Никого не было...

И снова все повторяется. Он уходит, и только Богу известно (при существовании его в действительности), когда он снова вернется. Он никогда не оставался, он не мог оставаться. Время проходит, все меняется, но не он. Чарльз снова смотрел в спину уходящему Эрику. В который раз… Он ни на секунду не сомневался, что их с Леншерром пути еще совпадут, и они снова встретятся. Но когда?.. Многочисленные расставания уже не ранили — они были чем-то неотъемлемым. Они были тем, что являлось началом к следующему периоду жизни, в котором снова будет все меняться. Нет, не вокруг — внутри. Внутри Чарльза, внутри Эрика, внутри той большой пустоты, что снова была заполнена их встречей и ей же была возвращена в первичное состояние. У вас когда-нибудь отбирали то, чего вы жаждали больше всего на свете, то, чем вы дорожили больше собственной жизни? Каждый гребаный раз, уходя, Эрик забирал это у Ксавьера. Он забирал надежду на то, что останется навсегда, будет рядом, как и должно быть. Чарльз считал, что так должно быть, но не Эрик. Желание постигнуть нечто новое, что-то исправить, что-то забыть ломало его, заставляло уйти, заставляло бросить тех, кто так нуждался в нем. — Знаешь, они все прекрасно справляются, — устало прикрыв глаза, сказала девушка, — даже лучше, чем я ожидала. — Я знал. Так и должно было быть. — Ксавьер взглянул на девушку, самодовольно улыбнувшись. — Я бы удивился, если бы вышло иначе. В кабинете профессора наступила тишина. Чарльз, сидя возле окна, продолжал читать книгу, живо пробегая взглядом по строчкам, не улавливая суть, а лишь пытаясь скрыть волнение. — Ты всегда и во всем уверен, не так ли? — девушка внимательно прищурилась, скрещивая руки на груди и кривя губы в неприятной ухмылке. — И почему Эрик до сих пор не подтверждает твои убеждения? — О чем ты, Рэйвен? — тяжело вздохнув, спросил мужчина, понимая, к чему ведет девушка, и закрыл книгу. — Чарльз, ты прекрасно знаешь, о чем я. Ты хочешь, чтобы он был рядом, я вижу. — Хотеть и знать — разные вещи, — Чарльз пожал плечами, сохраняя невозмутимый вид мудрого наставника. — Ты считаешь, что это было бы правильно. Ты считаешь, что его место — здесь. — А разве ты считаешь иначе? Разве с ним нам не было бы лучше? Разве… Рэйвен перебила Ксавьера, не дав договорить: — Не нам — тебе, - она указала пальцем на Чарльза, замерла на мгновение, сжала кулак и вздохнула, собираясь с мыслями, чтобы продолжить. — Тебе было бы лучше. Да, безусловно, я была бы ему рада, но только ты так зависишь от него. И снова оба они замолчали, будто пытаясь уловить ответы в гробовой тишине, которую нарушал лишь звук тиканья часов, что весьма накаляло обстановку. Наконец профессор, откинув голову на спинку кресла, тихо заговорил: — Нет. Я просто считаю, что он многому смог бы научить ребят, — он остановился и отвернулся к окну.- Ты прекрасно со всем справляешься, но… — Чарльз, забудь. Он не придет. Он не сможет быть здесь. Они встречались на нейтральной территории не чаще, чем раз в полгода, сохраняя свои встречи в полнейшей секретности. Их разговоры, как правило, не длились больше двадцати минут, так как тема для обсуждения у них всегда была неизменна. — Как он? С ним все хорошо? — пытаясь сохранять спокойствие и размеренность речи, спросил Эрик, не глядя Хэнку в глаза. — И тебе привет, — Хэнк усмехнулся — уже привык к такому общению, уже привык к тому, что Леншерр всегда вел себя холодно и отстраненно, будто бы предмет их встреч вовсе его не интересует. Оба знали, что это было не так, но оба не пытались нарушить устоявшиеся традиции. — Ну, так что там? — нетерпеливо переспросил Эрик, закусив внутреннюю сторону щеки и скрестив руки на груди. — Я бы сказал, что все не просто нехорошо, а крайне гадко, — Эрик бросил резкий взгляд на парня, полный страха и злости, заставив того опустить глаза к земле и сжаться, словно Хэнк в чем-то виноват. — Боюсь, что ему осталось совсем недолго… Леншерру показалось, что его мир именно в этот момент рухнул, распался на острые осколки, которые ранили больно и глубоко. Он нервно дернул плечом, неверующе глядя на Хэнка; тот в глаза ему не смотрел — то ли боялся гнева, то ли боялся увидеть там непонимание, которое повлечет за собой объяснение. Как можно объяснить человеку, что дорогой его сердцу человек умирает? Никак. Сказать прямым текстом? Обычно это известие становится ясным только спустя пару минут; люди отчаянно сопротивляются, отказываются верить, что смерть — вот она, стоит за порогом, зло скалясь. Эрик вздохнул и зажмурился, пытаясь вникнуть в смысл слов Хэнка. «Осталось совсем недолго», — не укладывалось в голове. Ведь всегда казалось, что Ксавьер вечен. Всегда