Кровь и туман

— Это не нарушение закона, — серьёзно заявляет Ваня. — Но явное им пренебрежение. Очки не дают ему покоя. Он то снимает их, то снова водружает на нос. Проверяет, чистые ли стёкла, и несмотря на то, что за несколько секунд после предыдущей проверки ни одной новой пылинки на них не упало, всё равно протирает линзы оттопыренным уголком рубашки. Хранители поработали на славу. Я постаралась передать им всю известную информацию по очкам Вани из моего прошлого настоящего, включая и слепоту в качестве побочного эффекта, и хранителям не без труда, но удалось минимизировать риски. Правда, из-за ослабленного действия Ванины радужки не до конца приобретали свой натуральный цвет, оставаясь больше оранжевыми, чем коричневыми. — Совет крайне недоволен, — Ваня надевает очки. Радужки его глаз темнеют и тухнут, останавливаясь на оттенке позднего урожая хурмы. — Дмитрий сказал, ты у них теперь на карандаше. — Да хоть на фломастере, — прыскаю я. Если бы я вовремя не спасла Ваню, сейчас он был бы мёртв. Совет, я уверена, не стал бы рисковать всем, как это сделала я. Они сказали бы что-нибудь вроде того, что эта жертва — не первая и не последняя, и что она должна стать для нас мотивацией к дальнейшему и более рьяному противодействию по отношению к любым нарушителям, но никак не чем-то вроде трагедии. Как уточнил Ваня, с точки зрения Совета не существует чего-то, что не может быть оправдано теоретической полезностью в перспективе. Со своей точки зрения я плевала на такую точку зрения. — Теперь они будут внимательно следить за каждым твоим передвижением, — Ваня указательным пальцем спускает очки на самый кончик носа. — Ещё и Власа заставят отчитываться. — Он этого делать не будет. — А то ему кто-то предоставит выбор! Ваня снова снимает очки, складывает их, кладёт в нагрудный карман. Затем пододвигает к себе одну из многочисленных книг, лежащих на столе, открывает на произвольной странице, опять достаёт очки и прикладывает их к буквам, вглядываясь через стекло прищуренным взглядом. — Вань, может прекратишь? — я забираю у Вани очки и под его возмущённые возгласы водружаю их на собственный нос. — Слушай, а ничего даже не меняется. — Я верчусь на стуле, разглядывая всё вокруг через линзы. — Мне идёт? — На удивление, да, — Ваня приподнимает брови. — Я думал, с формой твоего лица больше подошла бы круглая оправа, но и эти неплохо смотрятся. — Спасибо, — довольно улыбаюсь я. Но очки всё-таки снимаю: глаза начинают болеть, как если бы я продолжительное время смотрела в одну точку, не моргая. — Ты уверен насчёт них? — спрашиваю, возвращая очки Ване. — Ты же говорила, раньше я носил такие, — отвечает Ваня уверенно. — Но раньше у тебя были веские причины скрывать своё положение. — Что ж, — Ваня глядит на очки, которые пока продолжает сжимать в ладони, со смесью опаски и неуверенности. — Может, если хорошенько подумать, я и сейчас смогу отыскать парочку. Я ещё не успела пожалеть о том, что рассказала Ване о его оборотнической стороне в витке истории, который мне пришлось оставить, но уже начинала сомневаться в правильности этого порыва. Конечно, он позволил Ване немного облегчить первые дни приспособления к новому образу жизни, ведь зная, что когда-то он уже проходил через это, Ваня стал относиться ко всему с большим пониманием, чем мог бы в своей ситуации, и всё же оставалось слишком много «но», которые давили не только на него, но и на меня: но насколько активным будет его обращение? но сможет ли он его контролировать? — Ваня, которого я раньше знала, стеснялся того, кем был, — говорю я. — А ты, вроде, не такой. — Я… — Ваня закусывает губу. — Не знаю. Пока не разобрался, что к чему. — Ваня надевает очки. Долго глядит на меня, то выпячивая подбородок, то возвращая его на место. Наконец произносит: — А мне как? Идёт? — Какой очаровательный ботаник! — отвечают за меня. Лена входит в общую комнату хранителей с видом хозяйки. Она выглядит как обычно бесподобно, и любой незнающий никогда не скажет, что последние несколько дней она не спала вместе с Ваней, в связи со стрессом неспособным сомкнуть глаз. Таким откровением поделился со мной Даня. На эти дни он временно переехал в гостиную, чтобы дать Лене и Ване немного пространства, но это было не то, чем, можно подумать, занимаются молодые люди, остающиеся наедине. Даня пару раз заглядывал в комнату, чтобы взять кое-что из своих вещей, и всё время заставал брата и его лучшую подругу за совершенно обыденными делами вроде просмотра фильма под очередную кружку кофе, которые с каждой парой часов множились на столе, или чтения научной литературы, или даже спора между друг другом на тему, известную только им. Лена и Ваня занимались чем угодно, только не ложились спать. В их комнате ночь не брала пленников. — Я не ботаник, — заявляет Ваня, но его пунцовые скулы и улыбка, которую он дарит Лене, когда она останавливается рядом, упираясь бедром в столешницу, говорят совершенно не о том, как ему неприятно данное прозвище. — Слав, а ты разве сейчас не должна быть на занятиях? — спрашивает Лена, выражая заинтересованность выгнутой бровью. — Ну да, — протягиваю я. — Но я отпросилась. На сегодня и на все следующие дни в течение неопределённого срока. Именно таким было условие Антона, когда я, по совету Бена, решила подойти к нему с просьбой о дополнительных занятиях. Конечно, сначала Антон был удивлён. Он не понимал, зачем кому-то, кто чуть меньше года был оперативником, тренировки с начального уровня, и мне пришлось соврать про травму в колене, в которую, на мою удачу, Антон поверил сразу. — Поэтому ты так плохо сдала полосу препятствий, — кивнул он понимающе. Это задело бы меня, не будь правдой. Пришлось завираться дальше, объясняя своё нахождение в оперативной команде авансом со стороны Татьяны и блатом из-за родственных связей с директором штаба. Антон поверил и в это, а ещё решил освободить меня от общих занятий, за что я была особенно ему благодарна. — Отпросилась? — переспрашивает Лена. Глядит на меня, затем на Ваню. — У вас есть какие-то планы на сегодня? — Нет, — отвечает Ваня, пожимая плечами. Я молчу, так как понимаю, что хотя вопрос был адресован нам обоим, моего ответа никто на самом деле не ждёт. — Вот и отлично, — вмиг повеселев, говорит Лена. — Потому что у нас с тобой сегодня весь вечер распланирован. Она достаёт из кармашка лабораторного халата какие-то бумажки. Приглядевшись, я различаю в них два билета в кино и ещё какие-то цветные флаеры. — Мы что-то отмечаем? — Ваня выглядит растерянным. — Я не мог пропустить праздник, у меня всё записано! — Нет, — отвечает Лена, но Ваня её уже не слушает. Подскакивает, перерывает книги на столе в поисках одной определённой. Когда находит её, открывает на заложенном голубой бархатной закладкой развороте. Любая компания, производящая органайзеры и записные книжки, умерла бы от зависти, если бы им в руки попал обычный блокнот, умело переделанный Ваней в свой личный ежедневник. — Никаких праздников, — бубнит Ваня, лихорадочно перелистывая страницы. — Так и есть, дурилка, я же сказала. — Лена быстро выхватывает ежедневник из Ваниных рук. — Просто у нас свидание, только и