***
Это странно. Не происходящее в частности, но всё сразу. Я знаю, что это не реальность, с той самой секунды, как оказываюсь посреди цветочного луга, но пугает меня вовсе не это. Я не понимаю, сон ли передо мной или то, что видят люди после смерти. — Не драматизируй. Христоф. Похож на ангела в этой белой одежде. Даже смешно. Появляется из ниоткуда, словно в атмосфере открывается невидимый портал, через который он и шагает ко мне навстречу весь такой сияющий и какой-то слишком живой, даже румянец на щеках розовеет. — Опять ты, — вздыхаю я. Стучу себя костяшками пальцев по макушке. — Плотно у меня в голове засел. Я думала, пропал с концами, а ты вот он — явился. — Не много ли на себя берёшь, Рюриковичевская дочка? — Рис подходит близко и шепчет: — Я более реальный, чем тебе бы хотелось. Внезапно все сомнения пропадают. Я оглядываюсь. Луг, посреди которого мы стоим, не имеет ни конца, ни края. Голубое небо. Ни единого облачка. Жарко припекающее солнце. Что-то тянет вниз, и я опускаю глаза. На мне такой же наряд-распашонка, как и на Рисе, только вместо костюма — сарафан. — Где мы? — я дёргаю свою юбку. — В раю? — Я, может, и гений, но точно не сумасшедший, чтобы наивно полагать, что после всего сотворённого имею хоть малейший шанс отправиться в рай. К тому же, прими за данное: ни рая, ни ада, ни всего, о чём тебе могли говорить, не существует. — Рис разводит руки в стороны. — Мы в четвёртом измерении. Все души попадают именно сюда. Души. Короткое, но весомое слово цепляет слух. Я пытаюсь восстановить в памяти последние события, но вспоминаю лишь страшную агонию. — Я умерла? — Спрашиваешь, будто я здесь решаю такие вопросы. Рис отворачивается. Глядит на солнце, прищурившись. Очень, очень похож на Власа, аж сердце заводится: бьётся в груди сильно, быстро, неудержимо. И так припекает, а у меня теперь ещё и в груди что-то полыхает огнём. — Странное место, — произносит Рис, отвлекая меня от концентрирования на глухих ударах. Потягивается, сонно зевает. Скребёт подбородок. — Почему именно луг? Спрашивает явно у меня. В ответ лишь пожимаю плечами. — Когда я попал сюда, меня встретила пустыня. И дождь. Противный такой, холодный… за шиворот затекал. Меня до дрожи знобило. Я простоял под ним, наверное, около суток, прежде чем за мной пришли. — Рис бросает на меня косой взгляд. Ждёт, что я поинтересуюсь… И, возможно, моё любопытство действительно съедает меня изнутри, но я слишком много раз уже играла в его игры. Поэтому молчу. — Потом всё стало обыденно, даже приелось, в какой-то степени. Жизнь после смерти скучнее, чем жизнь при жизни. Вот парадокс, да? А казалось бы, должны быть как минимум золотые горы. — Для тебя, скорее, котлы с кипячёной смолой, — само срывается с языка. — Спасибо, — губы Риса растягивает улыбка. — Это не комплимент. Но он всё равно продолжает улыбаться. Прикладывает ладонь ребром ко лбу, гляди на горизонт. Ему только не хватает зажатой в зубах соломинки — и прям очаровательный селянин получится. — Значит, не рай и не ад, а четвёртое измерение? — ещё раз уточняю я. По интонации — как бы невзначай. Мол, всё равно о чём-то нужно говорить. Риса проявление моего любопытства устраивает, что даже странно. Может, здесь у него совсем нет друзей? Если, конечно, общение внутри четвёртого измерения вообще возможно, а не напоминает хаотичный поток душ, каким его представляю себе я. — Ага, — Рис кивает. — Энергия. Живая материя. Бог, Сатана, ангелы и демоны в одном лице. После смерти все приходят сюда влачить своё бесполезное существование. Как раз где-то между прошлым, в котором умершие ещё живы, — ну, относительно времени, — и будущим, где их фактически никогда не будет. Теория сложна, согласен, — добавляет