Певчая для Тёмного Лорда

Ему снилось, что мальчик, который никогда не умирает, в этот раз умер на самом деле. Навсегда. Покинул этот мир и бросил всех. Ему снилось, что он сам убил этого мальчика. Сначала вогнал ему пулю в лоб, а затем перерезал глотку ножом. Когда кровь мальчика окрасила собой всё вокруг, тогда он ушёл. Его присутствие больше не ощущалось. Том открывает глаза, и до него доходит, что это был очередной сон. Какого чёрта он спал? Он лежит на животе с закрытыми глазами, ведь в темноте зрение не нужно. Уже давно Том не обращает внимание на время суток. Это неважно, он же не спит. Но сейчас почему-то отмечает, что в комнату не проникает солнечный свет. Значит сейчас ночь. Самое долгое время, которое можно придумать. Если бы спина сейчас не горела огнём, как проклятая, Том мог бы заняться чем-то полезным. Например, устроил бы взбучку Беллатрисе. Видимо эта женщина позабыла, когда атаковала дом, кто ещё находился внутри. Том ушёл оттуда как можно скорее, лишь бы не прикончить Лестрейндж на месте. Эта тварь ещё получит сполна, но она нужна. В голове шумит, как от похмелья. В темноте Том не сразу понимает, где находится. Ведь что-то произошло, если он позволил себе уснуть. Существовала какая-то серьёзная причина. И Гарольд должен знать эту причину. Том помнит всё, что произошло. Он не понимает только причин своих поступков. — Эванс! Крик разносится по всей квартире, но в ответ только зияющая тишина. Надежда на то, что он остался здесь, быстро меркнет. Хотя Реддл только сейчас осознаёт, что никакой надежды и в помине не было. Лишь уверенность. — Твою мать, Эванс! Ему всегда все подчинялись. Неважно друг это был или враг. Том никогда не терпел непослушания. И за столько лет, что он строил свою совершенную империю, непростительно было привыкнуть к слепому повиновению. Десять лет — слишком долгий срок, чтобы позволить себе расслабиться. И наличие четырёх советников не приводит ни к чему хорошему. Если Том не может уследить за собой, то как он может удержать свою империю? Дверь в комнату скрипит и медленно отворяется, предоставляя взору лишь часть огромной гостиной и кухни. В комнату врывается лунный свет. Окна от пола и до потолка — наверное, из-за них Том и купил эту квартиру. На Лондон можно смотреть как с первого этажа во время завтрака, так и со второго, облокачиваясь на перила, чтобы случайно не свалиться прямиком на стеклянный обеденный стол от завораживающего вида. А сейчас видна только золотая линия от фонарей, что разделяет город и небо. — Иди сюда, — обращается Реддл в темноту. И из неё тихо выныривает Гарольд. С первого же слова заходит в комнату и останавливается, едва пересекает порог. Его силуэт выделяется на фоне этого красивого города. Том в молчании изучает встрёпанные волосы, зажатые плечи, заведённые за спину руки, сведённые вместе бёдра. Этот мальчик всем своим видом показывает, что провинился. Будто перед родителями сейчас будет объясняться. Это даже забавно. Том не хочет, чтобы Гарольд чувствовал в нём родителя. Определённо не родителя. — Ты хотел сбежать? — спокойно спрашивает Реддл, наперёд зная ответ. Гарольд едва заметно кивает головой. Он вдруг начинает походить на забитого в угол щенка, который почти готов принять свою участь. Это напоминает Тому его самого, когда его отчитывал дедушка. Том не был непоседливым ребёнком или хулиганом. Напротив, он слишком был тихим. И деда это не устраивало. На что он быстро нашёл решение — посвятил внука в семейную историю, а затем втянул и в бизнес. — Сейчас на улице опасно. Попытаешься утром. Конечно же Гарольд никуда не денется. Том так просто не отпустит свой маленький трофей. Но дав немного надежды Эвансу, Реддл чувствует давление в груди, когда Гарольд поднимает голову, а его глаза немного сверкают от лунного света. Эти глаза, которые всегда смотрят на Тома из темноты. Будто там и родились. Слова застревают в горле. Хочется многое сказать Гарольду. Приказать. Заставить сделать. Хочется, чтобы Гарольд сам додумался до всего и сделал. Если удастся получить