Во славу Самаэля, конечно

Ты знаешь, я способна жить и без тебя, смешливый ректор, Стабильным бытом дорожить, избрать спокойной жизни вектор. Смеяться нежно, как дитя, легко решая теорему. Всё — позитивно, всё — шутя. Не клеить из фигни проблему. Не потеряв родной черты, не став ни разу ординарной, Забуду, что давал мне ты. Всю радость жизни ретроградной. И Достоевский, и Гюго пусть будут мумией, как Троя. Фёдор Михалыч, ваш сюжет, увы, не может дать покоя. Трагичный поворот хорош, чтобы разбавить серость будней, Но делать из него оплот… Ты знаешь что-то безрассудней? И вот я вижу жрицу над бездной, что скорбно рыдает дни напролёт. Она прекрасна красой небесной; она тверда, как извечный лёд. Она стояла так неприступно, своей уверенностью пленя. Её покинули так преступно, но больше это не буду я. Поскольку подвигу место в книгах, он лишь в теории так красив. А в жизни — сопли на острых пиках и давит горло камней массив. А в жизни — гной и слюна по пояс, а в жизни прет из кишок говно. С утра пораньше в помоях роясь, я, словно в шутку, отрою дно. Я — бомж и жрица в одном наряде. Краюха хлеба и чёрный маг Шагают в ногу в одном отряде. Достойны оба моих присяг. Я дать хочу им обоим лавры, но быт серьёзен и маг ревнив. Ашан и демон, как динозавры, рычат мне в спину свой негатив. Но к чёрту, к чёрту! Ашану — слава! А дома тихо и есть засов. А дома стены, родных орава, и это круто в конце концов. Защита, почва, фундамент, стержень, рука, протянутая к руке. Чайпитье с папой и вечер с мамой, в пруду лягýшечье «бре-ке-ке». Покос газона и сбор картошки, улыбка… Ветер трясет листву. И запах свежей с утра окрошки, всё это свойственно естеству. Всё это близко и всё родное, а ты, мой демон, а ты… Десерт? Как вишня в торте, как сладкий персик, — приятно-лишний в меню объект. Ты манишь в дали и кличешь в горы. В мозгу трезвонит твоё «ха-ха». Сулишь мне волю, сулишь фуроры, но вдруг все клятвы твои — труха? А вдруг ты бросишь у края бездны? А вдруг забудешь прийти совсем? И речи слáдки, но бесполезны. Я вижу сущность твоих систем. Я вижу, вижу, но всё напрасно; я вижу, вижу, но всё же — стой! Я выбор сделать боюсь ужасно и вот болтаю, чтоб длился бой. Чтоб ты стоял и надменно слушал и чтобы так же стоял Ашан. Чтоб ты мне мóзги и душу кушал, любимый, дерзкий и злой гурман. Ах, для чего же мне две твердыни? Я потерялась средь этих правд! Которой из них мне быть рабыней? С которой выпить на брудершафт? Ах, где ты, где ты, твердыня-жрица?! Убей бомжатник, моя весна! Взмахни крылом белоснежным, птица, пусть бомж исчезнет в объятьях сна! Ах, дева чистая, столб надежды, будь мне бронёй и щитом, мечом. Чтоб мне облечься в твои одежды и тоже стать для него плечом. Побей Ашан и конформность, слабость. Прости, папуля; прости, маман. Я — бомж и гадость, лишь бомж и гадость, но эта суть для меня — тиран. Я не хочу быть бомжом, о жрица! Я не хочу так любить уют! Уют мне станет шальной убийцей из тех, что насмерть не сразу бьют. Но как мне быть, ведь мой дом мне дóрог. Но как мне быть, мне ведь дóрог он. И надо выбрать без оговорок — таков извечный и злой закон. Ах, Боже, Боже, сведи их вместе! Спаяй, как можешь, а нет? Ну что ж… Возьми мой дух: и бомжа, и жрицу, вонзи обоим под рёбра нож.