Сердце Скал

      «Подлец!..» — горько подумал Ричард.       Ренкваха повторилась, как в навязчивом кошмаре. Алва опять выиграл, а Окделл опять проиграл. Но, святые угодники, что же такое произошло с ним, если он поверил в благородство этого врага?! Да, они сражались бок-о-бок в Варасте, но его отец тоже ходил в атаку вместе с Вороном! Разве это помешало Алве уничтожить Эгмонта Окделла?       — Вы странный поклонник, герцог, — произнес Алва, глядя на Ричарда прежним цепким взглядом. — Любовь – вещь эгоистическая, и мужчина, не задумываясь, отобьет любовницу даже у законного мужа. А вы целомудренно тревожитесь о крепости брачных уз.       Ричард не отвечал: при мысли о том, что он выдал Катари, он готов был взвыть в голос.       Алва отвернулся к камину и, словно потеряв к Дику всякий интерес, принялся рассеянно ворошить угли концом сапога. Казалось, он о чем-то задумался.       — Вы очень напоминаете мне героя одного нелепого романа, юноша, — негромко произнес он и тут же добавил, криво усмехнувшись: — Истинного Человека Чести, разумеется… Так вот, этот достойный дворянин как-то решил, что должен посвятить свою жизнь восстановлению справедливости, помощи обиженным, защите угнетенных – в их числе, конечно же, и прекрасных дам. Он напялил на себя латы предков, за четыреста лет основательно проржавевшие, и отправился сражаться со злом во славу некой благородной девицы… которая ею не была.       Ричард сжал зубы, сунул руки в карманы и медленно выпустил из легких воздух, пытаясь сохранить остатки самообладания. Хватит! Он больше не даст себя спровоцировать. Кончики его пальцев ударились обо что-то твердое, и он вздрогнул как от удара молнией.       Алва поднял голову и внимательно посмотрел на него. Красные сполохи на лице Ворона придавали ему вид Закатной твари.       — К несчастью, — продолжала тварь скучным голосом, — безумец видел вокруг себя только химеры. Овцы представлялись ему войском, мельницы – великанами, нищенствующие монахи – язычниками… Впрочем, последнее, может быть, не так уж и неверно. Разумеется, его попытки восстановить справедливость ни к чему не приводили, если не считать телесного ущерба лично для него. Однако во всех своих бедах рыцарь упорно винил злых волшебников. Представьте себе, юноша: он видел их повсюду, хотя они жили только у него в голове.       — Я читал этот роман, монсеньор, — тускло сказал Ричард, едва шевеля губами. — И всегда считал, что рыцарь – хороший человек.       …Зачем он взял кольцо эра Августа, если был так уверен в благородстве Ворона?..       — Как и вы, — иронически подытожил Алва.       — Нет. Нет… я – не он. — Ричарду казалось, будто в груди у него застрял камень; он с усилием вздохнул и договорил уже много тверже: — Я только ваш оруженосец, монсеньор. А вот вы… Ведь вы и есть тот герой Амадео, из-за подвигов которого бедный рыцарь сошел с ума?       Рокэ так стремительно обернулся к Ричарду, что тот едва не попятился. Похоже, оруженосцу удалось-таки удивить своего эра.       — Вот как!.. Я чрезвычайно польщен вашим сравнением, юноша. Я не ожидал… Какие, однако, любопытные мысли вам внушает ваш любезный эр Август!..       Ричард не стал возражать на «эра Августа»: его занимало другое. Подушечкой большого пальца он ощупывал гравировку на камне перстня.       — Весьма обязан вам за комплимент, Ричард, — тон Алвы был полон сарказма. — Однако, как ваш эр, я дам вам один совет: не верьте. В жизни таких Амадео не бывает. Они рождаются в той же больной голове, которая творит все прочие химеры… вроде злых волшебников.       Или вроде Октавианской ночи, зло подумал Ричард, нажимая на камень.       — Вы наслушались досужих сплетен, а ваши личные обиды и пристрастия сделали вас легковерным, — продолжал Алва жестким тоном. — Я понимаю, что в вашем… впечатлительном возрасте очень хочется видеть себя героем Дидериха. Только в реальной жизни все эти Дидерихи и Амадео, юноша, – ярмарочные шуты на ходулях. Оставьте возвышенные страсти и напыщенное благородство тем, кому они больше пристали – старым лицемерам и подлецам.       