Consequitur quodcunque petit*
Утро встречало громким шорохом, топотом и громыханием дверей шкафов, стремительно перебираемых источником всего этого шума. Сейчас приблизительно восемь часов тридцать минут — полтора часа до отбытия поезда. Улица радовала довольно редкими в этих краях теплом и светом, а радостные птицы во всю тянули свои песни о весне. Картина маслом. И единственное, что сейчас не давало окружающей живности насладиться утренним покоем — это отсутствие совести у Абигэйл. — Куда тебя несёт в такую рань-то, — зевая, вышла из своей комнаты женщина лет сорока пяти, — Жду не дождусь, когда же ты переедешь. Девушка замерла, оглядывая мать. — Ты дождалась, считай, наконец, — Абигэйл усмехнулась, скидывая рукой с лица прядь густых волос и возвращаясь к сборам, — Или ты забыла? Женщина в проходе замерла на минуту, борясь с желанием сомкнуть глаза и заставляя себя хоть немного подумать. Единственное, что она припоминает, так это, что сегодня вернулась с работы в пять часов утра и явно не хотела просыпаться. У соседей за окном мелодично напевала какая-то дурацкая, старая группа, которая, вероятнее всего, уже давно распалась и больше не существует, а сосед — просто меломан. Тем не менее, такое музыкальное сопровождение совсем не помешало бы ей хорошо вздремнуть, хуже того — она даже не прочь была бы засыпать под музыку. Она вообще под что угодно готова засыпать, лишь бы не слышать дурацких разговор и шума, исходящего от неугомонной дочери. — Я уезжаю! — не вытерпев, протянула девушка и потрепала засыпающую мать за плечо, — Ты что же, правда забыла? Завтра я иду устраиваться на работу в Aperture, — казалось, что улыбающаяся до ушей Абигэйл вот-вот лопнет от счастья, — Ну и, конечно же, я не забыла, что обещала тебе убраться здесь, — быстро бросила она и рванула продолжать свои сборы. Кучи железяк на столах, разбросанные старые и не очень чертежи, крепления, болты и шурупы стремительно отправлялись по шкафам и сумкам, пока мать девушки не могла прийти в себя от восторга. — Так, стоп, минуту… Уже? Разве он не должен был отбыть завтра? Ну, поезд… То есть как… Эбби, — встряхнув головой, она нахмурилась и, скрестив руки на груди, внимательно посмотрела на дочь, — Ты всё же уверена, что хорошо всё обдумала? Я чувствую, что тебе в другом городе будет не по себе. Да и зачем бы тебе попадать на работу именно туда? Ходила бы в нашу лабораторию, была бы лаборантом, например… Ну, наш, нормальный колледж бы закончила, стала биологом, химиком, физиком, или кем ты там хочешь быть… Горе-ребёнок замерла, удерживая кучу «мусора», как называли его её родители, в руках: — Мам, я же просила меня так не звать… Физиком. Я хотела быть физиком, — она сжала зубы, запихивая остатки научных работ в тумбу, и повернулась к ней, подхватывая сумки, — Ты прекрасно знаешь, что я хотела этого всю жизнь. С детства. С того момента, как узнала, что такое, — Эбби указала рукой на забитый под завязку железом шкаф, — Вообще существует! Ты же знаешь, что наука — это моё всё, и я… Я устала спорить. Не веришь в меня ты — поверит кто-нибудь другой. Девушка подхватила сумку с вещами, повесив её на плечо, и быстрым шагом ринулась к двери. Всего один хлопок — и никто уже не видел Абигэйл Фостер вблизи.***
— Ты же прекрасно знаешь, что мы не в первый раз с ней ссоримся, — цедила сквозь зубы девушка, садясь в машину и вырубая телефон, — Она никогда не знала, чего я хочу. — А ты-то знаешь? — усмехнулась её знакомая за рулём потрёпанного серебристого хёндая. Водительница, судя по внешнему виду, была практически ровесницей Абигэйл: длинные светлые волосы, зелёные глаза, длинный, заострённый нос и ножевой шрам на лбу. Мало кто спрашивал, откуда он, и ещё меньшему количеству людей она о нём говорила, но весь её вид внушал какой-то глубокий, внутренний страх, и изредка заставлял Эбби ужаснуться тому, что и как она говорит, — В конце-то концов, — блондинка надавила на педаль, — Пристегнись. Не успев открыть рта, пассажир тихо взвизгнула, когда машина резко поехала и так же резко остановилась. Под рассерженные вопли «пристегнись, я сказала» она совсем потеряла линию своих размышлений, быстрыми движениями нащупывая руками крепление ремня безопасности и тихо матерясь.***
У Эбби никогда не было талантов: сколько бы девочка не пыталась занять себя чем-нибудь, это практически всегда заканчивалось провалом. Биология — не её, математика давалась максимум на четвёрку, а с языками у неё вообще был страх и ужас. В седьмом классе она познакомилась с физикой, и это было единственным, что у неё вообще получалось. Правда, какой ценой… Абигэйл никогда не была отличницей. Хуже того — её оценки изредка слабо вытягивали на тройки. Она занималась тем, чем она хочет, отнюдь не ради красивой цифры в дневнике, но это не говорило о том, что у неё есть шансы пробиться в известнейшие физики мира. Нет! Но это никогда не останавливало её. У любого успеха есть своя цена, в основе которой всегда лежит усердный труд и любовь к своему делу, способные превозмочь любые трудности на пути юного физика. Конечно, у девочки всё равно оставались проблемы с этим в школе, в