — пожимаешь ты плечами. — Цифровые технологии позволяют продолжать общаться со всеми, кого мы оставляем здесь. Кроме Беккереля, пожалуй.  — О-о, по нему я буду скучать больше всех, — с театральным горем стонет Поррим. — А как же атмосфера? Тебе вообще понравился концепт лагеря? По-моему, это, конечно, здорово закаляет, но я уже очень скучаю по дому. По своей ванне и кровати — особенно, — мечтательно тянет она и потягивается.  — Атмосфера? Не уверен, — хмыкаешь ты. — Я ожидал чего-то более… интеллектуального.  — В следующий раз поедем на смену для подготовки к ЕГЭ. Там тебе больше понравится, — уверенно кивает Поррим, кладя руку тебе на плечо.  — И ты будешь там учиться? — с ироническим скепсисом спрашиваешь ты, припоминая выходки твоей подруги вместе с Дамарой.  — Секс учёбе не мешает, — поднимает Поррим указательный палец. — Да и на стенах обязательно надо что-то написать, иначе как люди поймут, что здесь действительно было круто?  — Культура мезолита какая-то, — неодобрительно качаешь ты головой.  — Мне казалось, ты говоришь о таких вещах в других выражениях: «семиотические начала» или «обычаи наших предков», — шутит Поррим.       Вы могли бы ещё долго препираться о морали и методах самовыражения, но замечаете Меулин, Курлоза, Митуну и Дамару, вышедших из-за угла длинного корпуса третьего и второго отрядов и, очевидно, приближающихся к вам с целью составить компанию. Вы с Поррим машете им руками и приглашаете присесть поближе.  — Как игра? — любопытствует твоя подруга.  — А Кронус проеба-ался, — хихикает Митуна, и остальные тоже смеются.  — Он так расстраивался, что проиграл свой приз за конкурс, — прыскает в кулак Меулин.  — Закатил истерику, — хриповато смеётся Курлоз.       Дамара кивает им и садится между тобой и Поррим, замечая, что та сегодня какая-то лохматая. Поррим предлагает заплести косички, и Дамара соглашается, тут же разделив волосы Поррим на шесть прядей.       Остальные трое твоих друзей садятся справа от тебя, и ты вспоминаешь, что давно хотел справиться о психическом здоровье бедного Митуны.  — Друг мой, — обращаешься ты к нему, — как твои дела? Мне кажется, тебе понравилась эта смена в лагере.  — Ваще заебок, — яростно трясёт косматой головой Митуна. — А у тебя чё за дело?  — Ничего особенного, — успокаиваешь его ты. — Просто хотел узнать, восстановился ли ты эмоционально после стресса на прошлой неделе.       Идиотская улыбка сползает с рябой рожи Митуны, как наклейка.  — Да пока всё путём. Чё ты ко мне прицепился?  — Знай, что ты всегда можешь поговорить со мной об этом.  — Да отъебись ты от этого уже. Проехали сто лет назад.  — Правда важно рефлексировать по поводу всех психологических травм и проблем, которые случаются в нашей жизни. Ментальное здоровье бесценно.  — Я сказал, отъебись от меня, — рявкает Митуна. Ты в ответ обнимаешь его со всем сочувствием и жалостью, которые находишь в себе, и похлопываешь Митуну по костлявой хребтине. Он обнимает тебя тоже.  — Канкри, а ты в курсах, шо ты — долбоёб? — обречённо ругается Митуна.  — Я тоже тебя люблю и уважаю, друг мой. Я так рад, что мы с тобой можем поговорить по душам.  — Тебя только могила исправит, вот честное слово.  — Я так рад, что ты никогда не игнорируешь мои честные, добрые послания.  — Ёбаный в рот гогподь.       Ты отстраняешься от Митуны и прямо смотришь ему в глаза.  — Если тебе когда-нибудь будет нужен совет, моральная поддержка, ты только позови.       Пожалуй, этого было достаточно для оказания духовной помощи заблудшему другу. Работа с психическими травмами такая тонкая.       Но у тебя, пожалуй, есть все основания гордиться своей рядовой социальной практикой и духовной миссией. Как бы там ни было с тобой, а другие дети точно получили пользу от этой смены. =======> Непета: насладиться ностальгией       Сегодня ты увидишь нечто очень крутое. И ты весь день сидишь, как на иголках. Ты даже умудряешься не проронить не слезинки, участвуя в дневных мероприятиях. Но при этом подозреваешь, что вся грусть копится в тебе на вечер.       В обед, после линейки, вожатые предлагают вам много способов оставить память о себе. Ты с огромным удовольствием завязываешь на нитке письмо будущей смене на дереве желаний. Они очень красиво повисят здесь до завтра, а потом их сложат в какую-нибудь кладовку и распакуют в следующем году.       Ты написала письмо девочке, которая не может найти себя.       Сначала ты рассказала ей, что-то чувство потерянности и зависимости, которое она чувствует, когда любит без ответа или любит плохого человека — временно. Это не часть её личности, не её вечное проклятие. Это можно изменить.       Ты пишешь ей, что нет ничего дороже дружбы. Что в мире для этой девочки найдётся подруга, готовая подставить плечо в трудную минуту, даже если сейчас ей кажется, что вокруг только предатели и обманщицы. Ты пишешь, что нужно надеяться, верить, и быть открытой людям, потому что по-другому нельзя жить. Потому что только с открытым сердцем и чистой душой можно исцелиться от ран, нанесённых прошлым. Да, это очень больно — больнее, чем сверлить зуб без укола, это скорее похоже на операцию на мозгу без наркоза. Но другого способа, кроме как доверяться, любить и демонстрировать дружелюбие, нет.       Ты пишешь ей, что она может даже ненавидеть себя временами. За свой голос, свой рост — неважно, модельный или миниатюрный, за свои ноги, руки, лицо и плечи. Но нет ничего более исскуственного и наносного, чем это чувство. Ты накрепко обещаешь ей: это проходит, если обрести рядом настоящих друзей. Ты пишешь этой девочке, что считаешь её прекрасной, как бы она не выглядела.       Ещё ты пишешь, что очень важно следить, откуда берутся её мысли и чувства. Ты умоляешь её никогда не судить о людях плохо по первому впечатлению. Но приписываешь, что с наркотиками действительно лучше не связываться, потому что это всегда кончается плохо, как бы не были самоуверенны их распространители.       И, наконец, просишь её хорошо учиться. У тебя самой усердие раз на раз не приходится, но ты буквально в тот же день увидела результат, например, учения Роуз — вот она, едет в вуз мечты учиться профессии своей мечты. Это тебя здорово вдохновило, и ты не преминула описать это в письме.       Наконец, ты можешь сдать эти четыре листа, исписанные убористым почерком, Джейку — вешать на боярышник неподалёку от вожатского корпуса. Теперь ветер качает твои мечты, чувства и решения, будто они выросли из тела растения, из самой мудрости земли.       Ещё ты постаралась над своим рисунком на вашем плакате для забора. На твой взгляд, котёнок получился весьма очаровательным. Все девочки оценили его так же, а малыши восхищённо пищали, спрашивая, где ты научилась так красиво рисовать. Ты хихикаешь и отговариваешься общими фразами, не признаваясь в том, что любишь пририсовывать кошачьи ушки и носики взрослым мужчинам, актёрам популярных фильмов.       Ну и Каркату, конечно же. Ты рисуешь портреты Карката уже третий год, и здорово набила себе руку на этом деле. А вот в лагере ты не стала начинать новый рисунок его лица, и неспроста.       И ты увидела, что у Карката есть интерес к совершенно другим людям, и сама поняла, что есть хорошие ребята вместо него. Конечно же, всё ещё обидно, сердечко всё ещё болит. Но поговорив по душам с девочками, получив их сочувствие и поддержку, ты справляешься с этим расставанием. И отпускаешь Карката от себя.       Это даёт чувство опьяняющей свободы. Теперь твои мысли и мечты могут пуститься в полёт к самым дерзким устремлениям, не оглядываясь на мнение Карката об этом.       Например, ты собираешь интересные кадры со всего лагеря для фильма, который делает Дирк. Насколько ты поняла, он склеивает его по ночам, и поэтому ты ближе к вечеру приносишь ему конфетки, чтобы подпитать его трудящийся мозг. Поначалу Дирк не любил, когда ты висела у него над душой, и ты не задерживалась дольше, чем этого требовала передача цифровых данных.       Но потом он привык к тебе и даже признался, что ждал твоего визита после вечера, когда ты не смогла прийти после выматывающей и очень весёлой дискотеки. Тогда ты рассмеялась и бросилась его обнимать. К твоему удивлению, суровый Дирк был этому только рад.       И вот теперь ты увидишь, что вы сделали вместе с ним и с другими ребятами. Но у тебя была привилегия давать советы по монтажу и оформлению, так что ты чувствуешь особую ответственность за эту работу.       Скандалы, интриги, расследования… точнее говоря, упоротые физиономии, смешные видео с пляжа, официальные моменты, перемежающиеся с самыми крутыми выступлениями. И кое-где — твои комментарии. Дирку они тоже начали нравиться где-то к концу монтажа, и он всё же вставил твои пояснения происходящего в кадре.       Так что когда весь лагерь рассаживается по местам перед сценой, глядя на проектор, который отражает сейчас заставку вашего кино, у тебя захватывает дух от волнения.       Фильм не может не понравиться публике в принципе. Но ты очень переживаешь о том, уместно ли в нём то, что ты туда привнесла. Меулин тебя успокаивает, и, как только заставка сменяется твоим приветствием, берёт тебя за руку и шепчет:  — Непета, ты такая молодец! Выглядишь здесь прекрасно. Я тобой очень горжусь.       Сказано это было немного невпопад, ведь ты только-только появилась на экране. Но в этом вся Меулин: она всегда говорит тебе хорошие вещи, не глядя на то, правда это или нет.       Саундтрек, подобранный Дирком, подходит идеально: сейчас, когда мелькают кадры с вашего первого полноценного дня, с квеста «Разведчики». Лучшей фотографией вы с Меулин единодушно признаёте лицо Латулы, летящей на тарзанке. Эта бесстрашная улыбка вместе с озадаченным лицом Миины составляет такое комическое сочетание, что вы покатываетесь от хохота.       На фотографиях с моря ты думаешь, что задохнёшься от смеха. Но не это было самым суровым испытанием. Видео, завалявшееся у второго отряда с подготовки номера для конкурса стихов классиков, весь лагерь сложило пополам. Ты не можешь остановиться и не смеёшься, но лаешь, как гиена, чувствуя полное измождение мышц живота. Меулин, похоже, переживает то же самое, истерически икая и вытирая слёзы с глаз.  — Кажется, «ор выше гор» — это про нас, — замечаешь ты, когда блок ляпов и странных фотографий переходит к более лирическим моментам и вы с ней переводите дух. Меулин полностью соглашается, тряся головой.       Очень здорово у Дирка получилось сшить кусочки песен и постановок. Стихи, прочитанные однажды Курлозом на вечере талантов, настраивают тебя на романтический лад.       Ну, а про печальную часть видео и говорить нечего. Тут ты просто наслаждаешься. Музыка, разумеется, душераздирающе тоскливая, тут уж Дейв расстарался на славу. Мотив гимна лагеря, соединённый с партией тремолирующей виолончели, делает простой видеоряд с счастливыми мгновениями ностальгическим оружием массового поражения.       Вы с Меулин не отстаёте от общего тренда и плачете друг у друга на плечах, клянясь друг другу в вечной дружбе.       Пожелания от вожатых, которые они высказали в конце, наконец проясняют тебе одну вещь, которая давно стучится в дверь твоего сознания, но весь этот день никак не давалась тебе в руки, поскольку ты была занята другими вещами, преимущественно имевшими роль в будущем.       Это всё. Это конец. Такой смены больше не будет. Этих вожатых больше не будет, и не будет этих ребят.       Радость и горе, соревновательные чувства и чувство сестринства — все они остались в прошлом, которое вдруг стало так недоступно, так непомыслимо, что ты даже перестаёшь плакать. Как так случилось, что эти две недели пролетели, как один день? Ты спрашиваешь об этом у Меулин, и она не знает, что ответить. Ты тоже не знаешь, что сказать об этом. Но тебе хочется пройтись по этому месту, пообщаться со здешней природой, с этими домами, чтобы запомнить их навсегда.       Чуть позже, во время королевской ночи, у тебя получается это сделать. В ночной тишине только стрекот сверчков и изредка шёпот ветра аккомпанируют потоку твоих мыслей, несущему тебя от мыслей о своём прошлом до мыслей о будущем всего мира. Ты не можешь не задуматься о том, сколько ребят до тебя ходили по этим тропинкам и не верили, что установленный порядок вещей должен будет так скоро прерваться, что с лагерем, который они так полюбили, нужно будет так скоро расстаться.       Одного мальчика, погружённого в подобные размышления, ты встречаешь у дырявой ограды. И узнаёшь его по одной напряжённой осанке угловатых плеч.  — Здесь крутое небо ночью, Непет, скажи же? — спрашивает у тебя Каркат, полуобернувшись к тебе.  — Да. Я мало где видела столько звёзд. Дома совсем не так красиво даже в области.  — Дома всё будет по-старому.  — А мне кажется, что многое поменяется. Мы столько всего делали вместе в эту смену.       Каркат вынимает руки из карманов и смотрит на твоё лицо, на щёки, по которым текло так много слёз бессмысленной к нему детской любви.  — Может, ты и права. Мы все изменились. Знаешь, — вдруг смущается он, складывая руки на груди и глядя в землю, — я должен извиниться перед тобой. Я не знаю, почему был таким дураком. Но прости меня, Непета, если можешь.  — Не за что, Каркат, — удивлённо говоришь ты, в душе понимая, что это неправда. Ему есть за что извиниться. Но ты так ждала этой беседы, что уже была готова простить его.  — Я ведь нравлюсь тебе, так?  — Да, можно и так сказать, — робко признаёшься ты, радуясь, что в темноте не видно заливающего твои щёки румянца.  — Так вот. Ты ошибаешься. Я не хороший человек. Лучше бы тебе симпатизировать кому-нибудь другому.  — Я же сказала, Каркотик: многое что изменилось за эти две недели, — ласково объясняешь ты.       Каркат, кажется, удивлён:  — У тебя появился кто-то близкий?       Ты кокетливо подтверждаешь его догадку. Каркат же кладёт руки тебе на плечи и смотрит прямо тебе в глаза, сурово насупив брови:  — Срань господня, Непета, ты очень давно этого заслужила. Ты заслуживаешь счастья больше, чем все, кого я тут узнал. Я правда чувствую радость потому, что ты счастлива.       Ты обнимаешь его, а потом спрашиваешь:  — Но почему ты не думаешь так о себе?       Каркат очень устало вздыхает — его дыхание прерывисто и горячо дует тебе в волосы. Потом он отдаляется и трёт руками глаза.  — Я запутался. И я сделал больно людям, которые меня любят. Короче, я в душе не ебу, что мне делать, но мне так стыдно и я хочу, бляха муха, я обязан что-то сделать.  — За что именно тебе стыдно? — деликатно уточняешь ты.       Каркат взволнованно делает несколько шагов вокруг и сцепляет руки на затылке, бродя взглядов вокруг.  — Мне кажется, что я поддался сиюминутной слабости и разрушил что-то стоящее. Мне кажется, что я струсил.       Ты, кажется, понимаешь, о чём он говорит, но не собираешься подавать виду, чтобы не смутить его.  — Так. И теперь ты хочешь всё вернуть на свои места? Показать, что твоя дружба для тебя важнее, чем какие-то другие вещи… общественные нормы?  — Да. Да. Или нет. Я не знаю на самом деле, что для меня важнее. Непета, это так сложно. Я такой идиот.  — Каркат, ты не идиот! Прекрати прибедняться! — кричишь ты, искренне возмущаясь его беспомощности. Каркат прекращает крутиться на одном месте и остолбенело смотрит на тебя. — Если ты не хочешь быть трусом — так не трусь! Выбери, какая жизнь для тебя важнее. Жизнь с любимыми людьми или пустышка, обёртка приличного мальчика? Ты понимаешь, что я полюбила не то, что ты пытаешься из себя состроить, а тебя настоящего?       Каркат переспрашивает у тебя, что именно ты имеешь в виду. И ты уточняешь.  — Делай, наконец, то, что делает тебя живым. Поступай так, как тебе велит сердце. Потому что иначе тебя вообще не будет существовать.       Каркат совершенно ошеломлён этой тирадой. Он крепко пожимает твою руку, целует тебя в щёку и говорит, что понял тебя, прежде чем убежать обратно к свету, на освещённую часть лагеря. Он такой спонтанный. Ты прикладываешь пальцы к месту, которого только что касались его губы, и не можешь сдержать смеха. Будет очень здорово, если сейчас ты вдохновила его сделать что-то хорошее.       Но и то, что вы поговорили — уже признак того, что этот лагерь действительно изменил вас. Вы стали взрослее.       Ничто не бывает таким, как прежде. И всё, что осталось от твоей боли — только память. Но и память меняется в каждый миг, потому что Непета, фотографировавшая милые парочки и Непета, вспоминающая об этом, уже совершенно разные девочки. Как ты и та твоя последовательница, которая прочитает в следующем году письмо из прошлой смены.       Пусть не меняется память о тех, кто помог тебе вырасти. Искренняя благодарность к этим людям вряд ли забудется. =======> Дирк: словить аншлаг похлеще Кубрика       Пожалуй, ты зря боялся, что затея Рокси — это неблагодарная работа. Публика просто беснуется. И, чёрт побери, это действительно очень тёплый вечер. Не в смысле погоды — как раз сегодня ближе к вечеру ночной бриз стал довольно-таки прохладным. Но в смысле отдачи. После этого фильма ты чувствуешь, наконец, что все эти страшные дни твои усилия не пропадали втуне.       Странно, что для этого требуется подождать конца смены. Это коррелирует с грамотами, которые вы вручали детям: они всю смену впахивали на творческой деятельности и получили награду лишь в конце, а ты получил свою долю телячьих нежностей только при жирном намёке на расставание. Так что, пожалуй, это справедливо.       И этот намёк ты делал несколько ночей подряд, так что к утру последнего дня под глазами у тебя залегли сносгшибательные лиловые круги. Тебе пришлось принимать файлы, находящиеся в не пойми откуда берущихся форматах, с телефонов, камер, с аккаунтов в соцсетях. Но ты не упустил ничего, показавшегося тебе пригодным, и никого не обидел. Хотя было сложно угодить Джону, который приноровился записывать каждый свой пранк, как только услышал о фильме.       Ещё занятнее было решать, как же собрать ворох этой неупорядоченной информации в удобоваримый вид. Для этого ты один раз позвал всех друзей к экрану, чтобы продемонстрировать им нарезки из полученных видео и фотографий. В конце концов с лёгкой руки Рокси вы остановились на концентрировании видео по трём основным блокам. Переход от одной общей темы к другой должен был, как умно объяснила Джейн, спровоцировать рефлексию и переоценку проведённого здесь времени у детей. Похоже, так всё и работает: у тебя в процессе работы переоценка работы вожатым случилась не раз.       Во-первых, ты увидел, что не все дети такие имбецилы и распиздяи, как твои. Многие из них ставили действительно глубокие номера и очень крутые танцы, чувствуя дух времени и настроение зрителей.       Во-вторых, ты начал понимать их юмор, что тебя сильно удивило, так как большинство увиденных ты впервые услышал только из динамика своего ноутбука. И осознание этого заставило шевелиться волосы на твоей голове. Что это — деградация или расширение мировоззрения?       Решив принципиально не решать этот тревожный вопрос, ты возвращаешься к плавной, красивой склейке кадров и понимаешь, что вам позарез нужна годная музыка. Время было уже позднее, но Дейв как раз должен был освободиться от своей дискотеки. Его-то ты к этому делу и припахаешь.       Дейв был абсолютно не рад тому, что вместо переписок с хорошенькими девчоночками ему придётся сидеть за микшером ещё пару часов, но, посмотрев последнюю треть фильма, вынужден был согласиться, что без вливания его ресурсов здесь не обойтись.       Он закончил уже после того, как ты позволил себе прилечь на часок-другой. Осталось только наложить звук, и всё будет почти готово. Чувство перфекционизма собиралось терроризировать тебя весь день паранойей о том, что что-то осталось незавершённым, но усилием воли ты заставляешь себя вернуться к своим обычным делам.       Например, ты снова отвозишь детей на море. Точнее, в последний раз. И бесятся они будь здоров: тебе два раза приходилось вскакивать и орать, чтобы они не лезли плавать за буйки. Заснуть на горячем песке тебе не даёт только матч в пляжный волейбол, который устраивают отряды Рокси и Джейка. Но у самого тебя сил играть нет совершенно, и поэтому ты отдыхаешь взглядом.       И есть на чём отдохнуть. Сегодня небо усеяно пухлыми белыми облачками, которые периодически дают тень от жаркого солнца. И эти пушистые толстячки замечательно гармонируют с лазурным, как сапфир, морским заливом. Но сейчас на небо едва ли можно посмотреть без ожога роговицы, а вот лес, который подступает к пляжу с двух сторон, так и притягивает глаз своей сияющей зеленью. Ты смотришь на него, лёжа на полотенце подальше от волейбола. Твои руки сложены под твоей головой, а твой бывший парень лежит на другом покрывале рядом.  — Джейк.  — А?  — Дже-ейк.  — А?!  — Почему я раньше не замечал, как тут охуенно красиво?  — Потому что смотрел на меня, — задумчиво разводит руками Джейк.  — Ты пиздецки прав, — искренне отмечаешь ты ленивым голосом. — Как классно, что мы разбежались, а?  — Я прыгаю от радости, — сонно отвечает Джейк, переворачиваясь на бок.       Ты треплешь его за плечо:  — Эй, ты спать-то не устраивайся. Разлёгся он тут, котлета недожаренная.  — Не жарь при детях, пожалуйста, — ещё менее внятно говорит Джейк и звучно зевает.  — А ну вставай. Через… через сколько… — ты уточняешь время и продолжаешь: — через десять минут обратно пора. А ты дрыхнешь тут. Какой непрофессионализм.       Джейк сердечно просит отвалить и разбудить его через десять минут. Ты оставляешь его, накрыв ему спину сверху малым полотенцем, и уходишь поболтать с Рокси, которая на надувном круге заплыла поближе к буйкам, чтобы обозначить разрешённую территорию более явно.       Подплыв к её розовому кругу, ты цепляешься за одну из его ручек.  — Что почём, братишка? — задорно спрашивает Рокси.  — Отлично отдыхаем, сис! — оптимистично улыбаешься ты и говоришь то, что давно хотел сказать. — Знаешь, я тут хорошо подумал. И решил, что ты правильно сделала, что настояла на том, чтобы я приехал сюда.  — Что, ты совсем не сожалеешь об этом? — удивляется Рокси, артистически охватывая подбородок двумя пальцами.  — Нет! Мне нравится здесь. Мне нравится то, что мы делаем. Такой вот у меня сюрприз. Спасибо, что пригласила сюда. Спасибо, что помогала мне с моими оболтусами. Я только тогда и успевал перевести дух.  — Да ладно, Дирк, мне было не сложно, — отмахивается она и ставит ладонь козырьком ко лбу, закрывая глаза от солнца. — И что теперь?  — Теперь всё хорошо. И дальше будет ещё лучше.       Ты предлагаешь отбуксировать Рокси к берегу, на что она милостиво соглашается. =======> Эридан: узнавать себя       Вообще-то ты думал, что неплохо шифруешься. Что у тебя надёжные партнёры, что тобой некому интересоваться. Но каким-то образом на всех фотографиях, промелькнувших в позорной видюшке, показанной вам вечером, ты выглядишь как полный петушара. Объяснение этому тебе помогает найти твой новоиспечённый товарищ Соллукс. Он говорит, что ты не кажешшя петухом, ты им являешшя. Тогда ты посылаешь его в жопу, и он соглашается: говорит, уже там бывал и удивлять его нечем. Но потом всё-таки добавляет: на видео ты выглядишь лучше, а фотографии просто такая ебаная штука, что всех портят. Соллукс тебе советует расслабиться и смеяться вместе со всеми. Если бы это было так просто!       Ты всё ещё чувствуешь себя тревожно. Очень много всякого происходит в последние дни.       Вчера был какой-то совершенно ненормальный день, буквально всё свернулось с ног на голову, выделывая при этом невообразимые пируэты с ручки. И ладно бы макияж и переодевание. Это ты научился терпеть ещё на Мистере Сбурб. Но потом Роуз стала вести себя как-то инфантильно, как будто бы вы должны были быть для неё вожатыми. И, что самое интересное, когда ты деликатно задал ей вопрос о ситуации с наркотиками, она беззаботно ответила, что Джейн уже поговорила с Гамзи (имя, разумеется, она стушевала, но вы оба знали, о ком идёт речь), и Курлоз тоже уже обо всём знает.       Главный вопрос — что конкретно «всё» он знает. Он знает о твоём участии? Он знает о проблемах у Гамзи? Он знает, где ты живёшь?       Ты полдня ловишь по лагерю Джейн, отпихивая от себя приставучих маленьких девочек с нарисованными усами и бесящих пранкеров, выскакивающих буквально из-за каждого угла со своими идиотскими и опасными розыгрышами. И что она тебе говорит? Да, в сущности, ничего. Она явно не хочет про это вспоминать. И успокоить тебя по поводу Курлоза она тоже не может: Курлозом, как она заявила, занималась Джейд.       А Джейд не в курсе твоей заинтересованности. И до самого ужина ты выдумываешь, под каким же предлогом подойти к этой теме и не напугать её. И только идиотский конкурс, на котором Джейд сияла в наряде вилки для мяса (и в котором её метафору долго никто не мог разгадать), подал тебе хоть какую-то идею.       