казалось, что такие люди, как Чарльз, не уходят из жизни из-за болезней или несчастных случаев; Леншерр всегда наивно полагал, что именно такие люди, как Чарльз, должны, просто обязаны, жить долго, как можно дольше, а умереть тихо и спокойно во сне, улыбаясь, будто бы вспоминая всю свою жизнь. Он закусил губу, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями: он отрицал. Отрицал, что Чарльз скоро умрет. Отрицал, что ему осталось совсем недолго. Цеплялся за какие-то собственные убеждения, уверял себя, что все это — просто очень плохая шутка Хэнка; хотел верить, что он сейчас рассмеется нервно, хлопнет его по плечу и скажет, что сказал это просто так, чтобы позлить Леншерра и увидеть на его лице хоть что-нибудь, кроме натянутой холодности и равнодушия. Но Хэнк молчал, понурив голову и нервно перебирая пальцами; Хэнк ничего не говорил, не улыбался, не подтверждал жалкие надежды Эрика, и до того постепенно начало доходить. Все, что сейчас происходит — реальность. Отвратительная, гадкая реальность, сочащаяся отвратными миазмами болезней, реальность, которая способна отнять у него Чарльза. Эта реальность смеялась ему в лицо, смеялась над его надеждами, шептала ему на ухо, что он, Леншерр, ничего не сможет сделать, даже если сильно захочет. Эрик не хотел мириться с этим. Эрик хотел бы плюнуть в лицо реальности, хотел бы махнуть рукой Хэнку и заявить, что все, что он говорит — чушь, но не мог; осознание безысходности ситуации сдавило горло железными тисками, мешая говорить и спорить. Леншерр вновь взглянул на Хэнка. Нахмурился, чувствуя иррациональную злость на него; будто бы он был виноват в том, что Чарльзу оставалось недолго. Будто бы это его вина в том, что Эрик останется совершено один в этом мире, без поддержки, без мнимого присутствия Ксавьера рядом. — Что с ним?! — Эрик схватил парня за плечи, резко встряхнув, так, что тот зажмурился от испуга. — У него опухоль головного мозга, и чуть ли не с каждым днем ему становится хуже, — выпалил Хэнк на одном дыхании. Между ними повисла тишина, в которой чувствовалось отчаяние и страх. Пораженный его словами Эрик замер на мгновение, мотнул головой, закусил губу, как-то странно болезненно улыбнулся, отпуская плечи Хэнка. — Нет… Ошиблись ведь, точно. Все ведь ошибаются, верно? — вся напыщенность тут же пропала, как и вид безразличного и бесчувственного эгоиста. — Эрик, нет… Все уже проверено и подтверждено много-много раз. И прогнозы крайне плачевны. Мы уже перепробовали все, что только можно. — А операция? Какие-нибудь лечения? Ну, наверняка что-то есть, — Эрик смотрел на Хэнка, ища в его взгляде хоть самые крохотные подтверждения наивной надежде. — Эрик, — Хэнк тяжело вздохнул, представляя, что последует за этим разговором, — я же сказал, что мы перепробовали все. Уже поздно — мы упустили момент, когда все еще можно было исправить. Чарльз был слишком занят школой, забив на свое здоровье; он ничего мне не говорил, пока ему не стало хуже… — Может, я могу как-то помочь? — на удивление Хэнка, спокойно спросил Эрик, закрыв глаза и шумно выдохнув. Будто бы он что-то решил для себя; будто бы нашел в себе силы смириться. Было ли это так на самом деле? Кто знает. Быть может, Леншерр решил, что эмоциями тут уже не поможешь, и единственное, что хоть как-то сможет подправить ситуацию — это трезвая мысль, холодность, спокойствие и равнодушие. Смирился ли он на самом деле? Нисколько. — Ты нужен ему; это единственное, чем ты можешь помочь… Эрик, ничего не ответив, кивнул головой в знак благодарности, и ушел, оставив Хэнка одного. В комнате не было никакого источника света, способного заполнить густую плотную темноту, сочившуюся изо всех углов. Чарльз проснулся от озноба, что колотил все его тело, глянул на часы, пытаясь унять дрожь в руках и заставить себя мыслить ясно: время было только пять утра. Ксавьер сел на кровати, внимательно глядя на свои руки, которые била мелкая дрожь: нужно было успокоиться, прийти в себя, собраться с мыслями, достать лекарства. Футболка, влажная от пота, неприятно липла к болезненно худому телу Чарльза, отчего становилось только холоднее — Ксавьер неуютно повел плечами, пытаясь расслабиться. Мужчина судорожно шарил по полкам, опрокидывая на пол то, что так неудачно попалось ему под руку; подхватив очередную баночку с нужным, как ему казалось, лекарством, он тут же откидывал ее в сторону, успев прочитать название — не то. Знобить стало сильнее — Ксавьер только стиснул зубы, пытаясь успокоиться, пытаясь выкроить хоть немного времени для того, чтобы найти то самое лекарство, которое поможет ему расслабиться, которое собьет жар, после чего он сможет забыться беспокойным сном