Во славу Самаэля, конечно

Она шла, дрожа, по сырой земле; под ногами плавился ранний лёд. Всё ещё не звал Он её к Себе, а лишь гнал велениями вперёд. Офицерский драный мундир висит на худой фигурке сплошным тряпьём. Потускневший взгляд лишь едва горит тихим, робким, слабым… Живым огнём. Ветер треплет белых волос волну, их не скроет нужный бы здесь платок. По запавшим бледным щекам бегут капли слёз, где раньше горел цветок. Это плачет небо, бушует дождь; ей же нет причин горевать-рыдать. — Отче мой, прошу Тебя, отзовись! Отчего же мне Тебя не видать? Ну и что, что буря сшибает с ног, а из уст летит прямо к небу пар. — Отче мой, Ты знаешь, я одинок. А ещё Ты знаешь, я слаб и стар. Отче, знаешь ли, умерла жена у меня недавно. Спаси её. Пощади несчастную, Боже мой, пусть умолкнет злобное вороньё. Пусть разрушит мрак Твой пресветлый луч! Ах, услышь же, Отче, мою мольбу. Ведь она мертва, ну, а я? Я жив! Потому прости же Свою рабу. Я пройду безропотно тяжкий путь, крест любого веса к Тебе снесу, не проникну в грешно-мирскую суть, буду славить вечно Твою красу. Будет жизнь и смысл мой лишь в Тебе… Искуплю сполна мой презренный грех, — бормотала женщина в пустоту, разрезая голосом ветра смех. Буря разрезала на ней мундир, будто жаждя в лёд её заковать. Она шла, ползла, сколько было сил, чтобы научиться скорей летать. Уж ползёт несчастная третий век… Ты взгляни на это, о мой Милорд. Я — её потомок, и я спою вслед за нею чудный её аккорд. Доберусь на корточках до Небес, завернувшись в розово-белый плащ. Я Ему скажу о тебе, мой Лорд. Как ты добр, прекрасен, животворящ. Я возьму все дни, всё добро, весь свет, и всё это с лёгкостью отрубя, отнесу в ладонях всю жизнь мою и скажу, что всё это — за тебя. За тебя усилия каждый день, аскетизм, всё чистое, что во мне. За тебя эмоции, разум, смех. Наслажденье жизнью и боль в огне. Для тебя открыты с утра глаза. Для тебя пришёл за окном апрель. Потому что Сандра уже мертва, и живёт один только Самаэль.