Дик прерывисто вздохнул: по его ладони нежно и невесомо скользнули две невидимые крупинки. Он бережно зажал их мизинцем.       — Если вы не Амадео, — спросил он, поднимая голову, — то кто же тогда, монсеньор?       Алва, не отвечая, уселся в кресло и провел руками по глазам. Теперь, когда он отошел от камина, его лицо больше не напоминало Закатную тварь. Его черты, казалось, смягчились, и сейчас в них сквозила легкая усталость. Ричард редко видел у своего эра столь простое и естественное выражение.       — Вы удивитесь, юноша. Я такой же человек, как и вы.       — Хорошая шутка, монсеньор, — Дик скривил губы почти так же, как Алва.       — Я не шучу. Впрочем, раз уж сегодня у нас вечер откровений… Хотите, я расскажу вам, каким я был в ваши годы? — Ричард машинально кивнул, почти не поняв вопроса, и Алва распорядился обычным властным тоном: — Тогда налейте нам обоим вина и садитесь сюда.       Ричард шагнул к столу и взялся за кувшин. Внутри у него все окаменело. Дарамское поле, Вараста и Ворон, его люди и его эр – вот что околдовало его! Он, последний герцог Окделл, как безумец, поверил химерам. Как убитый Оноре…       Крупинки упали в вино и растворились, даже не достигнув дна бокалов. Ричард протянул один из них эру и сел. Ему казалось, что яд уже струится по его венам, и все предстоящее – формальность, вроде скучной светской болтовни. Сейчас он с холодной ясностью понимал, что было на душе у его отца, когда тот стоял на линии. Пустота. Линия не имела никакого значения. На самом деле герцог Эгмонт Окделл умер гораздо раньше. Он умер тогда, когда согласился выйти на проклятый поединок, чтобы спасти своих людей.       — За что бы нам выпить? — задумчиво спросил Алва.       Дику было абсолютно все равно, но недавние слова эра еще звучали в его ушах.       — За бедного рыцаря, монсеньор. Он служил справедливости, как мог.       — Вы верны себе, Ричард! — насмешливо отозвался Рокэ. — Впрочем, пейте за своего рыцаря, если вам угодно. А я выпью… — он задумался, — не за прекрасную даму, разумеется, и не за любовь, поскольку ее не существует. И не за друга: дружбы нет тем более. Я выпью… Я выпью за жизнь!       — За жизнь без справедливости, дружбы и любви? — недоуменно повторил Ричард. — Что же в ней хорошего?       — Но это же очевидно, герцог, — ответил Рокэ, поднимая брови, словно поражаясь его недогадливости: — Война!       Война!       Тяжелая апатия навалилась на Дика. Он приподнял свой бокал, приветствуя эра, и медленно отпил вино. В хваленой «Черной крови» не ощущалось никакого вкуса.       Алва, видимо, был другого мнения.       — Интересный букет, — заметил он, перекатывая очередной глоток на языке. — Вам нравится?       — Не знаю, — тупо ответил Ричард. — Я не разбираюсь в кэналлийском вине.       — Жаль. Да, ведь я, кажется, собирался рассказать вам о себе… Так вот: в вашем нежном щенячьем возрасте я был похож на вас до смешного. Гордый, глупый и злой юнец. Хотя вы, конечно, злее… Мне было лет пятнадцать, когда я ввязался в свою первую дуэль. В отличие от вас, я ограничился одним противником. Правда, он был старше и опытней меня. Всю ночь накануне схватки я бесился от мысли, что могу умереть побежденным. Это не давало мне покоя. Щенку вроде вас страшна не смерть, а то, что ему кажется бесчестьем. И какую только дрянь не принимаешь за честь в вашем возрасте! Я так терзался, что даже принялся изливать свою душу бумаге… А вы, юноша, помните ночь накануне своей первой дуэли?       Дик равнодушно кивнул. Он почти не слушал.       — Что вы писали, если не секрет?       — Письмо матушке, — ответил Ричард совершенно откровенно.       — Какая проза, — поморщился Алва. — Похоже, в нас меньше общего, чем я думал.       — Монсеньор написал пятиактную трагедию? — спросил Ричард без тени иронии.       — Нет, — усмехнулся Алва. — Всего лишь несколько сонетов. Один я даже помню до сих пор. Хотите послушать?       Он не стал ждать ответа и продекламировал:       Я – одинокий ворон в бездне света,       Где каждый взмах крыла отмечен болью,       Но если плата за спасенье – воля,       То я спасенье отвергаю это.       