Летняя подростковая романтика

======> Непета: быть отменным мачо       Что ж, с этим, пожалуй, можно и подождать. Для начала ты должна побыть челядью в доме столбовой дворянки, которая многовато просит у золотой рыбки.       Проще говоря, вечером того дня ваш отряд разыгрывал постановку сказки о золотой рыбке. Вам достался жанр документального кино. На удивление, вышло очень забавно. Сценарий писали почти все вместе: получилось повествование о домашнем насилии, классовой борьбе и экологической проблеме. Но и без шуток не обошлось. Некоторые из них получились невольно — как когда Гамзи забыл слова и, подобно мальчику, поющему о папе Васи, сильном в математике, трижды произнёс длинный монолог старика, брошенного со своим неводом возле дворца царицы-старухи. От многократного повторения драматический момент усилился до нелепого, и к моменту, когда он наконец припомнил свои завершающие слова, весь импровизированный зал покатывался со смеху. Тебя он вчера немного раздражал. Он был ещё более рассеянным, чем обычно. Но это раздражение, пожалуй, только подстегнуло тебя следить за своей осанкой и лицом на сцене.       Ваша золотая рыбка Фефери и изображающие вокруг неё морские волны Каркат и Таврос были ужасно рады тому, что они могли больше не стоять под сценой, чуть не в толпе, когда спектакль закончился. Ну, а ты была рада, что ваша постановка сорвала бурные овации, в том числе и со стороны вожатых.       Вообще хороший был день вчера. Так замечательно съездили на море. Вчера для купания вам выделили лишний час, потому что ваш отряд был последним и потому что вы очень, очень сердечно попросили Роуз и Джейн.       К стыду своему, ты в пятнадцать лет так и не научилась толком плавать. Поэтому ты бы так и играла по пояс в воде, если бы Аранея не предложила тебе научиться плавать вместе с ней. Миина тут же прилипла к вам со своими указаниями, но, к счастью, её возбуждённый юмор утихомиривал Джейк, поддерживающий вас на воде.       И Джейк в воде казался почти голым в своих бледно-жёлтых плавках, так что тебе становилось слегка не по себе, когда его руки поддерживали тебя под живот, пока ты как-то барахталась в солёной воде, отфыркиваясь и отплёвываясь. Он слишком уж хорош, но при этом для него это будто ничего не значит!       А вот для Аранеи и Миины, видимо, это значило предостаточно много. Своим натасканным на фанфиках взглядом ты могла бы оценить поведение Аранеи как жесты на грани флирта. И Миина видела то же самое, не уставая отпускать солёные рыбные шуточки по поводу Аранеи и Джейка. В конце концов ты прониклась её настроением и больше не могла без улыбки смотреть, как Аранея в тысячный раз просит показать ей правильные движения брассом и просится на ручки, а Джейк с покрасневшим лицом выполняет и выполняет её просьбы. Кажется, парень оказался очарован.       Ты обязательно сделаешь себе пометку об этом. Может, даже стоило бы отнести Дирку какую-нибудь забавную фоточку, но, к сожалению, телефон у тебя остался дома, на тумбочке.       Одно ты точно увезёшь из лагеря: умение, наконец, не идти ко дну в воде.       Вечером вы сразу же после ужина начинаете работу по разработке своей сценки. Ты принимала живейшее участие в написании сценария и убедила всех хорошо поставить движения — оттого ваша документальная сказка вышла самой запоминающейся из всех остальных. У восьмого отряда, например, было задание сделать бразильскую мелодраму восьмидесятых годов, но они скатились в конце-концов в сплошной крик и ссоры, не показав чего-то по-умному смешного. И всё же ты рада посмотреть на работу своих новых друзей.       Этим вечером у тебя едва хватило сил танцевать. Те два мальчика из седьмого отряда не оставляют надежды завоевать твою благосклонность, и потому ты обоим им уделила время на разговоры и танцы. Но потом, уже чувствуя, как отнимаются ноги, ты рухнула в постель, даже умывшись толком, и заснула до утра.       Предпоследний день смены явно должен был вас шокировать. Для начала Роуз не трогала вас всё утро, только передав с Вриской через Карката правила «дня наоборот». В этот день мальчики должны были одеваться как девочки, а девочки — как мальчики. Ещё удивительнее, что сегодня вожатые станут отдыхающими, а вы будете вожатыми для них. Ты не до конца понимала, как должен был воплотиться в реальность этот принцип, но решила поддержать инициативу и, спрятав волосы под кепку, завёрнутую козырьком на затылок, с утра подрисовала себе завитые усики.       Другие девочки тоже были не против этого эксперимента — но не у всех получалось выглядеть по-мальчишески, как, например, у Поррим, которая никуда не могла спрятать полотно своих густых волос и свою роскошную грудь, да и взяла с собой лишь женственные вещи. Впрочем, никто не собирался журить её за это. Больше раздражало, что она всё утро брюзжала о том, что смена гендерных стереотипов наврядли поможет вам осознать всю глубину ложности, парадоксальности и извращённости патриархата, но укрепит в вашем сознании неверные понятия. К всеобщему счастью, она, кажется, передумала к завтраку.       Удивительные события начались уже вскоре после того, как вы получили листок с правилами. Роуз всё же заявилась в ваш дом, но для того, чтобы прибраться и помыть полы. Опешив, Терези, держащая очередь в этот день, сначала отказывалась выдавать ей инвентарь, а потом всё-таки пошла наливать для Роуз воду в ведро. Бедная Терези однозначно не могла принимать такую радикальную смену ролей.  — Что? — с ироническим выражением спросила Роуз у всех, кто изумлённо таращился, как она вдевает в тряпку черенок швабры. — Вы думали, что мои белые ручки ни разу не касались пыли? Ха!       