Под слоем мышечной массы

      Мне было пятнадцать, когда я, во время просмотра порно-фильма, понял, что смотрю не на жарко стонущую брюнетку, а на волосатого, рычащего качка, что возвышался над ней.       Тогда это мне казалось концом всего, но теперь я называю это скорее началом.       Мне повезло — в наличии имелся старший брат, отличающийся усердием и благоразумием, а еще — традиционной ориентацией, потому муки совести, связанные с отсутствием внуков для бедных седеющих родителей, меня не мучили. Мучило другое — отец, человек старой закалки, из моих честных уст прознав об этом маленьком конце света, взревел, и следующие десять лет я посвятил труду в поте лица: он полагал, что эта моя особенность приближает меня к женщине, и, наверное, всерьез верил, что я в итоге закреплюсь в статусе содержанки. Я доказал обратное.       Прошло это дрянное десятилетие, за которое я успел закончить школу, поступить в университет на «нормальную, мужскую профессию, а не танцульки-порисульки» — отец действительно опасался, что я пойду на актерское мастерство или парикмахера — а после, минуя дебри в виде отсутствия опыта, устроиться на работу в столь престижной сфере нефтяной промышленности. Я тогда стал жертвой распространенного стереотипа — что, мол, нефть равна деньгам, и потому прежде, чем я стал получать нормальную зарплату, прошло несколько лет голода, холода и тушенки. Денег мне родители принципиально не давали, и я перебивался сам — но, если честно, первоначальная обида ушла быстро, уступив место благодарности: если бы не те полевые условия, я бы не взрастил в себе того человека, которым теперь горжусь. Семейное гнездышко я покинул неженкой, которая не в силах даже рубашку себе погладить, которая визжит на ультразвуке при виде таракана и которая способна лишь на варку пельменей. Ну, теперь я с тараканами на «ты» — делил с ними хлеб долгие годы в деревянной однушке; умею сварить плов и не боюсь прикасаться к утюгу.       Одно осталось неизменно — я все также оборачиваюсь вслед высоким, подтянутым парням.       Моей отрадой, моим подарком самому себе стал спортзал. Он был отдушиной после тяжелого рабочего дня, он был праздником тела и души. Можно подумать, что я посещал его только с целью поглазеть — у него было дивное свойство: стены были застеклены, и были хорошо видны тренировки бойцов на первом этаже, — но нет, за время одинокой жизни я выработал у себя любовь к спорту, и она мне пригодилась, прибавляя и сил, и уверенности, и успеха на всех фронтах.       Но и эстетическое удовольствие от этого дела я не отрицаю.       В перерывах между подходами, прихватив водичку и накинув на плечи полотенце, я неизменно выходил на балкончик и опускал взгляд вниз — пару минут взгляд мой блуждал по борющимся парням, как будто я настоящий ценитель этой самой борьбы; но, если говорить начистоту, ценителем я был одного единственного борца — резво скачущего двухметрового богатыря-медведя. Я просто стоял, подперев подбородок ладонью и изредка прикладывая ко рту горлышко бутылки, и смотрел на него: этого высокого, широкоплечего и загорелого, с коротко стриженными темными волосами, такими же темными бровями и, о боги, щетиной — она ему шла просто безумно.       И вот, в один из таких дней моего безмолвного любования, произошел инцидент, заставивший меня поджать очко.       Он меня заметил — должно быть, столь пристальное слежение ощущается на физическом уровне — и как-то столь резко вскинул голову, на меня взглянув, что я и среагировать не успел: просто замер в этой своей вальяжной позе наблюдателя, поднося ко рту бутылку.       Мы смотрели друг на друга, наверное, с минуту — глядел он исподлобья, почти зло; и в его серых глазах я видел, как его дружки-мишки мутузят меня, гомосятину, за гаражом. Я тогда отвернулся и поскорее ушел, скрываясь на этаже и впервые жалея, что эти стены, черт возьми, стеклянные. По спине пробежался холодок и меня передернуло.       Минула неделя, за которую я ни разу не позволил себе заняться своим маленьким хобби. Однако это спасло меня лишь частично — приходилось периодически пересекаться: на выходе, на парковке, в душе — особенно в душе, ибо душевые были общими.       Я всегда стараюсь проскочить в душ первым, чтобы, когда заходили другие, уже выйти. Так происходило по ряду вещей: подсознательное смущение и боязнь незапланированной эрекции, когда вокруг тебя обнаженные мускулы, а последний секс был с месяц назад.       