***
Говорить стало не о чем. Все напряженно сидели и ждали того самого момента, что посчитает нужным сообщить омраченный Сергей, восседавший спокойно и нерушимо во главе стола. Прошло две минуты, затем три, а мужчина все колебался, подбирая слова. Его супруга наблюдала исподлобья, то сжимая, то разжимая вилку в побелевшей руке. Всего в комнате насчитывалось семь человек. — Итак, — и вновь тишина — уважаемые гости, должен сказать, для чего мы с Ириной вас здесь собрали. — Мы хотели бы по... — Погоди, Ирина, дай возможность высказаться мне. Волнение угадывалось и передавалось каждому, кто внимательно слушал Антонова. За те жалкие крохи времени, что потратил ученый на объяснения, гостей охватили неимоверная горечь и живой интерес одновременно. Сергей поведал о том, что несколько месяцев назад, будучи слегка увлеченным не в той степени, он завершил работу над так называемым «прибором». Что это за штуковина такая загадочная и какие механизмы приводили ее в действие, Антонов и Сергеев умолчали. Поделились только самым наболевшим и важным. Признаться честно, они сами не до конца разгадали, как машина времени была устроена и действительно ли устройство перемещало сквозь завесу миров. Исследования проводили ежедневно, если даже не ежечасно, настолько, насколько позволяла им обстановка в обустроенной лаборатории. Андрей Сергеев негодовал, потому что обыски устраивали едва ли не каждый час, а работать в таком ритме ученый просто-напросто не умел. Залогом успеха мужчина всегда считал абсолютное умиротворение и покой, чего не видывал уже неделю. Переворачивали буквально всё до мелочей: стол, стулья, инструменты, вещи либо просматривали, либо изымали, либо выбрасывали — четвертого варианта дано не было. События доходили до того накала страстей, что целые отряды милиции оцепляли и опечатывали периметр, в котором находился гараж, о котором доныне знали единицы. — Но наша цель вам сказать, что прибор находится здесь, в этой квартире. — Подметил Сергеев и нервно отер выступивший пот на лбу платком. — Да, всё так. Ищут именно его, так как моя супруга посчитала нужным поделиться этой информацией со следствием. — Антонов укоризненно взглянул на взволнованную Ирину и продолжил. — На том у нас с ней возникли небольшие разногласия. — Что вы хотите? — вклинился Игорь, сидевший до того тише воды, ниже травы. — Мы хотим Вас попросить никому о нем не рассказывать, потому как мы с моим коллегой не сможем проводить с ним опыты далее. А это важно и необходимо. — Но прибор может быть опасен! — Возмутилась тучная женщина лет пятидесяти на вид. — Исключено: вреда он не принесет никакого, а вот за решетку мы с Сергеем угодить можем в два счета. В основном, прибор рассчитан или, по крайней мере, задумывался, как средство для измерения уровней радиации на станции, но не более. — Какой-то ужас. Антисоветская кампания, не иначе. — Передернул плечами мужчина в светлом пиджачке и умолк. — Не могли бы...не могли бы Вы оставить его у себя на хранение? — запинаясь, пробормотал Антонов, встав из-за стола. — Ненадолго. Пару дней. Люди, приглашенные на ужин по другому поводу, были крайне удивлены данной постановкой вопроса. Речь ни в коем случае не заходила о деньгах, хотя Антоновы предлагали и их, но соглашаться на такое — сплошной риск. Людьми они, конечно, слыли хорошими, отзывчивыми и порядочными — образцовая семья, которую постигло несчастье, однако соседи все молчали. Лишь через минуты две мужчина неуверенно кивнул, чем подтвердил свое согласие и потряс супругу до глубины души. Антонов облегченно вздохнул и без чувств рухнул на стул. И только Матвеев изредка поглядывал на тикающие часы, что висели на стене, и протирал очки, дабы чем-нибудь занять руки. Он ненавидел этот день с самого утра, так как на тридцатое марта намечалось грандиозное для него событие — свадьба с Аней, за которой парень очень скучал. Вообще его жизнь можно было охарактеризовать двумя словами: беспросветная тоска. Сперва он тосковал по возлюбленной, когда она училась в Киеве, затем, когда ушла в тот злополучный вечер, а после ее смерти Матвеев даже не зарекался — и без того всё было предельно ясно. Антоновы поддерживали его, как могли, разумеется, сами