всего. — А, — протягивает Ваня. Я жду, затаив дыхание. Три, два, один. И до него наконец доходит: — С-свид-дание? — впервые вижу, чтобы Ваня заикался. — Да, — смеясь, подтверждает Лена. — Пойдём. Она суёт ежедневник в тот же карман, из которого чуть раньше вытащила билеты, и протягивает освободившуюся руку Ване. Он хватается за неё, и тогда Лена тянет его за собой в сторону выхода из лаборатории. Я провожаю их взглядом. Напоследок мы с Ваней успеваем кивнуть друг другу. Он словно говорит мне: «Ты это видела?». А я отвечаю: «Ага. Поздравляю». И нисколечко не лукавлю, потому что невероятно рада видеть Ваню таким счастливым. Больше мне в лаборатории хранителей делать нечего. С небольшой задержкой, я покидаю комнату вслед за ребятами, попутно бросив взгляд на часы на стене. Шиго обещала привести своего отца к двум часам. Осталось десять минут, и я решаю лениво прогуляться до медкорпуса, раз уж всё равно других дел у меня нет. Заодно и обдумаю предстоящую встречу. Эдзе… Я всё ещё не понимаю, как мне к нему относится. В том, что сделал Христоф, есть и его вина, но, в то же время, если бы не его помощь нам, всё могло обернуться куда печальней. Бен Эдзе не любит. Шиго — не доверяет, несмотря на их родственные связи. Ваня говорит о нём с крохотной толикой восхищения, когда описывает все возможности ковена, которому тот принадлежит. Лукас… просто молчит. Я видела его ещё несколько раз, когда он приходил с Шиго к Саше или когда встречался с Артуром, — (как оказалось, они приятели; Лукас преподаёт в университете, где на заочном отделении учится Артур), — и лишь убедилась в том, что тот нисколечко не изменился, продолжая оставаться самой большой ходячей загадкой. Надо будет расспросить Артура, как они вообще умудрились подружиться… Я прохожу через общую комнату миротворцев, где привыкшие к сквозному движению до медкорпуса стражи не обращают на меня внимания, и, преодолевая крошечный коридорчик, оказываюсь в медкорпусе. Как и всегда, тут страшно пахнет лекарствами и септиками, а ещё, что более необычно, из непостоянных пациентов и сотрудников здесь только двое. И они оба мне знакомы. — Что случилось? — спрашиваю я удивлённо. Бен сидит на одной из кушеток. Напротив него, согнувшись, стоит Полина. В одной её руке баночка с лекарством, в другой — вата. Подходя ближе, я вижу, что она обрабатывает ссадины на костяшках пальцев Бена. Рассечённый уголок губ и синяк на лбу уже переливаются цветом лечебной жидкости. — И тебе привет, — говорит Бен. Сначала он мне улыбается, потом сразу морщится от боли. Касается кончиком языка пораненного уголка и тут же отплёвывается, когда случайно пробует на вкус жидкость для обработки. — Кто тебя так разукрасил? — Эти царапины? — Бен опускает взгляд на свою руку в ладони Полины. — Ерунда. Видела бы ты второго! — А кто второй? — Кали, — за Бена отвечает Полина. — Не знаю, какая кошка между ними пробежала, но Марья сказала, они так крепко друг в друга вцепились, что чтобы оттащить их по разным углам, пришлось задействовать не только куратора, но и троих защитников. Я оглядываюсь по сторонам. — А где сам Кали? — Остался в тренировочном зале, туда к нему спустился Даня. В одном помещении их сейчас держать опасно… Андрей! — стонет Полина устало. — Прошу тебя, не дёргайся! Если хоть капля попадёт тебе на одежду, её придётся выкинуть, потому что я это не отстираю! Бен ёрзает на месте точно ребёнок. Я прохожу чуть дальше, останавливаюсь у Нины. С каждым днём ей становится хуже. Не намного. Не так, чтобы разница была видно невооружённым взглядом. Но я не была у неё предыдущие дни и сейчас с уверенностью могу сказать, что выглядеть она стала болезненнее. — И всё-таки, — тяжело вздыхая, спрашивает Полина за моей спиной. — Что вы умудрились не поделить? За что ты его? — Профилактики ради, — отвечает Бен. — Чтобы не зазнавался. — Мальчишки! — вздыхает Полина. Я оборачиваюсь на них через плечо. Улыбка задерживается на Полининых губах до самого конца, даже когда она заканчивает с ладонью Бена и запечатлевает лёгкий поцелуй на его костяшках. Это определённо не то, чему мне бы хотелось быть свидетельницей, и Бен, похоже, это понимает: ловя мой взгляд, он с виноватым видом пожимает плечами. — Ладно, это я отнесу сразу на утилизацию, — Полина взвешивает в руке истраченную на Бена вату. — А то Сергей убьёт меня, если узнает, что я перевела на тебя дорогое средство вместо обычной перекиси. Заодно спущусь к Дане, проверю, как дела у Кали. А ты пока посиди тут, и, прошу тебя, больше ни с кем в драки не ввязывайся, ладно? — Тут только Слава, — говорит Бен. — Драться с ней будет нечестно. — Ага, потому что у тебя нет никаких шансов, — заявляю я. Полина коротко смеётся. Я отворачиваюсь, но краем глаза успеваю заметить ещё один поцелуй, теперь уже в губы. Удержаться от комментария практически невозможно, и я отвлекаю себя тем, что беру с Нининой прикроватной тумбочки забытый одним из миротворцев пакет с раствором для капельницы. Ни название, ни состав мне ни о чём не говорят, и я лишь сминаю пластик в несколько раз, а затем кидаю его в сторону мусорной корзины у кураторского стола. Пластик отскакивает от края корзины и падает на пол. — Слав? — зовёт Бен. — Чего тебе? Сначала я иду за пластиком, чтобы всё-таки довести начатое до конца, лишь затем поворачиваюсь на Бена. И сразу сама всё понимаю. — Вы, — тяжело, разочарованно и надрывно выдыхает Эдзе. Его взгляд скользит по Бену и останавливается на мне. Он изменился. Несмотря на то, что Эдзе всё так же черноволос и высок, а глаза всё так же отливают дорогой платиной, сейчас я не дала бы ему меньше сорока пяти. Он постарел как минимум на десять человеческих лет, и я могу лишь догадываться, скольким магическим десятилетиям они могут быть равны. Рядом с Эдзе стоит Лукас. Чуть позади — Шиго. Она расслаблена, но серьёзна, тогда как её старший брат зажат, до предела сосредоточен и напряжён, словно оголённый нерв. Эдзе размашистым шагом следует по медкорпусу. — Напомни, как тебя зовут? — спрашивает он, останавливаясь напротив Бена и тыча в него указательным пальцем. — Андрей. — Ну да, — не знаю, зачем Эдзе интересовался этим, если ответ ему явно не был нужен. Я — следующая на очереди. — Слава, — напоминаю я, когда Эдзе приближается ко мне вплотную. — Ну да. Интонация решает всё. Эдзе произносит то же, что секундой назад сказал Бену, и всё же чётко осознаю — меня он помнит. — Эдзе, мы… — начинаю я, однако меня перебивают поднятой вверх ладонью: — Лукас, Шиго, будьте любезны подождать меня за дверью, — сухо бросает Эдзе. Вопрос в глазах Лукаса вспыхивает и потухает одновременно с тем, как Эдзе оборачивается на детей через плечо и повторяет свою просьбу. Шиго так просто сдаваться не собирается: — Зачем это? — требовательно спрашивает она. — Шиго, — Лукас одёргивает сестру, пытаясь схватить за руку, но та проворно уворачивается. — Не будь ребёнком! — Кто тут ещё ребёнок, — Шиго внимательно осматривает Эдзе. — Я никуда не пойду. Нина — моя подруга, и я хочу убедиться своими глазами, что ты делаешь всё правильно, а не усугубляешь ситуацию. — Твоё присутствие во время ритуала будет номером один в моём списке