Я тебя вижу

Многие частенько и охотно расписывали Лондон во всей его своеобразной и неповторимой, как все, к сотворению чего приложило руку не одно поколение людей, красе. Овеянный ореолом романтики, просочившейся чуть не в каждый закоулок, в котором строилась история и жизнь этого города, он всегда привлекал хвалебные и восторженные словоизлияния поэтов и прозаиков. Наиболее живописные места этого великана запечатлялись на холстах художников, а позже и на пленках фотографов, на экранах первых фильмов. Может быть, все его очарование заключалось в том, что Лондон был таким невероятно... Огромным. Очень, очень большим, и продолжающим расти, плодится и плодить населявших его щели людишек, точно древнее, ненасытное во всех смыслах чудище. Действительно сложно, имея такие впечатляющие габариты, не заполнить их чем-то стоящим, западающим в душу. В Лондоне было столько районов, что даже для самих горожан выучить их все, с подноготной, расположением относительно друг друга, кратчайшими, либо объездными путями доступа, было делом нешуточным. Много кто так же распинался и об Ист-Энде с его зашкаливающей криминальной жилкой и вечной, беспросветной бедностью. Тёмную славу этому району придавали многочисленные очерки писателей, приходящих в восторг от мрачной ауры крошечных закутков и проулков, и они считали едва ли не долгом своим в красках расписать все это. Конечно, немалую лепту в сотворение ажиотажа вокруг этого места вложил и старина Джекки-Потрошитель со своей животрепещущей цепочкой жертв, избегший поимки и наказания прямо-таки по волшебству. Таким Ист-Энд видели наружные обыватели. Те же, кто жил по ту сторону Темзы, придерживались иного мнения. Им и не вдомёк было, в каких ужасных условиях они, оказывается, вынуждены существовать. Когда целым днём трудишься на заводе, или в доках, приходишь домой из фабрики и окунаешься в обыденную домашнюю суетню семейных обедов и полу ворчливых причитаний жены о потерявших всякую совесть торговцах и непомерно подскочивших цен, как-то не остаётся времени и сил на философские рассуждения о собственной угнетенности и жалком существовании. Кажется, подобные думы могут посетить только того, кто не утруждает себя иными занятиями, кроме этих самых дум, чья тяжесть день ото дня растёт и с неистовой силой склоняет голову к диванной подушке. Однако были и исключения. Том Реддл почти никогда не располагал излишками свободного времени, чтобы как следует напичкать себя глубокомысленными размышлениями по самые брови. Он был весьма занятой личностью, и его рукам, ногам, глазам и языку приходилось усердно работать день ото дня. Но не в традиционном понятии большинства коренных обитателей Ист-Энда. Все-таки Том терпеть не мог нужду, а с ней и честный, монотонный труд, сгибающий спины, удлиняющий руки и, вопреки всем разглагольствованиям Чарльза Дарвина об обратном, делающий человека походящим на обезьяну. Например, сейчас Томас был занят очень важным и ответственным делом, от успеха его действий зависело будущее благосостояние как минимум двоих человек, помимо его самого. Рынок на Розмари-лейн, где и торчал мальчик, всегда был весьма оживлённым местом, что и неудивительно. Крикливые и яркие рыжеволосые ирландцы создавали свою атмосферу деятельной суетни, общий тон поддерживали кокни, в здоровом состоянии глоток которых никогда не приходилось сомневаться. В общем, этим ясным августовским утром все было как всегда, за исключением пары деталей. Ист-эндцы в большинстве своём предпочитали держаться особняком, что было несколько странно и затруднительно, учитывая визитную карточку района, служащего пристанищем для многочисленных мигрантов. Новеньким подчас приходилось испытывать на собственной шкуре всю парадоксальность нравов здешних обитателей, и выстоять против холодных порывов негостеприимности могли либо храбрые, либо наглые. А лучше, если оба качества будут замешаны ещё и на проворной хитрости, как у того предприимчивого итальянца-напёрсточника с козлиной бородкой, привлекшего