Христоф, когда видит моё озадаченное выражение лица. — На практике всё проще. — Но я не хочу умирать, — протестую я. — А кто хочет-то? — Рис ерошит волосы на затылке. — В этом деле, знаешь ли, твоё мнение спрашивают в последнюю очередь. — Ладно. Предположим, что я поняла, о чём речь. Но разве тогда это четвёртое измерение не должно быть переполнено мертвецами, как людьми вагон метро в утренний час? — Представь себе дом с нескончаемым количеством этажей. Так и здесь. У каждого — свой этаж. Иногда они пересекаются, если материи кажется это необходимым. — Интересно, с чего это материя решила, что, попав сюда, я захочу общаться именно с тобой, — ворчу я недовольно. — Это уже к тебе вопрос. Хочется стереть его улыбку с лица прямым ударом в челюсть — это раз. Материя, как и судьба, как и история — та ещё сучка, — это два. — Я бы больше предпочла встретиться с другими своими старыми знакомыми, — говорю я. — С теми, кому при жизни я много что сказать не успела… — Ну, извини, что не оправдал ожиданий, — Христоф разворачивается на пятках и уходит прочь. Не обиделся. Снова играет. Знает же, что я всё равно последую за ним, деваться-то мне некуда. Вот и тешит своё самолюбие. Мысль о том, что не зря я пустила ему пулю в лоб, прогоняю сразу, но успеваю словить себя на том, что угрызений совести при этом совсем не испытываю. — Стой! — я нагоняю Риса, который, вообще-то, не особо и торопился уходить. — А ты можешь следить за жизнью живых? Рис хохочет. Искренне и даже хватаясь за живот. Самое время толкнуть его, чтобы не зазнавался. И я почти собираюсь сделать это, когда он вдруг успокаивается, выпрямляется и становится предельно сосредоточенным: — Я не на облачке сижу, ноги свесив, — заявляет. — Ты вообще слушала то, что я тебе до этого рассказывал? — На всякий случай спрашиваю, — оправдываюсь я. — Хотя, наверное, тогда ты бы наверняка спросил меня о Власе… — О Власе? — переспрашивает удивлённо. — А что с ним? — Ничего. Живёт. — Хм. «Хм»? Я только что упомянула имя его племянника, благодаря которому ему почти удалось провернуть свой план, и всё, что я получаю — это «хм»? — И как он? — Не злой гений вроде его дядюшки, — сразу сообщаю я. Рис облизывает губы. Хмыкает. — Я не об этом. Как он в общем? — Тебя правда это волнует? После всех тех моментов, когда ты использовал его ради собственной выгоды? — Я уже мёртв, Ярослава, — напоминает Рис, делая акцент на на втором слове. — Считай, за всё своё расплатился. Так что хватит сыпать упрёками. — Расплатился? Как-то маловато, тебе не кажется? Рис отмалчивается. Выпячивает подбородок, и я думаю: вот она, черта, которую ему бы не хотелось, чтобы я переходила. А я танцевать на ней готова, лишь бы только это причинило ему хоть каплю той боли, которую из-за него пришлось испытать мне. — Он умнее, чем ты, — говорю я, когда пауза затягивается, а глядеть на одни и те же виды мне надоедает. — Намного. И сильнее. Он ведь мрачная гончая. Он спасает, в отличие от тебя. — Рад за него, — бесцветно отвечает Христоф. — Он в Совете. Не знаю, за что отвечает, но какая-то важная шишка — точно. А ещё в штабе преподаёт. — Получается, всё-таки гений, — поправляет мои уже сказанные слова Христоф. — Да, — киваю я. Затем быстро добавляю: — И мы с ним встречались. Я жду реакции в стиле дикого удивления с элементами полуобморока, но получаю слова то самое злополучное «Хм», даже с той же интонацией и без единой доли подтекста. — Делаю ставку на то, что ты умер в конце девятнадцатого века и не знаешь, что «встречаться» значит больше, чем пересечься на улице или в каком-либо месте. Мы… — я щёлкаю пальцами. — Не знаю, как в ваши времена это называлось… Мы были парой, как парень и девушка, которые вместе, но не в смысле «вместе» типа вдвоём, а «вместе» типа… — У меня от твоих объяснений голова болит, — стонет Рис. — Я понял. Вы были возлюбленными. Возлюбленные. Ведь это предполагает, что я любила Власа в ответ, верно? Но я не знаю… Не уверена. Что-то с моей стороны только начало зарождаться, когда всё внезапно кончилось, а сейчас я определённо точно скучаю по нему. И надеюсь, что он когда-нибудь сможет простить меня. — Теперь, по крайней мере, понятно, откуда взялась ваша связь. — Какая ещё связь? — спрашиваю я. Выходит почему-то возмущённо, словно Рис как минимум обвинил меня в чём-то порочном. — Та, что не позволила тебе убить его и тем самым остановить меня. — Мы не убили Власа только потому, что он был жертвой, — поясняю я. — Ты же не будешь обвинять жертву насилия в том, что её изнасиловали? — Но и отправлять себя в прошлое, рискуя не только своей жизнью, но и жизнями моих близких, чтобы остановить насильника, я тоже не буду. Отчётливо понимаю, к чему именно ведёт Христоф, но в голове это никак не хочет складываться во что-то определённое. Оставили Власа в живых потому, что так надо было. Убей мы его, разве это можно было бы считать успешно законченной миссией? — Знаешь, — произносит Христоф. Внезапно касается моего локтя, хотя я и так слушаю его очень внимательно. — Говорят, некоторые были рождены для того, чтобы встретиться и повлиять на судьбы друг друга. Может, вы с Власом — именно этот тип душ. Я пожимаю плечами. — Мысли подобного рода пугают меня, поэтому я стараюсь о них не думать. — Пугают? Почему? — Потому что это значит, что от меня совершенно ничего не зависит. Во время рождения мою историю создаёт судьба, а после я перехожу в распоряжение некой материи. Что мне остаётся? — То, что идёт посередине, — отвечает Христоф. Ставит ладони параллельно друг другу и перпендикулярно земле, показывая небольшой отрезок. — Тебе остаётся жизнь, Слава. Да, твоя история уже написана, но ты в ней — единственная, кто имеет право на внесение правок. — Ты мог бы быть отличным чьим-то другом, если бы не был одержим своими идеями, Рис, — говорю я. Христоф поджимает губы. Странный блеск в его глазах заставляет меня напрячься. — Не помню уже, когда меня в последний раз называли Рисом, — поясняет он свою реакцию. — И мне правда очень жаль, что ты умираешь. — Думаю, тебе приятно будет узнать, что не все твои... — я откашливаюсь. Слово «творения» — это явно слишком для вполне реальных разумных существ. В конце концов, мы говорим не о монстре Франкенштейна. — Не все те, кого ты сделал химерами, представляют собой чистое зло. — Они и не должны были этим… — Не перебивай, — прошу я. — Извини, — Рис хмыкает. Делает разрешающий жест рукой. — И продолжай. — Я лично знаю одну… его зовут Антон, он преподаёт в штабе боевые искусства. Хороший мужчина. Живёт полноценной жизнью. У него есть друзья и… ребята, которые видят в нём пример для подражания. — Вау, — протягивает Рис. Надо же, не скупое «хм», а хоть и неполноценное, но какое-никакое удивление. — Это… спасибо, Ярослава. Мне нужно было это услышать. И, кажется, тебя, в отличие от меня, так просто отпускать не собираются. Рис кивает мне за спину. Едва я успеваю обернуться, как меня накрывают объятья и знакомый голос буквально кричит: — Сумасшедшая! Отстраняется. Бьёт кулаком в область ключицы так сильно, что я бы не удивилась, если бы кость дала трещину. — Нина? Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я. А потом вспоминаю всё, что рассказал Рис, и протяжно охаю. — Ты умерла? — Типун тебе на язык, Романова! — отмахивается Нина. — Ты же знаешь, я живее всех живых! Глядит мимо меня на Христофа. Взглядом друг друга буквально испепеляют. — Ларионова родственница, да? — брезгливо уточняет Рис. — Допустим, — произносит Нина, подражая интонации собеседника. — А тебе какое дело? Христоф разводит руками. — Абсолютно. Никакого, — отчеканивает он. И как-то меняется в лице. Становится понурым, отрешённым. Отходит в сторону, позволяя нам с Ниной побыть одним. — Пошли, — Нина сразу хватает меня за руку и тащит прочь. — Куда? — спрашиваю я, а сама то и дело оглядываюсь на продолжающего стоять на месте Риса. Спиной стоит. Даже не видит, что мы отдаляемся. Крикнуть, что ли? — Домой, куда ж ещё. А то гляньте на неё, умирать она вздумала! — Я разве не уже? — Да кто тебя отпустит? В тяжёлом состоянии ты, — Нина коротко хохочет. — Добро пожаловать в клуб, называется. При смерти, но не умираешь. — Тогда ты что здесь делаешь? — А меня срубило точно после тебя, спасибо нашей связи. Будто бы мало я намучилась, пока вы были в Волшебных землях! От упоминания недавнего путешествия мурашки по коже бегут. — И многое ты видела? — уточняю я. — Достаточно. Жаль, что так с Власом получилось. Я торможу и себя, и Нину заставляю остановиться. — Что? — спрашивает она удивлённо. — В чём дело? — Я не уверена, что хочу вернуться. — Э-э-э, — протягивает Нина, округляя глаза. — Ещё раз хватит смелости повторить? — Я не уверена, что… Нин, я пытаюсь научиться жить по-новому с тех пор, как стала стражем, но у меня совсем не выходит. А тут… теперь, когда я знаю, что жизнь после смерти вполне себе конкретная и не представляет собой вечные пытки, я думаю, что могу здесь остаться. Нина спокойно выдыхает. Разглаживает складки на своём сарафане, и я только сейчас замечаю, что они у нас одинаковые. — Смотри, — говорит она. — Я сейчас сосчитаю до трёх, и если ты за это время не скажешь мне, что это была шутка, я тебя ударю. Вот прям в лицо, Слав. Прям в нос. А у меня убийственный хук, чтоб ты знала. — Нин… — И сразу добавлю, пока ты глупостей не наговорила других: я не за себя прошу. Мы с тобой, конечно, уже и огонь, и воду прошли, но есть кое-кто, по кому твоя смерть с утроенной силой ударит. Близнецы, думаю я. Мама. Артур. — И они тоже, — кивком подтверждает Нина. Значит, четвёртое место позволяет читать мысли? — Я знаю, бывают времена, когда очень хочется опустить руки, но мы ведь уже на финишной прямой. Типа, поздно, что ли. Либо раньше надо было давать заднюю, либо уже не вариант. — Тебе бы речи поддерживающие писать, — хмыкаю я. — Очень воодушевляет. — А то! — Нина хлопает меня по плечу. — А теперь давай-ка вернём тебя домой. Я оборачиваюсь, но больше не нахожу Риса. Мы ушли недостаточно далеко, чтобы он пропал из виду; значит, сам ушёл. Больше не нужен — так посчитала материя. Не нужен… И правда. Но спасибо за помощь, Рис. — Домой, — повторяю я. Туда, где горячий душ, тёплая постель, вкусная еда и те, кто готов быть рядом даже в мои худшие дни.***
— И чего? Доносится издалека. Слух фокусируется сначала на жужжании лампы, потом на голосе. — И ничего, — второй. Не менее недовольный. — Всё. Дальше вы знаете. — Да уж, история из разряда врагу не пожелаешь, — короткий смешок. — Надо было с вами идти! Фырканье. — И какой от тебя был бы прок? — Ваши задницы бы охранял! — на пределе самоуверенности. Впрочем, ничего нового. — Справились и без тебя, как видишь. — Да уж, — скрип. — Вижу. — Кое-кто тут, вообще-то, спит, — лениво ворочая языком, произношу я, когда мне надоедает слушать перепалку двух знакомых голосов. — На полтона потише нельзя? Чтобы открыть глаза, приходится приложить неожиданно много усилий. Каждая клеточка тела ноет от боли, и вместе с ними стенаю и я, когда верчусь на месте и пытаюсь найти положение, в котором будет легче. — Ты как? — спрашивает Ваня. Первым на глаза попадается именно он. Нависает. Осматривает. Ещё и руками к лицу лезет, веки