Unlos

       Дорога. Река. Ольшаник. Я на них не смотрю. Мое дело - бешено вздутые жилы поводьев в кулаке, горячий, горячечный сверток, надежно притороченный к груди полой плаща, да несколько слов, без которых лучше бы вовсе обойтись, но которые мне совершенно необходимы, чтобы убедиться. Прочее - в божьей воле. Совьет ли глубокая колея петлю, захлестнув лошадиное копыто, или русло вдруг выплеснет древние пучины, как нерадивый хозяин - содержимое ночного горшка, не крикнув положенного "Берегись!", или рухнет едва не под ноги девичьи-стройный древесный ствол, тут уж ничего не поделаешь.        Значит, судьба - или, вернее, не судьба. Несудьба.        Un- или -los, на выбор.        - Как тебя зовут, малыш? - спрашиваю я словно бы в шутку.        - Сварт... - выступает на губах ответ, ломая корочку запекшегося бреда.        - А как зовут меня?        - Герр... герр Гехайм...        Да, нечто подобное я и всучил трактирщику вместе с деньгами, когда бедный увалень отчаялся меня вразумить. Беда будет, коли ехать в ночь, уверял он, пока мне не надоело слушать, а ночь-то осенняя, с седьмого на восьмой - и день, и месяц. Без оружия беда, с оружием - вдвое бед, одинокому - страх, со спутником - дважды страшно. Переждали бы под крышей, господин, себя не жаль - сына пожалейте, хворает ведь. От воды туман дурной, злее лихорадка схватит. Ну, нет и нет, хоть в молитве вас помяну, чтоб целее добрались куда там вы торопитесь.        Когда там вы торопитесь, чуть было не возразил я. Когда.               Дорога. Река. Ольшаник. Я их не вижу. В его глазах их нет. Его глаза - черные бочаги в венце желтовато-бурой ряски. Цветущие глаза, ласково говаривала о нем мать. Цветущий пруд глохнет, мрачно прибавлял я, не накличь еще. Но теперь кажется - лучше бы накликала, сколько ни скверно желать слепоты родному ребенку. Лучше бы накликала, лучше бы набилось тины в зрачки, меж осоки ресниц, - иссиня, дозелена. Его зрачки - черные. В его зрачках - старик с пеной на седых усах, растоптанная от века старуха и дюжина сестер, одетых мокрым чешуйчатым серебром.        - Скажи мне твое имя! - требую я, тряхнув мальчика за плечо.        - Зигфрид! - стонет он в забытьи, и раскаленное дыхание дочерна промораживает мне шею даже сквозь вздыбленный ворот.        - Скажи мне мое имя!        - Ры... рыцарь Хаген!        Я теснее прижимаю его голову к своей груди, заставляя молчать. Быть может, мы и успеем.               ...Конечно, он был убит - предательски, исподтишка. Иначе и случиться не могло. Не пригодились бы ни тайны его красавицы жены, ни нашитая на рубашку помета. Липовый листок, шептала она мне на ухо, чутко осаживая голос при первом же постороннем звуке, к спине у него прилип листочек липы. Ольхи, шепнул и я, не липы - ольхи. Серебряный ольховый листочек. Он и сейчас на прежнем месте - заслоняет прореху. Зрачок, поправила она, на спине у моего мужа зрачок, то больше, то меньше. Он им видит? Нет, он ничего не подозревает. Это им видят.               ...В их протопленной спальне, в пышных перинах их супружеской постели всегда гулял сквозняк, от которого стыла, не в силах согреться, душа.               ...Он был неуязвим - в точности по обещанию. Кроме одного-единственного пятнышка плоти. Через него-то, когда настал срок, его и забрали - просто вывернули наизнанку. Кто сумел бы угадать наперед, что королевские братцы припишут убийство себе, станут похваляться победой над задремавшим? Продолжать - лишнее, песнь о достославной войне расскажет в наших краях любой шпильман. Главное - он не исполнил условие. Не омылся кровью как след, до ногтевых зачатков, до глазничных доньев. Заглохнуть бы в тинистом гное взору - и он бы спас себя. Спас бы себя от возвращения.        Дорога с вырытой раной - в самый раз укрыться человеку. Мокрое серебро клада, канувшего в седины волн. Багровый рейнский поток. Они бы на него не заглядывались.               Un- или -los. История затягивается петлей на чужом неповинном горле. Вмятина драконьего лежбища влечет за собой изобильную чешую монет под спудом Рейна. Затопленные сокровища - проклятие. Проклятие - непременный ольшаник с его колдовскими повадками. Вот только причем здесь мой сын, что бы ни лепетал он в жару у меня на руках о речном духе, об ожившей росстани и об их дочерях с их чеканной листвой нарядов?        - Кто ты? - срываюсь я.        - Сигурд!        - А кто я?        - Я... ярл Хегни!        - А он? Кто тогда - он?! Кто - третий?!        Кто третий - между тобой и мечом в кольце огня? Кто третий - между тобой и невестой на честном брачном ложе? Кто третий - между тобой и мной, когда я держу тебя крепче собственной кожи на собственных костях, когда ты ищешь избавления от злого рока в моих объятиях?        Кто смотрит, не глядя, и видит без глаз - довольно зрачка?!               ...Легче вообразить, что я его ненароком и задушил, господин обвинитель. Наверное, легче. Я не знаю.