еще на какое-то время. Горло сдавил спазм — Ксавьер поморщился, инстинктивно потянулся к шее, проводя по ней рукой, надеясь, что это поможет ему как-то справиться со спазмом, но стало только хуже: казалось, что отвратительная волна подкатила к самому корню языка. Не сдержавшись, Чарльз закашлялся — в сторону, закрывая рот кулаком и злясь на самого себя. Глаза заслезились — то ли от натужного хриплого кашля, то ли от подкатившего к горлу комка. Откашлявшись, Ксавьер попытался сглотнуть это отвратительно ощущение, поморщился и, упрямо мотнув головой, продолжил искать так необходимые ему сейчас таблетки. Мотнув головой, — из-за этого его повело, голова закружилась, мир в глазах закачался, отказываясь принимать статичное положение, - Чарльз пытливо уставился на верхнюю полку: кажется, так необходимое сейчас жаропонижающее лежало именно там. Ксавьер упрямо поджал губы, потянулся — но тщетно, достать все равно не получалось. Помянув недобрым словом того, кто так высоко кладет необходимые всегда и везде таблетки, Чарльз, вздохнув, оперся одной рукой на подлокотник своего кресла, напрягся, приподнимая себя, и потянулся к лекарству; и когда его пальцы почти коснулись такой желанной баночки, когда Чарльз уже победно ухмылялся, поздравляя себя с таким маленьким, но очень важным достижением, его рука подвела его — судорога прошлась от напряженной кисти к плечу, локоть подогнулся, будто бы кто-то ударил по внутренней стороне, и Чарльз, не сумев удержаться, повалился на холодной кафель. Он болезненно скривил губы — то ли от боли, то ли от жалости и презрения к самому себе, — и, не задумываясь о том, что делает, сплюнул горькую слюну, скопившуюся во рту, и устало прикрыл глаза. Чарльз не знал, сколько прошло времени; он лежал на холодном полу, скрючившись от боли и упиваясь ненавистью к себе, когда в ванну зашла сонная Рэйвен, разбуженная донесшимся из комнаты шумом. Она вскрикнула от испуга, увидев содрогающегося на полу Ксавьера, и кинулась к нему, хватая за плечо и переворачивая его на спину, впиваясь пальцами: — Чарльз! Что с тобой?! —она приподняла его, прижимая к себе худое тело. — Да ты весь горишь! Чарльз уже хотел что-то ответить, но спазм снова сдавил горло, мешая и заставляя его захлебнуться очередным приступом кашля. Ему казалось, что внутри все органы выворачивались наизнанку, цепляя друг друга, поднимались к горлу и обратно; во рту стало сухо, будто он не пил несколько дней. Чарльза трясло мелко и часто, голова кружилась — в глазах все двоилось и плыло, будто от наркотиков. В глотке неприятно защипало, на глаза навернулись слезы от отвратительного ощущения. Ксавьер попытался ухватиться за плечо поддерживающей его Рэйвен, но руку опять свело судорогой, неприятно покалывая. Чарльз, тяжело дыша, отвернулся в сторону, крепко зажмурив глаза и сжав кулаки. Снова щипало в глотке, теперь даже больше царапало. Его тело начало трясти сильнее, словно в припадке, по лицу лился пот, ресницы слиплись от слез.Через мгновение Ксавьеру показалось, будто все его внутренности вырвались наружу, не желая больше содрогаться вместе со всем телом. Он закашлялся, пытаясь сплюнуть все, что осталось в глотке и вызывало мерзкие ощущения. Чарльз, тяжело дыша, прикрыл глаза, не отвечая ни на один вопрос Рэйвен, которая дрожащими от волнения руками пыталась поднять профессора. — Профессор? — Хэнк щелкнул пальцами перед лицом Ксавьера, привлекая его внимание. — Чарльз, все в порядке? Ты сам не свой последнее время. — Все нормально, Хэнк. Я просто немного не выспался, — потерев глаза пальцами, устало ответил мужчина, вспоминая все, что произошло сегодня ночью. — Может, вам стоит вернуться к себе? Думаю, мы с Рэйвен сами все здесь закончим, — Хэнк нелепо улыбнулся, пытаясь изобразить заботу. — Все в порядке, я… — Чарльз, замолчал, задумавшись. — Я хотел кое-что записать. Ты можешь идти. Ничего не ответив, Хэнк пожал плечами и вышел из кабинета. Чарльз прикоснулся двумя пальцами к виску, закрыв глаза: «Он совсем плох… Помешался…», — «Ты заметила, что с профессором…», — «Он ведет себя странно…». Чарльз сосредоточенно прислушивался к голосам. Он слушал каждый, пытаясь найти то, что, как ему казалось, преследовало его. Но все было тщетно. Он никак не мог найти того, кто следил за ним. Это чувство почти не покидало его, он был уверен в этом, но не мог ничем доказать. Никого не было… Несмотря на постоянное, почти хроническое желание что-то менять, Эрик не мог позволить себе забыть того, кто так много для него сделал, того, кому столько раз он рвал душу и сердце на части, того, кто все эти разы его прощал и принимал снова… Это вовсе не была неземная любовь, полная страсти, не