тянет, фонариком медицинским светит. Цокает недовольно, будто и правда что-то понимает. — Эй, эй! Врач тут я! Второй подлетает. Данька. Так рада его видеть, даже улыбаюсь, несмотря на боль. — Приве-е-ет! — протягиваю. И вдруг понимаю, что говорю как-то странно. С акцентом, что ли. — Ты на обезболивающих, — поясняет Даня, видимо, прочитав непонимание на моём лице. — И на антибиотиках. Сейчас как пьяная. — Просто замечательно. Ёрзаю на месте, пытаюсь приподняться на локтях. Не выходит. Каждая мышца в теле ватная, неспособная не то, чтобы к сокращению, но даже к тому, чтобы просто поддерживать мои руки в приподнятом положении. — Зачем так много-то? — спрашиваю я, со вздохом откидываясь обратно на подушку. — На что мне сила клятвы, в конце-то концов? Даня с Ваней не отвечают. Мнутся, переглядываются. — Большинство костей в моей правой руке превратилось в осколки, — говорит Даня. Его рука сейчас перетянута эластичными бинтами, но выглядит более-менее здоровой. — И клятва не справилась с этим полностью. — Я вижу, как нервно дрожат пальцы его правой руки, когда он растопыривает их, демонстрируя мне внутреннюю сторону ладони. — А это был всего лишь многочисленный перелом и трещины. Всего лишь… От сочетания этой фразы и того, что идёт после, меня как-то странно передёргивает. А после — это гримасы. Близнецы не подражают друг другу, но в точности подхватывают настроение: грусть одного перетекает в грусть другого, а затем и в сожаление, и в испуг, и в желание всё исправить. — Что со мной? — с опаской спрашиваю я. Но голос вдруг твёрдый. Уверенный. Или то, что я пытаюсь принять за стойкость, является безразличием? — Ничего, что могло бы позволить тебе делать такое страшное лицо, — раздаётся голос Бена. Чтобы увидеть его, мне приходится повернуть голову в сторону. Нас разделяют прикроватная тумбочка и пустая больничная койка. Бен сидит на стуле, запрокинув на эту самую койку ноги. Выглядит… мягко сказать, не очень. Всё лицо в ссадинах, кровоподтёках. Он либо тормозил им, когда с идущего на всех парах поезда сходил, либо попал под каток — третьего не дано. — А с тобой что? — фыркаю я. — Выглядишь паршиво. — Ну, мы тут, в отличие от вас, в отпуск в Волшебные земли не отправлялись. У нас война в самом разгаре была. Бен встаёт со стула. При упоминании Волшебных земель, в голове активизируется цепочка несвязанных между собой событий, которая ведёт меня к единому итогу: я позволила Власу остаться. Поджимаю губы. Никогда мне, видимо, от этого ядовитого чувства уже не избавиться. — Угадай, сколько времени нас не было, — говорит Ваня, переключая моё внимание на себя. — Не знаю, — отвечаю я. Голос дрожит. Я откашливаюсь. — Пару часов? — Ага, почти. Десять дней, если быть точнее. — Чего? — Сам в шоке. Влас говорил, что время в Волшебных землях идёт по другому, но я и подумать не могла, что разница настолько велика. — Погодите… Что с оборотнями? С Лизой, с Таем? Была инициация? Ваня с Даней снова переглядываются. Не знаю, специально ли они это делают, но пугает всё то меня до чёртиков. — Так, завязывайте уже, — я скидываю с себя одеяло. — Хочу видеть всё своими собственными глазами. Хочу спустить ноги с кровати, но слушается только одна, правая. Левая так и остаётся лежать на мягком матрасе. Я, не отрываясь, смотрю на неё. На туго перевязанное бедро. Гипнотизирую. Пытаюсь заставить ногу пошевелить хотя бы пальцами, но всё тщетно. — Что со мной? Собственный голос в полупустом помещении медкорпуса отталкивается от стен и возвращается приговором. Ещё никто ничего не ответил, а я уже представляю себе все эти страшные диагнозы. — Разрывы мягких тканей, — говорит Даня. — Сильные. Многочисленные. — Гнори буквально оторвал от тебя кусок, чтобы