***
Длинная очередь, невзирая на столь ранний час, собралась около одного из кабинетов отделения милиции. Сергей, естественно, сомневался в правильности своего решения, однако Андрей убеждал, что так было необходимо. — Ты понимаешь, Сергей, — шепнул Антонову мужчина, — они бесследно исчезли, а прибор остался. Если бы твоя дочь, в данном случае, старшая, пропала, то одна и с прибором, а тут... — он развел руками, тяжело вздохнув. Они сидели на скамейке, установленной рядом с кабинетом хваленного капитана Костенко, примерно ожидая своей очереди. Антонов чуть ли не сходил с ума, соображая, что сообщить жене и не менее взволнованному Игорю, как назло оставшемуся ночевать у них. Мужчина вспомнил, как восемь часов назад еле отговорил Матвеева пойти следом за ним. Вообще отношения Сергея и жениха Анны складывались неоднородно: сперва были натянутыми и совершенно вынужденными, так как Антонов не воспринимал молодого человека всерьёз, затем они стали более дружелюбными, а ныне были откровенно близкими. — Вот зачем, а? — запротестовал Сергей, приземляясь без сил на лавку после бесцельного хождения по коридору, — зачем я её отпустил. Да ещё и с Леной... Будучи с детства человеком спокойным, уравновешенным, едва ли не апатичным к конфликтам, Сергей мужественно сдерживал грозящийся обрушиться порыв бешенства. Андрей почти насильно затолкал Антонова в дорогущий кабинет капитана, и почтительно прикрыл дверь с обратной стороны. Мысленно мужчина уже десятки раз проклял или возненавидел то мгновение, когда заявился сюда. Уверенности в том, что девочки просто пропали, а не исчезли из-за странного изобретения, не было, да вот только чудаковатый товарищ доказывал обратное. Он посмотрел на важного мужчину, который спокойно и без эмоционально следил за каждым его движением, точно выискивая в чем-то оплошность. С позволения хозяина кабинета, Антонов, нервно дергая запонки домашней рубашки, присел на скрипящий стул с едва отогнутой назад спинкой. Давать показания Антонов никогда не умел да и не думал, что хоть раз в жизни столкнется с подобной проблемой. На работе над ним подтрунивали по этому поводу, говоря, что Сергей чересчур чувственный для атомной промышленности и что он тут забыл, никто не знал. Между тем, в комнате стало как-то не позволительно тихо и даже шорохи за дверью, показались посетителю несуществующими. — Что привело Вас к нам? — Да как сказать... — замялся Сергей, стараясь не встречаться с милиционером взглядом. — Как есть, так и говорите. Было видно, что сидящий перед Антоновым человек, был честным и исполнительным, однако от чего-то он внушал недоверие с первых минут. Отглаженная форма, будто бы только с иголочки сшита, сидела на Костенко весьма недурно; холодный проницательный голос звучал отрезвляюще, а глаза — блестящие, жадные до выбранного дела, горели азартом и трудолюбием. — Говорите же, ну. Механик четвёртого энергоблока станции готов был поклясться в тот момент, что на него словно вылили только что ушат ледяной воды, и он начал говорить, тщательно обдумывая каждое сказанное слово. — Вчера вечером, если не ошибаюсь, в восемь-девять часов вечера, мои дочери пошли в гараж. И не вернулись. Когда мы с... — Погодите, — оборвал его Сергей Костенко, — для начала: с какой целью и в какой гараж они пошли? Антонов начал в подробностях расписывать каждую мелочь, точно сам уже до конца верил, что девчонки заблудились где-нибудь по дороге, например, в лесу. За прибор и все, что с ним связано, Сергей до поры до времени решил умолчать, чтоб и его не сочли за сумасшедшего. — Так-так, гражданин Антонов! — воскликнул милиционер, записывая детали и подшивая бумаги к делу, кажется, три тысячи восемьдесят второму. — Вы же знаете, что людей ищут по происшествии трёх дней с момента исчезновения? А пропажа ваших дочерей, увы, не единственное преступление в Припяти. Вон взять хотя бы расследования по поимке маньяка по всей области и столице... — А если они появятся? — Тогда Вы приходите к нам, и мы закрываем дело. — простодушно заявил Костенко и указал на выход. — Всего доброго. — Служу Советскому Союзу.***