всеобщее внимание своим появлением на рынке, где, казалось, каждая пядь земли была строго поделена. Тем не менее, он оставался на облюбованном месте со своим нехитрым скарбом и в окружении зрителей и участников игры вот уже часа два, и до сих пор никаких эксцессов не наблюдалось. Погода в кои-то веки была хороша, да и ладный мальчишка с растрёпанными черными вихрами и бойкими зелеными глазами, исправно выполнявший роль зазывалы, умел внушить симпатию и толику доверия со стороны местных, угадывавших в нем своего собрата. Реддл тоже наблюдал за ходом игры, хоть и с некоторого расстояния. Потраченное время позволило ему выявить двух "быков" итальяшки, в чьих угрожающе-спроваживающих услугах пока что не было нужды, но которые, тем не менее, курсировали неподалеку и позволили мальчишке запомнить себя в лицо. А так же ещё троих подельников, попеременно выигрывающих и проигрывающих ставку основной массе. Семеро участников, считая мальчишку-талисман, для четырёх напёрстков и одной горошины (ибо ну какой же дурак станет ведущим в азартной игре и не будет при этом жульничать с правилами) - по мнению Тома, слишком многочисленная команда, требующая слишком весомый процент с конечного заработка. Видимо, кто-то из троих игроков был жерт... то есть клиентом, эдаким "умником", считавшим, что вступил в сговор с наперсточником с целью обирать ближних своих, а на самом деле так же входил в число этих ближних. Как правило, "умник" догадывался об этом слишком поздно для своей клички, когда карманы его оказывались пусты, а ведущий популярным языком объяснял ему, что сделка фиктивна. Тут же и парочка амбалов из общей массы аккуратненько брала клиента под локотки и вежливо просила удалиться по-хорошему, без шума и пыли. Возможно, легковерными жертвами были двое из троих, первый же наделялся ассистентским званием в квадрате, что, в конечном итоге, не мешало надуть его в два раза больше остальных, только и всего. А может, Том просто слишком загонялся, и в расчетах итальянца не было степеней - трое из семи обманывались по той же схеме, что и остальные. Не исключался шанс и того, что вихрастому зазывале тоже придётся проваливать обездоленным, несмотря на все то положительное влияние, которое он оказывал на публику. Но уж кому точно заплатят, так это "быкам". Ещё бы кто-то решил прокатить таких типов, ведь обычно самосохранение всегда занимало доминантную позицию над всеми прочими чувствами мошеннической души. Том развлекал себя подобными предположениями, поджидая удобного случая для того, чтобы внести и свою лепту во всеобщую картину жизнедеятельности, пока в конце концов такой случай не представился, вознаградив его за усилия. Один из "умников" начал подозревать неладное, видно, ощутив прохладу, потому как его кошелёк значительно уменьшился в объемах и теперь покрывал куда меньшую часть тела. Только некоторая причастность ко всему этому дельцу помешала ему начать во все горло вопить: "Мошенники!", хотя его душа так и рвалась наружу в этом молчаливом возгласе. Вся атмосфера неуловимо сменилась на заинтересованно-напряжённую, когда сквозь зрительские массы протолкались усмирители и что-то зашептали нервному мужчине. Итальянец делал вид, будто ничего не происходит, продолжая крутить напёрстки. Том решил, что больше ждать не имеет смысла - волнение являлось первым признаком спада клиентуры, из которой высосано уже все, что можно. Он впился в долговязую фигуру итальянца напряженным взглядом, стараясь сосредоточиться и выбросить из головы отвлекающие мысли о солнцепеке, неуемной шумности проклятущих ирландцев-горлодёров, и дурацкой, претенциозно-длинной бороденке наперсточника. Спина мальчика окаменела, на лбу проступила испарина, вспотели и сжавшиеся в кулаки ладони, Том пристально следил за мелькающими в воздухе руками, переставлявшими напёрстки с умопомрачительной скоростью. Он проделывал такие фокусы совместно с Нико много раз до этого, получится и сейчас. Должно получится! Ник сказал, надо захотеть, чтобы это