глотнуть крови, — подключается Бен. Я окончательно поднимаю корпус. От резкого движения всё плывёт перед глазами. Осторожно трогаю своё бедро. На ощупь никаких изменений, нога как нога. — Благодаря участию одного из союзников штаба, тебе в экстренном порядке нашли донора и провели операцию. — У меня, что, нога чужая? — слова дикие, с трудом в предложения составляются. И всё же я произношу это, потому что других вариантов я не вижу. — Только часть. — Ча… Это вообще возможно? — Ты всё ещё задаёшь подобные вопросы после всего, что случилось? — скептически подмечает Ваня. — А кто донор? — Антон, — отвечает Бен. Я теряюсь в потоках новой информации. Ваня и Даня хватают меня за руки, когда я порываюсь размотать бинты и взглянуть на результат операции. — Стоп, — я напрягаюсь. — Как это — Антон? Ему что, больше его нога не нужна? — Типа того, — осторожно произносит Даня. Прищуривается. Прикидывает, не слишком ли — говорить подобное. — Антон умер, Слав, — за брата договаривает Ваня. — Погиб. Это было его решение. Голова идёт кругом. Я падаю обратно на подушку, закрываю глаза. Дышать нечем. Касаюсь шеи, но ничего её не сдавливает. Паническая атака. Чёрт. Ну здравствуй, старая подруга. Давно не виделись. — Лиза бросила вызов Магдалене, чтобы законно занять место альфы. Магдалена согласилась, но поставила единственное условие на инициацию: Лиза должна была сразиться с кем-то из штаба насмерть, чтобы доказать свою преданность стае... На эту роль были даже волонтёры. — Даня хмыкает. — Ты бы видела! Моя мама и дядя Дима — в первых рядах. Но Антон переплюнул всех. Заговорил про какую-то охоту на таких, как он, и про то, что ему всё равно недолго жить осталось… В общем, на том и порешили. Охота… Видимо, он знал, что кто-то убивает химер. А был ли в курсе, что этот кто-то — Эдзе? — Антон поддавался, — сообщает Бен. Не знаю, зачем. Это нисколечко не обнадёживает и не делает ситуацию более приемлемой. — В любом другом случае, даже будучи волком Лизе было бы его не одолеть. Я открываю глаза. Христоф мне больше не мерещится, но сейчас мне хочется обратиться именно и только к нему. Во мне клетки Антона. Теперь я — химера. Ну что, ты доволен, Христоф? — Я ходить-то вообще смогу? — спрашиваю я. — Конечно. Но нужно время. А пока, вот. — Даня уходит, а возвращается уже с костылями. Прекрасно. Просто прекрасно. — Давай сюда, — прошу я. Провести лёжа целую вечность я, конечно, тоже могу, но это уж точно не выход. Не за это погибли Антон, Кирилл, Валентин, Марья и все те, кого больше с нами нет. Мне требуется много времени, много матов и много отказов на помощь от Бена и близнецов, но вот я наконец на ногах. Точнее, на одной. Вторую я не чувствую, и пока её мне заменяют деревянные кривые палки. — Слав? — зовёт Бен. Я поднимаю на него глаза, и внезапно ощущаю, как по щеке катится слеза. Одинокая. Будто и не моя вовсе. Единственная, которая не выдержала всего происходящего. — Порядок, порядок, — отмахиваюсь я. Правда, неловко; приходится всё время быть в напряжении, чтобы придерживать костыли. — Готова. К счастью, никуда подниматься не надо. Мы приходим в общую гостиную, где не так много народа, сколько было в момент возвращения Вани, но всё же достаточно, чтобы чувствовать себя неуютно под их пристальными взглядами. Они явно не жаждали меня видеть. Скорее, просто занимались своими делами, и лишь совершенно случайное стечение обстоятельств подстроило нашу встречу. — Слава! — восклицает Полина. — Ты встала! — Сама в шоке, — сквозь зубы цежу я. И дело не в излишнем энтузиазме и радости Полины, а в том, что я с этими чёртовыми костылями. — Как себя чувствуешь? — Нормально, спасибо. — Что-то не похоже. Это говорит Дмитрий. Подходит с книжкой, зажатой