дел, — ядовито отвечает Эдзе. — Но сейчас я не собираюсь ничего проводить, мне просто нужно поговорить с этими двумя. — Эдзе понижает голос. — Пять минут. Не больше. Лукас открывает дверь медкорпуса и ждёт, пока Шиго в последний раз со вздохом одарит отца гневным взглядом, прежде чем выйти, громко топая ногами. Затем уходит сам, осторожно прикрывая дверь. — Здесь меня зовут Миллуони, — предостерегающе шепчет Эдзе, когда мы остаёмся втроём. — Буду безмерно признателен, если вы поддержите эту легенду. — Такое чувство, словно у нас есть выбор, — отзывается Бен. — Не послушаемся, так проклянёте нас на ровном месте. — Вы и без меня уже с этой частью справились, — Эдзе дёргает плечом. — Ладно, если бы только над собой так поиздевались, но я! — Ведьмак вскидывает руки к потолку. — Вообще представляете, чего стоило сломать время и оградить свой род от изменения? — У вас получилось, — протягиваю я. — Не ври мне, девочка, я выгляжу ужасно, — Эдзе хмурится. Глубокие морщины прорезают его лоб. — Из-за вас, умников, я потерял несчётное количество драгоценной энергии. Эдзе потирает ладони. Я впервые обращаю внимание на его одеяние и то, насколько оно не похоже на его предыдущее, состоящее из кожи и обтягивающей водолазки. Сейчас на ведьмаке странного вида коричневый комбинезон, туго подпоясанный, что делает его плечи ещё шире, и явно не новый, о чём говорят рваные края рукавов, неаккуратно подогнутых до половины предплечья, и потёртые пятна на штанинах. — Поверьте мне, мы сами уже не раз пожалели об этом, — говорю я. Эдзе недобро хмыкает: — Оно и понятно. Вон, что стало с вашей боевой подругой. Эдзе обходит меня, останавливается у изголовья Нининой кровати. Бен гуськом плетётся за ним. Мы переглядываемся. Я пытаюсь никак не выдавать своего беспокойства, но губы поджимаются сами, когда я вижу сомнение во взгляде Бена. — Я помню её, — говорит Эдзе, склоняясь над Нининым лицом. — Когда мы зашли с ней за черту невидимости, она сказала, что если что-то по её мнению вдруг пойдёт не так, она задушит меня одной рукой, пока второй будет обнимать мою дочь. — Эдзе принимается быстро проделывать несколько обычных для врача действий: проверяет зрачки Нины, приоткрывая веки пальцами, осматривает кожу, прощупывает пульс. — Чем её отравили? — с интересом спрашивает он, прижимая её запястье к своему уху. — Я слышу в её крови нечто постороннее, но не могу понять, что именно. Это явно не обычный яд, а микроорганизмы. Какой-то вирус… очень агрессивный. Что это? — Если бы мы знали, вас бы не позвали, — отвечает Бен, скрещивая руки на груди. — Парень, будешь дерзить, я уйду, и поминайте, как знали, — не отрываясь от своих манипуляций, произносит Эдзе. Бен качает головой. Наши взгляды снова встречаются, и он показывает пальцем на Эдзе, потом на себя, и проводит им же по шее, изображая перерезанное горло. — Что-то с земель Волшебного народца, — отвечаю я в попытке прояснить ситуацию. А перед этим машу Бену рукой, прося его запастись терпением. — Тогда другой разговор, — Эдзе резко выпрямляется, чешет подбородок. — Другой разговор и другая цена. Я не могу скрыть удивление. — Цена? Эдзе клонит голову на бок и одаривает меня снисходительным взглядом. — По-вашему, я за бесплатно проделал такой путь? По доброте душевной и ради очищения кармы? Я слишком устала, чтобы воспринимать его слова за сарказм или шутку, да и вид, с которым Эдзе всё это произносит, даёт мне понять — серьёзно здесь всё, от первого и до последнего слова. Первым реагирует Бен, фыркая: — А я говорил, что звать на помощь этого психа ненормального — плохая идея. Эдзе чуть щурится в ответ на его слова. Оба: и Эдзе, и Бен, — стоят друг за другом, но лицами ко мне, поэтому я сразу замечаю, как шею первого охватывает взявшаяся из ниоткуда дымка и как второй, широко распахнув глаза, заходится в диком кашле. — Бен? — зову я испуганно Бен падает на колени. Он пытается схватиться за горло, но ему мешает что-то невидимое. Я бросаюсь в его сторону и едва успеваю сделать несколько шагов, как меня останавливает цепкая хватка, собирающая одежду на спине. — Что вы с ним делаете? — мой голос срывается на крик. Как только последнее моё слово звенит в помещении, дверь распахивается, и в медкорпус влетает Лукас. За ним — обеспокоенная Полина, которую, похоже, снаружи всё это время удерживали насильно. Последней появляется Шиго, и только она совершенно не меняется в лице. Пожалуй, сейчас это громче любых слов говорит: «Я знала, что именно этим всё и закончится». — Что происходит? — восклицает Полина, видя корчащегося на полу Бена. Оказываясь рядом с ним, она берёт его лицо в свои ладони. — Отец, прекрати, — строго просит Лукас. Эдзе выпускает мою кофту, но Бену теперь и так достаточно физической поддержки в лице Полины, а потому я лишь замираю на месте, не сводя взгляда с задыхающегося друга. Как я могу помочь ему? Никак. Хватаюсь за свою шею. Что-то опускается по горлу вниз к пищеводу, заставляя задержать дыхание от тупой боли. Считай до трёх. Не паникуй. Эдзе здесь не для того, чтобы причинять Бену вред. — Отец, — повторяет Лукас. Его голос звенит сталью, а глаза, и без того яркие, как два факела, вспыхивают ещё сильнее. Это — последний раз, когда Лукас просит. В следующий раз он перейдёт к делу. Но Эдзе не из тех, кто боится кого-либо, даже если оппонент в разы сильнее или если он — его собственный сын-феникс. И всё же он ослабляет свою магию. Бен снова может дышать. — Зачем вы это делали? — дрожь в голосе выдаёт меня с потрохами. — Во-первых, я предупреждал — нечего мне грубить. А во-вторых, это не я, это их, — Эдзе кивает на Лукаса и Шиго, — бабка. Мамаша моя. Старая карга не захотела перед смертью делиться со мной гримуаром, пришлось отбирать насильно. Ваня говорил, что ведьмы и ведьмаки «Воронова крыла» используют в своей магии силу мертвецов. Отсюда и кости для ловушек, как я вспоминаю. А теперь ещё и настоящие призраки…. Одним словом: чертовщина. — Я собираюсь позвать Дмитрия, — произносит Полина. — Если никто сейчас же не объяснит мне, что здесь происходит! Её голос сочится испугом. Бен в сознании, и вскоре он снова оказывается на ногах, но Полина продолжает хвататься за него, за одежду и руки, приглядывая за состоянием своего парня. Я вижу, как сильно Бену это не нравится, ведь он терпеть не может показывать слабину. Именно поэтому он разжимает пальцы Полины, придерживающие его за предплечье. — Слушай сюда, — произносит Бен хрипло, позабыв о любом уважении к ведьмаку. — Ещё раз сделаешь так, и я… — Я тебя умоляю, — Эдзе взмахивает рукой, как если бы пытался отогнать от себя надоедливую муху. — Итак, Слава. — Его глаза блестят. — Цена. — Да? — Ты собрался торговаться со стражами? — встревает Лукас. — Я не занимаюсь благотворительностью, если ты вдруг забыл, — небрежно бросает Эдзе. — Моя цена — прах одного из Спящих. — Чего? — Бен не удивлён — шокирован. — Прах одного из Сп… чего, ещё раз? — О чём речь? — не понимаю я. — Он хочет, чтобы мы каким-то чудесным образом достали ему прах умершего стража, который, вообще-то, согласно ритуалу развевают над городом после кремации, — с отвращением произносит Бен. Полина, проигрывающая