особенности — из-за оценок. Учительница так вообще девочку не любила — старая, шестидесятилетняя карга отнюдь не стремилась оценивать потенциал учеников и помогать им в их начинаниях, чуть что сразу же жалуясь директору или классному руководителю. И, тем не менее, желание жить вместе с наукой у Эбби не отпало. Она закончила школу в восемнадцать, попрощавшись с ненавистными ей учителями и одноклассниками. Ещё на выпускном она уже знала, что всем им отомстит. По крайней мере, так она думала. О существовании научного центра она узнала случайно. Это было во время какого-то дурацкого застолья её родителей, когда их друзья заговорили о том что их сын, Барни, отправился туда на работу в качестве испытуемого. Барни был легкоатлетом, и, как Эбби его запомнила, довольно ловким и подтянутым парнем, который производил впечатление спортсмена с десятилетним стажем несмотря на свой двадцатилетний возраст. Рыжая женщина с выступавшими на запястьях острыми костями и длинными, тонкими пальцами, усыпанными веснушками, громко ругалась и материлась по этому поводу. «Парень мог стать известным спортсменом, многого добиться! Он ушёл туда, откуда не возвращался ещё никто.» И частично была права. Скорее даже не частично: из Апертуры приходил назад максимум человек-два в год, и, как она вычитала потом — это были люди, приходившиеся на самые безопасные группы экспериментов. Не считая некого Роджерса Тима. Он пришёл домой с маленькой ногой, растущей из спины. Захлопнув крышку ноутбука, Эбби усмехнулась. В этот момент её интересовали две вещи: как же он оправдывался перед женой и сколько времени у неё займет эту Апертуру найти.***
Не сказать, чтобы её родители были от этой идеи в восторге. Но это её не волновало. Мамаша Абигэйл всегда была консерватором. Всё новое в доме, что притаскивали отец с сыном и дочерью всегда воспринималось с недоверием. Даже постельное бельё она не использовала до тех пор, покуда оно не отлежало полгода на видном месте в шкафу. Когда отец в первый раз купил старшему брату Эбби сенсорный телефон, дошло почти до скандала, поскольку вещь эта — сатанистская, и используют её сатанисты ради того, чтобы зарабатывать, конечно же, для сатанистов. Отец же был довольно открытым в этом плане и спокойно воспринимал навороченные гаджеты будущего, но главным его минусом был вечный страх. Наверное, из-за него они с их мамой и сблизились. Карл, а так его звали, с самого детства боялся выходить из дома. Даже со своими родителями будущий отец Абигэйл крайне редко вылезал на улицу, и то — только ради важных дел. Основными его вылазками являлись походы в школу и на дополнительные уроки музыки. Конечно же с возрастом это прошло, как иначе? Теперь он смотрит на дорогу, прежде чем перейти её, всего лишь пять минут, а не десять. Мама Эбби гордится этим. Она говорит, что это успех. Страх и консерватизм родителей давили со всех сторон, но судьба девушки уже была неизбежна. Абигэйл хотела этого всей душой, пусть и зная, что для этого придётся вытерпеть её родителям. В конце-то концов, им осталось жить не много, а вот впереди у неё — вся жизнь, полная науки.***
— Какие-нибудь страхи? Огромных жуков-богомолов, например? Нервно постучав пальцами левой руки по столу, девушка постаралась припомнить, чего она боится: — Их, вроде как, нет. Женщина, сидевшая напротив Абигэйл, была явно в возрасте: коротко стриженая, явно с покрашенными в тёмно-рыжий волосами, одетая в белый халат, она уже почти час сидела, заполняя чуть ли не бесконечную анкету поступления в Aperture. Николин Сантес — так было написано на её бейдже, который девушка различила с огромным трудом. Николин явно была не в настроении. — Вроде как — этот не тот ответ, которого я жду, мисс Фостер, — холодным голосом протянула она, прописывая пропуск в разделах «Ящерицы», «Богомолы», «Смерть» и «Пауки», — Аллергия на коз? Нам очень важно знать, есть ли у вас аллергия на коз. Я серьёзно. Эбби пожала плечами. Несмотря на долгий путь, который она совершила добираясь до центра научных исследований, ей было действительно весело. Пусть где-то в душе она и боялась, что не вернётся отсюда. В конце концов, её жизнь послужит на благо науки, верно ведь? Да и чего бояться-то раньше времени. Кто знает, как её новая работа обернётся. Глубоко вдохнув, девушка ответила: — Нет. Точно нет, — и улыбнулась. Впереди её ждал долгий, ещё длиннее, чем до лаборатории, путь. — Вроде как — этот не тот ответ, которого я жду, мисс Фостер, — холодным голосом протянула она, прописывая пропуск в разделах «Ящерицы», «Богомолы», «Смерть» и «Пауки», — Аллергия на коз? Нам очень важно знать, есть ли у вас аллергия на коз. Я серьёзно. Эбби пожала плечами. Несмотря на долгий путь, который она совершила добираясь до центра научных исследований, ей было действительно весело. Пусть где-то в душе она и боялась, что не вернётся отсюда. В конце концов, её жизнь послужит на благо науки, верно ведь? Да и чего бояться-то раньше времени. Кто знает, как её новая работа обернётся. Глубоко вдохнув, девушка ответила: — Нет. Точно нет, — и улыбнулась. Впереди её ждал долгий, ещё длиннее, чем до лаборатории, путь.