Многократные изучения прибора ни к чему не приводили. Сергей казался возбужденным в свете последних событий, а Андрей, находящийся всегда поблизости, уверял, что они собственноручно найдут и Лену, и Аню. Они расположились в лаборатории, наглухо заперев три двери, дабы в исследованиях ни одна собака не смела им помешать. Антонов готовился к кропотливой работе, тогда как его друг — прежде омраченный и серьёзный старался сохранять веселость и доброе расположение духа. — Серег, сами отыщем! Нечего горевать. — Да уж... — повернув голову к Сергееву, заметил мужчина, — сами, так сами. Пока Сергеев осторожно вычищал сгоревшие детали странного изобретения, Антонов пожелал хотя бы на сутки уединиться с супругой и разделить общее горе. Когда он вернулся в квартиру, женщина наперебой начала говорить о том, что жутко перепугалась исчезновением всей семьи. Вид у Ирины был подавленный и, если бы не обыкновенные сборы на работу, она бы давно сошла с ума от бестолковых ожиданий. Длинная юбка в пол чуть задралась, обнажая ноги, блуза была измята, а роскошные каштановые волосы толком не собраны в подобающую прическу. — Где дети, Сереж? Лихорадочно соображая, Антонов предпочел оттянуть напряженный момент объяснений. Он знал с точностью в девяносто девять целых и девять десятых процентов, что Ирина, принимающая все близко к сердцу, уж никуда не пойдёт и будет тенью слоняться по квартире. — Они скоро придут. Лена уснула в лаборатории, а Аня с нею. Лгать Антонов считал бессовестным занятием и, в общем-то не умел никогда, поэтому немедленно опустил глаза. Мужчина мгновенно побледнел, как только супруга пожелала задержаться на лишних минут пятнадцать. — Да ты иди, Ир, лучше. Иди. Полностью обессиленный и поникший, Сергей прислонился к ледяной стене и воздел глаза к небу, моля только об одном: чтоб с дочерьми ничего не произошло. Он любил их. Любил искренне и до беспамятства. На новый год, разумеется, преподносил подарки, на день рождения нравилось придумывать что-то новое, необыкновенное. Бывали в семье Антоновых и такие часы, когда они, собравшись, просто без каких-либо обязательств сидели перед телевизором. Мужчина почитал эти минуты, но так же и понимал, что едва маленькая Лена станет взрослой и состоявшейся, как например, старшая дочь, то такие мгновения останутся лишь в памяти. Однако говорить, что Антонов был плохим или невежественным отцом, до сих пор не осмеливался никто. Наоборот, его постоянно выдвигали в пример, и даже единожды выплатили повышенную премию на станции. Переживания мужчины не прекратились, а лишь, казалось, выросли с удвоенной силой, когда дверь за Ириной захлопнулась глухим стуком. Он не знал, чем заняться, мечтая, чтобы всё это оказалось дурным сновидением. — Ну и дела. — Прошептал Сергей, ухватившись за голову. — Здравствуйте, — пробубнил Игорь, выглянувший из комнаты, — а где Аня? Она не с Вами? Антонов широко раскрыл глаза и вздрогнул от этого вдруг громкого голоса, которым тихий Игорь, в принципе, никогда не обладал. Понимая, что от рассуждений и признаний ему все равно никуда не деться, хозяин дома уверенно прошёл на кухню, доставая стопки. — Серьёзный разговор имеется.***
Двадцать четвёртое марта, две тысячи четырнадцатый год, Москва Перечитывая письмо n-ное количество раз, Паша все больше начинал звереть. Никакие доводы сидящей напротив подруги уже давно не помогали, и он чувствовал собственное бессилие. Так случилось с ним единожды, но этого вполне хватило, чтобы понять, насколько это дерьмово. Вершинин обладал удивительной стойкостью силы воли, за что его хвалили поголовно едва ли не все преподаватели в школе, впоследствии — в университете. Его редко можно было увидеть влезающим в драку, если это не касалось Лехи, редко — и на скучных лекциях, в которых прилежный по понятиям двадцать первого века парень не видел смысла. Неровный, слегка отрывистый почерк был ни ему, ни Насте, ни Лехе не знаком, что наталкивало на мысль, что присланное письмо могло вполне оказаться чьей-то безобидной шуткой. Они стали перебирать всевозможные варианты, однако почти сразу затруднились: никто, кроме четырех приближенных друзей Павла и матери с отчимом не знал о существовании левой квартиры, подаренной Вершинину отцом. — Не, — буркнул Горелов, не отошедший от похорон дяди, — это не Танька – мозгов бы не хватило. — Да и за что? — отвернувшись от окна, процедил сквозь зубы Паша. — Может ты её плохо трахаешь? Хотя полрайона не жаловались на неё ещё ни разу. — Присвистнул Лёха, подложив под голову подушку и развалившись на диване. — Не смешно. Настя, пожалуй, сидела тише всех, изредка подавая голос. То, что было затронуто