перед попытками понять сцену, разворачивающуюся перед её глазами, снова протягивает к Бену руку. В этот раз он резким движением препятствует этому и даже отходит в сторону. Всё его внимание обращено ко мне и Эдзе напополам. — Зачем вам это? — я пытаюсь разобраться. Может, всё не так странно, как кажется? — А вот это уже не ваше дело, — Эдзе поправляет закатанные рукава. — Обсудите между собой, что вам больше дорого: подруга или такая ерунда, как чей-то прах, и зовите меня, если придёте к здравому решению. Он разворачивается на пятках, направляется к сыну и всё это время молчавшей дочери. Лукас смотрит на отца так, словно впервые действительно видит. Могу представить, как счастлива сейчас Шиго — у её брата наконец открылись глаза на знание, которое она уже давно считала истиной. — Миллуони! — окликаю я ведьмака, пока тот не успел окончательно уйти. Имя — непривычно длинное и плавное, как речной поток, совсем не подходит ведьмаку передо мной. — Чей прах вам нужен? Короткая улыбка. Взгляд — острее бритвы. И я, кажется, уже знаю ответ, когда он спокойно произносит: — Христофа, разумеется. Это и служит нашим прощанием вместо обыденных формальностей. Эдзе и Лукас уходят, Шиго остаётся топтаться на месте. Знакомое имя поднимает внутри меня целую волну воспоминаний, приходится ущипнуть себя, чтобы почувствовать настоящее и не пропасть окончательно во всплывающих образах. Перед глазами, помимо испуганной Полины и злого Бена, бледное лицо, обрамлённое чёрными кудрями. Черты потерялись. Я не до конца уверена, что вижу именно недооценённого и сбившегося с пути гения, а не его не менее умного племянника, и это чертовски пугает. Христоф — определённо не тот, с кем бы мне снова хотелось увидеться, но я не могу сказать на все сто процентов, без единой доли сомнения и хотя бы секундной задумчивости, что какая-то часть меня совсем и нисколечко по нему не скучает.

***

Крошечная съёмная квартирка Власа захламлена ненужными вещами до такой степени, что мой образ «до неприличия идеального» парня рассыпается в пух и прах. Он зачем-то копит железные банки из-под выпитой газировки и билеты, оставшиеся после поездки на общественном транспорте. Он всё никак не может убрать горшки с землёй, растения в который погибли несчётное время назад. Полки в его шкафах забиты кипами листов, и я боюсь сделать лишнее движение, чтобы все они не обрушились на нас бумажной лавиной. Ремни, галстуки, шарфы — на всех дверных ручках, но не на вешалках или специальных крючках. Позабытые чайные пакетики — под специально наклеенными цветными стикерами, но в местах, совершенно для этого непригодных. Начатые упаковки жвачки — в диванных подушках, в ванной на полке, в пустой вазе для фруктов. Недоеденные (как можно вообще такое допустить?) шоколадные батончики — везде, где что-то более важное случайно отвлекло его от еды. Влас компенсирует хаос в квартире порядком в голове. Вызывает одновременно зависть и восхищение, ведь я — абсолютно пропащая по обоим пунктам. — Время доставки — сорок минут, — объявляет Влас, возвращаясь из кухни. — Но я сказал доставщику, что если он поторопится, получит двойные чаевые. — Влас подбрасывает мобильный телефон в воздухе. — Так что, думаю, пицца будет у нас меньше, чем через полчаса. — Это хорошо, — отвечаю я. — Я страшно голодная, и уже вот на столько, — я приближаю указательный и большой палец друг к другу, — близка, чтобы позариться на твои обветренные шоколадки. — Не суди меня, я убираюсь, — Влас виновато улыбается. — Просто очень медленно. — Пока здесь не завелось тараканов, меня всё устраивает. Влас подходит к креслу, на котором я сижу. Наклоняется. Его ладони упираются в обивку кресла по бокам от моих бёдер. Я так напрягаюсь, что мною сейчас как тараном с лёгкостью можно было бы выбить дверь. — У меня есть вопрос, — приглушённо сообщаю я. Влас неотрывно глядит мне в глаза. Ненавязчиво или нет — меня не волнует, — но я забираюсь на кресло с ногами и прижимаю их к себе, увеличивая, как мне кажется, препятствие между собой и Власом. — Я весь во внимании. Влас наклоняется ещё ближе. Я чувствую еловый запах его одеколона. Он нравится мне больше, чем нечто под названием «арктическая волна», которую использует Дмитрий, и цитрусовый коктейль, который в нереальных количествах на себя выливают Даня и Ваня. Влас пахнет рождественским лесом. Хочется прикрыть глаза от наслаждения, но я боюсь, к чему всё это может привести. — Насчёт некоторых нюансов системы, — начинаю я максимально издалека. — Да, да, — протягивает Влас. Его ладони перекочёвывают на деревянные подлокотники, и это возвращает мне немного свободы. — Расскажи мне немного о Спящих. Влас, до этого думающий явно не об истории стражей, серьёзнеет. — Что ты хочешь узнать? — Что-нибудь, что не входит в общую программу. — Хм, — только и произносит он. Выпрямляется. Присаживается на подлокотник, ладони складывает в замок, размещает их на коленях. — Собственно говоря, особо рассказывать и нечего, кроме очевидного. Умерших стражей кремируют, прах развеивают над Дубровом, чтобы остатки магии клятвы смогли служить городу и после смерти её носителя. — Влас прикусывает губу, обращая свой взгляд куда-то в сторону. Затем вздыхает и снова поворачивается на меня: — Ты сама не раз была свидетелем этой церемонии. Я киваю, мол, да, ты прав. — Но ведь у тебя есть конкретный вопрос, я прав? — Влас протягивает руку к моему лицу. Его указательный палец касается моего виска и проводит линию, убирая выбившуюся из косички прядь волос. — Можно ли вытащить обратно чей-либо прах из этого поля? — спрашиваю я. — Зачем кому-то могло это понадобиться? — Ну, — я пожимаю плечами. — Для захоронения, например. Или… — Власов взгляд настолько пристален, что я теряюсь. — Мало ли! Для ритуала, может, какого. — Меня такие «мало ли» немного озадачивают, — Влас чуть отклоняется и осматривает меня целиком. — Особенно из твоих уст. — Когда он снова приближается, я чувствую себя маленькой нашкодившей девочкой. — Ничего не хочешь мне сказать? Неуверенно, но я качаю головой. Влас ещё несколько секунд внимательно разглядывает моё лицо, а потом окончательно сокращает расстояние между нами и целует. Не первый наш раз, но по сравнению с другими поцелуями, этот — буквально новый уровень. Стой я на ногах, у меня бы подогнулись колени. — Такое действительно возможно, — отстраняясь, будничным тоном произносит Влас, как будто мгновение назад никакого поцелуя и не было вовсе. — Но никто, насколько мне известно, этого за всю историю ещё не делал. Влас отходит к лежащей на полу кошке. Лола, кремового цвета корниш-рекс, сладко потягивается, когда Влас гладит её по животу. — Я хочу заключить кое с кем сделку, и прах Спящего — её цена, — произношу я, наконец решившись. Власова ладонь замирает над кошкой и сжимается в кулак. — Ещё раз? — он переспрашивает, но это едва ли фактическая просьба повторить. Скорее что-то вроде: «Я сейчас правильно всё услышал?». — Я хочу заключить сделку с Миллуони. Лола изворачивается змеёй в попытке вернуть внимание хозяина на себя, но Влас, кажется, после моих слов переместился куда-то далеко за пределы квартиры. — Милая, — то, с