Три метра над уровнем солнца

*Я обещал сегодня, - я выложил сегодня. Здесь события, которые произошли до предыдущей главы.* Вся неделя прошла, как на иголках. Я ходил в институт и думал о субботе, я учил конспекты и думал о субботе, я, черт возьми, спал, и мне снилось, как я признаюсь Максу в любви: как, в каких фразах и с какими интонациями. Что уж там говорить, предстоящий, шестой день недели, стал для меня вроде паранойи. Я нервничал. А все потому, что мне правда важно то, что будет потом. Но, несмотря на все мои душевные метания и психоз, которые заметил не только Паша, но и фактически левые люди, с которыми я вообще не общался и дальше общаться не собираюсь, после принятого решения мне стало легче. Хотя бы ушло то странное состояние школьницы-истерички, которая не знает, как дальше жить, коли она влюбилась. Да, я испытываю чувства, и намерения у меня самые серьезные, но это же не повод пускаться в пространную беготню по кругу с размусоливанием того, что я испытываю! Наверное, это все тоже было от того, что никогда и ничего в моей жизни не случалось. А уж коль случилось, то все. Что называется, приплыли. Слезы, сопли, мутовкины рыдания и прочее. И стоило только решить, что мне делать, как в голове сразу прояснилось. Я хотя бы смог собраться. И с твердой уверенностью смотреть в светлое будущее! Конечно, на деле все оказалось не так просто. Меня попеременно одолевало и волнение, и страх, но стоило только вспомнить одну его улыбку, или же увидеть, как он выходит из подъезда и, не торопясь, бредет в школу, как все страхи отступали на второй план. Так прошла неделя. И вот настал час икс… Я проснулся многим раньше звонка будильника, причем чувствовал себя очень бодро. Встал с постели, потянулся и, немного подумав, взял со стола мобильный телефон, чтоб вновь попытаться дозвониться Петру Александровичу. Всю неделю у него телефон был либо недоступен, либо занят, либо просто никто не отвечал, а однажды трубку подняла какая-то девушка и недовольным тоном сказала, что он вышел. Все это было более чем странно, и я уже не сомневался в том, что что-то произошло, ведь на обычную простуду это никак не смахивало. Проведение наших сегодняшних занятий вообще стояло под большим знаком вопроса, но я все равно встал пораньше, на случай, если мне улыбнется удача и я смогу с ним хотя бы поговорить. Если он, конечно, будет в состоянии куда-то идти. В институте, кстати, при упоминании о Петре все отводили взгляд и уходили от темы, что меня лично ставило в тупик. Не мог же человек просто исчезнуть? Ясно же, что не мог. Но у меня сложилось именно такое впечатление. А это уже вызывало подозрения. Трубка молчала, а соединение производиться не хотело. Я задумчиво посмотрел на потолок, потом нажал на отбой и позвонил вновь. Неужели, пошли длинные гудки? Я уже и не прошу заниматься моим дипломом сегодня, просто хотя бы знать, что с ним все нормально. А то меня вся эта ситуация тоже выбивала из колеи. А мне лишний раз волноваться не хочется. Ждал я довольно долго, и уже собрался отключиться, как раздался хриплый, усталый голос: - Алло. - Петр Александрович?! – воскликнул я, не веря своему счастью. - А кто это? – после небольшой паузы. - Это Сергей, студент… - Ах да, Сергей… рад тебя слышать. - Извините за ранний звонок, - я решил продолжить, хотя начало разговора вызвало еще больше вопросов, нежели ответов. – Нам сказали, что вы заболели, и я хотел узнать, как вы себя чувствуете и будут ли занятия. - Заболел?! – воскликнул он и хрипло, с какой-то горечью рассмеялся. – Это так теперь называется? Что ж… - Что с вами случилось? – у меня как-то тревожно екнуло внутри. - Сергей… я не хочу говорить об этом по телефону, - устало ответил он. - Если тебе интересно, можем встретиться. Я… это эгоистично, но мне нужно с тобой поговорить, потому что держать все в себе больше нет никаких сил… - Конечно, - убедительно кивнул я, будто бы он мог меня видеть. – Давайте встретимся. Мы договорились в кафе на набережной, так как это центр и нам обоим удобно туда добраться. В конце разговора он бросил странную фразу, которую пока я не смог понять: - Знаешь… несмотря ни на что не вини себя. Это моя ошибка… Я в смешанных чувствах повесил трубку и минут пять пребывал в состоянии какой-то болезненной экзальтации. Что-то точно случилось. Причем в этом виноват я. Откуда такая уверенность? А просто, когда говорят, что ты ни в чем не виноват, это означает как раз таки обратное. Только я понятия не имею, что же мог такого натворить, что заставило его исчезнуть на