Едва вырвав ведро с водой у Терези, Роуз принялась методично вычищать песок и грязь из самых дальних уголков комнаты, даже Роксану Розалиндовну попросив ненадолго выйти.  — Теперь-то понятно, — разоблачала она, — почему у вас вечно пыль по полу катается. Вот как вы чистоту поддерживаете! Определённо, вам была нужна такая соседка, как я! — смеясь, говорила Роуз.       По громкоговорителю голос Джона позвал дежурных накрывать стол.  — О, это для ужина, — мечтательно заметила Роуз, подняв палец к потолку.       Едва она сделала намёк на завершение санитарных процедур, Терези выхватила из её рук ведро и убежала его выливать. В голове у тебя проносится мысль о том, что это могла бы быть одна из её странных ролевых игр.  — Так, я что-то не поняла, — озадаченно спрашивает Миина, — сегодня день волюшки вольной или что? Это что сейчас было?  — Нее, — поправляет её Меулин. — Сегодня мы, кажись, должны развлекать вожатых, а они за это не будут смотреть, как мы ширяемся и закрываемся с пацанами тет-а-тет.       Тебя пробивает на смешок от такого варианта. Не сказать, чтобы тебя именно это интересовало, но ты бы поглядела, как Роуз учит корейские поп-танцы под твоим мудрым руководством. Или Джейд. Или Джон, раз уж на то пошло. Уж он-то, должно быть, сегодня оторвётся от души.  — А давайте пацанов накрасим! — предлагает Вриска с блестящими от проказливости глазами. Ты живо рисуешь в своём воображении набелённого, нарумяненного Эквиуса и с готовностью поддерживаешь эту идею.       Канайя с Поррим переглядываются, кивают и раскрывают свои косметички, чтобы найти самые яркие и непристойные краски.       О да. Вот это будет ролевая, что надо. Вриска манит тебя к себе пальцем, и вы с другими заговорщицами обсуждаете план дайльнейших действий по превращению ваших удальцов в первых красавиц села. ======> Джейн: властвуй и доминируй.       Нет, определённо, прежде чем выполнить эту команду, хорошо бы дерябнуть. И чего-то такого, что потом не унюхать. Но, увы, больше нечего пить — всё благодаря вашему тирану, с которым ты сегодня должна будешь провести серьёзный, очень серьёзный разговор.       И не только с ним. Доминировать сегодня придётся и над одним не в меру самоуверенным маленьким преступником. Нет, стойте. Вовсе не маленьким. Маленьким его можно называть лишь с точки зрения уголовного закона. Для тебя же он выглядит вполне зрелым, прожжёным психопатом.       Вы садитесь за один стол в углу общей комнаты вожатского дома. Гамзи сидит спиной к стене, на угловом диванчике — в комфорте. Для тебя наибольший комфорт составляет видеть этого долговязого молодого мужика прижатым с двух сторон. Ты садишься на табуреточку лицом к его лицу. На столе чисто прибрано — чтобы ни у кого не возникало впечатления, что разговор этот случаен и у тебя есть более важные дела.       Ты задаёшь простые вопросы, приветливо улыбаешься. В кармане твоих шорт лежит телефон, записывающий ваш разговор.  — Давай, поперву, обозначим одну простую грёбаную правду: я никого ни к чему не принуждал и ничего не рекламировал, — с панибратской ухмылкой просит Гамзи, широко разложив руки на столе и наклонившись к тебе, будто говоря что-то личное.  — Это сложный вопрос, Гамзи. Мы сейчас не сможем увидеть, как именно ты сбывал наркотики, — с неизменным дружелюбием отрезвляешь ты его канцелярскими словами, — но я хочу поговорить с тобой о другом. Ты догадываешься, верно? — спрашиваешь ты его, желая прощупать его мысленную почву.       Гамзи почёсывает подбородок с проклёвывающимися клочковатыми волосками, смотрит в противоположную стену и шевелит губами, проговаривая про себя что-то неразборчивое.       Ты не хочешь оставаться в одном с ним помещении слишком долго.  — Знаю, знаю. Я должен сдать весь товар.  — И своих пособников, — добавляешь ты, бросив на него взгляд в упор.       Гамзи кривит губы в расстроенной гримасе. Его опухшие глаза с фиолетово-чёрными синяками готовы вот-вот, кажется, ороситься слезами раскаяния и мольбы.  — Ну не могу я товарища слить. Честь, рать её маком, не велит.       Ты решаешь попробовать сыграть в «холодно-горячо».  — Может, тебе и не придётся. Скажи мне, вместе с тобой доставал и продавал наркотики Курлоз?       Угол рта у Гамзи непроизвольно дёргается. Рука, дальняя от тебя, впивается в древесину стола, оставляя глубокие следы давно не стриженых ногтей. Ты чувствуешь, как между лопаток покатилась маленькая холодная капля пота.  — Почему ты о нём так думаешь?       Ты запихиваешь свой страх обратно в подсознание и чуть надавливаешь:  — Скажи, да или нет?  — Я не буду…       Стоит надавить сильнее.  — Курлоз. Это был Курлоз, верно?       Глаза Гамзи наливаются кровью:  — Завали хавало, жирная тварь! — рявкает он, вскакивая с места и громко хлопая ладонью по столу. Оказывается, что он выше тебя на голову. — Это потому, что я, сука, подружился с ним? Ты хочешь всех моих друзей отмудохать сюда? Да?! Чё…       Ты сама не понимаешь, откуда у тебя берётся смелость спокойно встать и положить руку ему на плечо, заставляя снова сесть, и, более того, перекричать его, пытаясь поддерживать спокойный тон, забыв про «жирную тварь»:  — Твой Курлоз стал вести себя очень вольготно, потому-то его легко было заметить и найти улики его преступлений. А ты сейчас только подтвердил его виновность, — не без блефа утверждаешь ты.       Гамзи откидывает голову на спинку дивана и барабанит по столу пальцами — неритмично, истерически.  — Так. Так-так-так. На Курлоза вы уже стопудово наехали. И что он? Он показал скрины чатов в телеге? Он рылся в моём хламе? Ты с хуя ли вообще решила, что мы связаны?       Ты поправляешь очки на носу. Манеры Гамзи начинают тебя бесить.  — Во-первых, Гамзи, не я одна тут решаю вопрос с тобой. Во-вторых, ты всё ещё можешь исправить. Мы ещё ничего никуда не заявляли. Хотя, — складываешь ты руки на груди, — очень хотелось! Ты понимаешь, под какой удар ты нас подставляешь?  — А ты понимаешь, что мне похер? — скалится он.       Твой рот сам собой растягивается, обнажая зубы.  — Не порть отношения со мной, мелкий ты подонок. Я собираюсь тебе, кретину, помогать.  — Ну и как же? — равнодушно спрашивает Гамзи.  — Напиши явку с повинной и отдай мне: это будет наша гарантия твоего хорошего поведения. А мы сотрём все доказательства твоей вины и ничего не будем заявлять в органы.  — Интересная комбинация, — изгибает бровь Гамзи и расплывается в идиотской улыбке. Ты понимаешь, что он ждёт, чтобы ты сказала что-то ещё, но хочешь услышать его ответ, а не дать ему руководить ситуацией.       Гамзи сидит так очень долго, возможно, минуту или две. Но в конце-концов улыбка сходит с его лица, и он, шмыгнув носом, трёт свои болезненные глаза грязными руками, чтобы всё-таки заговорить:  — А чё. Может, и сойдёт. И о чём я должен её написать?  — Чем надёжнее наша гарантия — тем надёжнее твоя. Давай я тебе покажу, как нужно написать.       Ты вынимаешь из-под полупустой пачки бумаги форму заявления. Вчера вы с Терези почти час убили на этот листок. Без неё ты бы точно не справилась с таким количеством мелочей и бюрократических шероховатостей.       Ты терпеливо ждёшь, пока Гамзи ознакомится с текстом — кажется, будто он даже не читает, а тупит в бумагу — и предлагаешь ему чистый лист и ручку.       Вежливо подсказывая ему, что именно требуется вписать в соответствующие пропуски, ты узнаёшь, что он живёт в твоём районе города, и от этого становится немного жутко. Гамзи больше не психует, не кричит и не матерится — кажется, он достаточно проникся вашей идеей и согласен сотрудничать. Но ты уже знаешь, что от него никогда нельзя ничего ожидать и всегда можно ожидать чего угодно.  — Ну чё, теперь я свободен? — угрюмо спрашивает он, толкнув лист бумаги в твою сторону и швыряя ручку на стол.  — Да, ты можешь идти, — с выражением безграничного спокойствия и принятия в глазах киваешь ты. Гамзи неловко встаёт из-за стола и уходит прочь, не потрудившись закрыть за собой дверь.       Сам по себе у тебя вырывается судорожный вздох. Ты складываешь в аккуратную стопочку бумаги, поднимаешься к себе, складываешь их в ящик стола. Потом хватаешь шоколадку — то ли «Марс», то ли «Золотой степ», какая разница? — и разрываешь её зубами, не чувствуя вкуса. Из твоих глаз ручьём бегут слёзы, и икающие рыдания не дают тебе нормально вздохнуть. Вафли, рыбные кириешки, томатный сок и собачий корм (прости, Бек) пролетают таким же образом.       Испачканными в глазури пальцами ты строчишь сообщения Джейку: о том, что тебе было очень тяжело, о том, что ты боишься. Он отвечает спустя несколько минут — завтрак, дети, конечно же занят. Он отвечает — всё будет хорошо, тебе ничего не грозит, я буду с тобой. Это успокаивает, но только лишь твоё сознание, которое так алчно хочет прижаться к какому-нибудь обещанию, чьему-нибудь хотя бы виртуальному плечу. Но подсознание продолжает требовать. Требовать еды, плача и укрытия.       Нет, ты точно не сможешь сегодня пойти к Доку Скретчу. Пусть идёт кто-нибудь другой — Роуз, Дирк, Джон. А ты будешь сидеть тут и реветь весь день, а потом ночью будешь долго мыться под горячим душем.       Ровно через шестнадцать минут и двадцать четыре секунды ты запираешь вожатский коттедж, часто моргая от слипшейся на ресницах свежей туши. До мероприятия остаётся чуть меньше часа. До поездки на пляж — чуть меньше двух с четвертью часов. До конца чёртовой смены — больше полутора суток, огромных, тяжёлых, как слон.       Ты успела бы сходить в столовую, попросить две порции, потом выпить конское количество воды и по-быстрому очиститься в дальнем клозете. Но ты же не можешь подвести товарищей. Скретч ждёт тебя к этому времени.       Весь меморандум вожатых подбадривает и шлёт свои наилучшие пожелания тебе в связи с этой вылазкой. Роуз не перестаёт советовать варианты подходов в личном досталоге. Ты выключаешь сигналы телефона перед дверью кабинета.       Внутри прохладно и пахнет сосновой древесиной и табаком. Негромко поёт Фрэнк Синатра, и птицы из окна наперебой поют, будто стремясь его перекричать. Док Скрэтч без ответного приветствия разворачивается к тебе лицом, прервав своё слушание птичьих голосов, и кивает на кресло по твою сторону громоздкого письменного стола.  — Присаживайся, Джейн. Рад видеть тебя снова. Есть какие-то новости? Жалобы, требования?       Ты напоминаешь себе, что, несмотря на аккуратный маникюр и куртуазную лексику, Док куда опаснее юного отморозка Гамзи, и осторожно опускаешься на край сиденья.  — Я сегодня пришла за наш вожатский отряд, — с деликатной полуулыбкой, лишь чуть приподнятыми в знаке безоружности уголками губ, говоришь ты. — Мы все беспокоимся о том, какое впечатление мы оставим после своей смены — если Вы понимаете, о чём я.  — Понимаю, — любезно улыбается Док Скретч. — И вы, должно быть, хотите узнать, какую я бы дал вам рекомендацию?       Ты выжидаешь его дальнейших слов, с наигранным волнением подняв брови. Скретч обожает вставлять многозначительные паузы в свою театральную речь.  — Я вынужден вас огорчить, — с сочувственной интонацией продолжает он, и ты внутренне подбираешься для броска. Видя, как твои брови сдвинулись к переносице, и в глазах отразился блеск — Док Скретч, вероятно, подумал, что от страха, и, возможно, был не так уж неправ — он наклоняет голову для большей выразительности: — наше дальнейшее сотрудничество нецелесообразно философии моего лагеря. Мне требуется более высокие стандарты работы и больший профессионализм.       Ты позволяешь своей улыбке расползтись шире:  — Нецелесообразно? Могу ли я узнать, как именно это выражается?       Док Скретч раздражается от подобной дерзости и говорит чётко, будто слабоумной:  — В лагере беспрестанно нарушаются правила внутреннего распорядка. А что самое худшее — вы допускаете нарушение закона. Этого недостаточно, чтобы нам больше не приходилось встречаться?  — То, что Вы говорите — верно, — с невинностью подтверждаешь ты. — Закон действительно нарушался в лагере Сбурб.  — И очень много раз — в вашу смену, — трясёт указательным пальцем Док Скретч. — Если уж вы этого не отрицаете, думаю, вы не будете против, если я запишу это в вашей рекомендации.  — Но только ли в нашу смену? — спрашиваешь ты совершенно робким голосом.  — Да, — голосом, близким к рыку, выдавливает Скретч.  — Вы знаете, что это неправда, — начинаешь ты, чувствуя, что сердце застучало в висок. — Здесь такое творилось, что мороз по коже идёт. — Какое? — с недоумённым недоверием спрашивает Скретч, развязно доставая сигарету из малахитового портсигара.       Ты невольно вспоминаешь о черепе, который лежит под кроватью Рокси. Настоящем детском черепе, подгнившем по естественным причинам. Это реальность и правда, но и сейчас тебе приходится выдавить из своего голоса всю наигранность, чтобы не звучать, будто ты рассказываешь дурацкую страшилку.  — Мы нашли голову Каллиопы, — выдыхаешь ты, лишь чуть заикнувшись. И одно бесконечное мгновение ждёшь, что же сейчас будет. В тебе даже просыпается некоторый азарт.       Док Скретч поджигает сигарету — приходится повозиться, она никак не затлевает - и делает одну затяжку. Ничего не меняется в его лице, только губы раздражённо сжимаются.  — Да ну? Какой такой Каллиопы? Ты вообще что-нибудь об этом знаешь?       Ты тоже умеешь делать внушительные паузы. Ноктюрн Шопена в си-бемоль миноре сменяет Синатру. Среди птиц выделяется жаворонок, выводящий певучие рулады.       Док Скретч не выдерживает.  — Ты пришла, чтобы доставать меня детскими сказками на ночь или чтобы просить прощения за это безобразие? Если у тебя всё, ты свободна!       И по тому, что он срывается первым, ты понимаешь, что он прекрасно знает, о какой Каллиопе идёт речь.  — Вы разрешали Калиборну творить всё, что ему вздумается. Вам за это хорошо отплатили, верно? Не каждый обычный школьный учитель…  — Ты. Ничего. Об этом. Не знаешь. — цедит сквозь зубы Скретч, нависнув над тобой.  — Мне очень жаль, Док, но я знаю, — спокойно (и без улыбки) говоришь ты, расслабив плечи. — И знаю не только я. Это такая ужасная, ужасная история, — искренне говоришь ты. — Давайте оставим её услышанной как можно меньшему количеству людей?  — Ты отдаёшь мне череп. В целости и сохранности. И точка.       Рокси просила поставить ещё одно условие. Ты выполняешь её просьбу.  — Пожалуйста, передайте его семье Каллиопы в тайне. Калиборн не должен знать об этом. Если он будет вспоминать о том случае, будет хуже для всех.  — Ещё условия мне будет ставить… — бормочет Док Скретч, отворачиваясь от тебя, чтобы выпустить струю дыма из носа. — Что ж, это сделать несложно. В любом случае, так я и собирался поступить. Держать всё в секрете сколь возможно долго и оставить бедную девочку покоиться с миром — до тех пор, пока вы не полезли не в свои дела.       Ты пожимаешь плечами, уже почти спокойная:  — Так её череп торчал из земли у всех на виду. Не понимаю, что Вы находите плохого в том, что мы разобрались с ним раньше, чем он стал игрушкой для детей.       Док Скретч вдруг вздымает руку к потолку, шикая на тебя, и отворачивается к стене.  — Так! Хватит. Мне нужно подумать. Я вашу просьбу принял. Ты можешь идти.       Ты с достоинством киваешь и удаляешься за дверь кабинета. На улице напротив никого нет, так что ты можешь сползти по стене и сделать несколько глубоких вдохов.       Отчитавшись в меморандуме по поводу своей беседы, ты оказываешься осыпана восхищением и благодарностями. Но тебе хочется не этого.       Тебе искренне, непроизвольно хочется пойти потошниться. Пожалуй, именно это ты и сделаешь. Водяная колонка терпит от тебя повторное насилие, прежде чем ты отправляешься домой слегка привести себя в порядок, сбрызнуться духами и почистить зубы. Джон был тут только что — он всегда оставляет после себя следы, как от урагана. Мероприятие, которое он собирался поставить почти что самостоятельно, уже должно было начаться. Ты не собираешься гнать свой отряд туда. Они продолжают вести свой мастер-класс вместе со своим преподавателем. У тебя, пожалуй, есть минута для отдыха. Или даже две.       Тебя будит Джейд, трогая твоё плечо и негромко напоминая тебе, что пора ехать купаться на море. Живот ощущается как огромный надутый мешок. На пляж не хочется совершенно.  — Сколько я проспала? — заспанно спрашиваешь ты. Джейд предполагает, что часа два.       Ты бросаешь полумокрый купальник и смену белья в рюкзак, пытаясь прочистить пересохшее горло и вытрясти из головы дурацкую засевшую в висках боль.       Когда Джейд уходит и ребята снаружи зовут тебя выезжать, ты ещё не успеваешь расчесаться и пытаешься пригладить волосы по дороге. А и чёрт с ними. Обмакнёшь их в море.       