Ты еле-еле досиживаешь до конца этой абсурдистики и поджидаешь Джейд на пути к вожатскому коттеджу, куда она возвращалась после снятия своего маскарада.  — Джейд, привет, — слегка сдавленно, не вспомнив прочистить горло, здороваешься ты с ней. Джейд останавливается с удивлением на лице и спрашивает, что тебе нужно. Ты приближаешься к теме разговора издалека:  — У тебя был такой интересный костюм на конкурсе. Отряд творческий, прямо как мы, да? — Джейд, очевидно желая поскорее лечь в кровать, нетерпеливо складывает руки на груди, постукивая ногтем по локтевой кости. — Я вот думаю: а это Курлоз его помог придумать? Такой парень необычный.  — Необычный? — с подозрительным прищуром переспрашивает Джейд. — Ты о чём?  — Ну, я слышал, что у него есть нестандартные увлечения… — осторожно говоришь ты, не обращая внимания на то, что звучит это довольно дебильно.  — Давай, дружок мой, говори человеческим языком: ты что-то хотел от Курлоза? Или от меня? Я правда не понимаю, что ты тут колдуешь!       Ты оглядываешься за спину — ну, а вдруг проклятый мим всё-таки там, кто его знает — и говоришь по-человечески.  — Джейд, я боюсь, что Курлоз может мне как-то отомстить за то, что я помог раскрыть его участие в обороте наркотиков.  — Ты помог? Узнал и рассказал про него? — изумлённо открывает рот Джейд. — Если это правда, то ты просто красавчик! Я надеюсь, — хмурится она, — ты не любишь обсуждать такие темы за завтраком со всем отрядом?  — Нет, Джейд, — уверяешь ты, — я никому ничего не говорил, кроме Джейн. Но я боюсь, что Курлоз мог что-то обо мне узнать и потом захочет отомстить мне или моим близким. Роуз сказала мне, что ты разговаривала с ним. Скажи, он что-нибудь упоминал обо мне?  — Нет, — качает Джейд головой. Абсолютно точно нет.       Ну да, ещё бы он сказал. Разговор с Джейд не даёт тебе ничего, кроме мнительного одобрения с её стороны. Поэтому всю ночь ты просыпаешься от кошмаров, в которых Курлоз проявляет богатую фантазию на моральные и физические пытки. Отчаявшись выспаться после четырёх часов утра, ты лежишь в постели и пытаешься припомнить, где ты мог выдать свою причастность к расследованию Джейн. Казалось бы — нигде, но элементарная временная логика явно говорит о том, что ты пытался обезопасить себя от шантажа и мог донести на него. И поняв, что всё равно ничего не сможешь себе доказать, ты рад, что не можешь заснуть: так чувствуется безопаснее.       Но на следующую, королевскую ночь будет сложнее не спать… если ты только не перехватишь пару часов вечером. И ты твёрдо решаешь зарезервировать себе три часа между обедом и полдником.       Так что в тринадцатый день смены ты не расположен рассеивать всякие ленточки, бантики и сопливые признания в любви. Да, несколько младших отрядов устроили почтовый ящик, в который каждый желающий может положить анонимное послание, которое прочтут на свечке лагеря вечером. Но тебе писать некому, да и незачем.       Будит тебя Соллукс перед самым вечерним мероприятием:  — Эй, Эридан, а у тебя точно нет роли в шценке про шахматное королевштво?       Ты резко втягиваешь в нос воздух и распахиваешь глаза. У тебя восемь длинных реплик в этой сцене.  — Сколько времени? — спрашиваешь ты, чувствуя, как опасность подкрадывается, чтобы схватить когтями твою задницу.  — Да минут двадцать до выхода, — отвечает Соллукс с сочувственным взглядом. Легко сочувствовать — ему-то не играть!       Ты надеваешь очки, вскакиваешь с постели, продираешь глаза, и бежишь к Вриске узнать, что вообще происходит и почему вы вдруг играете это. Чёртов гала-концерт! Чёртов лагерь!       Тем не менее, Канайя мобильно упаковывает тебя в нужные аксессуары, и дальше всё идёт по накатанной просто потому, что ты до автоматизма знаешь эту уже давно для тебя не смешную пьеску.       И потом, едва успев сцепить с себя дурацкий прикид, тебе ещё и приходится смотреть этот фильм. А после фильма и дискотеки идти на лагерную свечку. На этот раз к вам с Соллуксом хотя бы присоединяется Фефери и даже позволяет вести себя под ручку.       И вот вы сидите на лужайке у дальних ворот лагеря, под сенью леса, и палите огромный костёр. Комары начинают сильно кусаться, и вы с Фефери отправляете Соллукса за репеллентом.  — Ну что ещё можно выдавить трагического? — ворчишь ты, глядя на картонную коробку с рисунком конверта, которую приносит Дейв ближе к огню. — Сейчас ещё три часа разбирать это добро будем…  — А мне понравилась идея, — не соглашается Фефери и уговаривает: — это же так мило! Я тоже письмо написала, — кокетливо заявляет она, и ты удивлённо поднимаешь брови.  — Кому?  — А ты послушай и догадайся.       Когда Соллукс возвращается, чтобы окунуть вас в облако едкой маслянистой дряни с запахом цитрусов, Рокси уже начинает зачитывать письма. Кое-какие из них очень смешные — потому, что безграмотные, потому, что ироничные, потому, что смущённые, а кое-какие довольно печальные. Все эмоции, полученные от дневных мероприятий, дети выплеснули в свои послания.       И ты всё гадаешь, что же могла написать Фефери. Она написала бы про творчество? Но то письмо было, похоже, от участницы театра и ты даже подозреваешь почерк Непеты. Тогда, может, одно из писем с пылким признанием в любви неизвестному, знающему о себе? Но, похоже, автор письма пытался заявить о себе через какие-то только между ним и его пассией знаки. Опять не то.       А потом, когда уже Джейн сменяет Рокси, она читает письмо, которое заставляет вас с Соллуксом переглянуться.  — Это оно? — спрашиваешь ты.  — Твоё письмо, Фефери? — спрашивает Соллукс.       Джейн читает письмо, в котором автор в женском роде восторженно признаётся в любви всему лагерю Сбурб, горячо благодарит вожатых и другой персонал и желает, прежде всего, гармонии в жизни и мира в доме. Это, конечно же, выдаёт Фефери с головой. И намекает на то, чтобы вы с Соллуксом не грызлись.       Фефери нехотя кивает, и вы все втроём не можете не рассмеяться. Удивительно быстро все письма подходят к концу — большинство из них были очень коротки. Тогда вожатые зажигают свечу и пускают её в руки своих подопечных, сидящих вокруг костра на брёвнах, и дают задание рассказать, чем больше всего им запомнилась эта смена. Сначала это озадачивает участников свечки, но чем дальше продвигается огонёк, тем чаще находит людей, которые успели сообразить, что хотели бы сказать.       У тебя есть много времени, чтобы подумать над этим. Целый вагон и маленькая тележка.       Чем тебе больше всего запомнилась эта смена? Чем эти дни так уж отличались от лета в городе?       Про историю с Курлозом, которая отчасти вытекала из истории с Соллуксом, не скажешь. Хотя на данный момент этот элемент твоего лагерного отдыха волнует тебя больше всех остальных.       Море — это, конечно, хорошо, но это не главное. На море можно и так слетать.       Посмотреть на чужое творчество здесь пригождалось только для поднятия самооценки, так что и здесь пришлось бы соврать.       Оздоровление? Да это и не санаторий. Никто бы и пальцем не шевельнул, пожелай ты, подобно Гамзи, довести себя до перманентно полуобморочного состояния.       Соллукс и Фефери произносят свои слова, пока ты продолжаешь перебирать варианты. И когда они дают тебе микрофон, ты молчишь.       Несколько мгновений. А потом говоришь, что в голову придёт.  — В детском летнем лагере больше всего запоминается летняя юношеская романтика. — Эти слова пришли сами собой откуда-то из закоулков твоего сознания. Ты даже не знаешь, где слышал их. Так что после приходится потратить ещё пару секунд на то, чтобы понять, как должна закончиться эта мысль. — Мы все приехали сюда с целью узнать лучше своих друзей и себя. И мы очень много работали над этим: показывали лучшее, чему нас научили, и открывали новые таланты. Знаете, это было не для того, чтобы увидеть себя на олимпе или получить максимум дипломов. Нет, это вопрос смысла нашей жизни. Мы приехали на этот берег для того, чтобы показать себе, что мы существуем вне наших обыкновенных реалий. И мы показали это, просто чувствуя сегодня себя счастливыми и цельными. Вот что я буду помнить дольше всего. — После этих слов ты передаёшь свечку Каркату, который выражением лица показывает большое удивление от твоего красноречия, но приятное.  — Ну ты можешь сказануть, когда захочешь! — восхищённо шепчет Соллукс, хлопая тебя по плечу через Фефери. Та улыбается и кивает, соглашаясь с ним.       Вероятно, такой длинной и глубокомысленной тирады не продекламировал больше никто. Горящая свеча возвращается к вожатым, и они в общем духе выражают свои самые яркие впечатления от прошедшей смены.       Но на одной свече дело не заканчивается. Ты не видишь за костром, но Фефери говорит, что вожатые раздают всем какие-то бумаги.  — Знаете, ребята, мы с вами конкуренцию не выдерживаем совершенно., — признаётся Джон.  — Ну не прям уж совсем, — поправляет его Роуз.  — Ну чуть-чуть выдерживаем. Просто для приличия. Так вот, вы у нас такие талантливые и творческие, что у нас, помимо приветственного вечера, не было шансов выступить перед вами. И тогда мы решили сочинить для вас песню! — говорит Джон и кивает на Джейд, удобнее присаживающуюся с гитарой. До вашего угла наконец доходят слова песни, и ближе всего их к тебе держит Каркат.       Кто-то из отряда Джона пищит о том, что это он придумал слова. Джон не обделяет этого юного стихотворца вниманием и особо упоминает о том, что этот ребёнок помог сделать основную часть всех слов.       Джейд берёт несколько аккордов песни, и начинает проигрыш, а потом вожатые запевают простые и забавные слова о лете, родном лагере и дружбе. Сначала тебе кажется, что ты уже сто лет как вырос из подобных глупостей. Но потом дерущий горло Каркат больно тычет тебя в бок, и ты решаешь, что твой голос многого не изменит, раз уж всем так хочется горланить.       Последний припев вы повторяете дважды, хлопая в такт уже с куплета. В конце Джейд отмачивает какую-то умопомрачительную коду, и это вызывает смех и восхищение всех присутствующих. С довольным лицом вожатая восьмого отряда убирает гитару за спину и апплодирует вам. Вожатые тоже апплодируют, и выходит, что все хлопают друг другу. Коллективная рекурсивная благодарность.  — А теперь случится волшебство, — заговорщицки начинает Джон, и у тебя на руках высыпают мурашки. Он научил свою мелкотню такому волшебству, что через месяц ты точно наполовину облысеешь. Лучше бы вы разошлись спокойно. — И после того, как оно случится, начнётся волшебная ночь, королевская ночь…  — И сменится обычной, вполне будничной ночью в первом часу, — сурово добавляет Дирк. Джон укоризненно смотрит на него, но не навевает новой загадочности; вместо этого он лезет в свои карманы и достаёт оттуда несколько белых… лепёшек размером с детскую ладонь. И бросает их в костёр.       Поначалу ничего не происходит, хотя ты ожидал появления какого-нибудь ужасного запаха. А потом в пламени начинают проскакивать синие язычки, расцветая всё шире, и вскоре весь большой костёр окрашивается в бирюзовый цвет.       Восторгу детей нет предела. Ты, признаться честно, тоже впечатлён этим химическим трюком, хотя и не удивлён. Фефери улыбается с открытым ртом, вцепившись в плечи Соллукса, и радостно смеётся.  — Какая красота! Соллукс, только посмотри!       Кто-то даже бросается фотографировать, но сделать это почти невозможно. К тому же, реакция заканчивается, и пламя снова становится обыкновенно-рыжим. После этого вожатые встают с мест и с тёплыми, но покровительственными словами пытаются отправить всех вас по местам. Оставьте! Нет традиции в лагере более святой, чем королевская ночь! И ты не собираешься лежать бревном на своём матрасе и ждать, пока кому-нибудь не заблагорассудится измазать тебя зубной пастой или чем похуже.       Соллукс и Фефери принимают твоё предложение погулять. Первым местом Фефери хочет снова посетить столовую, которая по ночам стоит открытой и пустой — заперта лишь кухня.       Ночь выдалась звёздная и ясная, но в столовой темно без различия погоды. Поэтому Фефери, зайдя за прямоугольник лунного света на полу, почти пропадает из вашего вида. Вы с Соллуксом ищете её в темноте, и каждый стол, кажется, ставит своей целью тебя изничтожить. Фефери подшучивает над вами, всё время кружась в лёгком танце где-то впереди, в пределах досягаемости, но неуловимая. И что ещё менее умопостижимо, она мимо вас выходит в большой дверной проход, очерчивая свой абрис бледно-молочным светом.  — Здесь слишком гулко и страшно! Пойдём посидим на поле, посмотрим на звёзды!       Что ж, и против этого у вас ничего нет. Так что на поле вы садитесь прямо на траву, помытую дождём и высохшую на солнце, но остывшую за вечер, и Фефери ложится Соллуксу на колени, свободно раскинув руки.  — Я так буду скучать по лагерю. По всем ребятам. А вы?  — Аналогично, — пожимает плечами Соллукс и печально вздыхает.  — Не вижу проблемы собраться вместе в городе или на турбазе, — рационально замечаешь ты.  — Ну нет, Эридан, — не соглашается Фефери. — Это будет совсем не то.  — Почему же? — задаёшь ты резонный вопрос. — Та же компания, те же развлечения, можно даже организовать то же море и воздух.  — Не будет романтики, — указывает Фефери. — Ты же сам говорил.  — Да никто не собирается после лагеря, Эридан, — с унынием режет правду Соллукс. — Мы с большинством здешнего народа прощаемся навсегда. А ещё шарага эта, гори она синим пламенем. Вот как у Джона, таким же синим. Я совершенно не хотел бы менять эту тусовку на школьные ебудни, будь у меня такая возможность. Хотя здесь и надо вставать по режиму и вылизывать полы до зеркального блеска.  — Ах, да, безответственность, — вдруг вспоминаешь ты. — Ну, не безответственность, а безмятежность. Тут за нас всё решают, даже ничему сопротивляться не надо. Это затягивает, скажу я вам, — со знанием дела отмечаешь ты и хриповато хихикаешь. Фефери и Соллукс не знают, что ответить на это.  — Да, ребята, вы всё-таки правы! — признаёшь ты и воздеваешь руки к небу, испещрённому бисером созвездий. — Лагерь многому учит. Я думаю, Сбурб всё же стал моим домом.  — Моим тоже, — говорит Фефери, рассматривая что-то в иссиня-чёрной выси. Соллукс кивает, задумчиво перебирая её волосы.  — Вы бы хотели вернуться следующим летом? — спрашиваешь ты вежливости ради.  — Нет, — отвечает Фефери совершенно неожиданно для тебя.  — Почему?  — В этом нет никакого смысла. Мы же должны каждый раз учиться чему-то новому и привыкать ориентироваться на новом месте, с новыми людьми. А что я теперь не знаю о Сбурбе? — меланхолически улыбается она.       Ты бы хотел похвалиться перед ней тем, что знаешь о Сбурбе побольше неё, но вовремя спохватываешься — такие вещи скорее стыдно знать, чем наоборот.  — Так что, получается, это конец? — спрашиваешь ты, уже ощущая приседающую тебе на шею грусть.  — Ничто не конец, Эридан, — ещё более таинственно отвечает Фефери.  — У вас сегодня прям философский гений проклюнулся, гы, — саркастически делится наблюдением Соллукс.  — Поделись своими мыслями и ты, — холодно осаживаешь ты его, надеясь, что хоть здесь он тебя не переплюнет.  — Что? Я не строю драмы. Конечно, я буду скучать по новым друзьяшкам. Но все мы как бы ещё до приезда знали, что нас ждёт расставание, и просто надо было быть к этому готовыми заранее. И я уже сказал, почему мне здесь нравится.       Ты пожимаешь плечами и принимаешь такой ответ.  — Вообще, ребят, хватит придумывать всякую ерунду: конец света, смерть любви, тыры-пыры… Мы же офигенно отдохнули. Всё в полном порядке. Ну разве нет, м?       Вы с Фефери вынуждены с ним согласиться. У тебя, конечно же, свои требования к «порядку», но обсуждать это при подруге ты не хочешь. Будет совсем здорово, если этим двоим не приспичит уединиться где-нибудь на полночи — гулять по лесу или разглядывать луну. Потому что если рядом будет Соллукс, то тебе не будет так тревожно из-за присутствия чрезмерно пугающих джаггало в одном с тобой помещении. Так или иначе, ты настраиваешься бодрствовать этой ночью.       С другой стороны, действительно всё хорошо. Хотя бы в эту минуту. И это тебя удивляет.       Очень давно такого чувства не возникало в дни, когда ты не принимал свои таблетки. =======> Каркат: быть сильнее этого       Если бы только у тебя была плюшевая жопа, круглосуточно разъясняющая невнятным приглушённым голосом, почему так хреново на душе. Нет, ничего, кроме жопы, по форме не подойдёт, потому что жопа — одновременно символ и конечной фазы цикла, и всяческого страдания, и запутанного положения, и телесности человека. Но у тебя нет такой плюшевой жопы, и потому ты не знаешь, почему ты чувствуешь себя так гадко, и стыдно, и оскорблённо, и виновато.       Наверное, немалую роль здесь сыграло то, что там, над оврагом, ты наговорил Дейву с три короба, совершенно не стесняясь Терези ни в выражениях, ни во лжи. И целовать тебе было мерзко, и с пидорасами у тебя нет ничего общего. Это был такой отборный бред, что, как только ты излил его до последнего метафорического желудочного сокращения, Дейв так и не придумал, что на это ответить. Терези же сказала, что ты — дурак. Наверное, она права.       Ты очень плохо спал этой ночью, и, видимо, следующая будет не легче. Ты никак не можешь уложить в своей голове клубок вопросов, самым явным из которых является вовсе не научный, не публицистический, а вполне себе мерзенько-самолюбивый, нарциссический, всё как ты любишь: как сохранить элементарное человеческое уважение и минимальный авторитет при том обстоятельстве, что ты встречаешься с двумя людьми и отнюдь не оба они — плеймейт последних выпусков известного мужского журнала? Как избежать страшного позора, если ты его полностью заслуживаешь?       Да чёрт побери, и так понятно, что всем посрать на геев, мир, дружба, жвачка! Но что-то не особенно в это стало вериться, когда ты очень тесно примерил на себя их шкуру и понял, что она сильно давит тебе на мозги. Терпеть такое обращение с собой ты не хочешь, а изменить его силой не можешь. Ты вообще не представляешь себя опущенным местным пидорочком, про которого Вриска может посплетничать с подружками. Ты не видишь этот образ совместимым со своей жизнью. Без шуток: если бы кто-то застукал вас с Дейвом и распиздел про это по всей школе, ты бы пришёл домой, застегнул бы ремень на шее и повесил бы себя очаровательным панно на двери кухни.       Нет же, придурок ты пустоголовый. Это брехня! Брехня сивой кобылы. Ты бы никогда не сделал так. Ты же понимаешь, что нормы общества писаны для тех, кто их установил, а ты срать хотел и на идиотский этикет, и на устав школы, и на предписания минздрава — доказано статистикой случаев. И по такой идее, ты просто будешь продолжать делать всё, что захочешь. Захочешь — будешь любить Дейва. Захочешь — будешь Терези любить. Захочешь — обоих вместе, сразу, хоть бы и в составе семьи. Захочешь — будешь носить помаду проститутских цветов и шпильки длиной с эрегированный половой хуй. В бездну эти чужие правила. Ты босс в своей жизни.       И ЕСЛИ БЫ ЭТО СРАБОТАЛО ВЧЕРА. ХА. ХА. ХА. Кисловатая речь, Каркат, кисловатая. Не-ет, ты ни-ку-да не денешься от пожирающего, как цистерна нефти, стыда, который ревёт в тебе вечно голодным зверем каждый раз, когда кто-то видит тебя близко с этим парнем. Ты никуда не денешься от своей обосранной шараги, в которой тебя гнобили, гнобят и будут гнобить за любую оплошность, провинность или прирождённую данность. Брось детские игры. У тебя есть два варианта: качаться в петле или быть, блять, мужиком, а не размазнёй и держать яйца в штанах.       А НУ_КА ПОГОДИТЕ, ПОГОДИТЕ, ЕДРИТЬ ВАШУ НАЛЕВО. Откуда берутся эти мысли? Что-то ОПИЗДИНИТЕЛЬНО знакомое, буквально до дрожи. Да это же ПАПОЧКА РОДИМЫЙ. Спасибо тебе, родной, светоч ебучий, блять, всей твоей жизни и моральных её, в жопу нахер, путей. Спасибо за годы непрекращающегося страха и истерик. Спасибо за припадки и сыпь от психозов. «Будь, блять, мужиком». Это же чистая цитата. Нет, ты сделаешь это ему назло. Ты просто придёшь домой, отдохнувший, подлечившийся, отъевшийся, вмажешь по обрыдшему синему рылу и покажешь на своего друга окрепшей рукой. И скажешь: «Папа, я гей», хотя это даже не правда, но так он будет беситься куда активнее.       Господь всемогущий, сладчайший обмазанный Магдалиной Иисусе. Как ты опустился до того, чтобы хотеть сказать такое о себе?       Так другие люди того же сорта не сказать, чтобы были так уж противны тебе. Это реально обычное дело, и хватит выкручивать не пойми какую драму из сексуальной ориентации политически опасного спектра.       Да это же настоящая дрянь. Разве иначе ты бы это чувствовал?       Опять Непета клеится к тебе. Хотя стой, она всего лишь увидела тебя, проходя мимо. Надо сказать что-нибудь, вот хотя бы про погоду, иначе она подумает, что ты психически болен (порой тебе кажется, что это не так уж далеко от правды). Ты говоришь про погоду. Непета не улавливает, насколько ты взвинчен. Или улавливает?       Тебя пробивает на час истины, и ты в лоб, живо, полной обоймой проясняешь ваши отношения. Отлично! Прекрасно! Охуительно! Всё оказалось куда проще, чем ты думал!!! Достаточно всего лишь ПОГОВОРИТЬ, о да! И с Дейвом тебе тоже надо ПОГОВОРИТЬ, и тогда ВСЁ устаканится, всё встанет на свои места. Непета намекает на то же самое. У тебя добавляется новый вопрос к внушительной куче вопросов, воняющей в чертогах разума. Достаточно ли она обожает педиков, чтобы молчать о тебе? Или кажимость её всезнания слишком параноидальна, чтобы быть реальностью?       Если ты сейчас не побежишь, то, скорее всего, будешь вести себя в высшей степени странно. Как минимум — разговаривать с самим собой. И потому ты бросаешься, куда только ноги несут.       На дороге ты встречаешься с девицами из отряда Дейва и, любезно улыбаясь, интересуешься, не видели ли они своего вожатого где-нибудь. Они предполагают, что сейчас все вожатые отдыхают у себя в вожатской.       Туда ты уже не бежишь. Нужно продумать, как выманить его оттуда и не вызвать кривотолков. Одна идея у тебя всё-таки появляется.       Ты берёшь кусок щебня из-под ног и бросаешь его повыше на стену, над окном Дейвовой комнаты, так что камень гулко гремит о железный карниз. Ничего не происходит. Тогда ты кидаешь ещё щебёнку, и ещё. Из окна высовывается Дирк и спрашивает:  — Ты псих, что ли? По голове себе постучи!       Ты не придумываешь для него достойного ответа и уже собираешься ждать Дейва здесь всю ночь, потому что надо закончить это дело обязательно. Но Дейв показывается в окне, как белая луна, вышедшая из-за небосклона.  — Каркат, ты чё там делаешь? По-человечески нельзя позвать? — бесцветно спрашивает он. Вот вы и стали посторонними людьми. Ты молчишь, складывая руки на груди и отводя взгляд. Дейв отходит от окна, а Дирк ещё и неодобрительно качает головой. На какую-то минуту тебе даже кажется, что он не захочет спускаться к тебе.  — Ну? Что теперь? — устало спрашивает Дейв, стоя перед тобой на прохладном ночном ветерке. Очков нет. Сняты шоры. Причём шоры не с его глаз — а с глаз тех, кто хочет заглянуть в его зеркало души.       Почему-то это невыспавшееся, жёсткое «что теперь?» царапает какую-то струну в твоей душе. Помимо всего прочего, вы были друзьями. От этого ты не отказывался.  — Дейв, я так запутался, честно, — говоришь ты, чувствуя себя виноватым за истерику, устроенную несколькими часами ранее.  — Это, казалось бы, очевидно. А что ты конкретно предлагаешь? Я ценю своё время, Каркат.       А ты не знаешь. Ты, вообще-то, как раз у Дейва и должен был получить указание, чего ты хочешь. Ты не знаешь, в какой форме и с каким посылом, но ты ожидал помощь с его стороны. Опрометчиво.  — Наверное… — растерянно крутишь головой ты, — наверное, я хотел сказать, что ты не при чём.  — Ага, да. Альфач Каркат ненавидит пидоров, я уже понял, — мстительно саркастирует Дейв. Тебе казалось, что он может сохранять безграничное спокойствие в любой ситуации, но вот сейчас его верхняя губа дрогнула, будто бы он хотел оскалить зубы.  — Я не, — особо выделяешь ты это слово, — ненавижу геев! И ты тут реально ни при чём! Просто я должен был сказать: дело во мне. Есть какая-то проблема. Я просто не могу быть с тобой, вот и всё! — почти кричишь ты, делая крупные пояснительные жесты руками. — В знак нашей… бывшей дружбы, пожалуйста, чёрт тебя дери, послушай меня!  — Да я слушаю, слушаю тебя! — раздражённо машет ладонью Дейв.  — Пожалуйста, хватит меня мучить! — умоляешь ты, схватив его за руку. — Я не спал ночь, я думал про то, как… это всё, — выдавливаешь ты из себя, не найдя конкретных выражений, — ужасно, но не мог забыть, что и прекрасно тоже. Я просто.., — задыхаешься ты, чувствуя, что сейчас расплачешься, — у меня голова раскалывается на части. Я не знаю, что мне делать, — кое-как выговариваешь ты, ощущая, как жижа стыда растекается по тебе за то, что в глазах у тебя слёзы.       Дейв выглядит так, будто действительно пытается проникнуться твоим положением.  — Каркат, — спрашивает он, — это же не с самого начала было? Может, ты просто хочешь быть с одной Терези, когда вы с ней начали встречаться?  — Так, а ты откуда знаешь? Она сказала тебе? — Дейв кивает, не находя величины тайны. Ты прикидываешь его предположение и мотаешь головой. — Не-ет, это явно было раньше. Я ещё тогда стеснялся.       Дейв долго таращится на тебя, и губы его безрадостно поджаты. Он тяжело кладёт тебе руку на плечо и бросает взгляд в сторону, чтобы, видимо, сбросить напряжение между вашими глазами, карими и красными.  — Каркат. Ладно, не парься, я не в обиде. Я могу сделать вид, что ничего не было. Но ты меня пугаешь. Тебе нужно отдохнуть ещё. Может быть, полечить нервишки. В твоём возрасте давно пора принять решение, на чьей ты стороне.  — Ты про какие стороны-то вообще? — недоумеваешь ты.  — Да понятно, какие. Твоя сторона и чужая. Ты можешь прогибать правила под себя или самому прогибаться. Вижу, с первым у тебя неувязочка. Хорошо, — разводит он руки в стороны, — ладно. Это твоё личное дело. Мы остаёмся просто друзьями.  — И если я как-то буду двусмысленно шутить или ещё чего, ты не подумай…  — Да-да, — не желая, видимо, тратить время, закатывает глаза Дейв, — просто старые добрые гейские подколы натуральских натуралов. Возьми у Джона пару уроков.       Ты смаргиваешь слёзы с глаз и находишь в себе силы сказать:  — Блять, Дейв, прости. Говёно как-то вышло.       Дейв находит в себе силы улыбнуться.  — Дерьмо случается. Я не думаю, что ты виноват. Но погоди, а как же Терези? Ты будешь теперь очень авторитетно катить к ней срамные шары, верно?  — Она… большая девочка, — горько кривишь ты губы. — Она сама должна решить, с кем ей остаться.  — Развод родителей, ей-богу, — ухмыляется Дейв и треплет тебя по волосам. — Ну всё, Каркат, меня давно ждут. А тебе надо выспаться перед отъездом.  — Чё ты добрячок такой? — подозрительно спрашиваешь ты.  — Ну уж извините. У нас, б-гомерзских содомитов, чувства не проходят так быстро и бесследно, как у доминантных благословенных натуралов, — смеётся Дейв и разводит руками. — Пиздуй спать, плакса. И только попробуй Тез до свадьбы обрюхатить. Я на дружбу не посмотрю, добрячком не буду! — кричит он себе за спину, возвращаясь в вожатскую. =======> Канайя: целоваться впрок       Последний день был для тебя днём двойного прощания. Да, печально расставаться с новыми подружками, заканчивать ставить номера, песни, танцы и стихи. Да, грустно. Можно даже пустить скупую слезу, чтобы ярче сиять улыбкой, обещающей дружбу при новой встрече. Но всё это меркнет и бледнеет по сравнению с расставанием с Роуз.       Как насправедливо!       Как нечестно, что судьба отнимает у тебя первую женщину, которую ты полюбила, всего лишь через две недели — да даже не две недели, а полторы с жалким огрызком — после того, как вы повстречались!       Ты и сама Роуз все глаза выплакали ещё вчера. И сегодня плакать было уже нечем: слёзы попросту закончились. Поэтому с утра последнего дня ты легка и бодра, как бабочка, спалившая одно крылышко, но несмотря ни на что рвущаяся к свету лампы.       Сначала после утренней линейки нужно было прибраться в доме и во дворе. Ты забрала из прачечной свои досохшие вещи и постирала одежду на завтра. Отпарила свой пыльник, почистила туфли. Потом подмела дорожку, собрала мусор и разбросанные бумажки. Подумать только, сколько всяких дел набирается, отвлекающих от основного занятия — страдания по любимой девушке.       Роуз тоже делает вид, что глубоко погружена в подведение итогов и подготовку к отъезду детей. Например, она принесла вам ватман, на котором вы должны были написать нечто доброе, светлое, вечное для других отрядов. У тебя совершенно не то настроение для этого и, к тому же, ты подозреваешь, что закончится эта вожатская затея так же, как и аналитический плакат Роуз в четвёртый день, и потому помогаешь красиво оформить плакат вместе с Непетой.       К твоему удивлению, эта поделка получается совершенно иной. Ты не можешь забыть, как, подобно диким зверям, твои товарищи дрались за лишний фломастер или ручку, жадно требуя пространства для своих собственных похабных каракулей. И поглядите: насколько сильно они изменились за девять дней. Тебе даже мерещатся столбцы в этих аккуратных или намеренно небрежных надписях. Сильно удивившись, ты решаешь, что нельзя пропускать такие события и тоже оставляешь свой комментарий.       С этого момента становится куда проще выполнять другие рефлексивные задания вожатых. Ты с удовольствием пишешь письмо в будущее, бросая на Роуз хищные взгляды, от которых та забывает, о чём только что говорила. В этом небольшом обоюдном развлечении ты находишь способ не то чтобы мести, но выражения своих глубоких чувств.       К сожалению, на весь день твоей стойкости не хватает. Ближе к ужину вам раздают ленточки симпатий. И эти глубокие чувства, эта грусть, которую вы со вчерашнего дня уговорились спрятать, живо проснулась в тебе и полезла, царапаясь когтями, со дна твоего сердца. И расселась, как гудящий медный котёл, в голове, насыпав битого стекла в глаза.       Сколько можно воображать себе миг, когда вы расстанетесь? Чуть менее, чем бесконечно.       Проблема в том, что даже когда ты, дождавшись рассеяния очереди, встаёшь с места и подходишь к этой женщине и прямо смотришь ей в глаза, ты помнишь о расставании. И с каждым выдохом время утекает. С каждым вдохом Роуз рассыпается на осколки, на воспоминания, даже если сейчас она стоит перед тобой во плоти, живая и такая родная. И замирает, отвечая взглядом на твой взгляд, и нервно перебирает ленточки, и губы её дрожат от переполняющих их чувств.       Вы стоите на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и внешне вы спокойны. Но ваше мысленное око видит, как нежно ты прикасаешься ладонью к скуле Роуз, и как жадно она задерживает твою руку на своём лице, ласкаясь о неё, как кошка, и как ваши тела сплетаются в объятии, как сплетаются две лозы, ищущие стебель, чтобы дотянуться до солнца. Это всё нельзя и не нужно видеть людям. Поэтому вы остолбеневаете на минуту, глядясь друг в друга, пока к Роуз не подходит Таврос за новыми лентами. Тогда морок, фантазия спадает, и ты достаёшь из кармана юбки фенечку, которую хочешь вручить вместо ленты.  — Очень красиво сделано, — оценивает Роуз, взяв в руки твою работу. — Это ты сплела пару дней назад? — ты киваешь и берёшь её запястье, чтобы завязать браслет. Роуз вздрагивает, как от удара током, и ты украдкой гладишь кожу между её пальцев, забыв выпустить воздух, который прерывисто втянула в свою грудь.       Каждый выдох отдаляет вас друг от друга. Каждый вдох уносит с собой частицу запаха Роуз, который должен был поселиться с тобой навсегда.  — Вот, теперь у меня есть память о том, что ты ждёшь меня, — улыбается Роуз и берёт из пучка одну изумрудную ленту, чтобы завязать её и тебе. — Ты же не будешь очень горевать?  — Рано или поздно я привыкну, — печально соглашаешься ты. — Ко всему привыкаешь.  — Я скажу ещё раз: будет гораздо лучше, если ты не останешься одна.  — А я ещё раз отвечу: мне больше никого не нужно.  — Упрямая, как вол, — обречённо вздыхает Роуз и притягивает тебя к своей груди. Ты приникаешь головой к её плечу и жадно, как нектар, пьёшь запах её волос. Роуз гладит тебя по голове; и на макушку тебе капают её горячие слёзы.  — Если тебе покажется, что я оставила тебя… просто спроси, ношу ли я ещё твою фенечку.  — Хорошо.  — Но я собираюсь носить её, пока она не сотрётся в клочки, ясно?  — Да, Роуз. Я верю тебе, — негромко говоришь ты и ещё тише добавляешь ей на ухо: — Я твоя. Ты знаешь. И ты всегда можешь на меня рассчитывать.       Невозможно не расчувствоваться, признаваясь в таких вещах. И ты начинаешь взаимно поливать Роуз глазной водичкой, содрогаясь в её руках, как листок на ветру. В конце концов Рокси хлопает вас по плечам и сочувственно просит немного успокоиться, потому что время расходиться по своим местам. Ты торопливо промакиваешь платочком свой потёкший макияж и рассеянно уходишь к своему отряду.       За ужином ты ни крошки не можешь заставить себя съесть. Роуз пытается утешить тебя, но кусок в горло так и не лезет. А после вы вместе смотрите фильм. Ваш отряд сидит не на первом ряду, но важнее, что ты сидишь рядом со своей женщиной. И вместе вы смеётесь, восхищаетесь, плачете. Плакать, конечно, приходится никак иначе, как большой кучей. Ты как можешь успокаиваешь своих девчонок и мальчишек, сама глотая рыдания. Арадия с Терези после фильма ещё долго абсолютно безутешны. Но вы обнимаетесь все вместе, греетесь, как маленькие животные, и всё же успокаиваетесь.       Дискотека тебе сегодня уже не так интересна. Ты хочешь побыть с Роуз лишний час, о чём вы и условились. Так что вы выбираете для себя скамейку неподалёку от корпуса с видом на дорогу, по которой вы уезжали на море в эти дни, чтобы поговорить о чём угодно, кроме расставания.       Ты узнаёшь, что Роуз имеет все возможности стать специалистом мирового класса, излечивая души людей. Но сама она полушуточно рассматривает и вариант занятия магией, так называемой экстрасенсорикой или обычными обрядами, поскольку это позволит ей к сорока годам скупить половину акций какого-нибудь приличного газового предприятия, скажем, в Саудовской Аравии. Тебя очень веселит такой вариант развития событий.       Роуз интересуется и твоими планами на жизнь тоже. Ты задумчиво складываешь руки домиком, а потом говоришь, что тебе тоже обязательно нужно подтянуть иностранный язык и уехать в страну с развитой лёгкой промышленностью, чтобы воплотить свою мечту в реальность.  — Ну-ка, поподробнее? — просит Роуз. — Какую мечту?  — Я бы хотела иметь собственный бренд одежды. Мне не обязательно, чтобы это был крупный ритейлер или именитая группа модных Домов… если бы я могла выпускать одну небольшую коллекцию в год, я бы уже чувствовала смысл и удовлетворённость в своей жизни, — мечтаешь ты.  — А костюмы, которые ваша театральная труппа носит — это же всё твое? — уточняет Роуз. Ты киваешь, признаваясь только, что не все головные уборы был смысл пошивать своими руками — что-то проще купить.  — Канайя, я уже говорила, у тебя настоящий талант! — счастливо улыбается Роуз. — Может, покажешь, что тебя вдохновляет? Какая одежда? Я, признаться, не самая искушённая фэшиониста, но я постараюсь понять красоту твоего видения.       Эти слова смущают тебя, и ты робко улыбаешься и невольно краснеешь. Открыв галерею на телефоне, ты показываешь ей картины рафаэлитов и луки с показов Шанель, Стеллы Маккартни, Анны Сюи и Рэй Кавакубо, а ещё — нечаянно — фотографии букетов из цветов и котят. Роуз не всякую причуду моды понимает, но в целом она восхищена широтой и осмысленностью твоих вкусов. И она обещает прислать тебе букет лаванды прямо из Прованса.  — За котят не могу ручаться. Боюсь, что разница между французскими и русскими кошками пренебрежительно несущественна.       Ей снова удаётся тебя рассмешить, одной из очень немногих людей. И тогда, радостно улыбаясь, ты берёшь руками её шею, как она сделала позавчера в лесу, и шутишь о том, что вам надо нацеловаться на год вперёд.  — Если мы попытаемся это сделать, то не управимся до зимы, — спорит Роуз, но накрывает твои губы своими, и мир снова становится целым. =======> Арадия: прояви изобретательность и оставь зубную пасту маленьким детишкам       «Последняя дискотека. И лента в крови, и платье» — поёт популярная певица, и ты находишь особое смешанное с горечью удовольствие танцевать под эту жуткую (как ты любишь) песню с подтекстом, отдалённо отвечающим настроению конца смены. Эта последняя в лагере в этом году дискотека специально продлена на час дольше, чтобы все, кто не успел натанцеваться, не успел раздать все обещанные медленные танцы, кто не наслушался миксов Дейва, наконец-то это доделал.       Но ты не остаёшься до самого конца. Тебе нужно сориентироваться в планах своих соратниц.  — Поррим? Твоё предложение остаётся в силе? — взволнованно спрашиваешь ты у подруги, когда возвращаешься и видишь, что та безмятежно раскладывает в ящике тумбы швейные принадлежности, мурлыкая себе под нос новый музыкальный хит. Поррим оборачивается к тебе с лукавой улыбкой и наклоном головы указывает на наживлённые нитки, накрученные вокруг игл.  — Да, дорогая Арадия, и у меня всё готово. Осталось только подождать глубокой ночи.  — Поняла, — серьёзно насупившись, с готовностью соглашаешься ты и ищешь взглядом Дамару. — А Дамара что, уже ушла… — ищешь ты приличное слово и не находишь, — на дело?  — Не-ет, — улыбается Поррим, закрывая тумбу и садясь на кровать. — Она пока что с нашим отрядом, гуляет где-то на дискотеке, наверное.  — Ладно. Найдём её на свечке.       На прощальном огоньке вы сидите не вместе, но близко: с тобой соседствуют Соллукс и Таврос, а восьмой отряд весь справа от него. И ты очень заинтересована самоаналитическими опросами и играми, которые подкидывают вам вожатые, как хворост в костёр. Ты, например, в ответ на один из вопросов говоришь, что первым делом дома будешь искать криминальные хроники сорокалетней давности, чтобы проверить, правда ли те истории, что щедро раздаривает вам каждую ночь Дамара. Сама она секретничает и таинственно заявляет, что информация поступила к ней из третьих уст.       Кто-то нервно смеётся от твоих ответов, но ты в ответ широко улыбаешься, и секундное промедление Тавроса заминается.       К счастью, ты, кажется, никак не выдаёшь свой мандраж от того, что сегодня вы втроём с Поррим и Дамарой собираетесь повеселиться. После конца свечки, трогательно тёплых признаний и пожеланий новых встреч ты спешишь к себе домой, чтобы захватить хлебную краюшку, которая уже должна была подсохнуть, кусок сыра и полпачки арахиса. Сыр, правда, начал попахивать плесенью ещё того дня, но лесному животному, возможно, так покажется даже пикантнее.       С Дамарой вы встречаетесь у ворот лагеря, ведущих в лес. Она должна ждать там Руфио и его питомца.       Ваш друг справляется с просьбой удивительно быстро. Когда ты приносишь угощение для ежа, зверёк уже блестит чёрными глазками в полотенце в руках Руфио.  — Очень мило, — сухо произносит Дамара, глядя на показавшего смешной носик ежа, но потом невольно улыбается. Ты же ахаешь от умиления и превозносишь в лучших выражениях очарование этого животного.  — Всё ещё не понимаю, что вы собираетесь с ним делать, — неодобрительно высказывается Руфио. — Арадия, ты мне скажи: вы точно не собираетесь его жечь, колоть, потрошить или что-то в этом роде? А то у меня есть основания сомневаться…  — Нет, нет, что ты! — изумлённо убеждаешь ты его. — Мы просто хотим поиграть с ним, посмотреть, как он бегает. Вот, у меня есть сыр и орехи. Как думаешь, он это ест?  — Съест, если не сытый, — задумчиво объясняет Руфио и методично почёсывает ежа по затылку широким браслетом. — Ладно. Вы его приголубьте, а то он свернётся в шар и будет, чего доброго, иголками вас таранить. И я очень надеюсь, что с ним всё будет в порядке. На, — говорит он Дамаре и передаёт ей клубок в махровом полотенце. Дамара айкает, но всё же укладывает слегка испугавшегося и свернувшегося с фырканьем ежа на груди и благодарит Руфио довольно сдержанно. Ты, не смущая этих двоих лишний раз, по достоинству оцениваешь ловкость Руфио, и он, весьма польщённый, отвечает, что ради дам ему это ничего не стоило.       Ежа вы выпускаете поначалу в своей комнате. Девчонки, бывшие там, пищат от восторга и умиления. Рьяно начёсывая затылок ежа, Дамара пару раз раскрывает его почти полностью, так что становится виден розовый животик, покрытый белыми волосками, и лапки с тёмными пальчиками.  — О господи ты боже мой, ты только посмотри, — шепчет Меулин Канайе, положив ладони на щёки, чтобы лицо не треснуло от «кавайности».  — Батюшки мои, какая прелесть, — вторит ей та, позабыв свою обычную непоколебимость.       Даже Миина, хоть сначала и усиленно делает вид, что ей неинтересно ласкание ежа, а интересно его попинать или бросить в воду, спрашивает у Дамары: как сделать так, чтобы он развернулся? И хихикает над тем, как зверёк выгибает шею, тянясь за лаской.  — У него такой пупок прикольный, смарите, — тает и она.       С ежом вы возитесь дольше, чем собирались — маленький зверёк оказывается доверчивым и спокойным, и даже ест при тебе остатки съестного и кошачий корм — всё, что собрали в комнате. Но на него у вас есть особенные планы, которые, правда, потребуют выждать некоторое время.       Чтобы не терять минут зря, Дамара расчехляет у себя старую горчицу и предлагает тебе заранее накрошить хлебный мякиш в пакет, чтобы потом справиться с ним быстрее. Ты находишь этот совет разумным и подмечаешь, что делают остальные.       Ваши девчонки оказались довольно послушными в плане времяпровождения в королевскую ночь. Сейчас они и некоторые из восьмого отряда, Поррим в том числе, сгрудились вокруг Аранеи и с очень яркими эмоциями просматривали фотографии, которые она сделала на смене.       Миина же подзуживала всех выйти и устроить собственную тусу, убежать ночевать в лес с кошачьим кормом как наживкой для рыбалки, пойти купаться в ночном море или, на худой конец, завалиться к вожатым, чтобы потребовать веселиться вместе. И многие с интересом рассматривают её предложения, но усталость прошедшего дня оказывается сильнее.       Но только, кажется, не для Вриски.  — О, Таврос! — вдруг кричит она, глядя в окно, выходящее на тропинку и мальчишечий корпус. — Ну-ка погоди! Я пойду с тобой гулять, — радостно заявляет она ему и стремительно вас покидает. Ты подозреваешь, что это надолго. Ох, опрометчиво это было с её стороны.       Кажется, самое время для костюма. Ты оставляешь на себе только свою белую ночную сорочку, и Поррим раскрашивает твоё лицо довольно жутким гримом с пустыми глазницами и огромной зубастой пастью. Ты крайне довольна, соседки отшатываются со сдержанными комментариями умению Поррим. Дети, должно быть, описаются от страха.       И всё же находятся те, кто уже порядком устал за день и собирался лечь если не в обычное время, то хотя бы в полночь. И, к вящей твоей радости, в комнате гасят свет и просят вести себя потише. Вы с Поррим и Дамарой в один голос серьёзным тоном соглашаетесь и достаёте свои принадлежности для веселья.       Вриске в пустую постель досталось немного хлебных крошек. Больше сыпать нет смысла — слишком подозрительно и для вернувшейся неё, и для дремлющих вокруг, и было бы слишком грязно в вашем доме. Но постели других детей не пусты.       С слабой надеждой ты мельком заглядываешь в окна соседнего дома. Нет, у парней горит свет, и никто из них, кажется, не спит. Но это дело временное.       На часах уже пол-первого ночи. По лагерю ещё гуляют голоса, смех, идёт какой-то движ. Но вы-то знаете, что ждёт утром всех, кто не продержится до рассвета.       И вот как раз в это время вас решает проведать Роуз. У порога она спотыкается о ежа, животное пугается, громко шипит и бросается ей наперерез, катясь под ближайшую кровать. Роуз тоже пугается, громко вскрикивает и бросается на ближайший табурет.  — Блинский! Это что сейчас было? Ёж?  — Да, Роуз, — замогильным голосом говоришь ей ты, тихо поднявшись перед ней с кровати. Роуз таращится на тебя и часто моргает, схватившись за сердце.  — Замечательный грим, — слабо говорит она.       Роуз, разрешает оставить ежа на ночь, хотя и сердится на вас за это самоуправство. Через пару минут приходит Джейд, и Роуз заграждает проход для Бека. Пёс чует запах ежа и оглушительно лает.  — Что ещё такое, Бек? Сидеть! Ты чего взбесился? — ошарашенно спрашивает Джейд, обеими руками держа собаку за ошейник. Ёж испуганно ворчит и забивается в дальний угол, к Роксане Розалиндовне. — Ежа притащили? Ну и сверхразумы же! Вам слишком хорошо спится? — недоумевает Джейд, кое-как затолкав Беккереля за дверь. Но, к твоему удивлению, снисходительно вздыхает и машет рукой. — Ладно. Вы, бедные городские дети, мало где ещё пообщаетесь с природой.  — Мы, кстати, пришли, чтобы спросить у вас, когда вы собираетесь ложиться спать, — говорит Роуз.  — Как бы уже давно пора, — напоминает Джейд. Ты чувствуешь запах жареного и подбегаешь у двери, держа перед лицом зубную щётку с мазком пасты.  — А мы… ну, зубы почистить хотим. Пасты у нас с собой нет, видите. Никого мазать не хотим.  — Вернёмся, как только макияжик снимем, — невинно поддакивает Поррим.  — Гигиена. Она превыше всего, — с очень серьёзным лицом добавляет Дамара.       Джейд заглядывает за дверь — Беккерель преданно машет хвостом и ждёт, когда хозяйка прикажет брать добычу.  — Заберите только товарища своего. А то Бек его сейчас загрызёт.       Поррим выкатывает ежа из-под кровати шваброй и заворачивает в свою кофту, чтобы взять.  — Не бойся, сейчас тебя отпустим, — убаюкивает она колючий комок, говоря при этом чистую правду.       Уже отойдя от своего крыла подальше, вы облегчённо вздыхаете: вас чуть не зашили на всю ночь. Теперь задача состояла в том, чтобы найти самый сонный корпус. Веселее, конечно же, было бы напугать маленьких детей. Но ежа точно нужно подсунуть тем, кто спит ещё некрепко — и у седьмого как раз окна находятся над проходом в комнате, и туда вы без проблем оформите свой шумный подарок. Дамаре же нужны раздолбаи, которые забывают закрывать комнату на ночь. И вы знаете отряд, который обожает куролесить по ночам. Так что вы разделяетесь: ты отправляешься к детишкам, Поррим — в сторону магазина, а Дамара — к футбольному полю, выследить неспящих.  — Бу! — выкрикиваешь ты, распростирая просторные рукава над парой девочки и мальчика, не таких уж и маленьких. Они остобевают на миг, и тебе даже кажется, что их не впечатляет твой маскарад. Но они единогласно визжат в голос и пускаются назад сломя голову. Ты довольно улыбаешься.       Шалость удалась. =======> Таврос: чувствовать себя преданным. И одураченным. Или всё же преданным. Короче, не стоит больно-то уж радоваться жизни.       А ведь очень хотелось. Всё как раз было абсолютно замечательно.       Последний день в лагере был просто прекрасен. Тебе понравилось и сообщение следующей смене, и психоаналитическая пятиминутка Роуз, и последний, очень зрелищный матч в футбол и пионербол, и гала-концерт, и фильм. Да, точно, про ленточки тоже надо обязательно сказать родителям, потому что тебе их уже некуда девать и ты боишься растерять многие из них. Запомнить, кто какую подарил, было уже абсолютно невозможно. Может быть, конечно, ты и не забудешь, что Вриска сплела для тебя фенечку своего любимого синего цвета, или что тебе подарила не слишком затейливый, но милый цветной браслетик почти не знакомая девочка из первого отряда, довольно смущённо признавшаяся в симпатии. Но простые атласные отрезки имён не сохранили.       И ладно. Главное, что ты обменялся телефонами с новыми друзьями. Даже Митуна приглашал тебя в их скейтерское братство: говорил, что быстро научит тебя управляться с ногами, как следует. Это было довольно неожиданно, но приятно.       Приятно было и оказаться в фильме во многих кадрах. Ты каждый раз хотел показать на себя пальцем и обрадоваться тому, что тебя заметили и показали. Ты даже думаешь, что стоит как-нибудь перестать комплексовать и начать выступать на вокальных конкурсах. Если подработать немного где-нибудь на почте, где не надо весь день стоять, ты мог бы накопить на участие в хорошем фестивале.       Ты делишься этими далеко идущими планами с Руфио.  — Я бы сходил на твой концерт, без шуток, — говорит он и ищет что-то в одном из бесчисленных карманов своей куртки. — Я тут вспомнил, что собирался тоже тебе эту фигнюшку… финтифлюшку подарить, но не знал, любишь ли ты такие вещи.       Ты резко выпрямляешь спину. Зачем это ему передавать ленточку тебе наедине?  — Да, давай, конечно, у меня же уже тут целый рукав их, — беззаботно говоришь ты.  — Ну, ладно, если это для тебя не слишком… ну, знаешь, по-девчачьи что ли. Нет, для меня это просто значок. Типа лайка под анимешкой. Ничего такого не значит.  — Так это же ты мне даришь, почему меня это может обидеть?  — Но ты-то носишь. Может, для тебя это значит много.       Ты понимаешь, что настало время прояснить что-то между вами. Ваша дружба для тебя была просто бальзамом на душу — настоящим отдыхом от Вриски, братана Гамзи, истеричного Карката и прочих. До тех пор, пока вышеназванная леди не назвала Руфио нехорошим словом на букву «г», нехорошую саму по себе. И с тех пор от общения с Руфио у тебя где-то в подсознании остаётся липкое послевкусие двусмысленности. И это тебя не на шутку расстраивает.       Как? Ну как ей удаётся отравлять всю твою жизнь, даже когда она не рядом?  — Руфио, ты за мной ухаживаешь? Я тебе нравлюсь? — быстро и чётко произносишь ты, совершенно не желая делать этого, но и не желая подавать ему ложных ответных сигналов, если он ждёт таковых.  — Что? — ошеломлённо переспрашивает он.  — Я нравлюсь тебе в романтическом смысле?  — Эм… Таврос? В чём дело? — ещё раз спрашивает Руфио и озадаченно крякает.  — Амиго, ты прости меня. Но Вриска мне говорила, что такое может случиться. Так что я сразу оговорюсь: я хотел бы остаться друзьями, — отрезаешь ты, жестикулируя ладонью. Вот как легко быть жёстким с тем, кто не обижает тебя. Теперь тебе понятно, почему она без всякого труда помыкает тобой.  — Я не ухаживаю за тобой, — говорит Руфио с выражением шока на лице. Что? Вриска, это была ложь? Она попросту нафантазировала о Руфио каких-то гадостей, чтобы поссорить вас? Ну и сучка же она. Ну и гадина же. — Я просто стараюсь быть другом для тебя тогда, когда ты одинок… потому что сам помню, каково это — не иметь друзей, чтобы тебе подставили плечо в трудную минуту. В такие моменты цепляешься за любую соломинку.., — добавляет он и смотрит на тебя исподлобья, намекая на что-то. Возможно, Вриска и не соврала.  — Тогда мне просто показалось? — с облегчением предполагаешь ты.  — Возможно. Это довольно странно — видеть знаки особого внимания в обычных хороших манерах. Эгоистично, знаешь.., — оскорблённо отворачивается он и смотрит на тебя с укором.  — Прости. Это было глупо. Глупая Вриска. И я ещё глупее.  — Да ладно, что ты… Я тебя не виню. Но если что, зови на свиданку… — иронически предлагает Руфио и жутко улыбается. Ты вздрагиваешь.  — Ё-моё, Руфио, после таких заяв реально страшно, — встревоженно говоришь ты, и Руфио отвешивает тебе шуточную оплеуху.  — Ну ты ж веришь всякой ерунде, Таврос!       Ты поддерживаешь драку, и вскоре вы снова смеётесь и болтаете, как прежде. Но липкое гадкое чувство никуда не девается. Ты точно знаешь, что Вриска говорила правду.       Ты не знаешь, что хотел бы ей сказать, но точно хочешь предъявить ей несколько резонных претензий. Наверное, поэтому после отрядной свечки ты никак не соберёшь свои зубные принадлежности и маячишь туда-сюда между вашими корпусами и умывальником. Провоцирующее поведение — самый освоенный тобой из видов спорта.  — О, Таврос! — кричит тебе Вриска, глядя из окна девчачьего корпуса. — Ну-ка погоди! Я пойду с тобой гулять.       И, как обычно, бросается на тебя, будто легавая, учуявшая лису, или паук, уловивший трепет в своих тенетах.  — Сладкий мой, ну как ты? Устал за смену, поди? Я вот что-то не видела, чтобы ты хоть раз с нами в футбол играл. Вчера даже девчонки мяч гоняли по отрядам, а ты ж где сидел? Опять с дружком своим?  — Я болел за тебя! — обиженно сообщаешь ты.  — О, правда? А я и не видела. Поёшь хорошо, так что ж тебя не слышно? Надо было кричать громче, Таврос! — пожимает плечами Вриска, но меняет гнев на милость: — Но всё-таки приятно. Знаешь, я ведь горжусь тем, что ты выступил на последнем концерте.  — Да? — скептически переспрашиваешь ты.  — Конечно! У меня даже слеза выжалась. Было так лирически, — с театральностью описывает она. — Пошли на луг, где костёр жгли. На звёзды посмотрим.       Ты, конечно, не против звёзд. Но ты против длинных разговоров с ней, которые вводят тебя в уныние.  — Да я правда устал. Уже, знаешь, привык ложиться в одиннадцать, — дружелюбно отнекиваешься ты.  — Да пошли, — треплет Вриска тебя за рукав. — Поболтаем. Мы же с тобой так мало общаемся в этом лагере. Не боись, я за тебя не в обиде на это. Я только хочу, чтобы друзья у тебя были хорошие.       В основном продолжала говорить она. И ты с удивлением подмечал, что характер её монолога всё больше приобретал самооправдательную направленность.       Вы устраиваетесь на поленце ближе к погасшему костру, и ты ворошишь ещё тёплые угли палкой-кочергой, пытаясь забавы их снова распалить. Волнение Вриски нарастало параллельно твоим усилиям.  — Ты меня совсем забыл, — с какой-то плаксивостью упрекает она, и ты не можешь определить: сарказм это или правда. — Я знаю, я могла вести себя жёстко. Но пойми, это для твоего же блага. Я хочу видеть рядом сильного, уверенного в себе юношу.  — Зачем я тебе рядом? — устало спрашиваешь ты, не особо надеясь получить настоящий ответ на этот вопрос.       Вриска вдруг вырывает палку из твоих рук и бросает куда-то за спину в кусты.  — Ты достал меня уже своими этими угольками! — Ты обескураженно смотришь ей в глаза. — Таврос, ты дурак! — кричит Вриска и закрывает лицо руками, тихо плача.       Ты, наверное, действительно не семи пядей во лбу, потому что никак не можешь расшифровать её поведение. Экспериментально ты осторожно касаешься пальцами её спины и, не получив ударов в ответ, гладишь её по спине.  — Вриска, ты чего? Что ты хочешь от меня-то? Я правда не понимаю.       Вриска гордо выпрямляется, не стирая слёз с лица.  — Я хочу, чтобы ты меня поцеловал, — властно говорит она.       Ладно. Это может плохо кончиться, но губы Вриски всегда такие мягкие и пахнут черничной жвачкой. Ты не удерживаешься от искушения, оправдывая себя тем, что хочешь поскорее от неё отвязаться.       Вриска крепко хватает тебя руками, вонзая ногти в спину и шею, и надолго увлекает тебя в поцелуе, надкусив тебе нижнюю губу.  — Ну? Ну почему ты не любишь меня? — как-то опьянённо спрашивает она, и ты не успеваешь взглянуть в её глаза, потому что хочешь, едва вдохнув немного воздуха, повторить снова. Целоваться с прокушенной губой немного больно, но её жаркое, худощавое тело снова и снова влечёт тебя к себе, и ты с отчаянием понимаешь, что тебя понесло, но не можешь остановиться и тебе остаётся только надеяться на благоразумие Вриски.       Вриска вдруг отрывает тебя от себя — с видимым усилием — и стискивает твой подбородок и зацелованный до красноты рот.  — А другие у тебя появились? Есть у тебя кто-то здесь?  — Нет, — сдавленно мычишь ты, не шелохнувшись, чтобы она не сделала что-нибудь ещё, но больнее.  — Славно, — выдыхает Вриска и отталкивает тебя. Не сильно, но ты чуть не падаешь.  — Почему ты не отпустишь меня? — еле слышно спрашиваешь ты. Ты уже произносил эти слова. Но никогда не получал ответа. Обычно после этого болезненные объятия Вриски заканчивались, и ты уходил, удивляясь тому, что ноги не подкашиваются полностью.  — Потому что ты мой хорошенький телёночек, — так же тихо отвечает Вриска, глядя на тебя исподлобья так невинно, что тебя прошибает холодный пот. — Я так люблю твоё детское личико. Ты даже не представляешь, как.       Ты хочешь плюнуть ей под ноги, но во рту пересохло. И к тому моменту, когда ты сообразил, что мог бы ответить остроумного, Вриске надоедает самой:  — Всё, Таврос. Иди. Я хочу подумать в уединении.       И ты уходишь — так покорно, что начинаешь сам беситься. Но никак не можешь придумать, как доказать Вриске, что ты не таков, каким она тебя считает. Может, она и здесь права и ты просто хорошенький зверёк с телячьими глазами. От этого становится противно. Тогда ты придумываешь новую штуку. Ты не будешь стыдиться того, что ты для неё — игрушка. Ты пересилишь себя и будешь равнодушным. Может, это не работало раньше. Но сейчас ты точно покажешь, как тебе это надоело.       В корпусе уже не так шумно, как было немного времени назад. Большинство ребят уже раскладывало свои постели, пусть и не собираясь спать прямо сейчас. Кто-то поставил какого-то мёртвого рэпера, чтобы добавить ч-чутка романтики в атмосферу. Но ты уже так устал ностальгировать, что просто не замечаешь: чистишь таки свои зубы, с остервенением обдирая щёткой язык, обвивавшийся с языком Вриски, с мылом моешь шею, на которой отпечатывались полумесяцы от её ногтей, и надеваешь свежую майку.       Сон для тебя не наступает быстро. Тебе постоянно предлагают то порезаться в футбол на телефоне, то передать привет трансляции в Инстаграме, то попить ещё чайку.       К вам заглядывала Роуз и милостиво разрешила вам не спать, но потребовала погасить свет к пол-второму. Потом пришёл Джейк и вообще порушил всю малину, заглушив музыку, выключив свет и разложив вас по кроватям. Впрочем, это не мешало снова заняться бездельничанием, как только он отошёл подальше.       В итоге ты ложишься часа в три ночи. Тебе виделись какие-то сны о лагере, о концертах и подготовке мероприятий; от этого возникает впечатление, будто ты не спал вообще.       С утра от вчерашнего веселья не остаётся и следа. Ваш корабль отходит в час дня, а это значит, что вы должны успеть сдать постельное бельё, собрать свои вещи, да ещё и пройти медосмотр.       Мисс Пейнт взвешивает тебя, слушает твоё дыхание, меряет сахар в крови и ставит тебя на ростомер. - Плюс три сантиметра, - бормочет она себе под нос, делая пометку в твоём листе. Ты не веришь своим ушам. - Как плюс три? Не может быть так быстро, - сомневаешься ты. - Позвонки распрямились, говоря простым языком, - объясняет Мисс Пейнт. - Закрепляй результат физкультурой и будешь расти. Я уверена, что твой недуг станет менее явным с возрастом. Но надо заниматься.       Ты стоишь с открытым ртом, а потом довольно, очень довольно улыбаешься. Накося выкуси, дылда Вриска! - Скоро будешь голову задирать, селянка Шира, - дразнишь ты её, задиристо размахивая пальцами. Вриска, вместе с другими девочками ждущая очереди, сначала озадаченно моргает, но не твоей дерзости она удивляется. - Ты вырос, что ли? - Именно! Жди, жди, то ли ещё будет! - радостно хохочешь ты и бежишь завтракать. =======> Дейв: в очередной раз расставаться с детьми без слёз, соплей и долгих провожаний.       А вот и нет! Ты не собираешься слушаться каких-то идиотских команд. Ты живой человек, такой же как все (на самом деле - нет). И ты имеешь право на простое человеческое пожамкать свою тяночку и вытирать её слёзы, изо всех сил пряча собственные за тёмными стёклами очков.       День отъезда раньше не был для тебя таким трудным. Вы отлично отметили с друзьями конец смены, хотя ваши посиделки были немного цивильными из-за того, что попить вы могли только чаю или растворимого кофе. Зато лично тебе вечер приправил Каркат, в два приёма усрав твоё настроение.       Да честно говоря, такой исход ты ожидал не меньше, чем того, что его хватит так надолго. Вы оба странные. А Каркат в том возрасте, когда хочется показать себя с лучше стороны. Так что ты его понимаешь. Ты же всё-таки учил матчасть по детской и юношеской психологии - Роуз заставила. И сейчас ты балансируешь на своём безразличии, будто на лезвии ножа, и говоришь себе, что тебе всё равно. Всего лишь один из многих. У вас даже ничего общего не было. Или было мало общего. Короче, нужно как можно скорее перестать беситься вокруг Карката.       Дело осложняется тем, что Терези делает несколько попыток вас примирить, но сама не до конца понимает, что именно изменилось. Вы так и не говорили за сегодня. Но зато сама она весь день висит на тебе, делая короткие перерывы на медосмотр, еду и санитарные нормы. И это чертовски приятно.       Тебя даже пробивает на обворожительные слова о том, как ты рад, что повстречал её, что такой классной девчонки никогда ты не знал и тому подобное. Эту лапшу ты подаёшь не специально. Она сама собой вываливается из тебя, как белый шум.       И, к счастью, она не поддаётся твоим чарам, скептически хмыкая и спокойно принимая все комплименты. Это вызывает твоё уважение. - Ну что, Терези, вещи-то собрала? - спрашиваешь ты, когда солнце стремительно приближалось к своему зениту и буквально весь лагерь сидел на чемоданах, ожидая отъезда к причалу. Какая жалость, что старшие отряды отплывают первыми. - А что, уже пора? - встревоженно оглядывается на свой корпус она. - Да, сис. Всё.       Терези грустно вздыхает и разводит руками: - Я как-то вообще не представляю, что смена кончилась. Две недели - это так мало.       Ты осматриваешь эту тему со своей стороны и признаёшься: - Да, мне тоже как-то не хватило в этот раз. Странно. Одно и то же время, а ощущается по-разному. - В начале казалось, что время тянется бесконечно. Я даже по дому скучала. А потом оно так быстро пролетело. Но, - подтягивается Терези, - нельзя унывать, правда? Ты же будешь продолжать общаться со своим отрядом? - Возможно, - легкомысленно отвечаешь ты. На самом деле, вспоминая беспорядок с наркотой, тебе хочется подальше дистанцироваться от этих юных укурков. Но с Васьком, вероятно, придётся переговорить ещё не раз.       Терези склоняет голову тебе на плечо, и ты приобнимаешь её за плечи, глядя на снующих туда и обратно детей и работников лагеря. Было бы неловко, если сейчас откуда-нибудь вынырнет Каркат и посчитает себя брошенным и оскорблённым.       