чувствуя непосильный душевный груз за плечами, но это нисколько не помогало. Вчера Игорь напился до беспамятства, уснув на могиле Антоновой и одной рукой держа в руках ее любимые цветы. Позавчера день для парня прошел, словно в тумане, так, что если бы его о чем-то спросили, Матвеев бы проигнорировал. — Игорь. — Перед его глазами возник расплывчатый силуэт Антонова. — Ты останешься у нас? — Нет-нет, я домой. — Он быстро похватал все свои вещи и мигом вылетел из квартиры Сергея и Ирины. Игорь ненавидел ссориться с Аней. Да и разногласия у них возникали настолько редко, что Матвеев мог бы их по пальцам пересчитать. Последний раз, насколько помнил сам парень, это произошло перед ее отъездом в Киев. Причины как таковой не было — конфликт образовался будто бы из ничего, и Аня, уходя домой, униженная и оскорбленная по вине Игоря, произнесла совершенно точно: «Я полюбила тебя за отзывчивость. А ты платишь теперь эгоизмом и любовью к своим бесчувственным наукам. Я тоже ученый, Игорь. Но я не забываю о ближних, а ты как был сухарем, так и остался. Очень жаль. Мне просто необходимо немного уюта с тобой во всем. Извини, но пока ты не можешь мне этого дать». Несмотря на это, Аня его любила. Игорь был уверен в этом, как ни в чем другом. Бывало приносила обеды, когда он допоздна засиживался в своем чуланчике с новой пачкой залежавшихся чертежей, вытаскивала его на прогулки, едва представлялась возможность. Рассказывала. Рассказывала много и без особого разбора — об учебе, о столице, о приятелях, об открытиях; да так увлеченно и живо, что Игорь просто любовался ею, сидя где-нибудь на качели в парке или стоя около подъезда, не решаясь пригласить девушку на ночь. Она всегда знала, что посоветовать, где сказать, а где не лишним было бы замолчать и заботливо укрывала его, угощала чаем с душистым вареньем, когда Игорь болел, и строго-настрого запрещала выходить на улицу. Эту ночь Матвеев хотел провести на кладбище. Рядом с ней. И попрощаться. Завтра он отбывал в Киев.***
Тридцатое марта, две тысячи четырнадцатый год. Припять. Поистине волшебное зрелище разворачивалось на другом конце Припяти, где временно обосновался Петрищев. Яркие, исполненные жара и света языки пламени, всё ближе подбирались к основанию рыжего леса. Что послужило причиной возникновения столь масштабного пожара, не ведал ни один человек в зоне отчуждения. Ни военные, что толпились у своей кибитки, ни Паша с ребятами, до этого видевшие сны, ни Гоша, сидевший у илистых берегов одноименной с городом реки. Пожар, казалось, разгорался до предела, сметая вкупе с порывами ветра все на своем пути. Черный, лишенный красок дым, валил густой стеной, застилая собой практически все огни атомной электростанции. Гоша съежился и, задевая ногой камни, отвернулся. Подобные случаи здесь были довольно часты: Зона богата на аномалии и катастрофы, поэтому и в этот раз удивляться особо не пришлось. Однако, как ни старался парень себя этим утешить, в груди нарастало тревожное предчувствие. Связывал Петрищев его с тем, что все хищники, бродившие по обыкновению на той стороне тридцати километровой территории, могли в любой момент ринуться сюда, спасаясь от шквальной огненной стихии. Ему уже не было так страшно, как ранее, хоть и прошло около суток. Нет, Георгий никогда не отличался прославленным героизмом, вспышками агрессии или чем-то в этом роде, но уяснил твердо одно — хочешь жить — умей юлить. Зона терпеть не могла трусов и слабаков. Чувствовала их едва ли не на генетическом уровне, как считал Петрищев, но вот что являлось любопытным: зона — не человек, зона — порождение зла и отмщения всем, кто когда-либо потревожил ее покой. Он следовал пока что этим негласным правилам: всегда послушно и размеренно бродил по лесу или городу, стараясь не встречаться со здешними обитателями; и стремился, насколько позволяла его натура, проявлять хладнокровие и ни капли страха. Выходило, по правде сказать, из рук вон плохо. Тем не менее, хозяйка помалкивала, Гоша довольствовался сомнительной роскошью под названием «свобода». Георгий примостился около высоченного камня, вглядываясь в зараженные воды реки. В отражении где-то позади все еще мелькали ярко-оранжевые