каким натяжным выдохом Влас это произносит, заставляет желудок сжаться. — Что ж ты сразу к дьяволу не пошла? Было бы и то больше шансов. — Миллуони не так плох. — Я сделаю вид, что сейчас не слышал этого. — Влас резко выпрямляется. — Хотя будет уместным заметить, что не так плох был Дэвон, упокой Господь его душу, а Миллуони… — Влас делает паузу, чтобы вздохнуть. — Ну вспомни хотя бы тот скандал в Академии, когда он спал с женой действующего директора, а потом выдвинул свою кандидатуру на его место и никто не смог ему отказать, ведь по уровню магии он действительно превосходил того бедолагу. — Влас скрещивает руки на груди. — Чей прах ему нужен? — Христофа. Они когда-то давно были близки, — я передёргиваю плечами, — в каком-то не менее странном смысле, чем вся эта ситуация в целом. Полагаю, его прах нужен ему по такой же причине. — О, — вот всё, что я получаю от Власа. А затем — молчание. И если раньше даже в моменты, когда я не знала, разговор на какую тему с ним начать, я не чувствовала, что затянувшаяся пауза отягощает, то теперь она не просто камнем ложится на плечи — она давит словно пресс. — Ты в порядке? — спрашиваю я осторожно. — Да, просто… — Влас снова опускается вниз, к Лоле, но теперь он полностью оседает на пол. Запускает пальцы в волосы, ерошит их. Затем обхватывает руками колени. — Мне было всего десять, когда умерли родители, но я уже знал слишком многое про мужчину, наложившего чёрную тень позора на наш род. Он был маминым двоюродным братом, но она никогда не называла его так, только полным именем. Лишь единожды, я помню это хорошо, потому что это случилось в мой последний день рождения, который мы провели вместе, она, я не знаю, словно почувствовав приближение своего конца, позволила себе откровение, назвав его иначе и открыто нас сравнив. «Ты так похож на Риса», горько сказала она. А после этого взяла обещание с меня, десятилетнего мальчишки, что я никогда не пойду его путём. Сказанные Власом слова бьют прямым ударом в солнечное сплетение. Я встаю с кресла, подхожу к нему, присаживаюсь рядом. Беру его за руку, переплетая наши пальцы. Мне хочется утешить его, хочется сказать, что он ни на каплю не такой, как всё плохое, что было в его дяде, но абсолютно точно немного то, что было в нём хорошего: целеустремлённость, острый ум, своеобразная, но всё-таки верность. Желание рассказать о том, что я лично знала Христофа, почти перевешивает здравый смысл, но я вспоминаю всех тех, кому уже доверила свой секрет, тем самым ненароком, но фактически поставила их под опасность, и решаю не делать того же с Власом. К тому же, он ведь член Совета. Что, если они не имеют права хранить друг от друга секреты такого типа? — Ты нисколечко не похож на своего дядю, — говорю я мягко. — Он плохой, а ты… другой. Хороший. Влас, до этого сверливший взглядом пол, поднимает на меня потемневшие глаза. — Спасибо, — произносит он, облокачиваясь лбом о моё плечо. Я прикусываю язык. Он благодарит меня за то, что ему необходимо было услышать, и он не в курсе, что это — абсолютная ложь. Я поступила правильно. Правильно ли? — Иди сюда, — говорю я, крепко обнимая Власа. В моих руках он внезапно кажется совсем крошечным. Я закрываю глаза. Еловый запах окружает меня. — Люблю тебя, — произносит Влас. — Что бы ты там не задумала — будь осторожна, прошу. — Как обычно, — отвечаю я. В этом ответе столько же правды, сколько и лжи. Я действительно собираюсь поступать так, как поступаю всегда, но в моём случае это ещё ни разу не значило отсутствие опасности.

***

Шиго не нравится запах табачного дыма. Она морщит нос и глядит на Бена с таким отвращением, что любого другого давно бы это смутило. Вот только Бен обладает железным терпением, когда дело касается того, чтобы вывести кого-нибудь из себя. — Лукас уверен, что ваш отец живёт здесь? — переспрашиваю я. Мы припарковали внедорожник напротив студенческого общежития. Шиго здесь своя — она, как оказалось, учится на юридическом факультете, и в этом году заканчивает аспирантуру. Пошла по стопам брата — пожалуй, это именно то, чего узнать о ней я ну никак не ожидала. — Папашка у нас со странностями, — отвечает Шиго. Она надувает большой пузырь из жвачки и смачно лопает его. — Нам невероятно повезло, что мы с Лукасом пошли в мать. Небольшая группа ребят, проходящих мимо, здоровается с Шиго. Она отвечает им коротким кивком, провожая взглядом до входной двери. — И как мы найдём его здесь? — Бен делает последнюю затяжку и кидает окурок себе под ноги. — Тут этажей восемь, и на каждом блоков, наверное, двадцать, как минимум. — Это как раз самая простая из задач, — Шиго опускает взгляд, следя за движением носка ботинка Бена, втаптывающего окурок в землю. — Вообще-то, на территории общежития курить запрещено. — И ты ждала, пока я закончу с сигаретой, чтобы сообщить мне об этом? — Я тебе в матери не нанималась. — Ребят, — устало протягиваю я. — Не начинайте. Шиго отстраняется от внедорожника, на который до этого опиралась спиной, и вышагивает в сторону входа. Мы с Беном следуем за ней по пятам. Я никогда не была фанаткой университетов и всего, что связано со студенческой жизнью, а потому чувствую себя не в своей тарелке, чего не скажешь о Бене. Пустите кота в рыбную лавку, и тот будет выглядеть менее довольным. — Знаешь, кем я хотел стать до того, как принял клятву? — спрашивает он у меня. — Ты же вроде с детства только в стражи и метил. — Не совсем, — Бен суёт ладони в карманы форменной куртки и чуть вжимает голову в плечи, отчего становится похожим на нахохлившегося воробья. — Был у меня период, когда я хотел стать военным. — Формально, это то же самое, что и защитник... — Ага, конечно, а из Мёртвого моря можно пить. Голову включи, коротышка, я хотел быть настоящим солдатом, а не мальчиком на побегушках у кучки чокнутых с завышенным самомнением. Без обид. — А я-то тут причём? — Ну, твой парень тоже входит в вышеупомянутую категорию. Я прыскаю. Меня, может, и должно волновать мнение Бена насчёт Власа, но я не хочу в очередной раз пускаться в пустые споры, а потому пропускаю заявление мимо ушей и вместо этого говорю: — Если бы ты пошёл в военный университет, жил бы в казарме, вставал бы в шесть утра и существовал бы от выходного и до выходного. Про девчонок вообще молчу. Бен пожимает плечами. Уже внутри здания мы с Беном останавливаемся в паре шагов от Шиго, которая о чём-то разговаривает с консьержем. — Ладно, ты права, — говорит Бен. — Но из меня вышел бы неплохой морпех. — Как скажешь, — бросаю я. И, казалось бы, закончен разговор, но Бен продолжает таращиться на меня, что-то выжидая. — Чего? — переспрашиваю я. Шиго идёт к лестнице. Мы — за ней. — Ничего, — произносит Бен. — Просто заметил кое-что странное. Второй этаж. Длинный, витиеватый и очень шумный коридор. Пахнет влажностью и пельменями. Кто-то курит в форточку, чего делать явно не разрешено. — И что же ты заметил, умник? — А то, что ты имеешь привычку поддерживать всех, кроме меня. Краем глаза я наблюдаю за тем, как Бен бьёт себя по козырьку кепки, чуть его приподнимая. — Если для тебя это настолько важно, — произношу я, разводя руками. — Из тебя бы и вправду вышел