под мышкой. Касается моего лба. Я вздрагиваю, но не отстраняюсь. — Тебе объяснили, в чём дело? — Да. И я не понимаю, как ты позволил Антону пожертвовать собой ради нашего блага. — Слава, — произносит Дмитрий устало. Ему не хочется спорить со мной в очередной раз. И я, хоть и начала всё это, внезапно понимаю, что и у меня нет желания. Устала. Поэтому просто делаю корявый шаг ближе к Дмитрию и упираюсь лбом в его грудь, протяжно выдыхая. Папашка же. Пусть проявит немного любви, когда дочери это особо необходимо. Так он и поступает, к счастью. Обнимает за плечи, забывая, что держит книгу, и та с грохотом падает на пол. — Я вроде рада, что жива, — говорю я. — Я тоже очень рад, — соглашается Дмитрий. Я всё ещё не доверяю ему полностью, но то, что происходит — определённо прогресс. Возможно, до полного сближения осталось совсем чуть-чуть? Стоит только отстраниться от Дмитрия, как кто-то обнимает меня со спины. Гляжу вниз. Ручки тоненькие, маленькие ладошки. Мне трудно повернуться вокруг себя, и мой обниматель, похоже, понимает это, поэтому сам возникает перед моим лицом. Вета. Живая. Одной проблемой меньше. — Спасибо, — говорит юная фейри. Теперь обнимает меня спереди. — Тебе не только меня благодарить стоит… — А остальных она уже и так затискала до смерти, — говорит Бен, плетущийся позади меня. — Крайне любвеобильная девчонка. — Я бы посмотрел, каким был ты, если бы тебя держали в плену среди бездушников чёрт возьми сколько времени, — бурчит Ваня в ответ. Отлепить от себя Вету удаётся не сразу. Фейри будто боится, что в любой момент вернётся в то ужасное место. — Расскажите мне всё, — прошу я, когда снова чувствую, хоть и ограниченную, но свободу в действиях. — Что с оборотнями? — Лиза победила Антона и стала альфой стаи своего отца, — говорит Дмитрий. — Даже Магдалене пришлось ей подчиниться. — Значит, война окончена? — Да. Мы решили взять временный нейтралитет до тех пор, пока не придём к консенсусу в наших будущих отношениях. Некоторые члены стаи всё ещё настроены крайне враждебно, благо они не могут пойти против своей альфы. — Хорошо, — выдыхаю я. Одной проблемой меньше. — А что с гнори? Дмитрий вопросительно глядит выше моей головы. Туда, где стоят близнецы и Бен. — Она не видела, — говорит Ваня. Выходит вперёд. Обращается ко мне. — Когда я вернулся к вам с Ветой, я вступил в сражение с одним из гнори. Когда я начал проигрывать, он воспользовался моим секундным параличом и решил попробовать на вкус мою кровь... знаешь, странно было. Гнори вспорол мне бок когтями, приложился и вдруг начал биться в припадке. Что-то белое пузырилось на его губах, а из беззубого рта слышалось бульканье вперемешку с утробным плачем. — Ваня замолкает. На автомате тянется поправить очки, которых сейчас нет на его носу. — Во мне такое намешано, и, видимо, в этом всё дело. Моя кровь отравлена дважды: магией стражей, эхно, с самого рождения, и геном оборотня после клинической смерти. Гнори этого не вынести. — Это как с алкоголем — правильно же говорят, что лучше не смешивать, — вставляет Бен. Ваня глядит на него устало, но всё же кивает, соглашаясь. — Мы не будем уподобляться королеве Зимнего двора и не станем переводить угрозу на другой мир, — говорит Дмитрий. — Мы дадим гнори и перитонам бой. И данное открытие сослужит неплохую службу в изготовлении оружия против них. — Про королеву — это уже точно, что ли? — уточняю я, прищурившись. — Не догадки? — Точно. Магдалена рассказала Лизе о том, что королева воспользовалась ненавистью оборотней и желанием причинить нам, стражам, всяческий дискомфорт, и передала им в руки не просто заклинание для вывода призмы из строя, а магию, создающую временный путь в Волшебные земли. Так она прогнала гнори