целую неделю. Ох, вот ведь не было печали… но пока я не разберусь, в чем дело, не успокоюсь. И если уж я как-то случайно создал ему проблемы, то нужно помочь с ними справиться. Я быстро оделся, перекусил парой бутербродов и вышел из квартиры. До центра еще ехать, а опаздывать в данном случае было бы верхом неприличия. Я кинул беглый взгляд на закрытые шторами окна седьмого этажа и, вздохнув, пошел к остановке. Да, я не смог полностью справиться с беспокойством за мое признание. Плюс к этому добавилось чувство беспокойства за преподавателя и то чувство вины, когда ты еще не знаешь, что именно сделал, а оно уже заставляет нервно кусать губы. Как в детстве, когда разбиваешь чье-то окно. Но проблемы морального плана намного хуже разбитого окна. А неизвестность тоже пугает и угнетает. Может все обойдется, может его последняя фраза была ни к чему не привязана, но как показывает опыт, человек ничего и никогда не говорит случайно. Значит, я как-то косвенно виноват. Причем предчувствие подсказывало, что серьезно. Точнее, сами последствия каких-то моих действий оказались ужасными. Но я никак не мог вспомнить, что именно я мог сделать не так. Хотя в голове отчаянно крутилась какая-то мысль, но я ничего не мог понять. И от этого хотелось рвать на себе волосы. Я приехал даже раньше назначенного срока, но, несмотря на это, Петр Александрович уже сидел в углу за небольшим плетеным столиком около окна, с видом на замерзшую речку. Только… когти предчувствия чего-то нехорошего, легонько царапающие меня изнутри с момента разговора, впились в меня всей своей длиной. Узнать в этом сгорбившемся, небритом, постаревшем лет на десять человеке, всегда свежего и аккуратного лектора престижного вуза было невозможно. Но я узнал. Мы же не виделись всего неделю… откуда тогда эти мешки под глазами и убитый взгляд? И что я почувствовал? Жалость? Страх? Нет… это было необъяснимое желание уйти, пока не поздно. Резко расхотелось узнавать, что с ним произошло, потому что меня это, по большому счету, не касается, но я справился с собой и с этими неконтролируемыми порывами сбежать, и подошел к его столику. С чего бы это все? - Здравствуйте, - тихо поздоровался я. Петр перевел на меня пустынный взгляд и смотрел некоторое время, словно не узнавая, а потом кивнул. - Садись. Спасибо, что пришел, мне… - Что произошло? – обеспокоенно перебил я. – Я очень беспокоился, когда вы так неожиданно пропали, да еще и на целую неделю. Я правда не помню, что я сделал такого, что могло навлечь на вас неприятности, но я чувствую себя виноватым, хотя даже не понимаю, за что. Петр методично постукивал ложкой, размешивая сахар в стакане, а потом сказал: - Сергей, я еще раз повторю, что ты не виноват. Да здесь, в общем-то, никто не виноват, кроме меня… это я просто говорю на случай, если вздумаешь винить себя. И… я хотел рассказать все тебе лично, ведь ты, надеюсь, меня поймешь. Просто я столько выслушал за эту неделю, хотя меня слушать никто не захотел, что теперь хочется лишь одного: выговориться. Если честно, я удивлен, что никто еще не в курсе происходящего, ведь любое заведение: большая деревня, где все и всё друг про друга знают. В общем, за этим тоже дело не станет… - Он помолчал, а потом четко, с затаенной злобой произнес, - меня уволили. Я видел и чувствовал, что каждое слово дается ему с огромным трудом, он говорил о том, о чем больно даже вспоминать, не то, что высказываться вслух. Но последняя фраза окончательно меня добила. И удивила одновременно. - Почему? За что? – воскликнул я. – Вы же прекрасный преподаватель! - Сергей, - его губы растянулись в совершенно жуткой, полной ненависти улыбке, и он в первый раз поднял на меня взгляд. На этот раз он не был убитым: это были злые, отчаянные глаза, в которых прячется боль, чувство вины и сожаления, сочетающиеся с опасным огоньком обвинения. Но не меня. – Им это уже не важно. Как и не важны чувства других людей. Нашу беседу прервал официант, спросивший, что я буду заказывать. Я попросил крепкий кофе без сахара, и мужчина удалился. Посмотрел на Петра, молча прося продолжить. - Даже не знаю, с чего начать. Мы ведь не виделись всего неделю, так? Знаешь, я никогда не думал, что за столь короткий промежуток может произойти что-то катастрофическое. Но произошло. Он замолчал, а я не стал его торопить, потому что понимал, что почти чужому человеку рассказать что-то про себя очень сложно. Тем более, если этот чужой – единственный, кому можно довериться. Во всяком случае, я именно это понял из его слов. - Ты наверняка