В тот раз было точно так же: уже сполоснувшись, я вышел в раздевалку, успев к тому моменту, как повалил народ, одеться и собрать сумку. Укладывая в нее полотенце, я услышал гам пошлых шуток и смеха: эти ребята всегда были громкими, а в сочетании с их утробными басами, даже шепот был, как громогласное скандирование.       Жертва моих преследований оказалась в ряду вошедших. Я опустил голову в неловкости и заторопился, утрамбовывая поскорее вещи, пока около меня тот самый индивид открывал свою бренчащую кабинку — ирония судьбы зашла настолько далеко, что наши с ним шкафчики были рядом.       Мысленно вспоминая все маты и подбирая к ним однокоренные синонимы, я старался не глядеть на то, как парень раздевается — хотелось сказать ему: «ну, что ты делаешь?», но мы были в чертовой раздевалке, предусматривающей столь срамные действия.       А потом, уже закидывая лямку от сумки на плечо, я позади услышал:       — Бля-я-я! Шампунь забыл!       Обернувшись и увидев это лохматое, держащееся за голову нечто, я вдруг прыснул, как и еще несколько парней, тут же опустивших несколько колких замечаний. Следовало слинять поскорее, но торопыга во мне умер, и это дало парню возможность опередить мой уход словами — он обернулся ко мне, и у меня опять засосало под ложечкой от предчувствия, что из меня сейчас выбьют голубую скверну. Однако опасения оказались ложными, ибо он сказал виновато:       — Не поделишься шампунем?       Минута. Чертова минута, вовремя которой я тупо пялился на него, имитируя умственно отсталого, не способного столь быстро переработать предложение, состоящее из более чем одного слова. Я открыл рот и закрыл его; улыбнулся и поднял указательный палец, мол, один момент, и полез в сумку, на которой вдруг заел замок, и спустя еще одну минуту я протянул ему эту чертову бутылку.       — О, спасибо, братан, — изрек он низким, хрипящим голосом, белозубо улыбаясь и выдавливая себе шампунь в ладонь, после чего тот вернулся ко мне, а парень, присвистывая и крутя полотенце, направился в душ.       На работе я о нем не думал, не думал, заезжая заправиться или за продуктами, не думал и по утрам, зато думал вечером, уже одиноко лежа в своей двуспальной постели, глядя в потолок и уговаривая себя уснуть.       Через пару дней на очередной тренировке зал оказался удивительно пустым. Занимался только я и еще один парень; ясное дело, было неприятно тихо и скучно, а потому я, получив согласие от своего единственного товарища, решил оживить атмосферу с помощью музыки — в сумке завалялась флешка, и я воткнул ее в музыкальный центр, после чего вернулся к тренажерам уже под заводные хиты.       Полчаса мы радовались хорошей музыке и размеренной тренировке, но после в наше уединение вмешались — опять столь же громогласно, и взгляд мой нервно дернулся в сторону вошедшей компании, уже предчувствуя нахождение в ней одного конкретного человека. И он, понятное дело, был.       — Чья музыка? — крикнул кто-то, и я вновь обернулся, успев мысленно посокрушаться по поводу личности вопрошающего. Пришлось бодренько вскинуть руку и объявить, что флешка принадлежит мне, а потом слезть с тренажера, ибо он отчего-то направился ко мне.       — Здаров! — сказал парень весело, остановившись рядом, и я улыбнулся ему в ответ. — Музон заебись. Не подгонишь флеху, я себе перекину? А то в тачке тухло — все заслушано.       Я приподнял брови: не мог определиться, желательное это взаимодействие или нет.       — Да бери, я не жадный, — ответил я, ничем не выдавая неловкости, и собеседник обрадовался — в следующий момент мне уже протягивали руку для рукопожатия:       — Я Степка. Брагинов.       — Ну, привет, Степашка, — усмехнулся я, пожимая его ладонь — чуть влажную, крепкую и горячую. — Витя.       Он улыбнулся набок и покивал, ожидая, видимо, продолжения в виде фамилии, и мне оставалось лишь признаться:       — Филимонов.       — А то непорядок: рожи друг дружке знакомые, а как по бате — не в курсе. Ты тут, смотрю, часто, — дядя Степа скрестил руки на груди, где на серой майке темнело пятно пота, он смотрел мне в глаза прямо — и пускай густые, темные брови придавали ему устрашения, их грозность скрадывала широкая улыбка — глядя на нее, невозможно было назвать его злым и заносчивым человеком: простой и веселый парень. Я как-то расслабился: мгновенно отпустило, стало проще.       Мы разговорились. Сначала — натянуто, потом — легче. Он не юлил и выражался по-простому, мое мнение о нем быстро поменялось: мужицкие замашки его не портили, лишь добавляли особого, медвежьего шарма, что бесконечно умилял меня. Оказалось, тоже, как я, купается в нефтяном болоте; ему двадцать шесть, что на год больше, чем мне. Сказал, что любит порыбачить, что батя у него — матерый охотник, что любит выбираться на природу; казалось бы, темы эти не для первого разговора, но все эти факты вплетались столь легко и естественно, что я совершенно не думал о их неуместности, успев в ответ брякнуть, что я помешан на футболе и какое пиво пью. Мы обсудили даже это — обнаружилось, что он любит соленые орешки, как я — сушеные кальмары.       