Больные

— Ты где, блядь, шлялся? Саша скрещивает руки на груди и, видимо, даже не планирует отвечать. Входная дверь за его спиной еще распахнута, едва развязаны шнурки на посеревших от пыли «адиках» — значит, одно неверное движение, и он даст деру. Сбежит вниз по лестнице, чуть не вышибет подъездную дверь и растворится в ночи. Конечно, я потом обязательно найду его в Макдональдсе или любой другой забегаловке на соседней станции метро… — Не зли меня, Саша, — прошу я, силясь скрыть нотки раздражения в голосе. Не спугнуть, запереть дома, а потом напасть. Я чувствую себя хищником, старательно подбирающимся к жертве. Едва толкая его плечом, просачиваюсь к двери и резко захлопываю ее. Потом проворачиваю в замке ключ и сую его в карман растянутых спортивных штанов. Благослови Господь надежные замки в моей квартире, подаренной мне маменькой на двадцатилетие. Саша как-то запоздало понимает, что путь к бегству отрезан, и медленно пятится к шкафу. Пьяный он, что ли? — Мне повторить вопрос второй раз? — я хмурюсь и тут же приближаюсь к нему, оказываясь почти вплотную. Саша, мой красивый, очаровательный Саша, сверлит меня злобным взглядом голубых глаз и нервно откидывает назад прядь светлых вьющихся волос. Потом, делая паузы между словами, выдыхает: — Не твое собачье дело. Я бью его в висок: нос я уже когда-то ему ломал, а оставлять Сашу без зрения не хочется. Недостаточно сильно, чтобы он потерял сознание, но ощутимо. Он не кричит, только сдавленно охает и приваливается спиной к шкафу. Часто я замечаю, что бью все более расчетливо и хладнокровно, а ярость больше не застилает глаза так, как раньше. — Опять вписки? Таблетки или бухло на этот раз? Он быстро отходит от удара и кидается на меня. Однако я ориентируюсь быстрее, чем вновь наглотавшийся чего-то Саша, а потому уклоняюсь, чтобы тут же развернуться и припечатать его к полу несколькими ударами в солнечное сплетение и живот. Саша брыкается, хочет дать отпор, но потом хватается за живот и силится перевернуться. Я хватаю его за шкирку и тыкаю носом в паркет до того, как он успеет захлебнуться собственной рвотой. Сашу тошнит желчью и какой-то жидкостью: он снова почти ничего не ел и, похоже, глушил водку или еще какую-нибудь дрянь. Впрочем, содержимое желудка быстро заканчивается. Я наконец поднимаю его и волоку в соседнюю комнату — мог бы отнести на руках, но злость и раздражение позволяют лишь садануть Сашу копчиком о бортик ванны. Он сдавленно стонет и закрывает лицо руками, когда на него обрушивается шквал едва теплой воды. Хорошо хоть куртку он снять успел. В кеды набирается вода, липнут к телу узкие джинсы и поло, когда-то светлые, почти медовые волосы теряют объем, распрямляются, лезут в глаза и пристают к шее. Из непокорного красавца Саша быстро превращается в мокрого испуганного щенка. Когда-нибудь я выбью из него всю дурь. Когда-нибудь… Злость проходит так же быстро, как и появилась. Я выключаю воду и наклоняюсь к парню. Сашу бьет крупная дрожь, взгляд, все еще злой, буквально прожигает кожу, но на то, чтобы попытаться ударить, у него уже нет сил. Я раздеваю его, помогаю подняться, заворачиваю в полотенце. Саша терпит, набирается сил, выжидает, видимо, чтобы въехать мне по морде. Не сегодня, сладкий. Я буквально натягиваю на него шорты и футболку. Саша не помогает. Вяло шевелит руками и ногами, сонный, но трезвый, усталый и злой. Эта ситуация, до жути бытовая и обыденная для нас, кажется, повторяется уже в сотый, если не в тысячный раз. И тошнить к этому времени должно меня, а не этого засранца. А еще убирать за ним… Сашка прислоняется лбом к моему плечу, и я вовремя успеваю обнять его, вернее, довольно жестко обхватить руками, перенося часть веса на себя. — Больше не будешь так? — я утыкаюсь носом во влажные волосы. Фраза, заученная до мозга костей. Пора уже набить ее на груди. — Буду, — привычный ответ. Я закрываю глаза на несколько секунд, чтобы успокоить себя и не въехать по Сашиному лицу еще разочек. Даже не замечаю, что ноги холодит разлитая по полу вода. — Мразь, — оскорбление машинально слетает с губ. Саша не отвечает, слишком уставший, чтобы бросаться нелестными высказываниями в мой адрес, и позволяет вывести себя из ванной. Видимая покорность на самом деле обманчива, как я уже понял. Саша виснет на мне и еле волочит ноги, стараясь создать как можно больше неудобств, спотыкается, валит меня, а потом и вовсе начинает молча и упорно отпираться из последних сил. Я все-таки заставляю его лечь на кровать, нависаю сверху и, встречаясь с его привычно колючим взглядом, угрожающе произношу: — Спи давай, или уебу по голове еще раз — сознание потеряешь. Ясно тебе? — Ты больной ублюдок, Вадим, — шипит он. — Когда-нибудь я соберу шмотки, подпалю твою квартиру и свалю нахер. — Конечно, так ты и свалишь, без денег. На вокзале пожить захотелось? Саша заворачивается в одеяло с головой, чтобы не видеть меня, и затихает. Несколько секунд я смотрю на кончики его пальцев, выглядывающие из-под белого постельного белья и кажущиеся чересчур бледными в свете уличного фонаря, свет которого проникает в комнату, а потом выхожу из спальни. За протиранием пола в коридоре и ванной я окончательно успокаиваюсь. Потом добавляю к душевному комфорту еще пару сигарет и несколько десятков кругов по лестничной площадке. Окончательно почувствовав, что не размажу Сашу по стене, стоит мне вновь увидеть его, я возвращаюсь в спальню и, обессиленный, забираюсь под одеяло рядом с ним. Потом вытягиваюсь на спине и направляю взгляд на кажущийся в темноте серым потолок. Таблетки, выписанные доктором, так и остаются лежать, нетронутые, на тумбочке. Я то забываю о них, то брезгливо отодвигаю подальше намеренно — мерзко чувствовать себя психом, не умеющим контролировать собственную агрессию. А ведь завтра на прием… Спокойный мужчина в белом халате поинтересуется моими успехами и я, сгорая от стыда, расскажу о том, что сорвался. Без личностей и подробностей, но мучительно впиваясь ногтями в собственные пальцы, ерзая на краю мягкого кресла и ненавидя самого себя.