отличный морпех. — Уже поздно, — фыркает Бен. — Уже не актуально, и я тебе не верю. Он кривит губы в подобии улыбки, вот только я всё равно замечаю остаток искренней обиды в его глазах и в том, как быстро эта самая улыбка исчезает. Что на него нашло? Не очень похоже на Бена. Шиго останавливает нас напротив одной из дверей. — Юра сказал, цитирую: высокий красивый мужчина в комбинезоне уборщика, предложивший заплатить за один блок платиновым слитком или килограммом травки, живёт здесь, — Шиго недовольно качает головой. — Типичный отец и шуточки его тупые. Шиго заносит кулак, чтобы постучаться, но я опережаю её, вклиниваясь между ней и дверью. — Я сама, — говорю я. — А вы подождите тут. Шиго скашивает недовольный взгляд на Бена, но всё же даёт согласие кивком. Я коротко простукиваю костяшками пальцев по деревянному косяку и, не дожидаясь разрешения, проскальзываю в комнату. Не знаю, что ожидала здесь увидеть, но перед глазами возникает до отвращения обыденная картина. Никаких тебе пентаграмм на полу, никаких скелетов и их частей, никакой крови на стенах. Только комната с «бабушкиным» ремонтом и Эдзе, развалившийся на кровати с планшетом в руках. — О, — протягивает он, отрывая глаза от экрана. — Какие люди! И это только чуть больше пяти часов прошло! Я приятно удивлён вашей скорости. — Здрасьте. Эдзе кивает и размашистым жестом указывает на соседнюю кровать, предлагая мне сесть. — Почему общага? — я брезгливо осматриваю шерстяной плед, видавший не одно поколение студентов, прежде чем примоститься на самый край кровати. — В городе есть отличные гостиницы. — Там клиентами особо не разживёшься, — отвечает Эдзе. — Клиентами? Эдзе кидает планшет себе за спину. — А ты, как я посмотрю, всё так же не обременена полезными знаниями. Я могу ответить ему что-нибудь достаточно саркастичное, чтобы показать — я его не боюсь и уж тем более не стану перед ним выуживаться, но когда в последний раз подобный способ диалога помогал мне в решении проблем? — Я согласна дать вам то, что вы хотите, — произношу я вместо всех ядовитых слов, вертящихся на языке. Глаза Эдзе расширяются. — И как на это отреагировало ваше начальство? — с интересом спрашивает он. — Я никому не говорила. — Бунтарка, — хмыкает Эдзе. — Мне нравится. Ладно. — Он встаёт, привычным жестом вытирает ладони о штаны по брючному шву. — Только оплата — вперёд. — Как хотите. Это уже, как вы говорили, не моё дело. — Ох, дорогуша, — Эдзе снисходительно качает головой. — Не в этот раз. Он уходит к сумке, брошенной под подоконником. Её содержимое гремит, шелестит и побрякивает, когда он перебирает его в поисках чего-то определённого. — Я не понимаю… — начинаю я, но обрываю сама себя вместе с тем, как Эдзе выпрямляется и разворачивается ко мне лицом. В его руках уже знакомый мне гримуар и ещё что-то, что больше пугает, чем вызывает интерес. — Так это работает, — Эдзе делает несколько шагов мне навстречу. — Чтобы изъять те жалкие крошки, которые остались от Христофа, мне нужен проводник. Кто-то, кто, так или иначе, знал его и был с ним связан. Друг, родственник, любовник — кто угодно. — Вы тоже подходите под этот список, — говорю я, начиная понимать, к чему ведёт Эдзе. — Верно. Вот только я не могу одновременно колдовать и быть проводником. — Я не собираюсь просить Власа, — я упираю кулаки в бока. — Он и так слишком… — дыхание учащается. — Да, он его племянник, но… — язык путает слова. Я откашливаюсь. — Нет. Вам придётся искать другой способ. — Во-первых, другого способа нет, — отвечает Эдзе. — А во-вторых, я говорил не о Власе. — Тогда о ком? Разве остался кто-то ещё? Ведь даже при жизни у Христофа почти никого не было. Анна и Роза — обе погибли. Эдгар и Ева — не были рождены. В последние дни своей жизни Христоф и вовсе был один: только химеры вокруг, да я, и то не по своей воле. — Стойте, — тихо произношу я. Мысли, пришедшие в голову, такие странные, что я тру лоб, будто это может помочь мне вытащить их наружу. — Вы хотите, чтобы я… — После смерти Христофа мне удалось пойти по следам некоторых из его созданий. Я хотел подчистить за ним… Мне казалось, это будет правильным. А ещё единственным, что я мог сделать, чтобы хоть как-то исправить то, что, в какой-то степени, произошло по моей вине. — В какой-то степени? — переспрашиваю я. — Да, образно выражаясь, вы вложили в его руку пистолет и показали, как нужно целиться! — Да, вот только у него уже были свои патроны, — Эдзе прыскает. — Образно выражаясь. Но смысл не в этом, а в том, что мне всё-таки удалось уничтожить пятерых. Я не знаю, сколько их ещё осталось, быть может, они, не приспособленные к жизни без Христофа, умерли своей смертью, но… В общем, я не только убивал их, но и вёл некоторого рода беседу. — Вы пытали их, — это не вопрос. А Эдзе и не спорит. — Мне хотелось узнать, как проходили последние дни Христофа, — продолжает он. — В конце концов, парень был мне не безразличен. — К чему всё это? — К тому, что все химеры, как одна, твердили о двух девушках: о Розе, которую они ни разу не видели, но слышали о ней из уст самого Христофа, и о рыжеволосой Аполлинарии, которая даже стала для них боевым наставником в день перед сражением. Аполлинария.… Именно так звали ту девицу, которая переместилась в твоё тело в Огненных землях. — Не думаю, что мы с Рисом были настолько близки. — Это неважно. Он доверял тебе. Его воспоминания о тебе — сильные. Этого будет достаточно для того, чтобы изъять его останки. К тому же, — Эдзе лукаво улыбается. — Посмотри мне в глаза и скажи, что сама ничего к нему не испытываешь: ни скорби, ни жалости, ни понимания — ничего. Я не могу врать Эдзе. Мне кажется, он раскусит меня раньше, чем я только подумаю о том, чтобы раскрыть рот. — Вот именно, — заключает ведьмак, так и не получив никакого от меня ответа. — Именно, — повторяет тише. — Итак, ты не передумала? — Будет больно? — уточняю я. Возможно, такого вопроса бы не возникло, если бы во второй руке Эдзе не держал клинок. — О, — Эдзе, спохватившись, суёт нож, лезвие которого оказывается достаточно тонким, чтобы потеряться меж страниц гримуара, куда он его и вставляет, когда ловит мой пристальный и обеспокоенный взгляд. — Нет, дорогуша, это не для тебя! Уже слишком поздний час, чтобы проводить наш ритуал. Лучше на рассвете. Часов в пять утра. — Ладно, — киваю я. — И да, насчёт твоего вопроса, — Эдзе зажимает гримуар подмышкой. — Смотря, как ты оцениваешь боль. — Рукой, свободной от любой скованности, он скребёт подбородок. — Скажем, по шкале от одного до десяти? Мне так часто доставалось, что выбрать что-то одно оказывается, на первый взгляд, непосильной задачей. Но затем я вспоминаю битву в бальном зале и то, как она для меня закончилась. В груди возникают отголоски прошлой боли: жгучей, терпкой, тягучей. — Когда мы сражались с химерами, я получила удар чем-то острым в грудь, — я касаюсь грудной клетки. Мне чудится пульсация, проникающая даже слои одежды. — И это определённо была девятка. Повезло, что я вовремя отключилась. — Что ж, — Эдзе дёргает бровью. Мой ответ вызвал в нём какую-то эмоцию, но я не могу уловить её. — Тогда тебе, вероятно, стоит подготовить себя к десятке.

