Время выйти на солнце

      Ключ с едким скрежетом вгрызается в замочную скважину. Елисей вздрагивает, поднимает голову со сложенных на кухонном столе рук и заспанным взглядом смотрит на медленно открывающуюся дверь, принюхиваясь. Сквозняк несёт в квартиру запахи подъездной сырости, дешёвого дезодоранта, пота...       И алкоголя. Нужно срочно уходить.       — Тебя со старшими не учили здороваться? — рявкает вошедший мужчина, сверля Елисея мутным злобным взглядом.       — Здрасти. — Ел скалится и пытается выскользнуть из узкого коридора, но мужчина преграждает ему путь.       — Куда пошёл? — лязгает он зубами у самого уха.       Елисей отшатывается, задевает перекошенную полку с обувью и едва не валится с ног. Их с мужчиной разделяют два шага. До выхода — ещё три. Можно броситься и преодолеть в два прыжка. Но Ел устал и может только красться, прижавшись к стене. Бледная тень его матери бесшумно мелькает сбоку и скрывается за дверью ванной. Мужчина не обращает на неё внимания, Елисей — почти физически чувствует её страх и бессилие. Тяжёлая лапа пытается ухватить его, крадущегося к выходу, за загривок, но он успевает увернуться, и она лишь задевает его тупыми когтями. Мужчину заносит, он врезается плечом в стену и злобно рычит:       — Грёбаный выродок…       Елисей пропускает привычное обращение мимо ушей и рывком распахивает дверь. В глазах двоится, и он останавливается, пытаясь поймать веером разложившиеся перила, без которых и шагу страшно ступить, но не везёт — рука проходит сквозь обманчивый шлейф, судорожно сжимающиеся пальцы хватают пустоту. За спиной гремят тяжёлые шаги, воздух наполняется смрадным дыханием, и Ела резко дёргает назад — ненавистная, причинившая столько боли рука вцепилась в куртку. Нога соскальзывает со ступени, и он падает, царапая поясницу о холодную грязную лестницу, но это не больно — больно будет потом, — только страшно и до слёз обидно, потому что сам виноват: потерял бдительность, уснул, когда нужно было быть настороже…       Закрыв лицо руками, Елисей сжимается в комок. Ждёт, что сейчас ему как всегда вцепятся в волосы и затащат в квартиру, но ничего не происходит. Это похоже на сон, это слишком хорошо, чтобы быть правдой, и он медленно отнимает руки от лица, открывает глаза, боясь, что сейчас снова окажется на кухне, запертый в тесном пространстве без единой возможности сбежать, или в коридоре, где его раз за разом будет хватать огромная грубая от мозолей ладонь, и это будет повторяться снова и снова, но видит пошарпанные ступени. Исписанные мутно-зелёные стены подъезда, выбеленные поверху. Нависшего над ним мужчину, вцепившегося в перила и согнувшегося пополам, так, что голова почти касается пола — по его телу проходит судорога, из горла вырывается мерзкий булькающий звук, и в следующую секунду струя рвоты с плеском ударяется об пол.       Елисей моментально приходит в себя. Он вскакивает на ноги и опрометью кидается вниз. К счастью, мужчина не в том состоянии, чтобы преследовать его.       Останавливается Елисей, только когда тяжёлая подъездная дверь с лязгом захлопывается за его спиной. Он садится у стены, поджимает ноги, пытаясь уместить их под узким козырьком, и закрывает глаза. Дождь шумит, заглушая гремящий в ушах пульс. Капли разбиваются об асфальт, разлетаются мелкими брызгами. У Ела от них мокнут кеды, но он не обращает на это внимания. Он голоден, ему некуда пойти и очень хочется спать.       Поздний вечер на окраине города тёмен, тих и холоден. Елисей пытается дышать глубоко и медленно. Стылый влажный воздух раздражает его воспалённое горло; сердце с боем отвоевывает себе нормальный ритм. Возвращается способность мыслить, а с ней — понимание того, что нужно идти дальше, и парень нехотя открывает глаза.       Крупная капля срывается с подъездного козырька и разбивается со звонким всплеском. Ел переводит взгляд на скопившуюся у нижней ступеньки лужу и несколько секунд бездумно пялится на отражение фонаря в её гладкой поверхности. Он знает, что дождь лишь затаился, готовый в любой момент напасть с новыми силами, но понимает, что у него нет выбора — здесь, у подъезда, он неизбежно привлечёт ненужное внимание.       