всполохи огня, но парень их не замечал. Ночь оставалась беззвездной. Спать, на удивление, не тянуло, хотя до этого темноволосый не отдыхал уже добрых восемнадцать часов. Он мог себе это позволить: днем ранее Зона наградила его тремя сутками времени. Петрищев молчаливо уставился вдаль, обдумывая, как поступить дальше. Будучи человеком умным с детства, он ясно соображал, что рано или поздно Зоне надоест нянчиться с его никчемной персоной и она расправиться с ним на раз, а сейчас Гоша не представлял, что уготовано ему завтра. О родственниках предпочитал не думать: попытки найти сестру провалились с треском, Паша, как был уверен парень, уже и думать о нем забыл, чего уж стоило говорить об остальных. — Умру здесь. — Зачем же, Гоша, так категорично? Из тени деревьев, оплетенных густой крапивой, вышла девушка в прозрачном одеянии. Полотно, надетое на ее тонкую талию, едва прикрывало грудь, однако, если приглядеться, возможно было все рассмотреть до мелочей. К счастью, как отметил Петрищев, выдержки ему хватало, хоть отбавляй. Он же отшельник, никому не нужный, брошенный жизнью и злым роком изгой. Представление, устроенное самой Зоной, его забавляло. На долю секунды Гоша подумал даже о том, что будь бы она перед ним нагая, он бы никак не отреагировал. Парень медленно поднялся и, отряхнув свои кое-где рваные брюки, кинул мимолетный взгляд в сторону хозяйки. — Так-то лучше, — заключила девушка и нагло рассмеялась — злость, ненависть, скрытое презрение и, конечно же, страх — всё, как я люблю. — Зачем ты здесь? — какие бы усилия Петрищев не прилагал, выходило очень неестественно. — Хочется. Лицом к лицу Гоше с ней встречаться не доводилось. Ходили легенды, что облик Зона скрывала специально, дабы наводить еще больший ужас, нежели всегда, но точным ответом не владел никто. Было ли то безглазое чешуйчатое чудовище с позеленевшими от времени когтями, либо отвратительно липкое создание, испещренное порезами вдоль и поперек? Перед ним во всей красе предстала юная дива лет двадцати-двадцати трех на вид — белокурые пышные волосы, заплетенные в небрежную косу, широко распахнутые глаза, чувствительные розовые губы… Гоша наблюдал и таял, терялся в этих новых для него ощущениях, когда все краски и оттенки мира сконцентрировались лишь на ней одной. И все же парня не покидало чувство, будто ранее он ее где-то мельком видел — всё то же колечко на безымянном пальце, та же белоснежная сорочка и босые аккуратненькие ножки. — Почему? — сорвалось вдруг с его онемевших уст. — Почему ты приходишь в образе этой девчонки? — Как много вопросов, мой дорогой друг. Зона вновь решила поиграть. Любыми методами — всеми правдами и неправдами выискивая новые способы запугивания. Она обожала хитрить, изловчаться и скрывать своих демонов где-то под коркой своего воспаленного сознания, как бы парадоксально это не звучало. Разумеется, и в этот раз хозяйка не упустила возможности взять реванш хотя бы за то, что Гоша исключительно по ее милости жив и вполне себе здоров. — Тебе ответы знать не стоит. Рано, понимаешь ли! — Фраза была сказана несколько грубее, чем планировала девушка изначально. — А я…я их узнаю? — под пристальным взглядом зеленых глаз Гоша начинал робеть. — На мое усмотрение. Может, да, а может… Девушка соблазнительно вильнула бедрами, приближаясь к растерянному и более чем удивленному парню. Зона всегда навещала исключительно по делу — продлевала часы его существования и исчезала, рассеиваясь по воздуху, но то, что она задумала и уверенно, надо сказать, исполняла в сие мгновение, не входило ни в какие рамки приличия. Понятное дело, что кроме призрачной надежды заполучить Романову несколько лет назад, Гоша не имел опыта в отношениях с противоположным полом. Абсолютно. Парень изредка забывал, как дышать, пока Зона, наслаждаясь своей победой, изнывала от горького желания подчинить Петрищева себе, заполучить его золотые, по ее меркам, мозги и заставить окончательно стать рабом зоны отчуждения, подобно тысячам зверей, что скрывались в полесье. Таймер, введенный под кожу Георгия, начал обратный отсчет, а девушка, грациозно танцуя на пепелище, что осталось от пожара, медленно удалялась и мысленно уже ликовала.