***

Я провожаю взглядом сначала наш красный внедорожник с Беном, как защитником оперативной команды вызванном на задание, на водительском сиденье, затем — тонкую фигуру Шиго, исчезающую в неосвещённой части улицы. Укутываюсь в куртку плотнее, засовывая руки в карманы и вжимая голову в плечи, и ловлю себя на мысли, что зверски устала. Помочь может разве что кофе — единственная возможность хоть как-то взбодриться перед назначенной Антоном тренировкой. В восемь часов вечера, когда заканчиваются все занятия и доступ в тренировочный зал ограничивается лишь узким кругом людей в виде дежурной оперативной команды, назначенных на уборку помещения и, разумеется, старшего руководства, начнётся моя личная пытка. Я знаю, это пойдёт мне на пользу. Это не просто необходимость — это моя обязанность. Если я и дальше хочу, — а я определённо уже не вижу себя кем-то другим, — быть защитником, мне нужно тренироваться. Много. И с полным пониманием ответственности. До любимой кофейни — двадцать минут пешком. Мне везёт, что в телефоне ещё достаточно зарядки, и всю дорогу я провожу в компании с музыкой, пожалуй, впервые за всё время чувствуя себя так, словно ничего никогда не менялось. И я — всё та же любительница прогулок в одиночестве и зачитывания знакомых куплетов одними губами, пряча лицо в ворот куртки или слой шарфа. И улицы — всё такие же уютные и скрытые в отбрасываемых редкими фонарями тенях. И редкие прохожие — просто люди. Главное, не присматриваться и не пытаться разглядеть за капюшоном причудливые цвет кожи и волос, а за очками — цвет глаз. До кофейни я добираюсь даже быстрее, чем предполагала. В вечернее время здесь меньше посетителей, чем в утреннее, и всё же чтобы получить свой кофе, мне приходится занять четвёртое место в очереди из трёх… нет, не человек. Точно передо мной — индра. Вечер и ночь, как я уже успела узнать, их стихия. Рождённые в Подземном мире, месте, где никогда не восходит солнце, они с трудом привыкают к местному времени и перемене тьмы на свет и предпочитают жить по собственному режиму, более близкому к их родному. После девушки-индры с длинными жёлтыми волосами, заплетёнными в бесчисленное количество мелких косичек, на месте топчется ведьмак. Даже стоя через одного, до меня доносится запах трав и земли, который смешивается со свежесваренным кофе и приятно одурманивает. Ведьмак — мужчина. Рыжеволосый, коротко стриженный. Затылок — выбрит наголо и демонстрирует татуировку многогранного синего минерала. Символ «Безымянных», вспоминаю я, и предположение моё подтверждают многочисленные браслеты из различных пород, покрывающие руки мужчины от запястья и до самого локтя, прямо поверх рукавов свитера. Дальше — оборотень. До последнего я не опознаю его; он сам выдаёт себя, когда снимает перчатки и суёт их в карман плаща — так я вижу когти. Когда приходит моя очередь, я ещё раз бросаю быстрый взгляд на деревянное меню на стене позади бариста. Не собираюсь брать ничего, кроме своего стандартного напитка, но проверяю новинки; вдруг, что приглянется. — Добрый вечер, — мягко произносит бариста. Я перевожу на него взгляд и вместо того, чтобы сказать: «Большой карамельный латте», замираю, теряясь. Милый парень с чёрными волосами, фигурой пловца, скрыть которую неспособны форменная футболка в горизонтальную полоску и фартук, и широкой белозубой улыбкой. Я знаю его и знаю, что внешне он совершенно не похож на интеллектуала, коим является на самом деле. Передо мной не просто бариста с витиевато выведенным именем «Роман» на золотой табличке. Передо мной мой старый знакомый Рэм. Я не улавливаю упоминания о нём в словах Виолы. Я не вижу его в её каких-либо действиях и привычках. Я помню, как часто она говорила о своём брате в моём прошлом настоящем, и потому до этого момента была совершенно точно уверенна, что… Нет, это невозможно. — Может, вам что-то подсказать? — учтиво спрашивает Рэм. — Нет, — наконец выдаю я после того, как в спину мне летит недовольный кашель от следующего в очереди. — Карамельный латте, пожалуйста. — Стандартный, большой? — Большой. — Добавить какой-нибудь сироп? Советую ванильный, он придаёт напитку дополнительную сладость. — Давайте. — Может, хотите покрепче? — Нет, — я качаю головой. — Сон — последнее, с чем мне нужно бороться по собственной воле. Рэм хмурит брови, но усмехается. Мои слова кажутся ему забавными. Я расплачиваюсь, и Рэм приступает к изготовлению моего кофе, и я заставляю себя хоть изредка отводить от него взгляд, иначе он может счесть меня сумасшедшей. Но это всё так… так… Почему всегда, когда мне кажется, что страннее уже точно не будет, случается нечто подобное? — Ваш латте, — Рэм протягивает мне картонный стаканчик. — Спасибо, — я принимаю его. Приятное тепло обжигает пальцы. — Вам спасибо. Приходите ещё. Вот и всё. Я ухожу, уступая место у прилавка следующему любителю бодрящего напитка, и Рэм принимается за другой заказ с той же добродушной улыбкой, с которой делал мой. Я ещё некоторое время разглядываю его, стоя за высоким столиком и делая вид, что помешиваю сахар, который, вообще-то, никогда не добавляю. Смотреть на Рэма, не причастного к жизни штаба — дико. Смотреть на Рэма, не знакомого с его когда-то ближайшим другом Ваней — странно. Смотреть на Рэма без сестры-двойняшки, немного навязчивой, но определённо любимой братом — неправильно. Я покидаю кофейню в разочарованных чувствах. Впервые в жизни кофе не помогло, а сделало только хуже.