Поправив рюкзак, Ел пытается встать, но теряет равновесие и валится назад. Рукой упирается в старый покрытый трещинами асфальт, пытаясь смягчить падение, и всё равно больно бьётся затылком о стену. В глазах темнеет; в ушах начинает звенеть. Наваливается изматывающая, словно годами не проходящая усталость, пригвождает к холодному мокрому крыльцу, и Елу хочется сдаться, просто лечь прямо здесь и уснуть, но он не позволяет себе такой роскоши — одной рукой цепляется за стену, оставляя на ней отпечаток грязной ладони, а второй хватается за ручку на двери подъезда и всё же ставит себя на ноги.       Фонарь на углу мигает и гаснет. «Здравствуй», — говорит Елисей, принимает приглашение и идёт в его сторону. Он уже и не помнит, как давно придумал эту игру — будто бы нужно здороваться с мигающими фонарями, а они за это будут присматривать за ним своими стеклянными глазами-лампами. Придумал и поверил в неё. Глупая детская выдумка, но в его положении, кажется, больше и верить-то не во что…       Ветер носится вокруг Елисея, пытаясь сбить его с ног, а когда не получается, разочарованно вздыхает, завывает в тесных глухих дворах, путается в узких улицах, но неизменно возвращается с новыми силами. «Что я тебе сделал? Отстань, отвяжись, улетай по своим делам…» — отстранённо думает Ел, на ходу засовывает до немоты озябшие руки в карманы и недовольно шипит на левую, отзывающуюся острой болью. Но Елисей даже не морщится, только осторожно задирает рукав куртки и поворачивается к свету, чтобы рассмотреть ожог — воспалённый по краю, всё ещё жгущий, словно сигарета до сих пор шипит, уткнувшись своим трухлявым жалом ему в запястье. Из круглой ранки сочится прозрачная жидкость вперемешку с кровью. Салфетка, которой Ел, радуясь своей находчивости, обмотал руку сегодня в столовой, сбилась куда-то к локтю. На рубашке осталось пятно уже засохшей бурой крови, и это расстраивает Елисея сильнее, чем сам ожог. Белых рубашек, в которых он ходит в школу, у него всего две.       Испачканную салфетку Ел всё же возвращает на место, молясь, чтобы кровь отстиралась, и натягивает рукав на озябшие пальцы. Правую руку он засовывает в карман, левую приходится держать неподвижно — грубая измятая бумага трётся о рану, не давая боли утихнуть.       Очередной фонарь мигает на перекрёстке, и Ел послушно плетётся к нему, но когда доходит, начинает подозревать, что чем-то прогневал своего смотрителя. Ветер здесь ещё злее. Он набрасывается сразу со всех сторон, треплет длинные волосы, швыряет грязные сальные пряди в лицо; Елисей, даже не пытаясь убрать их, вслепую бредёт дальше — всё равно не знает, куда идёт. Прошлую ночь он провёл возле школы, считая минуты до момента, когда она откроется и можно будет согреться и хотя бы немного поспать, но завтра школа не работает…       — Эй, красавица! Куда это ты так спешишь одна?       Елисей поднимает голову и сразу же делает шаг в сторону. Мужчина, преградивший ему путь, словно выросший из-под земли, следует за ним, как какое-то неправильное отражение в зеркале.       — Может, познакомимся, а, рыженькая? Давай я тебя до дома провожу, — говорит он и хватает Ела за руку. Запястье вспыхивает болью, и Елисей инстинктивно вырывает его из захвата, отталкивая мужчину. Тот нетрезво покачивается, наступает в глубокую лужу и едва не валится в кусты.       — Да ты охренела!..       В следующую секунду мужчина уже прижимает Елисея к стене. От него отвратительно несёт перегаром, а Ела будто парализовало — нет сил даже отвернуться. Он пытается набрать в грудь воздуха, чтобы закричать, но его начинает мутить. Тело охватывает жар, рубашка липнет к спине. Тошнота встаёт комом в горле, Ел с трудом делает вдох и уже собирается позвать на помощь, но чувствует шершавое прикосновение чужой ладони к животу, и прижатый к стене парень вместе со всем окружающим его миром становятся чем-то далёким и незначительным, не имеющим к нему никакого отношения…