была слепая привязанность; это было непреодолимое желание защитить, удержать от всего, что могло навредить. А навредить Чарльзу могло почти все, чем он занимался и все, что любил. И Эрик это знал очень хорошо и потому ограничивался редкими звонками и открытками на праздник. На улице была глубокая ночь, когда Эрик проснулся, словно от резкого удара. В голове звенело, как будто только что огрели чем-то тяжелым. Леншерр попытался сосредоточиться и понять, в чем дело, но все было тщетно. Звон в голове не утихал; как назойливая муха, он преследовал Эрика, сводя с ума. Мечась из одного угла комнаты в другой, словно загнанный зверь, Эрик проклинал все, что только мог, все, что только приходило на ум. Он выдохнул, крепко сжав кулаки — настольная лампа, слабо светившая, погасла, а затем вовсе лопнула. Леншерр подошел к окну, взглянув на небо: тусклые редкие звезды, спрятавшаяся за высотным зданием луна. Какого черта происходило? Кто знает. Но почему-то именно сейчас Эрик решил, что увидеть старого друга было необходимо. Судорожно дергаясь, Чарльз лежал в кровати, будучи не в силах проснуться. Словно его разумом кто-то завладел, кто-то не отпускал его, не давая вернуться в реальность и спокойно вздохнуть. Невыносимое ощущение чьего-то присутствия в его голове не покидало Чарльза. Будто запертый в своем сознании без входов и выходов, Ксавьер метался по клетке, пытаясь вырваться. — Чарльз… — мужчина не очнулся, продолжая трястись, будто в припадке. Леншерр содрогнулся от ужаса, увидев перед собой лежащего на кровати, болезненно худого, бледного с выступающими венами Чарльза. Внутри что-то щемило, заставляя трепетать и отрицать увиденное.  — Чарльз, это я. Очнись. Эрик прикоснулся одними лишь пальцами к лицу мужчины, ощутив, насколько оно было горячим. Брови Чарльза были нахмурены, губы перекошены в болезненной гримасе, словно все силы мужчины уходили на то, чтобы не открывать глаза. Но внезапно Ксавьер перестал лихорадочно биться, и морщинки на лице его разгладились. Он дотронулся до руки Эрика своей и открыл глаза. — Ты… — Чарльз попытался восстановить дыхание, тяжело вздохнув. — Это ты… Я знал. — Что происходит, Чарльз? — Эрик крепко сжал руку Ксавьера, словно страшась упустить его, нарушив телесный контакт. — Я не знаю, — он виновато и слабо улыбнулся, прикрывая на мгновение все еще мутные глаза. — Но я чувствовал тебя. Сначала я хотел тебя прочесть, но у меня ничего не получилось, а потом я просто ощущал, что ты здесь. В смысле здесь, — Чарльз прикоснулся двумя пальцами свободной руки к виску. — Я подумал, что что-то произошло, — Эрик сильнее сжал ладонь Ксавьера, внимательно вглядываясь в бледное лицо, хмурясь, пытаясь уловить хоть что-то, что могло бы ответить на все его вопросы, — подумал, с тобой что-то случилось, поэтому тут же пришел. — Так давно… Я боялся, что ты больше не придешь… — Чарльз закрыл глаза, погрузившись в мысли. Он вспоминал. Вспоминал все, что между ними было. Все, что заставляло их обоих чувствовать друг друга. — С тобой часто такое бывает? — будто не слыша все, что сказал друг, спросил Эрик, незаметно для себя принимаясь поглаживать пальцами худую тонкую кисть. — Почти каждую ночь, — с неохотой признался Чарльз, все продолжая также виновато улыбаться. — И давно у тебя так? — Леншерр вглядывался в его лицо, не обращая внимания ни на тонкую бледную улыбку, ни на мелко подрагивающие пальцы, ни на болезненную благодарность во взгляде. Он хмурился, кусал внутреннюю сторону щеки, сжимал пальцы Ксавьера, пытаясь справиться с соблазном расцеловать их, согреть своим дыханием, изласкать запястье с выступающими сине-черными венами, вздувшимися под кожей. — С того дня, как ты ушел. Тогда, помнишь? Я знаю, что ты помнишь, — Чарльз, неловко вырвав руку из цепкой хватки Эрика, присел на кровати, подложив подушку под спину и облегченно выдохнув, опершись на нее. — Я ведь тогда ждал, надеялся, что ты вернешься. А когда пришла первая открытка от тебя, я понял, что не смогу больше. Я клялся себе, что не буду пытаться найти тебя и вернуть, потому что не удержу, но… Эрик перебил его, словно прослушав половину из того, что сказал Ксавьер: — Почти четыре года… Почему ты не сказал? Почему ты ничего с этим не сделал? — глаза Эрика заблестели, словно вот-вот прольются слёзы, полные злого отчаяния. Плакать он не хотел — не должен был, потому что он сильный, потому что он должен быть сильным; но влага неприятно щипала глаза, и Эрику оставалось только часто-часто моргать, с остервенением кусать внутреннюю сторону щеки и злиться на себя за слабость. — Я не могу ничего с этим сделать. Это как неизлечимая болезнь — ты бессильно ждешь, когда же она