Из нужды

Удары, крики рощу оглушают, В ветвях деревьев — тучи воронья, И как насмешливо пестрит их стая… Народ на Колизеевых скамьях. Дитя, совсем младое, лет так семь ли, Истошно воет, убегает прочь, Укрытья ищет под древесной сенью. Хотя уж сил нет ноги доволочь. За ним, вслух изрыгая брань и пену, Люта орава — десять мужиков, «Лови отродье зла! Где кол священный?» — Таков был бред жестоких дураков. Малец упал. Предатели коряги! И стадо яростное тут как тут. Его пинком приветствуют в овраге. Свистит в руках кого-то тонкий прут. «Э, гнида, заскулил» — в лицо плевками. Опять удар, в раскрытую ладонь. Кость кожу прорвала уже местами, Вот, факелы несут: «Сюда огонь!». «Своей хлебни-ка крови, у, проклятый!» «Ногой ему по рылу дай! Ногой! Чтоб сапога остался отпечаток!» По клетке, вдруг, затрещина, грудной. Предсмертный хрип, скулить давно нет силы, Мальчонка умереть уже был рад, Но всё равно земля его носила. Мучительно, и хуже во сто крат. Ужасной гнилью в воздухе дохнуло, Тончайший иней облепил траву. И ветер стих. Ничто не шевельнулось. Орава слышит, с ними зло во рву. Теперь-то их в ночи витают крики, Без пищи вороньё не улетит, Забудут здесь нескоро вопль дикий. Не хватит, место отпевать, молитв. Дитя, с земли поднявшись еле-еле, Сквозь водопады слёз вперед глядит, «За что, отец? За что, с какою целью? Я жив ещё, а должен быть убит! Один лишь раз испробовав когда-то, К ней безнадёжно пристрастился я, О, кровь! Как больно… Тело всё измято. Отец, прошу, домой неси меня!» Рыдающего сына тень подъяла, И на руки так бережно взяла, Как будто всей печали мира мало В сравненьи со слезой в его глазах. «Прости… Прости» — отец с глубокой болью Через поля и лес дитя несёт. Невинный сын — его наказан волей, Виновен он, что кровь ребёнок пьёт. Он не сдержал себя, когда остыло Мальчишки тело. Тот — любимый сын. Навек теперь пуста его могила, И ни к чему фальшивое «Аминь».