Сегодня у Дирка появилось настроение выгулять своего железного коня, и он с полуулыбкой оборачивается на тебя, когда ты выходишь на улицу. Джейк рядом с ним хлопает по сиденью и говорит, что вы поедете втроём.       Втроём ли? Может быть, с вами увяжется ворох неловких чувств и сожалений? Ты охватываешь руками талию Дирка, чувствуя себя немного неловко в шлеме и ещё оттого, что Джейк сцепляет свои руки на твоём животе и осторожно кладёт голову тебе на плечо, когда мимо уже проносится крутая дорога на скалистом склоне. Но проходит минута, другая, и не происходит ничего плохого. Ты даже не чувствуешь горячей злости или едкой обиды, которой могла ожидать от себя. Ты ощущаешь только усталость, глубокую, застывшую в костном мозгу. Жжение в горле и вездесущий привкус желудочного сока, нытьё кровоподтёков на укушенных костяшках пальцев рук. И тепло тела Джейка на своей спине.       Когда вы достигаете пляжа, то ты совершенно не хочешь заниматься своими обычными координаторскими обязанностями, о чём оповещаешь своих мальчиков. Они же оба тебя уверяют, что ты можешь отдыхать, сколько душе угодно, поскольку сегодня поработала за десятерых. Ты только смущённо улыбаешься, но внутри знаешь: это правда.       На пляже не удаётся уснуть из-за яркого солнца, и тогда ты решаешься выйти ближе к детям и поплавать. За всю смену ты делала это лишь единожды, в самый жаркий день, и теперь жалеешь, что не купалась больше. Джейк и Дирк сначала тоже делают вид, что наблюдают за своими подопечными, но вскоре ловят плавающий без хозяев мяч и у вас развязывается оживлённый матч в водное поло на троих. Ты в какой-то момент осознаёшь, что смеёшься и дурачишься в воде. И это лечит.       Ещё лучше было растянуться на горячем песке, совершенно отпихнув в сторону тревогу о том, кто сейчас смотрит на твоё тело. Глаза Джейка, единственные, что тебя волновали так долго, смотрят сейчас в твои глаза. Он прикасается пальцем к твоим волосам, убирая со лба непослушную прядь, и это оказывается слишком личным — ты отворачиваешься к тучке, заслонившей солнце.  — Джейн, я хочу, чтобы ты знала — ты нравишься мне тоже. Я мог бы выбрать тебя тогда.       Ты смежаешь веки и говоришь прощающе, почти равнодушно:  — Теперь уже не важно, Джейк.       Хотя услышать это было тебе необходимо. Ты берёшь руку Джейка и зарываешь её вместе со своей в песок. Потом отворачиваешься от солнца — конечно же, не в ту сторону, где тебя бы буравил зелёный во всех смыслах взгляд. И так вы могли бы загорать вместе очень долго, если бы Джейка не позвал его отряд — играть в волейбол на песке. Тогда ты занимаешь своё место на высоком стуле чуть подальше и устраиваешься поудобнее, чтобы понаблюдать за игрой. Пару раз брызги песка за чей-то шиворот вызывают у тебя невольный смех, и ты окончательно решаешь, что жизнь снова стала приносить тебе удовольствие.       Дирк, чей отряд тоже решил побеситься в песке и который уже успел устать от игр, облокачивается на конструкцию твоего королевского стула. Зачесав растрепавшиеся волосы на затылок, он с улыбкой смотрит на играющих детей и ненавязчиво замечает:  — Хорошо тут.       Ты не можешь не удивиться его благодушному настроению. Он уже две недели уверял всех вокруг, что до глубины души ненавидит детей. И вот, смотрите: полюбил.  — Да, Дирк, красота, — отвечаешь ты, вдыхая полной грудью.  — Джейн, ты такая молодчина, что сделала это, — с искренней признательностью говорит он. Ты отвечаешь чем-то любезным по привычке и бросаешь взгляд на небо, закрывая солнце ладонью. Здесь пахнет водорослями, солью и разогретой кожей. И ты хочешь запомнить это место на всю оставшуюся жизнь.  — Что, ещё разок в воду и поедем? Время-то идёт.  — А давай. ======> Каркат: быть единственным натуралом в пидорском аду       Ну и денёк, чтоб его чёрт побрал. Ты молился богам всех мифологических преисподних, чтобы с вами не приключалось такой херни — и вот, получай свежий пирожок говна на лопате двенадцатого дня вашей лагерной смены.       Что-то у тебя внутри содрогнулось и протестовало, как зародыш человеческой воли, ещё когда ты только увидел эти извращённые правила. И это что-то заревело, как раненый кабан, когда Соллукс засвистел за твоим плечом, говоря что-то похабное и, ёбаный насос, употребляя рядом слова «мы» и «девочки», а остальные заулюлюкали, будто бы, пасть их хуем рваная, они поддерживают эту траповскую мерзость.       И потом ты должен будешь что-то сделать с собой?       Накрасить губы в цвет кишок?       Нацепить на себя платье Терези?       Сдохнуть проще.       Тем временем идёт час, другой, кто-то даже наворачивает платок на голову в форме длинных волос, и Эквиус заплетает себе две косички, закрепляя их розовыми бантиками (хрен знает ещё, откуда он их спёр). К твоему горлу подкатываются волны тошноты. Но ты делаешь над собой усилие и скрепляешь волосы на затылке маленькой хозяйственной резиночкой. Это ты ещё способен перенести.       Вооружившись проклятой бумажкой, ты отправляешься в корпус к девчонкам, чтобы прояснить ваше расписание яснее. На тебе та самая куртка, которую так любит иногда прихватизировать Терези.       Дверь открыта. За нею слышно, как поёт кто-то из нового русского рока. Ты здороваешься со всеми и объясняешь ситуацию — Вриска, разумеется, не минует сказать, что засунула свои знания себе в… то есть, она, конечно, сказала, что они тоже получили маршрутный лист. Ты игнорируешь её писк и дополняешь информацию с листа указаниями Джейд о том, чего следует ожидать от мероприятия. После своей речи ты обводишь глазами новоиспечённых джентльменов и спрашиваешь, всё ли понятно. Они переглядываются между собой, и чуйка подсказывает тебе, что пора драпать, куда глаза глядят.  — Каркатик, — вкрадчиво начинает Терези, — а не хочешь ли ты попробовать, как ощущается макияж на лице?  — Не хочу! — выставляешь ты ладонь перед собой и делаешь шаг к двери. Спиной ты наталкиваешься на чей-то локоть, и от этого тебя пробирает холодок.       Воображение живо рисует тебе картину, на которой ты, визжащий и конвульсирующий, пытаешься избежать щётки с тушью, пока твои руки и ноги держат десять человек, и получаешь смачный шлепок мазутово-грязной жижи на лицо. Ты готов бороться за свою честь до конца, но стоит ли? Может, ещё возможно обойтись малой кровью? Может, если бросить им кость, можно будет сбежать?  — Да ладно тебе, попробуй, — ещё вкрадчивей настаивает Миина, улыбаясь так, что у тебя в животу колет.  — Если только ресницы! — с нажимом обозначаешь ты и решаешь для надёжности вбросить ещё один козырь: — А потом я вам остальных пацанов — ах да, простите, девочек — приведу.       За две кровати от себя ты слышишь, как Канайя расчехляет тушь, и присаживаешься на единственный здесь табурет, выставив лицо вперёд. Вокруг вас с ней моментально скапливается толпа зевак, разглядывающих, как тает твоя мужественность. Ты цепляешься за свою неподвижность, как за соломинку в море бешенства, и, о чудо, тебе удаётся держаться. Канайя сопровождает свою работу короткими комментариями вроде «открой глаза пошире» и её прохладные пальцы совсем не кажутся тебе враждебными.  — О-о, вот это длиннющие, — восхищается кто-то, кого ты не видишь, закатив глаза на лоб. Тебе самому страшно хочется посмотреть, но придётся ждать ещё.  — А может, бровки подровняем немного? — задумчиво предлагает Вриска.  — Я тебе сейчас знаешь что выщипаю? — огрызаешься ты, не давая возникнуть ответным предложениям.  — Нет, надо точно скулы подсветить.       Теперь ты можешь видеть — Поррим отвечает:  — Да хайлайтер мой он через две минуты сотрёт. А вот румяна… — она приносит из своих вещей палетку красного цвета и ты вынужден протестовать:  — Да не, не, это уже лишнее!       Поррим цыкает и водит тебе по скулам пуховкой, говоря:  — Каркат, ну что ты как маленький? Это всего лишь румяна. Лишнее — это смеяться над большими носами и доводить человека до операционного стола по этому поводу.       Наконец, Канайя заканчивает и с милой улыбкой говорит тебе об этом. Тут же она даёт тебе в руки зеркальце. Ты хватаешь его и крутишь по сторонам лица, чтобы оценить масштаб катастрофы.       Ничего особенного не изменилось. Цвет лица кажется более здоровым и глаза — чуть больше. Должно быть, малая кровь действительно кончается здесь.  — Так, господа хорошие, я вас сердечно благодарю, но это всё. Этого хватит, — доносишь ты до их сведения, вставая и застёгивая куртку. Впрочем, насчёт куртки у тебя есть вариант получше. Ты расстёгиваешься обратно и, сняв, всучиваешь в руки своей девушке.  — Терези, возьми, тебе для антуражу пригодится.       Она немного удивлённо соглашается, но набрасывает куртку себе на плечи.       Ты выходишь за своими сучечками, не сдерживая дурацкого хихиканья. Вот они-то пусть и раскрашиваются, раз так этого хотели. Первым вы выставляете Гамзи, поскольку он во всей театральной группе слыл большим любителем пожрать краски. Девочки-мальчики тут же зовут Соллукса, потому что у них нашлось платье как раз его размера. Потом выходит Гамзи при полном параде, совершенно недоумевающе хлопая накладными ресницами. И так случается со всеми. Ты сам провожал каждого из своего и соседнего отряда с солёными шуточками и сочувствием, пока из дома не выбежала Вриска, неся на руках ярко-синие леггинсы в леопард, крича твоё имя и ища тебя взглядом. За её спиной маячил дурачок Канкри в декольтированном платье Поррим.  — Ебическая сила, это что? Таврос, я ливаю и тебе то же советую, — прощаешься ты и торопливо уходишь в сторону магазина, на футбольное поле.       Сегодня футбол или другая игра должна пройти в какой-нибудь хитровыебанной манере. Ты бы на это посмотрел. Но пока что на поле гоняют мяч лишь несколько особых любителей в коротких тюлевых пачках.       Место не слишком скрытное, и твоё подсознание неприятно щекочет мыслишка о том, напялила ли свою находку Вриска на бедного Тавроса или она ходит где-то и заискивающе просит тебя показаться ей на глаза. Ты решаешь поглазеть на народ ближе к передним воротам лагеря. Может, и над вожатыми похихикать можно.       Ты скрываешься в одной довольно укромной беседке за вожатским белым коттеджем вместе с двумя мальцами, копавшимися в телефоне. У детей на щеках были нарисованы белые и зелёные цветочки. Господи, почему нельзя было ограничиться только этим?       Во дворе болтают Джон и Рокси. Что, сука, характерно, они оба в костюмах. Джон — в костюме, вероятно, клоуна. Удивительно, но на нём это выглядит иронически, даже когда он не иронизирует. Постмодерн — сложная штука. Джон, по-видимому, заканчивает свою беседу с Рокси и приближается к вам.  — Чего закисли? — подмигивает он вам троим.  — Я почувствовал женщиной себя настолько глубоко, что боюсь, что меня вот-вот изнасилуют. Можно мне обратно быть собой? — усталым голосом отвечаешь ты.  — Что случилось? — уточняет Джон, поправляя свою дурацкую шляпу.  — У нас девки взбесились. Хватают парней и… — загадочно тянешь ты, — красят во все цвета подряд. И напяливают юбки, платьишки, каблучки.  — Так это здорово! Веселуха же, — жизнерадостно улыбается Джон и хлопает тебя по плечу. — Но ничего, не переживай, вот после ужина начнём мероприятие. То есть, довольно скоро. Я целую кучу розыгрышей разучил, и ещё будет лотерея… В конце концов, тебя там никто не заставит переодеваться, — хмыкает он.  — О! — с наигранным изумлением радуешься ты. — Это решительно меняет разъебучее положение! Я в деле, — часто киваешь ты.  — Класс! — показывает палец вверх Джон и отправляется дальше по своим делам. Ты же пока боишься выходить, чтобы не провоцировать идиотскую сцену, которую так страстно всеми фибрами своей попахивающей души желает закатить Вриска.       Так что ты решаешь подождать другого своего друга. Парня, да.       И всё же теперь ваши отношения кажутся тебе не слишком здоровыми. Эти мерзкие шуточки пацанов, их ужимки в женском, прости г-поди, образе очень неприятно тебя впечатлили.       Вот ты представляешь, как вы целуетесь или обнимаетесь, как вы говорите друг о друге, лёжа в одной кровати, и ты чувствуешь непрекращающееся отвращение. Ты из той же серии, получается? Получается, такой же грязный и сломанный.       С одной стороны, тебе к этому не привыкать. Скольжение вниз по социальной лестнице никогда не требовало у тебя особого труда, хотя на пути ты и встречался задницей с кочками и ухабами. И, казалось бы, чем ещё разочаровать свою семью, как не гомосечным поведением? Действительно, замечательный выбор, Каркат! Отец будет в бешенстве, вот посмеёшься!       А с другой стороны это плохо пахнет. Плохо, и всё. Терези часто любила так говорить в детстве. Все вещи у неё как-то пахнут. И ты теперь понимаешь, какую метафору она использовала, говоря о запахах отношений между людьми. И эта ребяческая, недостойная для тебя симпатия не на шутку самовольно втёрлась в какие-то закоулки твоего разума, стала очень, очень личной. Для тебя кажется странным, что для Дейва это не так и он постоянно треплется о том, что вы делаете вдвоём. Для тебя это глубокая тайна, о которой даже ты сам стараешься лишний раз не думать.       И теперь ты понял, почему.       Это было уродство.       Не можешь ты, влезший руками, ртом и сердцем в такой позор, трогать лицо или губы Терези. Она оказалась бы как-то запятнанной. Но кто между тобой и Дейвом отравляет, а кто отравлен, ты не можешь разобраться. Больше похоже на крабов, которые тянут друг друга на дно ведра. И лучше бы вам поменьше заниматься этой… хернёй. Может, после лагеря всё закончится.  — Карка-ат! Ты здесь?       Трижды разпиздрючий кровоёбаный анальный чёрт. Она и здесь тебя нашла! Ты не находишь силы отреагировать иначе, кроме как лечь на скамью и накрыть лоб ладонью.  — Стой, классные штанцы. Одолжишь на денёк? — слышишь ты до боли знакомый голос и содрогаешься в приступах истерического беззвучного хохота. Дети странно смотрят на тебя и, не сговариваясь, уходят.  — Это для Карката! — с заботой отвечает Дейву Вриска.  — Ты что, для него они длинные. Вот мне в самый раз, давай сюда.       Вриска, немного опешив, соглашается и, по-видимому, уходит искать для тебя что-то достаточно экстравагантное. Ты подпираешь голову локтем, лежащим на перилах беседки, и смотришь, как Дейв выходит, сияя стёклами очков и ногами, обтянутыми в синий леопард. Шикарно.       Об этом ты ему и говоришь. Он отвечает лаконичной благодарностью и задерживает свою руку на твоём плече. Ты замечаешь на ногтях розовый лак.  — Едрить тебя богородица, Дейв, это что у тебя на ногах?! Тапочки Рокси?  — Конечно, чьи ж ещё? Маловаты. Долго носить не буду. Не переживай, к футбольчику на каблучках у нас мало кто готов — одни ноги переломанные останутся, — успокаивает Дейв, поправляя завязанную на груди рубашку. Ты дёргаешь его белые волосы на животе и спрашиваешь:  — Вот зачем тебе этот маскарад? Разве это не противно? Взрослый мужик и одет, как на панель.       Дейв хитро хмыкает:  — Спасибо, что оценил мой наряд. Я старался. Ты чего? Это же так иронично.  — Так иронично, что обоссаться можно. Что люди скажут, ты подумал?  — Я не взрослый мужик, Каркат, мне можно творить всякую фигню и никто слова не скажет. Когда ещё этим заниматься? — беззаботно спрашивает он.  — Ты мне обещал, что скажешь, сколько тебе лет, в конце смены, — вдруг вспоминаешь ты.  — И скажу. Послезавтра.  — Наёбываешь?  — Да правда скажу!  — Зуб даю, ты меня на год старше, не больше, — бурчишь ты, складывая руки на груди.  — Побольше, — тянет Дейв.  — Но ты точно был девственником.       Дейв гогочет в голос, запрокинув голову на колонну беседки.  — Каркат, нет, я не был девственником, только ты! Но не переживай, старик, — утешительно склоняет он голову, когда успокаивается, — это невеликое достижение. Я тебе зуб даю, всё успеется. Кстати, я говорил тебе, что работаю в…  — Я знаю, — напоминаешь ты, — что ты по вторникам миксуешь в клубе. Я помню.  — Да, да, — будто и не заметив, продолжает Дейв, — а хочешь вместе со мной туда прийти? Ты не ходишь на дискотеки в лагере, но в нормальное заведение разве никогда не хотел сходить?       Ты вздыхаешь и поднимаешь брови, немного удивляясь его предложению.  — Ну, почему бы и нет.  — Это довольно приличное место. Я даже никогда не слышал, чтобы кто-то по темноте трахался.  — Какая гадость, — кривишься ты.  — Для ночного клуба обычное дело. Привыкай, если хочешь мутить крутые тусы. К таким эксцессам обычно надо быть готовым, но меня мой подвал приятно удивляет. Короче, надо созвониться, как вернёмся в город.       Ты говоришь что-то вроде «ага» и подумываешь о том, что было бы неплохо вернуться к Терези и идти жрать, но Дейв вдруг ложится на твои колени и трёт руками глаза под подведёнными ниточкой бровями.  — Вообще не выспался сегодня с этим походом грёбаным, — жалуется он и расслабляет спину. Это проявление доверия к тебе и в то же время часть той херни, которая заставляет тебя чувствовать себя мерзким.  — Классный макияж. Не хочешь так краситься каждый день?       Ты судорожно перебираешь воспоминание о своих эмоциональных состояниях и молчишь. Вчера ты почему-то хотел забрать как можно ближе к себе своих людей, но стеснялся подойти к Терези, потому что все вокруг судачат о том, что вы с Дейвом оба спорите за её внимание, и потому набросился на Дейва, забыв про всякий стыд. Сегодня это кажется тебе верхом извращённости. Будь ты сегодня тобой вчерашним, ты бы дотронулся пальцем до уголка его губ и щекотал бы их, пока Дейв не улыбнулся. Потом, может быть, пропустил бы между ладоней его мягкие белые волосы. Но ты сегодняшний — это ты сегодняшний. И сегодня такие телячьи нежности вызывают у тебя привкус ссанины. Поэтому ты ничего не делаешь, просто позволяя Дейву дремать у тебя на коленях. Если сейчас припрётся Вриска, ты будешь абсолютно без понятия, как это объяснить. Если сейчас придёт Терези, ты будешь рад неожиданному спасению.       Но тебя спасает только объявление ужина. Да-да, очень остроумно с утра подавать ужин. Дейв поднимается и смотрит тебе в глаза. В его глазах тебе чудится то же самое доверие, пускай ты и едва можешь их рассмотреть сквозь чёрные очки. А тебе нечего ему послать взглядом, кроме своего стыда и отвращения к вашей связи. И это тоже как-то предательски.       Надо будет прямо всё сказать, честно и без сюсюканья.  — Дейв, да отстань, — ты отталкиваешь его лицо рукой, когда тот пытается, по излюбленной привычке, куснуть тебя за ухо.       И уходишь. Вот и всё, что ты резко и строго сказал. Ну молодец, ну правдоруб!       Ты очень хотел бы сейчас склонить лоб на плечо Терези и почувствовать, как она ерошит твои волосы, массируя голову ногтями. Это был бы покой. Это была бы любовь.       Но Терези перед завтраком\ужином тусуется вместе со своими подругами и только машет тебе ладонью с улыбкой. Они и восьмой отряд обменяли чуть ли не всю свою одежду с пацанами и наоборот. Хорошо хоть, в таком зверинце никто не посмотрит на твои крашеные щёки. Этим наблюдением ты делишься со знакомыми из седьмого отряда, но опять слышишь лишь убеждения в том, что надо быть проще, веселее и, ой, шли бы все эти советчики нахуй. Скорее бы это дерьмо закончилось.       Тем не менее дерьмо продолжает случаться. Эквиус маячит в слишком ему коротком кружевном сарафанчике и с косичками, Гамзи размазывает едой свою помаду, а на Эридана вообще смотреть стыдно. Даже плавание в море не отбивает у этих долбоёбов желание покрасоваться в уёбищном прикиде, и вечером ты стараешься как можно скорее начать подготовку к конкурсу. Дмитрий Иванович вспомнил один забавный канон, с которым можно устроить дирижирование человеком из публики. И пока вы не получили задание на вечер, можно убить ёбаное время с помощью пения.       Хорошо, что сегодня Соллукс не лажает. Иначе бы пламя твоей ярости, подпитывающее тебя энергией для безукоризненного исполнения идиотическо-юмористической партии, определённо обрушилось ему на голову просто потому, что он стоит рядом.       Обстановка вокруг чёрного хода накаляется, когда ты узнаёшь, что ваш сегодняшний конкурс — костюмы бытовой техники и мебели. Выигрывает тот, у кого вышло ебанутее всех. Да, говоришь ты остальным, так в листе и было написано. Нет, говоришь ты Непете, на самом деле не так. Вриска предлагает моделью Тавроса с вполне понятным подтекстом, но ты с огромным удовольствием разочаровываешь её: сегодня вашей жертвой будет ваша собственная вожатая, весь день пропадающая хер знает где.  — А Канайю мы тоже давно не видели. У них, наверное, всё уже готово, — предполагает Фефери, оглянувшись за спину.  — Значит так, — убедительно внушаешь ты, — сначала мне нужна Роуз тут. Кто хочет пойти поискать? Кто спасёт наши жопы от невероятной кары?  — Я их где-то видела, — задумчиво стучит пальцем по подбородку Арадия. — Я схожу в магазин и на поле, гляну.       С выражением искреннего счастья на лице ты широко разводишь руки:  — Ну, а теперь, дорогие мои, мы будем вспоминать, что же стоит на наших горячо любимых кухнях! Что вам больше импонирует — холодильник или микроволновая печь?       Путём сложных дискуссий вы склоняетесь к варианту заварочного чайника с явной отсылкой на диснеевского персонажа второго плана. К этому времени девчонки уже притаскивают из вашей, что характерно, комнаты несколько пододеяльников и пытаются как-то тебя завернуть, моделируя костюм. И твоё терпение трепещит на измене.       К тому времени, как Роуз с Канайей наконец-то соизволяют принести свои бренные оболочки на ваше грешное сборище, ты уже готов орать на них с посылом «сколько можно было зажиматься по кустам, когда время капает?!» и с посылом в жопу, куда без него.       Ах, да, конечно же. Ещё одна капля, переполняющая каплю твоего мужественно-гетеросексуального терпения. У этих двоих никакого стыда нет. Тебе даже не нужно было далеко уходить от общего костра в лесу, как вот они — обжимаются, сосутся как чёрт знает кто. И это так резко напомнило тебя самого, что ты рванул оттуда, как заяц, и ещё долго пребывал в каком-то странном шоке. Об этом, разумеется, ты тоже совершенно не хочешь ни с кем говорить; и потому хорошо, что это был ты, а не, например, сплетница Эридан.       Что за чертовщина творится в этом лагере? Кто будет следить за порядком, если вожатые бесконечно крутят какие-то шашни?       Всё на тебе, видит г-подь, всё на тебе!