произошло. Томас хотел. Очень хотел. В игру вступил четвёртый напёрсток, ловко проскользнувший между узловатыми пальцами ведущего, и в мгновение ока вытеснил с поля собрата, имевшего под своим серебряным куполом заветную горошину. Та затерялась в подходящих для подобных целей широких рукавах, а потом, повинуясь истовому желанию мистера Т. Реддла, оказалась в жилетном кармане последнего. Том засвистел что-то похожее на триумфальный марш, заменив им безмолвный вопль торжества, когда почувствовал небольшую выпуклость под правой ладонью. У него получилось. Никто не заметил быстрого пронзительного взгляда, которым его одарил зеленоглазый ассистент наперсточника. Если кто-то и заметил довольную ухмылку, расползшуюся на лице мальчика, то не придал ей большого значения. И уж точно никто не мог проследить связь между этой ухмылкой, свистом Реддла, вырывающимся из двух пар мускулистых рук и вопившим при этом давно вынашиваемое им обвинение человеком, резко побледневшим итальянцем, и заволновавшейся толпой зевак. О том, что произойдёт в ближайшие три минуты, знали лишь двое: Томас Реддл и зазыватель жертв афериста. -.- - А ты был крут, Никки! Ничего не скажешь, тот момент, когда ты дёрнул итальянистого хрена за его бороденку и приложил его носом об доску навсегда запечатлится в моей памяти! - Ты и сам был хорош. Расскажи-ка мне, какая рожа сделалась у того детины, когда я бросил кошель тебе... - Он заорал, обернулся... - И ты ему по яйцам, уфффф! - У меня аж нога заболела в тот момент... - Подумай, как у него кое-что другое заболело! Двое мальчишек, пробиравшихся по хитросплетениям узких улочек известными лишь им путями, разразились хохотом, смакуя ещё свежие и столь дорогие их сердцам воспоминания. Каждый шаг Ника отдавался приглушённым позвякиванием, с которым монеты в его карманах пересыпались и падали друг на дружку. Столпотворение, шум и ажиотаж рынка давно отступили, скрылись за обшарпанными домами, и теперь друзья могли без помех смеяться, хвастаться своими недавними подвигами, совершенно не опасаясь возмездия. Обмениваясь шутливыми репликами, мальчишки дошли до перекрёстка Сидни и Кларк стрит, и Том с наслаждением ощутил тяжеловатый, мускусный запах благовоний из лавки на углу. Ему нравился этот аромат, всегда успокаивающий растревоженные нервы. Иногда он даже считал, что в нотках запаха есть что-то ласковое, родное, и от того неуловимо-прекрасное. Но каждый раз, стоило только подобным мыслям зашевелится, Том встряхивал головой, одним резким жестом отбрасывал черные кудри, упавшие на глаза, а с ними вытряхивал и подобную сентиментальную чушь. Пройдя упомянутый магазинчик, мальчики завернули в уютный двор многоэтажек, ловко и привычно перелезли через невысокий забор, отделяющий сами подъезды от прохожей части, потом обошли фронтальную часть здания. Целью была пожарная лестница, ведущая на крышу дома. Первая перекладина по-прежнему оставалась задрана слишком высоко для черноволосых чертей, которым едва перевалило за десяток лет. Ник присел на корточки, сцепил ладони в замок, и, дождавшись, пока Том примет нужное положение, с пыхтением поднялся. Реддл оттолкнулся от опоры, его руки крепко ухватилась за железную перекладину. Уцепившись как можно лучше, он протянул руку товарищу, и через несколько минут оба оказались наверху. С крыши обычного четырехэтажного дома открывался не самый живописный вид на свете, но все же интересней, чем с высоты собственных "метра с кепкой". И здесь было не так жарко - приятный лёгкий ветерок, затерявшийся среди камней и пыли там, внизу, теперь обдувал разгоряченные лица мальчишек, трепал их одежду и застревал в волосах. - Ну, давай посмотрим, что тут у нас, - предложил Ник, уселся по-турецки и вытащил туго набитый мешочек. Том молча присоединился к подсчетам, отсортировывая монеты по достоинству, складывая аккуратными, радующими глаз столбиками. - Итак, - голосом распорядителя аукциона объявил Ник, довольно улыбаясь, - благодаря неустанным тренировкам, практически