Конечно же, так и случается. Все постоянно куда-то ходят. Ты делаешь вдох и снимаешь руку со спины Терези. - Ладно, я пойду, а то правда не успею, - сонно улыбается она и разминает суставы плеч и рук, чтобы убежать в свой дом.       К Каркату ты приближаться совершенно не желаешь. Но он бросает на тебя взгляд - не случайный, но и не особенный. Просто взглянул, будто чтобы удостовериться, что ты не "лапаешь его женщину".       От этого всего хочется покурить. Но сейчас как-то не с руки. Так что ты думаешь, что занять себя сборами будет более-менее достаточно для того, чтобы не чувствовать себя погано.       И ты бы ещё послушал музычку, поподъёбывал бы Дирка или Джона - по настроению, но ты забыл о том, насколько муторным может быть собрать и увезти детей. Сам ты едешь вместе со своими друзьями, последними, по мосту через реку. Но и отсутствие необходимости паковать сумки не даёт тебе случая отойти в уголок и затянуться. Чёртовы бестолковые подростки. Ты сам был таким и помнишь, что одним из самых лучших волевых достижений в твоей жизни было приучение себя к хоть какому-то порядку. - Да ладно вам, - утихомиривает Роуз ноющих в один голос тебя и Дирка, горестно хватающегося за голову от того, что кто-то потерял свои серьги, а кто-то никак не слезет с неубранной постели. - Надо быть терпимее. Все мы когда-то такими были. - Сама-то ты такой не была, - обвинительно парируешь ты. - Ну, может быть, да? - неуверенно вспоминает Роуз. - Но когда-то я тоже теряла серьги. А один раз потеряла котёнка - и вот это было больно. Знаешь, Дирк, может, пусть они себе валяются? Лучше запомнит, что за драгоценностями надо следить. - Да она мне все уши проела, - экспрессивно жестикулируя, объяснил Дирк. - Ребята! А где флешка с моими сценариями? - закричал Джон из своей комнаты, гремя разбрасываемыми вещами. - В ноутбуке смотрел? - спрашивает Дирк, крича уже подорванным голосом. - Ещё вчера смотрел! - А ноутбук где? - между делом спросила Роуз, оглядывая вожатскую. - В последний раз был на сцене, когда я его видел, - пожимаешь ты плечами. - Он же не мой, и мне сказали, что уберут аппаратуру.       Джейн устало цыкает: - Опять всё самой! - и уходит, очевидно, искать ноутбук и флешку Джона. Что ж, это её дело, если она хочет помочь.       Ты решаешь, что отсюда пора ливать. Может, как раз найдёшь на улице флешку. - Ого, на часах уже пол-двенадцатого, - спохватывается Роуз. - Сейчас автобус приедет. Надо выдвигаться.       Вы расходитесь, чтобы собрать детей и снова воссоединиться, но теперь и с Джейд во главе своей колонны. До остановки идти совсем недалеко, и только некоторые страдалицы, нагрузившиеся тоннами тряпок, успели запыхаться.       Плотная каменистая земля под сегодняшним солнцем выглядит почти белой, как песок. Нагрузка или не нагрузка, а вспотеешь всё равно. Ты почёсываешь шелушащуюся со страшной силой обгорелую шею и затылок, думая о солнечном свете. Единственное, что в нём есть хорошего - река красиво блестит. Её берега отлично видно с этого возвышения: и ваш, заросший тенистым бором, и противоположный, застроенный дачным посёлком. Местечко топовое для фотосъёмки, но все настолько измотаны сборами и устали от слепящего солнца, что хотят поскорее сесть в тенёк и уехать.       Автобусы уже на месте, и ты помогаешь девицам из своего отряда, которые чуть не умерли под своими чемоданами, забросить вещи в багажник. И всё же ты ждёшь других ребят.       Терези подходит сразу же после того, как закинула свою сумку в другой автобус. Она горячо тебя обнимает и широко улыбается, обещая написать тебе Вконтакте, как только приедет домой. Ты просишь её сделать побольше фотографий речных видов, и Терези обещает завалить тебя тонной фоток. - Дейв, - вдруг подозрительно сипло спрашивает Терези с недоверием и надеждой, - я же не буду для тебя проходным вариантом, да? Я же правда тебе нравлюсь? - выпытывает она с влажными глазами.       Ты почему-то обижен этим вопросом, хотя стоило ожидать, что у такого популярного парня, как ты, будет репутация любителя связей без обязательств. - Ты правда мне нравишься, - убедительно ты говоришь Терези. - Ты правда не такая же как все. - ты наклоняешься, чтобы обнять её ещё раз, и чтобы скрыть непрошеную скупую слезу. - Я правда не брошу тебя. Если, конечно, ты не хочешь остаться с Каркатом, - произносишь ты и выпрямляешься, уперев руки в бока, глядя в лицо вашему третьему другу. - Привет, Каркат. Не переломишься попрощаться? - Привет, Дейв, - мрачно отвечает он. - Не переломлюсь. Я хотел сказать тебе: здорово, что мы знали друг друга. Я правда рад.       Ты скептически поднимаешь бровь. Каркат прочищает горло и старается говорить более оптимистично: - Если ты захочешь связаться со мной, я буду только рад. Пиши в любое время. Особенно когда поступишь в этот свой... университет, - смущённо глядит он в сторону, сложив руки на груди. - Ладно, Каркат, - с улыбкой говоришь ты и хлопаешь его по плечу. Терези приобнимает его за плечи. - Как-нибудь пересечёмся. Я тоже рад, что все мы были вместе. Я люблю вас. Садитесь в автобус. Приятной вам поездки! - желаешь ты и показываешь большой палец вверх. - Стой, Дейв, - вдруг прищуривается Каркат. - Ты забыл сказать мне одну вещь. - О чём ты? - поначалу недоумеваешь ты, и Терези любопытно смотрит на Карката, но потом вспоминашь - возраст. - Ах да, это! Точно. Каркат, Терези, мне семнадцать лет. Такой сюрприз, правда? Я говорил: заканчиваю школу в следующем году. - Удивительный сюрприз, - саркастирует Каркат. - Я поражён до глубины души - ты старше нас на два года и при этом поставил себя в лидерскую позу. Терези, - воодушевлённо обращается он к ней. - Я знаю, на что мы потратим следующее лето. - Роуз сказала, что у Канайи челюсть отвалилась, когда она узнала, что ей семнадцать лет, - вдруг хихикаешь ты. Терези оглядывается на них двоих: Роуз и Канайя ревут, едва ли пытаясь как-то успокоиться. - Я ей давал лет двадцать как минимум, - удивляется Каркат. - Она рассуждает, как учёный-психолог. - И я думала, что она старше, - качает головой Терези. - Здорово, что мы можем быть такими же умными в таком возрасте. Каркат, мы должны усиленно учиться, чтобы не уронить имя Роуз! - Вот и занятие на два лета вперёд нашлось, - смеёшься ты, и они присоединяются к твоему юмору.       Терези и Каркат, стоя вместе, смотрят на тебя разными, но одинаково долгими взглядами. Ты жадно впитываешь своей памятью в это мгновение выражение их лица, улыбку Терези, насупленные брови Карката, их объятие. Твои, можно так уже сказать, бывшие парень и девушка уходят к автобусу, а ты провожаешь их долгим взглядом. Возможно, что вы больше никогда не встретитесь.       Хотя ты страстно надеешься, что вы увидитесь. =======> Фефери: искать в окне знакомые лица       Когда ты собирала с утра свои вещи, многое казалось уже совсем другим, нежели было только вчера. Все были заняты, сердиты и очень торопились уехать, хотя никто, казалось, этого не хотел.       Вчерашняя грусть действительно сменилась мандражом предстоящей поездки. Даже чувствовалось нетерпение и тоска по дому. Ты писала в свой инстаграм заметки, подводящие итоги всему лагерю, когда вам наконец сказали, что пора ехать.       Обнявшись (уж в который раз) с друзьями из лагеря и даже шмыгнув носом (не впервые и не напоследок), ты поднимаешь ручку чемодана и катишь его за собой вверх по пригорку.       На остановке поднимается гвалт и неразбериха. Ты держишься ближе к Роуз и цепляешься за руку Соллукса, чтобы не потеряться; хотя, в сущности, и нет разницы, с кем ты доедешь до парохода, хочется оставаться со своими.       Соллукс помогает тебе загрузить вещи в машину, и вы садитесь в переднем крыле автобуса. Сбоку от вас садится Эридан и тут же прилипает к стеклу. - Я уже хочу домой, - говорит он. Ты соглашаешься с ним; а Соллукс начинает мечтательно описывать горячий душ, домашние удобства и свежесваренный кофе перед нормальным компьютером. Но даже во время этого разговора каждый из вас смотрит на улицу, тщась разглядеть за деревьями строения лагеря, ставшего вам домом на половину месяца.       Наконец, вы все собираетесь, и ваш автобус осторожно съезжает по накатанному склону вслед за другим. Там, у причала, вас уже ждёт всё тот же кораблик, который довезёт вас до родного берега.       Ты выглядываешь в лобовое стекло, наклонившись в середину салона. И что можно разглядеть внутри следующего перед вами автобуса?       Миина и Аранея, Поррим и Канкри, Дамара и Руфио машут вам из окна, смеясь и пытаясь что-то показать жестами. Ты тоже не можешь не рассмеяться и не послать им воздушный поцелуй. Эридан и Соллукс тоже замечают ребят и машут им в знак дружбы.       Никак у вас не получается расстаться. Может, это значит, что ваше знакомство переросло в настоящую дружбу, которую не разрушить расстоянием? =======> Непета: немного грустить о том, что лето закончилось       Строго говоря, оно ещё не закончилось. Календарь убеждает тебя в том, что осталось ещё много дней. Но в душе ты чувствуешь: эта смена стала главными твоими днями лета.       И смена кончается, и скоро в школу. Так что чувство печали о заканчивающихся каникулах ты не смогла бы вытравить, даже если захотела. Но с друзьями даже ностальгировать хорошо и приятно для души.       Поэтому ты удобно устраиваешься в пассажирском кресле, уткнувшись головой в упругое мускулистое плечо Эквиуса, и рисуешь в своей тетрадке новый пейринг: Роуз и Канайю. Такую красивую пару ещё надо поискать. И красивы они с ментальной стороны даже больше, чем с внешней, хотя обе - замечательные красавицы. Так что ты рисуешь их не в какой-то личный момент, но стоящими на рассвете с соединёнными руками вместе. Они даже напоминают немного жрицу Луны и жрицу Солнца, которые меняют их местами на зарождении дня. Но пририсовать оккультные символы их одежде ты не успеваешь - пора пересаживаться.       Вот снова вы разбираете свои вещи, и для Эквиуса, кажется, твой багаж лёгок, как пушинка. Но всё же ты хочешь везти его сама, и уже устраиваясь на веранде судна, ты умещаешь свою сумку под лавкой. С тобой садится, конечно же, Меулин, а с ней Курлоз, но лавки широкие, и за ваш столик присаживается и Канайя - которая, правда, сначала убирает сумку вниз и уходит (ты надеешься, что не плакать, а помахать рукой Роуз с корабля).       Когда она возвращается с подправленным макияжем, ты решаешь заговорить с ней, обращаясь в то же время и ко всем. - Ты уже скучала по дому? - Я так забегалась в лагере, что и времени скучать не было, - сдержанно улыбается Канайя, а Меулин говорит, что истосковалась по ванне с пеной и паркам аттракционов. - А я вот очень прониклась, - тепло и мечтательно вспоминаешь ты. - Вожатые у нас были классные. Я их всех полюбила.       Канайя говорит, что это были интересные и самодостаточные люди, потому что они нанялись волонтёрами через центр занятости молодёжи. Курлоз рьяно кивает - должно быть, тоже очень привык к Джейд и сдружился с ней. - Поедем на следующий год, все вместе! - предлагает Меулин, хлопнув ладонью по столу. Её глаза уже блестят нетерпением, хотя вы уехали из лагеря только что. - Обязательно, - соглашаешься ты.       Пароход тронулся, неся вас вниз по речному течению. Пассажиры высыпали на корму - посмотреть на этот прекрасный уголок ещё раз. Вы решаете спуститься к воде, когда толпа отлипает от бортов.       Канайя глядит, как медленно удаляется сосновый бор, и прислоняется грудью к борту. Ты останавливаешься посмотреть вместе с ней. Рука Канайи находит твою на ограждении и твёрдо сжимает. - Непета, скажи, - с внутренним стремлением в голосе просит она, - мы когда-нибудь ещё будем вот так счастливы все вместе? - Так счастливы? - Будет ли у нас ещё такое лето?       Ты тоже крепко сжимаешь её ладонь. - Я думаю, что другое лето будет ещё лучше. И мы будем счастливы. - Пройдёт зима, пройдёт весна, а нас уже там не будет, - цитирует Канайя с небольшим изменением. Ты отвечаешь ей другой цитатой: - Придет время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока - надо жить! - интонацию ты, разумеется, выбираешь свою собственную. У тебя на душе - спокойствие и радость, чувство того, будто ты только что завершила очень хорошее дело. - Если бы знать... - с улыбкой отвечает тебе подруга, обернув к тебе свои большие ясные глаза.       Вместе с порывом ветра, подставляющим твоё лицо жаркому солнцу, яркое переживание летней юношеской романтики сжимает твоё сердце, заставляя его биться часто и радостно.