доконает тебя, даже не пытаясь ее остановить, — обреченно усмехнулся Чарльз, прикрывая глаза и тяжело, с хрипом, вздыхая. — Чарльз… Прости меня… — по щеке Эрика стекла слеза, упав точно на тыльную сторону ладони Чарльза. Ксавьер не заметил — только еле заметно вздрогнул, почувствовав влагу, но все равно ничего не сказал; а Леншерр, разозленный на самого себя, рваным нервным движением утер глаза, с силой закусывая губу. — Все в порядке. Слышишь? — Ксавьер подался вперед, сжимая руку Эрика, ища его взгляд, пытливо вглядываясь в него, словно пытаясь запомнить, отложить в памяти, выжечь на сетчатке. — Так должно быть, мы ничего не изменим. — Черт побери! С каких пор ты начал так быстро сдаваться?! — на лице Эрика одновременно отразилось отчаяние, гнев, страх и боль. — Быстро? Эрик, четыре года… — Чарльз сокрушенно покачал головой, грустно усмехаясь. — Хэнк перепробовал все, что можно было. — Я обещаю тебе, мы обязательно что-нибудь придумаем. Все ведь обязательно наладится? — Эрик боялся надеяться, но только лишь надежда могла помочь ему не сойти с ума, не слететь с катушек, не понаделать глупостей. Он смотрел на Чарльза, пытаясь отыскать в нем, в его образе, в выражении его глаз, в изгибе его губ хотя бы иллюзорный призрачный намек на то, что все будет хорошо. Что все наладится, что все будет по-старому, что все то, что происходит сейчас — всего лишь страшный бредовый сон. — Эрик… — Ксавьер тяжело вздохнул — он не любил отнимать надежды. Не у Эрика, которому эта надежда могла спасти жизнь, рассудок; у Эрика отнимать надежду было нельзя, но если не сделать этого сейчас, то в будущем могло быть только хуже. Чарльз сжал его ладонь сильнее, затыкая голос совести, что уговаривал его соврать, зажмурился, собираясь с мыслями, и выпалил: — Не нужно. Так должно быть, я знаю. — Ты тоже можешь ошибаться, как и все люди, — пробормотал Леншерр, уговаривая себя поверить в собственную придуманную на ходу ложь. — Я хоть раз ошибся? — Чарльз, улыбнувшись, притянул к себе Эрика и легко поцеловал его в губы. Он почувствовал соленый привкус слез, которые так тщательно прятал Леншерр в густой темноте комнаты. Эрик лежал на кровати, крепко обнимая и удерживая Чарльза за плечо, притянув к себе, словно пытался слиться с ним в одно целое, чтобы тот навсегда остался с Эриком, никуда не пропал. В комнате повисла абсолютная тишина, в которой отчетливо Леншерр слышал размеренное дыхание Ксавьера; он вслушивался в каждый вздох, боясь пропустить хоть один, словно от этого зависела жизнь Чарльза. Первые золотистые лучи солнца осторожно пробирались в комнату, будто страшась нарушить спокойный сон Ксавьера, навеянный тихим, сладким голосом Эрика. Леншерр готов был сделать все, что угодно, чтобы остановить время — он сможет вечно защищать Чарльза и, не выпуская, прятать его в своих объятиях. Но время летело, словно назло им обоим отбирая драгоценные минуты, словно нарочно торопясь и не давая свободы. Как завороженный, Эрик смотрел на столп света, что падал сквозь стекло — мелкие пылинки летали, то стремясь к низу, то снова поднимаясь наверх. Леншерр смотрел на них, завидуя их спокойствию, непосредственности.Он знал, что все когда-нибудь заканчивается, но он не хотел, чтобы это произошло именно сейчас, когда он, наконец, переборов себя, вернулся. Он боялся, что Чарльз попытается прогнать его от себя, чтобы не делать больно; он снова попытается заботиться не о себе, а о нем — об Эрике. Теперь уже солнечные лучи, вовсе не церемонясь, подбирались к Чарльзу, намереваясь нарушить его спокойствие. Эрик вглядывался в каждую черту его лица, словно запоминая — он смотрел на яркие, на фоне бледной кожи, потрескавшиеся губы, еле сдерживаясь, чтобы не поцеловать их, прочувствовав каждую трещинку, он смотрел на острые из-за впалых щек скулы, желая провести по ним пальцами трепетно, словно по хрустальным. Вдруг идеальное лицо Ксавьера переменилось — брови нахмурились, губы перекосились в болезненной ухмылке. Эрик почувствовал, как рука Чарльза, которую он так не хотел отпускать, дернулась мелкой дрожью; затем дрожь проняла все тело, будто распространилась, словно яд. «Эрик, не уходи, прошу, Эрик! Не оставляй меня…», — слабым хрипловатым голосом шептал Чарльз, все крепче впиваясь пальцами в руку Леншерра, оставляя красноватые следы. «Вернись, умоляю тебя, Эрик! Где ты?! Где ты?!» — Эрик приподнялся на кровати, сильнее прижав к себе Чарльза: — Я здесь, Чарльз, я здесь… — он пытался ответить ему, низко склонившись над Ксавьером и целуя его горячий лоб. — Я здесь, я не брошу тебя, клянусь. Чарльз, словно не слыша его, продолжал шептать, прижимаясь к телу Эрика все сильнее и сильнее, чувствуя тепло