***

Я не припоминаю, чтобы просила Антона выбить из меня весь дух, но именно этим он и занимается. Я успеваю дважды поругать себя за слабохарактерность и раз десять Бена за то, что так легко последовала его совету, прежде чем в левом боку начинает нестерпимо колоть. Я останавливаюсь и сгибаюсь пополам, упираясь ладонями в колени. Пытаюсь выровнять дыхание. На пол обрушиваются капли пота с моего лба. — Я взял за правило не трогать старые результаты стражей, чтобы не мешать мнение Татьяны со своим, но сейчас я смотрю на тебя и понимаю, что придётся покопаться в бумагах. Ты ужасна, Слав. Такое чувство, что у тебя не травма была, а паралич всех конечностей. Я ничего не отвечаю, но не потому, что мне нечего сказать Антону в ответ. Просто нет ни сил, ни желания спорить с тем, кто за это сможет на мне нещадно отыграться. — Ладно, — Антон подходит ближе, ободряюще хлопает меня по спине. — С рукопашным боем выходит не очень, может, с оружием получится лучше? — С каким? — спрашиваю я, хотя, на самом-то деле, это никакого значения не имеет. Сейчас мой уровень одинаково плох во всём. Конечно, если постараться, я смогу припомнить уроки, которые давала Татьяна, и, возможно, с мечом моя ситуация покажется Антону не настолько провальной, но я не хочу сама проявлять инициативу, наученная тем, что она, в большинстве своём, действительно наказуема. — Сейчас посмотрим, — говорит Антон и направляется в секцию с оружием. Снова появляется в поле моего зрения он уже меньше, чем через полминуты, и с четырьмя боевыми кинжалами, по два в каждой руке. — Может, лучше стоит начать с кинжалов для обучения? — выкрикиваю я своё предположение, пока Антон идёт ко мне. В отличие от куратора, я трезво оцениваю свои способности и знаю нынешний потолок. То, что Антон хочет пробить его, мне, конечно, льстит, но в итоге-то вся штукатурка посыплется именно на мою голову. — Держи, — Антон протягивает мне два кинжала, игнорируя вопрос. Я неуверенно сжимаю по одному в каждой руке. Они легче, чем я думала. Рукояти, обтянутые полосками кожи, ложатся в ладони как влитые. Хочется как-нибудь по-особенному провернуть их, как показывают в кино, но я понятия не имею, как сделать это так, чтобы не выглядеть обезьяной с гранатой. — Что теперь? — спрашиваю я. Антон молча делает несколько шагов от меня и встаёт в боевую позу. — Атака или защита? Не понимая, к чему он ведёт, но зная о необходимости ответа, я говорю: — Защита. Антон кивает. Боевая поза становится жёстче. Я нервно сглатываю и пытаюсь повторить её. Не знаю, выходит ли у меня. — На счёт «три»? — предлагаю я. Антон дёргается, предпочитая действовать неожиданно. Он атакует. Его движения довольно просты и медленны. Это — мой уровень. Я чувствую вибрацию под кожей на левом предплечье; сила клятвы наконец активизировалась в полную силу. Всё, что происходит, кажется мне уже изученным. В голове возникают образы: занятия с Татьяной, тренировка с Лукасом, немного практики с Беном. Я отбиваю атакующие удары не с лёгкостью, но с уверенностью. Разгар поединка, а я не могу сдержать улыбки. У меня получается! Вскоре я даже замечаю, что Антон повторяет свои атаки в определённом порядке. Тогда я решаю его удивить. В очередной раз, когда комбинация начинает новый круг, я перевожу свой блок в одну из связок атаки, которую умудряюсь вспомнить. Эта идея кажется мне отличной; так я покажу Антону, что всё же не настолько потеряна. Но всё сразу идёт не по плану. Рука скользит не туда. Не рассчитывающий на ответное нападение Антон теряется лишь на секунду, но её оказывается достаточно, чтобы мне полоснуть по его футболке на спине, рассекая острым лезвием не только ткань, но и кожу. Свежий разрез зелёного полотна быстро становится тёмным от крови. Я охаю и разжимаю пальцы, роняя оба кинжала и предупреждая любое своё следующее движение. Антон шипит от боли. — Извините! — восклицаю я. — Я хотела только… извините! — Всё нормально, — отвечает Антон спокойно. — Нет, не нормально. Я вас ранила! — Я же сказал, всё нормально, — повторяет Антон чуть громче. — Кажется, сегодня один из миротворцев оставил у нас обеззараживающее средство, которым обрабатывал ссадины Кали. Я сейчас вернусь. Антон уходит, не забывая поднять с пола мои ножи. У меня дрожат руки, и я крепко прижимаю ладони друг к другу, чтобы немного унять беспокойство. Но лучше не становится, и по большей части из-за мозга, который предпочитает раз за разом перематывать злосчастный момент моей глупости. Ну почему я такая дура? Легко хлопаю себя по щекам. Нужно исправлять ситуацию. Двух извинений явно недостаточно, чтобы хоть немного загладить вину, и я следую в оружейный сектор, куда ушёл Антон. Осторожно, на носочках, приближаюсь к входному проёму. Собираюсь с мыслями, искренне надеясь на то, что куратор получал ранения гораздо сильнее, чем порез кинжалом, делаю шаг, вступая в просвет, образованный стеллажами, и… Не могу ни вдохнуть, ни шевельнуться, ни уж тем более произнести что-либо. Антону пришлось снять футболку, чтобы обработать порез. Я ранила его аккурат поперёк лопатки, но в этом месте у Антона и до меня было нечто неестественное для физиологии человека. С каждым его вдохом это нечто расходится, словно шов. В конце концов, когда «карман» становится достаточно широким, рваная линия пускается вниз, к бёдрам, пересекая спину Антона двумя параллельными линиями от каждой из лопаток. Когда передо мной раскрываются широкие чёрные крылья, приходится прижать ладонь ко рту, чтобы не закричать. Мужчин-сирен в природе не бывает, но передо мной сейчас именно оно — редчайшее из чудес. И невозможное. Если только не... На дрожащих ногах я вылетаю из тренировочного зала, не без дополнительных усилий преодолевая подъём по лестнице и коридор штаба. На улице продолжаю бежать, беря направление в первую же попавшуюся сторону и не определяя какую-либо конкретную конечную точку. Одна задача: убежать как можно дальше от Антона. Шаг. Шаг. Шаг. Я осознаю, что нахожусь у своего дома, только когда останавливаюсь перед металлической кодовой дверью. Какие цифры? Все мысли в голове превратились в кашу. Я бью себя кулаком по лбу несколько раз, прежде чем понимаю, что это совсем не помогает. — Триста пятьдесят восемь, — произносит знакомый голос. Я ставлю пальцы на нужные цифры, но дверь не поддаётся. Снова и снова я жму на треклятые кнопки и дёргаю чёртову металлическую ручку, но ничего не происходит. Чужая рука тянется вперёд. Когда она касается кнопок, я понимаю, что всё это время пыталась выжать не ту комбинацию. Дверь издаёт характерный звук открытия. Я опускаю руки вдоль тела, позволяя чужим рукам открыть её за меня. Для этого человеку нужно выйти вперёд и показаться мне на глаза. Я узнаю в нём Ваню. — Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я. Ваня открывает рот. Его губы шевелятся, но я ничего не слышу. Я думаю о том, что оглохла, но мимо нас вдоль дома проезжает машина, и до меня отчётливо доносится урчание её работающего мотора. — Ваня? — осторожно зову я. Короткий рваный выдох, который я хорошо знаю. Так звучит отчаяние. — Лена умирает, — говорит Ваня. Его голос дрожит сильнее, чем мои колени.