Тренировка в итоге прошла легче, чем обычно, и, казалось, быстрее. В душ мы двинулись вместе, продолжая болтать и обсуждая какую-то новинку кино, то был боевик, который Степка поносил по-страшному — он раскритиковал его в пух и прах, пока я, смеясь, поддакивал.       Я разделся и завернул в свободную кабинку, врубая душ, и сверху на меня посыпались холодные брызги. Пребывая в счастливом расположении духа, я взялся за шампунь и уже занес его над рукой, готовясь выдавить, как вдруг меня перехватили за локоть и всучили другую бутылку:       — Эй-эй, давай мой, — я обернулся и посмотрел на Брагинова, что выглядывал из-за перегородки, мохнатый, мыльный и мокрый. — Ну, я ж тебе должен.       Мы уставились друг на друга. Первым не выдержал я: дернулся уголок рта и затряслись плечи, у него, тем временем, по лицу растекалась глупая улыбка, а уже через мгновение стоял ржач, эхом отскакивающий от запотевших стен душевой. Мы стояли, голые и поливаемые душем, и смеялись, ибо это было до безумия глупо, но, в конце концов, я все-таки вымыл голову его шампунем.       И потом пах, как он.       Уже стоя на улице, на ветру в ночной темени, я дожидался его у входа, чтобы попрощаться и разойтись. Выскочил он быстро, на ходу застегивая куртку и натягивая капюшон на еще влажную после душа голову. Остановившись рядом, Степка опять улыбнулся и махнул рукой в сторону стоянки:       — Айда, до дома подкину.       — Не, спасибо, я тут в двух шагах живу, — я кивнул назад, в предположительном расположении моего дома. — Ты, главное, флешку не забудь вернуть — там годами взращиваемая коллекция.       — Ясен хрен, — Брагинов полез в карман за телефоном. — Ты номер мне дай, я, как скину, тебе звякну.       Мы обменялись номерами, и я чувствовал себя странно. Распрощавшись рукопожатием, мы разошлись — он к машине, я к тротуару, пересиливая желание обернуться.       Уже поужинав и откупорив себе бутылочку пива, я уселся за ноутбук. Сзади фоновым шумом работал телевизор, и я иногда оборачивался — шли новости, и, услышав особо интересный слоган про то, как все плохо, я решался взглянуть на экран. В конце концов, канал был мною переключен, и заголосила американская комедия.       «Степан Брагинов хочет добавить вас в друзья».       Я, честно, долго смотрел на это уведомление. Мною всегда с подозрением оценивались люди, внезапно появляющиеся и внезапно влезающие в жизнь; греша недоверием, я был сторонником длительных «притирок» — мне так было спокойнее, ибо я не верил тем, кто после первого дня знакомства считает меня запанибрата.       Но я совру, если скажу, что в случае со Степой не был рад такому раскладу. Потому заявка была принята, и совсем скоро от него прилетело сообщение:       «Привет, мой новый друг!»       Оно оканчивалось смайликом, и я завис снова. В телевизоре кто-то сказал: «втрескалась в него, да?», и я нащупал пульт, чтобы, не глядя, вырубить эту говорящую коробку.       — Втрескался в него, да? — пробормотал я негромко и почесал щеку, после чего набрал ответное приветствие.       Парень, в отличие от меня, очень легко шел на сближение. Сидя с телефона, он набирал сообщения быстрее, чем я с компьютера, а еще он писал, не думая, в то время как я надолго застопоривался на каждом ответе, и на одно мое сообщение приходилось три его.       Следовало отдать должное — несмотря на мою заторможенность, он не стушевался, весь диалог выдержав в веселой, несколько матерной манере.       Мы служили в одних войсковых частях, как оказалось, с разницей лишь в годах; он оказался страстным любителем поболтать об этой своей охоте и рыбалке, даже прислал мне несколько фотографий, на одних из которых он хвастался пойманной крупной рыбой, а на других держал тушек уток и зайцев. Немыслимым образом я дал обещание, что с открытием охотничьего сезона съезжу с ним, даже подписался на совместную рыбалку, хотя прежде не видел в ней ничего прекрасного. Еще он оказался большой любитель мясного, и в этом мы с ним сошлись, долгое время потратив на обсуждение степени прожарки стейков. Я не успел заметить, как втянулся, как за окном рассвело — Степка похитил все мое внимание.       Я улегся спать под утро. Мой взгляд снова был прикован к потолку, а мысли — к проворному борцу, что перестал быть безымянным.