и защиту. — Чарльз, я здесь. Это я. Прошу, проснись, — Эрик придерживал Чарльза одной рукой за плечо, а другой гладил его лицо, пытаясь успокоить, отогнать кошмар, галлюцинацию. Но Ксавьер не слышал его, продолжая что-то бормотать; Эрик уже не отвечал ему — он просто целовал его худые руки, тонкие длинные пальцы, бледное лицо, дрожа всем телом от страха потерять Чарльза сейчас. Вот сейчас — Эрик может его потерять навсегда, никогда не вернуть больше, и ничто ему не поможет — никакие суперсилы, никакие сыворотки и инъекции. Смерть безжалостно заберет у него Ксавьера, оставив погибать в одиночестве. Он навсегда останется один — без своего Чарльза, которому он готов был посвятить жизнь. Эрик шептал Чарльзу, умоляя его проснуться, вернуться к нему, ведь Чарльз — единственный, кого Эрик будет слушать, он — единственный, кто дороже Леншерру собственной жизни. Согнувшись над Чарльзом, Эрик все еще шептал, умоляя его проснуться, словно заклинание. По его щекам скатывались слезы, падая на футболку Ксавьера. — Эй… — Чарльз приоткрыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. — Я еще не умер, рано ты меня хоронишь. Дрожь в теле унялась, а жар немного спал. Ксавьер обреченно улыбнулся, прижав к себе руку Эрика, и аккуратно поцеловал ее в места, где все еще оставались красные следы от пальцев Чарльза. — Я подумал, что больше никогда не увижу тебя, — Леншерр посмотрел в немного мутные голубые глаза Ксавьера; внутри него все сжалось, когда тот понял, что самые прекраснейшие глаза скоро закроются навсегда и больше не посмотрят на Эрика усталым и влюбленным взглядом. Леншерр привстал на коленях, затем нагнулся над Чарльзом, не переставая смотреть в голубые бездонные глаза, которые, пытаясь скрыть слабость, улыбались ему, будто подбадривая. — Ты не можешь бросить меня, — наклонившись к лицу Ксавьера, прошептал Эрик, — ты не имеешь права. — Я всегда буду здесь, — улыбнувшись, Чарльз прикоснулся двумя пальцами к виску Леншерра. Немного приподнявшись, Ксавьер нежно прикоснулся потрескавшимися сухими губами к губам Эрика, обдавая горячим дыханием, и, обняв его за шею, потянул его на себя. Леншерр чувствовал каждую трещинку желанных губ, он целовал их исступленно, будто в последний раз, будто через пару секунд Ксавьер просто растворится, и под Эриком останется лишь одеяло. На часах уже был почти полдень, когда Ксавьер проснулся и, сладко потянувшись, попытался найти рядом Эрика. Ксавьер испуганно вздрогнул, не желая смотреть в сторону места, где лежал Леншерр, когда нащупал лишь холодную подушку рядом с собой. «Я здесь, я не брошу тебя, клянусь», — пронеслось в голове профессора, когда он все-таки развернулся и убедился, что Леншерра не было в комнате. Ксавьер сел на кровати закрыв лицо руками — чувство пустоты и одиночества поглощало его изнутри, он не мог поверить, что Эрик действительно ушел, когда он был так нужен, когда он был единственным лекарством, которое помогало Ксавьеру. Плечи Чарльза дернулись от нервного истерического смешка — и как он только мог поверить, что Эрика хоть что-то удержит. Какая глупость… — Чарльз, — заметив в коридоре профессора, позвала его Рэйвен, — тебе тут кое-что передали. Какую-то записку. Ксавьер удивленно посмотрел на девушку, протягивая руку за небольшим клочком бумажки. — От кого она? — в его голосе отчетливо слышалась надежда и детская радость, заставившая Рэйвен тепло ему улыбнуться. — Посмотри сам — и узнаешь, — она протянула ему бумажку и пошла дальше по коридору — ее ждали ученики, которых она скорее хотела увидеть. Чарльз тут же начал судорожно разворачивать бумажку, желая скорее узнать ее содержание. Читая ее, Ксавьер улыбался — это была искренняя улыбка здорового человека, радостного и счастливого. Глаза Чарльза сияли, а в голове было лишь одно: «Я знал, что он не может просто уйти. Ведь он бы никогда так не поступил…» Каждую ночь Эрик приходил к Чарльзу, чтобы отвлечь его от повседневных сует и проблем, точнее от одной проблемы, которая добивала их обоих. Леншерр выходил с профессором на улицу, заставляя Чарльза рассказывать что-то о звездах, о космосе, о вселенной — он слушал его, упиваясь каждым словом, каждым звуком; он слушал тихий бархатный голос Ксавьера, который нередко доводил Эрика до мурашек своим спокойствием и размеренностью. Все, что рассказывал Чарльз, он рассказывал с невероятной заинтересованностью и радостью, будто мальчишка, который хотел показать, сколько всего он знает и как он умён, по сравнению со всеми. И каждый раз, гладя на этого мальчишку, Эрику хотелось раскричаться и зарыдать: забирать у Ксавьера жизнь, которой он так наслаждался — наказание страшнее придумать было