***
Вечер 20 декабря 1896 года. По узкой проселочной дороге в бричке на скрипучих колесах ехал мужчина двадцати годов, бледный и замерзший. Явно из Северной Европы. Он изредка поглядывал на кучера, кой то и дело одаривал лошадей бесчисленными ругательствами, бесспорно действующими пассажиру на нервы. Рядом с ним стоял его багаж – чудовищно огромный чемодан с толстыми, потертыми «боками» и, кажется, то и дело готовый упасть прямо на хозяина. Сам же мужчина что-то фырчал себе под нос, потирая ладонь о ладонь и выпуская на свои руки теплый воздух изо рта, что вряд ли ему помогало. Если человек не ездил по глухим проселочным дорогам, то рассказывать мне ему об этом нечего: все равно не поймет. А тому, кто ездил, и напоминать не хочу. Поездка моя пришлась на канун двадцатого числа двенадцатого месяца, и была она не очень уж приятной. В моих ожиданиях это мероприятие должно было пройти достаточно быстро – без длительных стоянок, неровной дороги, мороза градусов так под тридцать и постоянно бранящегося возницу. В итоге получил я обратное. За время всей этой поездки мои ноги окостенели настолько, что я смутно мысленно стал перелистывать страницы учебников, тупо стараясь припомнить, существует ли здесь, в России, болезнь, при которой у человека окостеневают мышцы? Не найдя в своей голове ответа я решил, что будет разумней не торопить моего красноречивого кучера, а смирно сидеть, зарабатывая себе временный паралич в виде отекших напрочь конечностей или простуду. В конце концов, терпение мое кончилось так же быстро, как кончилось бы пиво в стакане одного моего достопочтенного друга родом из немецкой слободы (коя, кстати говоря, находится неподалеку от моего места проживания), и я спросил у увлеченного понуканием своих лошадей возницу: - Далеко еще? Тот лишь отмахнулся, а затем указал пальцем куда-то в сторону леса: - Сейчас проедем через лес, а там уж и до деревни недалеко.***
Вы когда-нибудь видели эти самые богатые поместья, кои есть во всяком уголке нашей необъятной Родины? Так вот, один из наших героев проживает как раз именно в одном из таких мест в Московской губернии и является тем самым типичным видом русского человека с широкой, как бескрайний океан душой и добродушным взглядом. Правда, эти качества оный показывает лишь в близких кругах и раскрывает их не сразу. Зовут его Иваном Васильевичем Брагинским, и он как раз-таки является владельцем достаточно большого поместья в Московской губернии. На вид он грозен и злобен, но на деле страшно медлителен и иногда чересчур неуклюж и, как и большинство русских людей того времени, просто обожает принимать гостей, стараясь угодить им во всем, показывая тем самым свой высокий статус и радушие. Доселе его отправляли учиться за рубеж, но благодаря его чрезмерной лености, он быстро ушел оттуда, ссылаясь на то, что у него, мол, отец умер, а за хозяйством следить некому. Однако, за хозяйством его следить было кому, ибо кроме самого Ивана Васильевича вместе с ним в их доме проживали еще и две сестры его – старшая Ольга и младшая Наталья. Первая из них была девушкой, хоть и многим старше своего брата, но зато отличалась от оного свойской бодростью и прямолинейным добродушием. Однако вторая не походила ни на брата, ни на сестру. Была она, по словам прислуги, девушкой весьма капризной и даже стервозной, да и фигура у нее была не такая уж и пышная как у Ольги. Барская семья довольно часто посещала разные ярмарки, в особенности по праздникам, а в остальное время вся чета занималась личными и хозяйственными делами: Иван заполнял многочисленные бумаги, Ольга «крутила амуры» со здешним гувернером, а Наталья досаждала всем своими капризами, умудряясь еще и посещать уроки музыки и естественных наук. На время отъезда Иван поручал ответственность за домом сестрам или четверым своим слугам: лакеям Торису и Райвису, гувернеру Эдуарду фон Боку и горничной Юльхен. И на этот раз Ивану Васильевичу пришлось оставить хозяйство на своих сестер с прислугой, а самому поехать в город на встречу с одной своей старой знакомой…***
Семь вечера того же дня где-то близ Грачевки. Спустя еще полчаса (хотя, может и не полчаса, черт их знает) я окончательно замерз и весь покрылся инеем, словно небольшая лесная ель здешних мест. - П-по вашим дорогам, - заговорил я, еле двигая посиневшими от жгучего мороза губами, при этом почему-то злобно уставившись на возницу, хотя он, собственно, и не был виноват в такой дроге, - нужно п-привыкнуть ездить. - Эх…доктор, - отозвался тот, тоже еле шевеля губами под светлыми усишками, - пятнадцать годов езжу, а все привыкнуть не могу. Вдали начали виднеться невысокие домишки, из труб которых белым столбом валил дым. Лес уже остался позади, лишь небольшие заснеженные деревья изредка появлялись по краям дороги. Уже отсюда я смог увидеть свою будущую резиденцию – деревянное, облупленное здание в два этажа глядело на меня своими небольшими гробовыми окнами. Оно было окружено заборчиком, который выглядел совершенно бесполезным на фоне этого довольно-таки громоздкого сооружения. Я вздрогнул и оглянулся тоскливо на покрытый снежной белизной лес, затем снова уставился на одинокое здание больницы, к которому с каждым стуком лошадиных копыт, я приближался все ближе и ближе… «Привет тебе…приют священный…», - подумал я, тяжко вздохнув. Прощай, прощай надолго, дождливая Англия, серый и угрюмый Лондон, шум улиц и блики фонарей на Темзе…ах, прощайте.