честному труду, с риском для здоровья, а то и жизни, ценой пота, и некоторого количества крови из носа итальяшки, мы имеем... - тут он прибег к театральной паузе, предоставляя закатившему глаза Тому заполнить её: - Сорок два пенса, двадцатку шиллингов, десять флоринов, особое внимание - четыре кроны, - потакая шутовским искоркам в зелёных глазах приятеля, Том поднял указательный палец, символизировавший важность сказанных слов, - и совершенно особое внимание - соверен. - Соверен! Дай-ка, - Ник попробовал монету на зуб, опасаясь подделок и бесчестных обманов со стороны серебра. - Настоящий, ты посмотри! Уникальный, а? Ворованный в кубе, если не больше. - Больше. - В общем, этот прощелыга стряс со своих олухов добрых четыре фунта. - Четыре фунта тридцать пенсов, - поправил педантичный Реддл. - Ай, - его друг беспечно махнул рукой. - Два с полтиной шиллинга, мелочь всю картину портит. Давай пожертвуем в церковь в это воскресенье, м? - Посмотрите-ка на этого хлыща! С каких это пор мы стали разбрасываться деньгами? - возмутился Том. - Или это что, попытка откупиться от кары небесной за воровство? - Я хотя бы пытаюсь. - Ох уж мне эта Римская Католическая! Всюду эта ненасытная сучка тянет свои загребущие лапы! Даже с нашего скромного, практически честного заработка урывает свою десятину! - Не мели чушь, какую десятину?! Это скорее четвертина десятины, и потом, деньги пойдут на благотворительность бедным. - Мы и есть бедные, кретин! - воскликнул Реддл. - Мы чёртовы бедные и обездоленные сиротки, и я не понимаю, что с тобой не так! - тут настроение мальчика переменилось, и он проговорит следующую фразу с презрительной насмешкой: - Если ты надеешься отмазаться от Великого Суда, то трети десятины от четырёх фунтов явно не хватит для покупки индульгенции. - Что это такое? Секунду назад ты обвинял католиков в жадности, а теперь намекаешь на то, что это я - скряга?! Том фыркнул, не удостоив его ответом. - Раз так, то я пожертвую все. - И с какой такой радости ты решил, что я тебе позволю? - на подобное заявление нельзя было ответить молчанием. - С той самой, что у меня сегодня день рождения! - веско объявил Ник. - Брось, Никки! Твой день рождения двадцать пятого декабря, - возразил Реддл. - Вот уж нет! Довольно и того, что эта старая дура сделала меня наследником Санты! Я ненавижу, когда меня принимают за наследника людей, чьё имя начинается с буквы "С"! - Разве вы чем-то недовольны, мистер Клаус? - хихикнул Том, уворачиваясь от подзатыльника. - Сегодня тридцать первое июля, мой день рождения, так что заткнись и отдавай деньги. - По-моему, в прошлом году подобный разговор имел место быть семнадцатого ноября, если мне не изменяет память, - Том задумчиво потёр подбородок. - Откуда такая точность в дате? Ах да, как я мог забыть сей знаменательный день, в который мистер Т. Реддл приобрёл связи в богемном обществе, заручившись расположением, ни больше ни меньше, самой мисс Эванс*! - Ой, отвали, Никлаус! Вообще-то, это была твоя идея. - Н-да, я просто хотел джина, Томми, - Ник прицокнул языком, а потом подмигнул с самым нахальным выражением, какое только мог придать своему лицу: - А вот пристать к театральной звезде, так кстати расположившейся в том баре, строить ей свои лучшие "щенячьи глазки", да пудрить ей мозги россказнями о матери да сёстрах было исключительно твоей инициативой. - Посмей возразить, что в итоге это не помогло мне раскрутить бармена на выпивку, - мальчишка вызывающе вздернул бровь. - И в мыслях не было, - его напарник примирительно поднял руки. - Но и тебе не в чем меня упрекнуть - в конце концов я никогда не пользуюсь деньрожденным предлогом больше, чем раз в год. - И то правда, - Том со вздохом передал общий трофей зеленоглазому вымогателю. Хоть ничто на свете и не вырвет из его уст этого признания, но Том ценил Николло Клауса куда выше четырёх фунтов. * Эванс, Эдит - британская актриса, трёхкратная номинантка на премию «Оскар», а также обладательница премий «BAFTA» и «Золотой глобус».