невозможно. Эрик всегда оставался с Чарльзом до утра, трепетно оберегая его спящего, словно маленькое дитя, которое вот-вот проснется и заплачет. Он никогда не отпускал руку Ксавьера, крепко держа ее и прижимал к себе. Так проходили недели, месяцы; после некоторого времени, Эрик стал приходить и днем, весело улыбаясь всем, кто был в школе, словно на душе у него не скреблись отвратительные кошки, превращающие его душу в конфетти. Он учил детей тому, что знал, проводил с Чарльзом занятия, глядя, как профессор увлеченно что-то объясняет своим ученикам. После возвращения Эрика в жизнь Чарльза, все поменялось — школа Ксавьера преобразилась, будто стала светлее, Рэйвен стала чаще смеяться, любуясь на счастливого друга. Но одно не менялось — С каждым днем Чарльз угасал, словно уголек в костре; с каждым днем он будто становился меньше, слабее. — Дети тебя полюбили, — Эрик лежал на груди Ксавьера, слушая его сердцебиение, словно песню — самую мелодичную и прекрасную на свете, — думаю, ты будешь хорошим учителем, когда меня не станет. — Чарльз, прошу… — Леншерр тяжело вздохнул, притянув к себе худую, бледную руку профессора, — ты знаешь, что я не смогу остаться в школе. — Я знаю, что ты нужен им, а они нужны тебе, — Чарльз улыбнулся, гладя жесткие волосы Эрика и перебирая их — то накручивая, то пропуская сквозь пальцы, — когда ты кому-то нужен, ты всегда приходишь, как бы ты этого не хотел. Еще ни разу я не ошибся, не ошибаюсь и сейчас. В ответ Эрик лишь улыбнулся, давая понять Чарльзу, что спорить больше не будет. Леншерр продолжал слушать стук сердца Ксавьера — удар за ударом сжималось и сердце Эрика в страхе, что именно этот — последний. Комнату освещала лишь небольшая лампа, стоявшая на прикроватной тумбочке; она надоедливо мерцала (кто знает, почему — то ли слишком старая, то ли просто неисправна), отбрасывая тени на стену. Как будто театр — сменялись тени, завораживая своей подвижностью. Казалось, что они рассказывают какую-то историю с невероятно глубоким смыслом, историю чьей-то жизни — разносторонней и славной, прожитой не зря. Эрик смотрел на тени, постепенно засыпая от их цикличности и теплого приглушенного света лампы. Веки его тяжелели, слипались, в голове звучал голос Чарльза, рассказывающего очередную легенду древних существ, которые жили задолго до нас. Что-то Эрик слышал, а что-то просто проносилось мимо его ушей, оставив мимолетный отпечаток в мыслях. Голова становилась тяжелее, а успокаивающие поглаживания Чарльза по голове расслабляли его, заставляя отпустить все, что тяготило Леншерра. В полудреме Эрик снова притянул к себе руку Чарльза, нежно поцеловал ее и прижал к щеке. Он чувствовал каждый тонкий и длинный палец, прикасавшийся к его коже. Он бы все отдал, чтобы это мгновение длилось вечно, чтобы тени на стене не переставали рассказывать о чьей-то жизни, а руки Чарльза никогда не отпускали его, согревая душу одним лишь своим ощущением. За окном сгущала сине-черные краски ночь, пытаясь поглотить все, что было вокруг, но комната Чарльза все также была освещена теплым светом мерцающей лампы, будто маленький отдельный мирок, не дававшийся в плен тьме. Ксавьер проснулся от жуткой головной боли, которая сводила его с ума, заставляя видеть то, чего вовсе не было. Чарльз снова видел перед собой картины апокалипсиса: горящие здания, землю, уходящую из-под ног, бегущих прочь людей, пытающихся укрыться от опасности. И ему казалось, что все это вот-вот произойдет, снова им нужно будет сражаться за свой мир, чтобы отвоевать спокойствие для людей. Ему казалось, что в его голову снова пытается кто-то вселиться, чтобы завладеть им и завладеть всем миром. Чарльз боялся. Он знал, что все это неправда, но картинка была до ужаса, до дрожи, до смерти реалистична. Чарльз мотнул головой, пытаясь отогнать галлюцинации и вернуться обратно в свою маленькую обитель, защищенную маленькой настольной лампой. Перед глазами снова все поплыло — тени на стене, что отбрасывала лампа, словно кидались на Ксавьера, пытаясь задушить его, ударить, уволочь за собой за окно, где царила тьма. Чарльза снова начало мелко потряхивать, когда он попытался махнуть рукой, отгоняя нападавшие на него тени. — Чарльз? — Эрик приподнялся и взглянул на него сонными полными непонимания глазами. —Что такое? Снова? Ксавьер ничего не ответив, подвинулся к Эрику и лег рядом, так что носом дышал ему в грудь. Эрик обнял его, снова притягивая к себе, будто пытаясь передать ему свое спокойствие и тепло. Он чувствовал, как болезненно маленькое, худое тело Чарльза мелко тряслось от озноба, чувствовал, как тот рвано дышал, пытаясь набрать больше воздуха в легкие; он чувствовал, как Ксавьер цеплялся