помнишь мальчика по имени Лекс? Я кивнул, хотя с мыслями о Максиме, если честно, совсем про него забыл. - Так вы поговорили с ним? - Поговорил, - горько усмехнулся он. – Я переосмыслил то, что ты сказал, и решил, что, наверное, действительно не стоит цепляться за прошлые ошибки. К тому же Лекс выглядел настолько искренне и наивно, что я не смог отказать ему. Я чувствовал ответственность за то, что он меня любит, а в этом нет сомнений, и раз он мне тоже не противен, то почему нет? Он взрослый парень, знает, что делает. Господи, как же я ошибался! Мы поговорили с Лексом сразу после того, как ты ушел. И в воскресение он вытащил меня погулять. Мне действительно показалось, что с ним у меня что-то выйдет: он совсем не был похож на моего первого парня. Он искренний, честный, добрый и очень-очень наивный, - его губы тронула слабая настоящая улыбка, которая вскоре исчезла. – По нему и не скажешь, что у него такая ранимая открытая душа… она его и погубила. Я всего лишь проводил его до дома. Кто же знал, что мы нос к носу столкнемся с его родителями? И кто же знал, что они окажутся… такими? Сергей, я даже не могу передать это… они не родители, а монстры с консервативными взглядами! Как выяснилось позже, геев они не то, что ненавидят, они желают им лютой смерти, о склонностях сына догадывались давно и периодически устраивали ему дичайшие скандалы. На их вопрос, что это за хмырь рядом, Лекс с гордостью ответил, что я его любовь, и мы состоим в отношениях… мне повезло, что я умею драться и весьма неплохо, иначе бы его чокнутый папаша меня по стенке размазал. Мне принесли кофе, и пока официант не ушел, он молчал, а я был настолько поглощен рассказом, что не смог сделать ни глотка. - А дальше все происходило, как по сценарию какого-то глупого фильма. Я-то думал, что на драке с папашей под крики матери «бей педофила», при том, что Лексу действительно двадцать, все и закончится. Но это были еще цветочки. Лекса утащили домой, а мне сказали, чтоб я там больше на пороге не появлялся. Был ли я в шоке? О нет, это не самое точное слово. Но несмотря на мое беспокойство, сунуться к ним домой я не решился – не убьют же они его! На следующий день, в понедельник, я вышел на работу в состоянии нестояния. Угадай, кого я застал в своем кабинете? Лекс сумбурно объяснил, что его посадили под домашний арест, но он смог улизнуть, захватив с собой необходимые вещи, и теперь нам нужно бежать, пока его не поймали. Естественно, я отказался, да и куда мы могли бы убежать? В другой город? И что бы мы там делали? Да и зачем? Я общаюсь с ним всего лишь второй день, а уже влез в крупные неприятности. Да и сбегать тоже не выход, тем более, если честно, я не испытывал к нему какой-то сумасшедшей любви, из-за которой можно было бы совершить не менее сумасшедший поступок. Лекс сказал, что ему все равно куда, лишь бы со мной и подальше от родителей, ведь они отравляют ему жизнь, а никуда уйти он не может, потому что нет денег. Далее, во время его новых попыток уговорить меня бежать, в кабинет ворвалась его мамаша с нашим деканом, который, как выяснилось, такой же гомофоб, поэтому и поддержал ее идею «спасти несчастного ребенка из лап поганого совратителя», то бишь меня. Там еще папаша подоспел, и… я не хочу вспоминать все то, что они кричали в мой адрес, умудрившись раздолбать даже мой телефон в порыве гнева, я только помню слезы, стоящие в глазах Лекса, которого скрутили и повели к машине уже после того, как мы оказались на улице. Хорошо, что все это происходило рано утром: я всегда прихожу на работу задолго до занятий, и институт был пустым. Хотя, это уже неважно, меня все равно уволили после этого случая. Еще бы, Роман Павлович не потерпит в своем «храме науки» какого-то гомосека! Я ушел. А потом… это я виноват в случившемся, я и только я! То ли действительно нужно было бежать, то ли просто не начинать эти бессмысленные отношения, длившиеся меньше суток, но уже ничего не исправишь. Одно я знаю точно: нужно было бежать за ними… а я бесцельно слонялся по парку, пытаясь проснуться, ведь в то, что это происходит со мной на самом деле, верилось с трудом… - Дальше, прошу… - одними губами прошептал я. Петр покусал губы и тихо, с горечью продолжил. - О том, что Лекс перерезал вены и чуть не умер, я узнал от медсестры, которая втайне от родителей по его просьбе связалась со мной. Мне сложно описать, что я почувствовал… Это был испуг. А еще чувство вины перед ним. Ведь если бы не мое согласие, то ничего бы не случилось. Но это действительно нелюди, а не