власть над этой пташкой… …будто ничего больше в жизни и не нужно. Все предыдущие цели разлетаются на множество осколков, крошатся в порошок, растворяются в темноте. Чтобы хоть как-то отвлечься от неожиданного тумана, Том садится в постели. Боль, что пронзает всё его тело, заставляет разум протрезветь от внезапного тёмного желания. Чёрт, отчего так режет спину? Мучительная боль, от которой хочется разодрать себе всё до глубины души. То огонь, то режущий холод пронзает всё тело. — Подойди, — голос Тома глухой. Он вдруг ощущает резкую потребность выпить. Вместо этого он лишь сглатывает и хриплым голосом произносит: — Помоги снять рубашку. Не то, чтобы он не может это сделать самостоятельно. Том никогда не жаловался на свою физическую силу. Любую боль он превозмогает, не стонет, не причитает. Порой ему кажется, что это сладкая боль. Но сейчас он хочет добиться простого повиновения от Эванса. Если начать с малого приучать, то можно подчинить Гарольда полностью. Достаточно провести его по своей темноте. Тихие шаги почти сразу раздаются, и Том, закрыв глаза всего на мгновение, отмечает, что испытывает что-то похожее на облегчение, чувство ранее ему не знакомое. Или он по крайней мере не обращал на это внимание. Едва руки Гарольда хватают ворот рубашки и случайно прикасаются к обнажённому участку спины, Том отталкивает его от себя, будто от огня. Этот жар пульсирует по всему телу. Том чувствует, как пальцы плавятся от этого жара. Пламя охватывает, кажется, всю комнату, словно это начало Судного дня. Осознание того, что ткань припеклась к спине, приходит не очень быстро. Что ж, с таким он тоже справлялся. Нужно только собрать всю волю в кулак и содрать с себя рубашку. С рукавами он справляется достаточно быстро. Два вдоха прежде чем… Нет, три вдоха. Четыре. Пять. Он снова чувствует, как за воротник Эванс оттягивает рубашку, который теперь делает это аккуратнее, не касаясь кожи, не вызывая снова то пламя, что ещё минуту назад раздирало изнутри. Реддл сам хватает его за пальцы, заведя свою руку за спину, сжимает так крепко, как это вообще возможно. Он ничего не говорит. Только считает про себя. Три. Два. И дёргает вниз, отпуская на половине пути пальцы Гарольда. Он кричит. Падает лицом на колени, запускает пальцы в волосы и кричит. Кожа на спине растягивается, и Том чувствует, как по позвоночнику стекает кровь из открывшихся ран. Да, такое он ещё не проделывал. Но это ещё не самое страшное. Это всего лишь капля в море. — Что там? — рычит Том себе в колено, борясь с желанием прокусить свою же плоть до кости, лишь бы не чувствовать всё это безумие, но быстро вспоминает, что не дождётся ответа. Сделав несколько десятков, наверное, вдохов и выдохов, он всё в такой же тишине, от которой уже блевать хочется, падает головой на подушку, предусмотрительно перевернувшись на живот. — Ложись рядом: кровать большая и места нам обоим хватит, — бурчит Том, впиваясь взглядом в темноту, совершенно не понимая, что ожидает там увидеть. Гарольд делает шаг вперёд, но снова застывает и мнётся с ноги на ногу, будто оленёнок на шоссе, который пытается перейти на другую сторону. Этот звук раздражает. — Ляг! Нам обоим нужно выспаться. Больше Том ничего не говорит. Он удивляется неприсущей ему доброте. Раньше он бы даже не отреагировал на такую скромность или страх. Люди должны знать, что ему плевать на их неудобства. Но не в этот раз. Сейчас будто сама вселенная переворачивается. Когда матрас слегка проминается под весом Эванса, Том поворачивается к своей пташке, чтобы убедиться, что это действительно он. Гарольд ложится на бок и сразу же закрывает глаза. Всё, проклятье этих зелёных глаз больше не будет его преследовать. Не сегодня ночью, по крайней мере. Он просыпается от того, что к его спине прикасается что-то безумно холодное. Но чувство такое, будто наждачной бумагой соскребают всё, что от него осталось. — Идиот, это делается тёплой водой! — кричит Том, совершенно не заботясь, что может снова испугать Гарольда. Этот мальчишка оказался слишком слабым, чтобы