тонкими пальцами за его кофту, пытаясь притянуть к себе еще ближе, словно чего-то боясь, словно что-то вот-вот придет за ним. Помимо мелкой дрожи, плечи Чарльза судорожно вздрагивали, словно от всхлипов — сухих, без единой слезы, сухих всхлипов, полных отчаяния, беспомощности и страха. — Тише, тише… — поглаживая худую спину и чувствуя пальцами каждый позвонок, шептал Эрик. — Все хорошо, я здесь. Кроме меня тут нет никого, слышишь? Только я и ты. И я никому тебя не отдам, никто не заберет тебя сегодня. — Эрик… — Чарльз замолчал, сухо закашлявшись. Что-то снова начало раздражать легкие, вызывая дерущий горло кашель. — Тихо… Молчи. Засыпай, тебе нужно отдыхать, а завтра все скажешь, — Эрик поцеловал вспотевший висок Ксавьера и, не отрываясь от него, закрыл защипавшие глаза. — Я люблю тебя, — еле слышно прошептал Чарльз, облизывая пересохшие губы. — Я знаю… Я все знаю… Из глаз Леншерра потекли слезы, сливаясь с капельками пота на лице Чарльза. — Я сейчас вернусь, — Эрик утер слезы рукавом кофты и приподнялся на кровати, — налью тебе воды и вернусь. Ничего не бойся, слышишь? Я приду, и все будет хорошо. Никто тебя не тронет, — Эрик сел на кровати, спустив ноги на пол, по-прежнему не отпуская руку Чарльза. — Я люблю тебя… Слышишь? Я тоже тебя люблю. Ты мне нужен! Его глаза снова наполнились слезами, которые Эрик так хотел спрятать от Чарльза; чтобы тот не видел его слабость. — Эрик? Это ты? Я знаю, это ты. Ты вернулся, — Чарльз мелко дрожал, лежа на кровати и впиваясь пальцами в одеяло. — Эрик? Эрик! Где ты?! Чарльз бездумно смотрел на мелькающие на стене тени, которые теперь вовсе его не пугали. Ксавьеру казалось, что они такие же теплые, как Эрик, что они просто хотят помочь ему, спасти от Смерти. Он попытался приподняться и протянуть руку к теням, но мышцы не слушались его, отказываясь двигаться. Словно ватная кукла, Чарльз не мог ничем пошевелить. Только губы еще слушались его, выпуская слабый и хриплый шепот: — Эрик… — Чарльз, все хорошо. Это я, — Эрик тихо заговорил, закрыв за собой дверь. Ответа не последовало. «Уснул…», — подумал Эрик поставив стакан с водой на комод. Он присел на кровать рядом с Чарльзом, снова взяв его руку — холодная и безжизненная, она безвольно повисла, когда Эрик взял ее. — Чарльз? Эрик испуганно посмотрел на Ксавьера, поднося руку к его носу — он ничего не почувствовал; горячее дыхание не обдало сухую кожу на руках Леншерра. Эрик попытался снова позвать Чарльза, вопрошая испуганным и непонимающим голосом. — Чарльз! Проснись! — Эрик схватил его за плечи и попытался растрясти, чтобы прогнать его дурной сон. Но Чарльз не просыпался. Словно марионетка, он болтался в дрожащих руках Эрика. — Нет! Слышишь?! Не смей умирать! Ты! Ты не можешь бросить меня! — Леншерр кричал в лицо Чарльзу, надеясь, что тот его услышит. Но Чарльз не слышал. Эрик судорожно продолжал трясти Ксавьера, не желая отпускать последние надежды на то, что еще мгновение — и он очнется, тяжело вздохнет, печально, но добро улыбнувшись. Эрика обуревал слепой гнев, отчаяние; он кричал куда-то вверх, надеясь, что какие-то небесные силы услышат его и вернут Ксавьера. Ведь так должно было быть — Чарльз не может умереть, не сейчас. Он не должен… Холодными пальцами он держал Чарльза, прижимая к себе и покачиваясь, словно с маленьким ребенком. Эрик плакал — бесшумно, без истерики, он просто плакал, как плачут те, у кого больше не осталось сил. Он прижимался губами к бледному лицу Ксавьера, стараясь согреть его теплым дыханием, согреть каждый миллиметр его кожи… Он крепко сжимал руки Чарльза, надеясь, что сейчас он проснется и в ответ так же возьмет его за руку… Но Чарльз не просыпался. Движимый лишь укачиваниями Эрика, он лежал на его коленях бездыханный, немой, спокойный. — Так не должно было быть, Чарльз… Не должно… — прошептал Эрик, не отрываясь от лица Ксавьера. Вдруг взгляд Эрика упал на переставшую мерцать лампу. Она все еще горела, но настолько тускло, что толку от нее почти не было — на стене больше не мелькали тени, рассказывая историю. Их история была окончена. Лампа больше не горела, оставив Эрика под первыми, скромно пробиравшимися в комнату лучами солнца. Прошло чуть меньше года после смерти Чарльза Ксавьера, когда в поглощенной печалью и горем школе раздался звонок в дверь. Рэйвен, сидевшая на первом этаже, лениво поднялась с кресла и пошла открывать, лишь бы нетерпеливый посетитель перестал звонить. Девушка неохотно повернула ключ и толкнула дверь, надеясь не задеть стоящего за ней. — Он бы не обрадовался, если бы увидел тебя не в своем естественном облике, —человек, что был за дверью, добро улыбнулся и вошел в дом, словно хозяин. — Эрик?..