Я принесу огонь

Я не умер, конечно. Подал документы в столичный университет, тот же самый, который закончил мой отец, а перед ним и его отец. Меня приняли, может быть отдавая дань семейной традиции. Ходил на вечеринки, спал с омегами. Не умер и не сошёл с ума. Просто научился жить без света. Многие люди живут именно так. Но они не знают об этом, а я знал, что бывает иначе, вот и вся разница. Неожиданно сдружился с Джейми, бывшим квотербэком францисканцев. Его контракт со Стэнфордом накрылся, и он поступил в мой же столичный университет, только на биологию: гены, хромосомы и прочие гомозиготы. Именно он начал таскать меня на вечеринки, знакомить с омегами, пинками поднимая с постели. Однажды, крепко выпив, я рассказал ему о Лексе. Рассказал все: про бриллиант в ноздре и шарфы до колен, про разноцветные контактные линзы, про то, как мы курили травку на крыше. И как я его изнасиловал, тоже рассказал. Не сказал только про его францисканцев, ни к чему ему знать об этом. Он долго молчал, а потом спросил: – Алекс Хейвард, говоришь? Я был в декабре на конференции, там выступал с докладом профессор Алвин Хейвард из Прайстона, омега, между прочим. Ты знаешь его папу в лицо? – Хейвард – распространённая фамилия, – успел я проблеять, пока он возился с телефоном. А через минуту уже смотрел на фото того самого породистого омеги, который когда-то в прошлой жизни открыл мне дверь в дом Лекса. Там пахло травой и листьями, теперь-то я знал, что это значило... – Едем? – Джейми отобрал у меня телефон и вскоре объявил: – Первый рейс завтра в семь тридцать. Я покупаю?.. В сравнении с нашим университетом Прайстон показался мне маленьким и провинциальным, но вскоре я понял его очарование, ауру эксклюзивности старой школы со своими традициями, с выложенными брусчаткой улочками, со старыми деревьями парка. Нужный кабинет нашли без труда, но самого профессора Хейварда пришлось подождать. Джейми как раз отлучился за кофе и бутербродами, когда знакомый омега поднялся по лестнице в сопровождении десятка студентов. Он узнал меня сразу. И по тому, как замерло его породистое лицо, как надменно выпрямились плечи, я понял: ему все известно. – Профессор, здравствуйте, – промямлил я. – Мне необходимо с вами поговорить. Всего несколько минут вашего времени... В кабинете мне присесть не предложили. Остался стоять и профессор. Ничего не спрашивал, лишь смотрел на меня с тем же отсутствием эмоций в серо-зелёных глазах, таких знакомых. – Профессор, мне необходимо встретиться с Алексом. Пожалуйста, помогите мне это устроить... – Не вижу ни малейшей причины для такого поступка, – он окатил меня целым водопадом ледяного презрения. – Прошу вас, мне нужно многое сказать Лексу, у меня не было шанса... – Оставьте номер вашего телефона, – перебил меня папа Лекса. – Если он сочтёт нужным, он вам позвонит. В противном случае, прошу вас не навязываться. Меньше минуты занял разговор, для которого мы летели через полстраны. Я записал свой номер на листке отрывного календаря. Листок остался лежать на полированной поверхности профессорского стола. После этого началось ожидание. Наступили весенние каникулы, все разъехались кто куда. Я никуда не поехал. Неделю пролежал на кровати, не выпуская телефон из рук. Лекс не звонил. Он не звонил, когда начались занятия, когда на каждом уроке телефон лежал передо мной на столе, когда я перестал ходить на вечеринки, ведь в шуме громких попоек так легко пропустить звонок... Как-то ночью телефон зазвонил. Я вскочил, ответил, руки тряслись... Мне предлагали установить солнечные батареи... В ярости я грохнул телефон о стену, полетели осколки, острые, глупые осколки глупой жизни. И стало как-будто легче. Можно было уже не ждать. Так получилось, что прихода весны я не заметил. Ведь в мире без света так легко потерять счёт дням и ночам, зимам и веснам. Так случилось, что я брёл по коридору, глядя себе под ноги, ведь в темноте так легко оступиться. И вдруг услышал нелепое, немыслимое: – Хей, Брайс? Это ты, бро? Он сидел на подоконнике, болтая длинной ногой в армейском ботинке. Тот же мелированный чуб, тот же бриллиант в ноздре. И майка Ван Хелен, обтянутая вокруг смешного круглого живота. Он осторожно сполз с подоконника, подошёл ко мне со знакомой ироничной ухмылкой, а глаза глядели снизу вверх, доверчиво и ранимо, по-детски светлые и чистые. – Ну что, поцелуешь папу своего будущего ребёнка, или так постоим, помолчим? – спросил он, и голос подвёл его, дрогнув от волнения. Осторожно, как самую большую драгоценность, я обнял его и прижал к груди. И тотчас же мир обрушился на меня водопадом звуков и запахов, и света, целым океаном ослепительного весеннего солнца, такого яркого, что пришлось крепко-накрепко закрыть глаза и спрятать лицо в светлых прядях с запахом весенней листвы. Тёплый шёпот щекотно коснулся шеи: – Брайс, ну не реви... Дурное ты существо. Все будет путём, вот увидишь. Я лишь крепче прижал его к себе. Не объяснять же, что слезы – это от света?..