выжить в этом мире, в его мире. — Она тёплая, — спокойно и без вызова доносится в ответ. Это не Гарольд. Тогда почему ощущается такой холод? Тело всё ещё горит, а в голове появился едва различимый звон. Может это отголоски от очередного кошмара? Хотя Том вообще не помнит, что именно ему снилось — вроде что-то безобидное. Впервые в жизни. Если Долохов здесь, то скорее всего Эванса уже здесь нет. Просто догадка, основанная на нескольких лет знакомства с этим человеком. — Ты его выгнал? — всей своей интонацией Том старается не выдавать беспокойство, охватившее его, что Эванс всё-таки не послушал его и ушёл сам ночью. — Зачем ты пришёл сюда? — вместо ответа спрашивает Долохов. Том не интересуется, как Антонин нашёл его. Это последнее место, куда мог пойти Реддл, именно поэтому он сюда и пришёл. Наверняка Долохов искал всю ночь по списку, который они вдвоём составляли на такой случай. — Я дотянул только до этой квартиры. Так ты его выгнал? — Мы с тобой договорились: здесь ошиваются люди Чанга, тебя быстро найдут. Чёрные глаза Антонина на мгновение застывают, будто увидели что-то знакомое, но давно потерянное. Рука с полотенцем не перестаёт аккуратно вытирать кровь со спины, но вот состояние приспешника можно расценивать только как беспокойство о своём хозяине. Реддл не ошибся, когда решил приблизить Долохова к себе больше остальных. — Значит ты его выгнал, зная, что его могут схватить люди Чанга. Антонин опускает глаза и убирает руку со спины хозяина. Признание своей вины — слабое место Долохова. Он просто не любит это делать. Скажет всё что угодно, лишь бы вообще забыть о своей ошибке. Том давно говорил ему, что без желания вовремя признавать свою вину долго в этом мире не протянуть. — Они мне не угроза, — всё же возвращаясь к разговору, что ведёт Долохов, Том отворачивается от него. — Пока есть Тёмный Лорд, эти китайцы будут искать его, а не меня. Они отлавливают в основном Пожирателей. А у меня другие заботы есть. Шаги Долохова тяжелы, он решает отойти от своего хозяина. Том вздыхает, так как знает своего человека лучше, чем кто-либо. — Тебя увлёк мальчишка, а нас ты совсем забросил. — Антонин зол, Том это слышит. Это никогда не начинается внезапно. Всегда сначала тихий упрёк, затем тон становится громче, будто собеседник не расслышал первую реплику. Ну, а потом, вне зависимости от контекста, Антонин срывается на крик, выплёскивая всё, что у него накопилось за последнее время. — У Лестрейнджа проблемы с расчётами. Но сейчас он пока что сдерживается. Том знает причину такого ангельского терпения. И иерархия здесь вовсе ни при чём. — Ты намекаешь на то, что нужно менять бухгалтера? Том не смотрит на Долохова, не хочет. Его взгляд приковывает к себе подушка, на которой не так давно лежал Гарольд. Вмятина от головы уже исчезла, но вот запах остался. — Нет, я говорю о том, что у нас появился крот, причём весьма влиятельный. Запах такой странный. Какой-то цветок с примесью меди и угля. Нельзя назвать приятным, но каков есть… — Ну так найди его, отправь своих ищеек. Один раз он уже распробовал этот вкус, но не обратил внимание на запах. То, что в природе не может существовать раздельно. Какой же он глупый. — Сивый больше по встряскам, чем по поиску. Я отправлю Струпьяра. Реддл резко садится, не обращая внимание на боль в спине. Теперь он видит, что Антонин стоит спиной к комнате и смотрит в окно на большой Лондон. Человек, который не показывает свои эмоции, никогда их не покажет даже своему самому близкому другу. У Тёмного Лорда не может быть друзей, как-то раз сказал Том. На что Долохов усмехнулся и ответил, что лично ему никто не запрещает иметь друга. — Нет, Струпьяр мне нужен самому. Если тебе это не по силам, пусть Родольфусу поможет его жена. Надеюсь, хоть это она сделает, ничего не взрывая. Когда Антонин слышит о чете Лестрейндж, он отвлекается от прекрасного вида на город. Том улавливает в его взгляде каплю ревности, которая быстро исчезает. Они обсуждали это давно. Оба пришли к одинаковому мнению, что лучше об этом забыть. И