в письме, касалось непосредственно её и Паши, а потому особого желания острить как-то в этот вечер не возникало. Вообще день выдался насыщенным на дурные известия и, если бы не интригующее письмо под конец, ребята бы расползлись давно по разным сторонам: Лёха на квартиру, Настя, возможно, к нему, а Паша запрятал свою гордость и вернулся бы к матери, опять и опять игнорируя вечные ссоры с загадочным Сергеем. — Блин, я же говорила ему! Говорила... — Анастасия покраснела от злости, ударив кулаком о подлокотник деревянного кресла. — Я тоже. И вот что из этого вышло. Все задумались. Напряженная тишина восторжествовала над дружескими сплоченными размышлениями. Не выдержав молчания, Анастасия первой вышла прочь, намереваясь побыть в одиночестве. Бабушка всегда говорила ей что, чтобы победить проблему, необходимо трезво мыслить, а в компании, пусть даже трёх человек, это было сделать практически невозможно. Она опустилась на подоконник, длинный и удобный, и принялась думать. У неё дома меньше комфорта, нежели здесь, но она никогда не жаловалась по этому поводу, довольствуясь хотя бы тем, что Паша пускал её на этот самый полюбившийся ей подоконник. Для Леши, впрочем, тоже нашлось интересное местечко, в виде дивана в зале. Сам же Вершинин предпочитал исключительно отведенную ему комнату, одну из всех четырёх, куда не пускал даже Татьяну. Гоша обычно ютился у стеллажей с книгами, шуточно называя гостиную библиотекой. Настя побледнела, вспомнив, как парень именно по её наставлениям принял в свой мир, полный науки и прочей нудятины эту дрянь. Тогда-то, всего лишь полгода назад она не всерьёз восприняла его новое увлечение, восхищаясь победами и промахами. По происшествии нескольких недель это уже совершенно не трогало её ум и мысли, но вот сейчас... Игра стала для Петрищева навязчивой идеей и Настя как-то утратила самый момент, когда он стал настолько одержим ею. — Самобичевание? — услышала она позади себя голос. — Самому хоть волком вой. Брат же всё-таки. — Это моя вина. — прошептала Анастасия, утирая выступившие слёзы. — Не люблю реветь, ты знаешь, но это... Вершинин вздохнул, сделав глоток минеральной воды. Он беспокоился не меньше подруги, и так как и она понимал, что во всем виноват ни кто-либо, а случай. Просто дурацкий случай. — Знаешь, Настюх. Что бы там про Него не говорили, а я буду спасать задницу брата. — И почему другого я не ожидала услышать? — усмехнулась Настя, пожимая ладонь Павла. Отношения двух братьев были подернуты дымкой для окружающих. Невзирая на то, что жили и Гоша, и Паша практически в нескольких шагах друг от друга и виделись ежедневно, они просто не могли надоедать друг другу. Петрищев был немного старше блондина, но это никогда не мешало им общаться наравне, как приятель с приятелем, родившихся в один день. Бывали и разногласия, куда же без них? Паша частенько заступался за Гошу в школе, тот взамен помогал с домашними заданиями, и все жили вроде бы как мирно. В компании Насти и Паши Петрищев не казался уж таким запутанным, каким представал перед всеми, и даже пытался ухаживать за рыжей подругой. Она подсмеивалась над ним, Вершинин даже давал уроки двоюродному брату по покорению возлюбленной и у них только-только начинало что-то складываться, как в жизнь Насти ворвался ураганом Горелов и разрушил к чертям то единственное, на что долго, годами, надеялся Георгий. К удивлению Петрищева Паша тоже стал общаться с Лехой, а затем они стали не разлей вода. Это парня всегда задевало особенно, но Гоша соображал, что где, собственно, он — несмелый, замкнутый и где Лёха — весёлый, открытый для общения. Разительные контрасты. «Спектры» по-научному. — Брат за брата, правда? — наверное, больше утвердила, чем спросила Настя, посмотрев исподлобья на Павла. — Правда. Он комкал этот листочек, исписанный вдоль и поперек, до неузнаваемости. Будто бы что-то дали эти выкручивания бумаги. И тихий шелест. Парень бездумно уставился на строки и сглотнул, возвращая и приковывая взгляд к одному месту. — Я поеду туда. Один. И это не обсуждается. — Громко заявил Паша и сжег письмо. — Хрен тебе, — в тон ему возразил Горелов, — вместе поедем спасать этого гребанного Сталкера, твою... Тьфу! — Ребят, а как же то, что говорят? Ну, ну про... — Рыжик, — притянув к себе, Лёха поцеловал её в лоб, — это место называется Чернобыль. Или Припять. И мы туда выезжаем. Завтра.