родители, надо было сильно постараться, чтобы довести парня до такого. Его отец, этот урод, избил его, а потом запер, сказав, что тот вообще больше не выйдет на улицу, пока не одумается. А Лекс, видимо, не смог выдержать такого давления и решил покончить с собой, оставив предсмертную записку, что он меня любит, но не может жить без меня, да и вообще больше не хочет существовать в мире, где такая любовь является преступлением. Мне удалось пробраться в больницу только ночью и только через несколько дней, и то, благодаря все той же медсестре, выпроводившей его чокнутых родоков домой. Встреча была короткой. Я был в ужасе от его вида, и чувство вины еще больше стало жечь меня изнутри. Он извинился. Я взял с него обещание не делать глупостей и ушел. Спросишь, почему я там не остался? После всего этого один его вид вызывает во мне желание убиться самому. Ну как, как я мог это допустить?! Самое поганое, что я не могу быть с ним, чтобы защитить его, скорее наоборот, мое присутствие будет для его родителей сигналом к очередной травле. Поэтому и ушел… Я виноват, и мне сложно жить с этим грузом, понимаешь? Он из-за меня чуть не умер! Если бы на его месте был бы кто-то с более твердым характером, то возможно… - он резко оборвал сам себя, – да какая разница! Все уже случилось… он жив, и это главное. Самое ужасное, я осознал какую-то тягу к нему… но теперь что, любая попытка сблизиться с ним будет кончаться очередной попыткой суицида с его стороны? О чем он вообще думал, когда писал эти чертовы слова?! Меня к нему и близко не подпустят, но что будет, когда его выпишут? Он снова попытается… - Петр нервно сглотнул и стер неожиданно выступившую воду с глаз, поразившую даже меня. Рядом со мной никто и никогда не плакал. - Понимаешь, Сергей, мы живем в ужасной стране! Здесь никто не имеет права на собственное мнение, здесь если ты не такой, как все, то тебя нужно или зачесать под общую гребенку, или уничтожить. И, сколько бы не орали, что мы становимся более толерантными, неприязнь к гомосексуалистам не изживет сама себя еще лет двести. Я до сих пор не понимал таких простых вещей, пока сам с этим не столкнулся… и я ненавижу их за то, что Лекс пострадал. Не из-за меня – из-за давления. Но я все равно виноват больше остальных… - И… что вы собираетесь делать? – хрипло выдавил я. Петр поднял на меня затравленный взгляд. - Не сопротивляться. Не идти против системы. Молчать. Я знаю, что это позиция трусов, но если по-другому, то тебя просто уничтожат. Из-за подобной попытки чуть не умер Лекс… и кто еще умрет под гнетом родителей, общества? Да, есть сильные люди, и их не сломать. Но если под такое давление попадает кто-то вроде Лекса? Или еще хуже… ему же двадцать, психика должна сформироваться… а представь, если бы на его месте был бы мальчик, лет шестнадцати, решивший, что он сможет справиться с общественным мнением? И ладно общество, хотя изгоем тоже быть невероятно тяжело. А если там такой же отец-военный, как у Лекса? Что станет с неокрепшим ребенком? Я не смог ничего ответить, потому что в голову лезли страшные ассоциации… Но следующие слова окончательно лишили меня доступа к кислороду. - Сергей, прошу тебя, если вдруг в твоей жизни появится мальчик, который будет утверждать, что любит тебя – беги! Беги и не оглядывайся, чтобы он там не говорил тебе! Ты искалечишь жизнь и ему, и себе. Даже если его чувства искренни, не факт, что вашим отношениям ничего не помешает. Более того, никто не знает, что он предпримет во внезапно сложившихся обстоятельствах. Вдруг также… как Лекс… - Даже если я в своих чувствах уверен? – тихо спросил я. - Чувства… - усмехнулся он. – Чувства проходят. А поступки остаются с человеком. Как и их последствия. Я не нашел, что ответить. Меня охватила паника, ужас и какое-то удушающее ощущение страха… - Я просто просил не винить себя, потому что ты сам посоветовал мне встречаться с ним, и все закончилось так, как закончилось. Но твоей вины здесь нет. Я ведь сам принял такое решение… Дальше он еще что-то говорил, а я его почти не слушал. Я понял, почему мне так отчаянно хотелось сбежать. Господи… что же это происходит?! И что мне теперь делать? Да, я люблю. Но не хочу, чтобы Максим пострадал из-за моей любви. Вдруг после моих слов все закончится также? Вдруг у него такие же родители? Петру больше тридцати, но он не смог уберечь Лекса, тогда что смогу сделать я?! И это единственное, что я пока разобрал в вихре нахлынувших мыслей, противоречивых чувств и образов, так немилосердно рисовавшихся в моем воображении…