Антонин честно справлялся со своими воспоминаниями. — Я хотел, чтобы ты знал. — Для Антонина эти слова как оправдание. Последнее, что он вообще может сказать на эту тему. Последние слова, прежде чем продолжить начатое: — Ты ещё этого не замечаешь, но когда ты сначала не убил мальчишку, а затем спас его, ты начал очень опасную игру со своими подчинёнными. — Это всё было для того, чтобы выманить Блэка. — Это не оправдание, повторяет себе Реддл, не оправдание. — Ты не имеешь права так глупо поступать! — Вы забываетесь, сержант, — холодно отвечает Том на яростный выпад Долохова. Антонин замолкает и смотрит прямо в глаза своему хозяину. Его руки сжаты в кулаках, а поза всем видом показывает, насколько он сейчас зол. Вот она, известная ярость Антонина Долохова. Если разозлить ещё немного, то можно дождаться летящего в лицо кулака. — Сколько сейчас времени? — Интересно, сколько прошло времени с ночи. Вроде солнце светит, но ещё не высоко. Сколько отсутствует Гарольд? — Половина шестого утра, — отвечает Антонин своим будничным голосом, голосом подчинённого. Быстро же он переключился. Типичный Долохов. Том никогда не пожалеет, что держит его ближе всех. — Будь добр, исправь свою ошибку и вызови ко мне Струпьяра. *** Если из всех дорог выбрать именно эту, то это очень опасная затея. Во-первых, потому, что здесь его быть не должно. Во-вторых, желание, вызванное скорее инстинктами, чем логикой, может быть расценено как что-то личное. И в-третьих, это и есть личное. Дом, который не так давно был штаб-квартирой Ордена Феникса, теперь напоминает лишь призрак. Будто здесь прошлась война и задержалась на пять минут. От былого величия дома номер 12 на площади Гриммо не осталось ничего, кроме пепла. Примечательно, что соседние дома практически не тронуты, только стены запачканы копотью. — Да, я вижу его, — говорит Снейп Долохову по телефону и сбрасывает вызов. Там, где была входная дверь, на коленях сидит Гарольд Эванс. Он держит в руках серебряную змейку — дверной молоток. Северус помнит эту вещь, но никогда особо не уделял ей пристального внимания. Точнее старался не замечать её. Альбус Дамблдор предложил дать этому мальчику имя Гарольд Эванс. Чтобы тот был в безопасности. Чтобы он даже не вздрагивал, когда услышит имя Гарри Поттер. Чтобы не выдал себя. Интересно, а Гарольд знает свою собственную историю? Интересно, кто-нибудь вообще знает его историю? И кто-нибудь знает её историю? Она сказала: «Он не должен умереть», — последние её слова были о том, кого Северус пытался ненавидеть, — но он спас. Потому что последние её слова были наполнены такой верой, что не помочь было невозможно. Если Лили Эванс не любила его как мужчину, то точно любила как друга. Северус всегда это знал и был готов сделать для своей единственной всё. Даже если нужно было спасти от Тёмного Лорда её маленького сына. Ублюдок Поттера. Так Снейп пытался думать об этом маленьком живом комочке. На протяжении всех этих лет Северус ни разу не вспоминал об ублюдке Поттера. И всё это время возникали другие проблемы, которые заглушали воспоминания. Но вот настал этот день, когда они снова встретились. На том же самом месте. Входная дверь, серебряная змейка. Тогда, шестнадцать лет назад, Северус не захотел прикасаться к молотку. По деревянной двери он ударил трижды, с каждым разом вгоняя в костяшки занозы. Три громких стука, которые до сих пор отбиваются по ночам в сознании. Три стука, когда он в последний раз видел сына его Лили. Это было слишком просто — расстаться с ублюдком Поттера. Сложнее всего было отвернуться от её частички. — Гарольд Эванс, ты пойдёшь со мной. Произнося заготовленную фразу, Северус задерживает дыхание. Потому что момент истины наступает прямо сейчас. Её глаза или Поттера? Гарольд поднимает голову. Её или Поттера? По щекам текут слёзы. Такое сентиментальное существо. Снейп вспоминает тот день, когда потерял себя. Может они не отличаются друг от друга. Чьи? Он заставляет себя наконец-то увидеть ответ на свой вопрос. И он был прав: ему сносит крышу моментально.