И я готов упрямо спорить с ветром,       Вкусить всех мук и бед земной юдоли.       Я не предам своей безумной доли,       Я, одинокий ворон в бездне света.       Не всем стоять в толпе у Светлых врат,       Мне ближе тот, кто бережет Закат,       Я не приемлю вашу блажь святую.       Вы рветесь в рай, а я спускаюсь в ад.       Для всех чужой, я не вернусь назад       И вечности клинком отсалютую…       Создатель, сколько себялюбия! В такой душе больше никому не найдется места.       — Хорошие стихи, монсеньор, — пробурчал Дик в свой бокал.       — Вы чрезвычайно любезны, герцог. Вы пишете стихи?       — Нет, монсеньор.       — Вы унылы, как старогальтарский стоик… Знаете, я уверен: если бы какой-нибудь древний анакс заподозрил бы вас в измене и послал бы к вам гонца с приказом выпить отравленный кубок, вы глотали бы яд с таким же равнодушным видом, как это вино.       Ричард застыл. Он догадался?..       — Поставьте бокал на стол, герцог, — приказал Алва, криво улыбаясь. — Ваша трагедия не удалась.       Дик в панике плеснул себе в рот остатки вина, но не успел сделать ни глотка: «Черная кровь» вдруг бросилась ему в лицо, а бокал вылетел из руки, больно ударив по губам. Инстинктивно Ричард схватился за кинжал, но стальная рука эра выкрутила ему запястье до хруста. Кинжал упал на ковер. От боли перед глазами у Ричарда поплыл серый туман. Правой рукой Алва сгреб его за ворот рубашки и вытряхнул из кресла. Дику показалось, что он повис над полом, как рыба, вытащенная за жабры.       — Хуан! Лопе! Хосе! — рявкнул у него над ухом Ворон, словно командуя на поле боя.       В коридоре послышался шум, потом – топот бегущих ног. Ричард слабо потряс головой, пытаясь избавиться от капелек вина, попавших в глаза и на ресницы. Хлопнула дверь, и Дик, повинуясь броску эра, перелетел через весь кабинет, как снаряд, выпущенный из катапульты. Слуги едва успели подхватить его.       — Соберано?..       — Разоружить и обыскать!       Если кэналлийцы и растерялись, то только на долю секунды. В следующий миг Ричард почувствовал, как грубые руки вытряхивают его из камзола и перевязи и без всякой деликатности роются в карманах штанов. Он принялся инстинктивно отбиваться, даже не задумываясь о бесполезности этого.       — Где Ке́ннет Кохра́ни?       Вопрос прозвучал в затуманенном сознании Дика так, словно прошел сквозь толщу воды.       — Я не знаю, соберано, — негромко ответил встревоженный голос Хуана. — Его милость сегодня вернулся домой один.       — Где ваш паж, герцог?       До Ричарда, наконец, дошло, что вопрос обращен к нему. Он прекратил бессмысленно извиваться и просипел в перерывах между вдохом и выдохом:       — Я… отпустил его… до вечера.       — Куда?       — Я отпустил его, — упрямо твердил Ричард, облизывая распухшие губы.       Алва повернулся к Хуану:       — Когда вернется, проводить ко мне. Хосе, сюда!       На стол с остатками вина посыпалось содержимое карманов герцога Окделла: кошелек с двадцатью таллами, разнокалиберная мелочь, перочинный нож, носовой платок с монограммой, вышитой матушкой собственноручно, томик баллад ин-октаво, печатка на цепочке, письмо от управляющего Гориком, несколько зубочисток, записная книжка… и кольцо от эра Августа со свернутой оправой. Алва брезгливо поднял его двумя пальцами.       — Вы бездарный отравитель, герцог.       — Что произошло, соберано? — тревожно спросил Хуан, бросая на Ричарда недобрый взгляд.       — Ничего особенного, — отмахнулся Алва с презрительной гримасой. — Просто герцог Окделл возомнил себя героем трагедии Дидериха и напился отравы. С тем, кто снабдил вас ядом, юноша, я разберусь позже, — бросил он Ричарду. — Что же до вас самого… Не думайте, что вам удастся так легко отделаться.       Почуяв недоброе, Ричард рванулся из рук кэналлийцев так, что рубашка затрещала по швам. Лопе и Хосе перехватили его в последний момент.       — Карьярра! — выругался Алва. — Держите его крепче! Хуан, мне нужны рвотный камень и два кувшина воды.