и перитонов, пришедших в её мир. Правда… Магдалена говорила, что об этом им стало известно лишь после того, как всё произошло. Я утвердительно качаю головой. Клео точно смогла бы такое провернуть. Могущества у неё для этого достаточно, как и сумасшествия. — Но как создать оружие? Мы же не будем выкачивать из Вани всю кровь! — Мы работаем над этим вместе со... — Вместе со мной. Сжимаю челюсть так сильно, что эмаль на зубах скрипит. Не оборачиваюсь. Не хочу лишний раз позволять Эдзе думать, что все вокруг то и делают, что жаждут его внимания. — Я погляжу, ты уже на ногах! — восклицает Эдзе. Вперёд выходит сам. Жмёт руку Дмитрию. Я почти уверена, что нарочито при этом остаётся ко мне боком, чтобы я разглядела белое клеймо на его запястье. — Вы стали добровольцем, — констатирую я. — После всего, что Миллуони сделал для нас, ввести его в круг доверия — совсем небольшая цена, — комментирует Дмитрий. Разразиться моему громкому смеху не дают шаги. Кто-то присоединяется к нам, но я не вижу, кто именно. Да и неважно как-то, всё необходимое я уже узнала, а потому молча разворачиваюсь и выхожу из гостиной. Точнее, ковыляю прочь, уставившись в пол. Я знаю, что не виновата в собственной временной невозможности передвигаться нормально, но всё равно безумно стыдно. В коридоре теряюсь. Воспользоваться лестницей и заставить себя сесть на карусель под названием «позорный подъём с одной здоровой ногой» сродни самоубийству. Открыть бы портал, но есть вариант, что не хватит сил. Кидаюсь ко входу в столовую. Дверь — ещё одно испытание. Стою перед ней, прикидываю в уме, как перехватить костыли, чтобы не упасть и одновременно схватиться за дверную ручку. И вроде удаётся. Я тянусь… А в следующий момент получаю дверью прямо в лицо. — Боже мой! Прости! Шатаюсь на месте немыслимо долгое время. Костыли падают, чужие руки хватают меня, прижимают к себе. Гляжу в мамины глаза на мужском симпатичном лице. Артур. — Сестрёнка, почему не в медкорпусе? Артур ставит меня на ноги. Одновременно придерживает и поднимает ближайший костыль. А когда протягивает, его выражение лица меняется, но меня это не удивляет, потому что я знаю причину. Причина — я. — Слав… ты чего? Реву как ненормальная. Никогда так не плакала. Истерика обнимает меня вместе с тем, как вокруг меня оборачиваются руки Артура. Мои всхлипы разносятся по далеко не пустому коридору, но я не слышу ни шагов, ни голосов за собственными громкими всхлипами. Всё моё нутро горит. Всё моё тело. Действие антибиотиков тает, возвращается боль. Нога болит после операции, горло болит от плача, голова болит от мыслей. Боль. Огонь. Так закаляется сталь. Надеюсь, это оно и есть. Разбитые части снова спаиваются воедино, чтобы сделать меня сильнее, а иначе… Иначе это просто истерика, которая окончательно сотрёт меня в порошок. — Ш-ш, — Артур гладит меня по спине. — Всё хорошо. Ты дома. Всё хорошо. Резкая боль в плече. Я перестаю плакать, вскрикиваю. Веки вдруг тяжелеют. Я закрываю глаза. А прежде, чем окончательно вырубаюсь, слышу знакомое: — Отнесите её в медкорпус. Операция была слишком сложной… Ей не выдержать.***
Кто-то гладит меня по волосам. Я чувствую эту тяжёлую ладонь, но до последнего не открываю глаза. Жду, что будет дальше. Не шевелюсь. Хорошо, что едва, и то не до конца, пришла в себя — не нужно притворяться и дышать нарочито размеренно. — Ну, как она? Голос звучит поодаль. Словно в другом конце комнаты. Ладонь замирает в моих волосах. — Что ты здесь делаешь? Рука дрожит. Я боюсь, что мама вырвет мне волосы, если не перестанет волноваться. А волнуется она явно страшно; не только ладонь идёт ходуном, но и голос срывается то вверх, то вниз. — Вообще-то, я спас её. Никогда за всё время не слышала, чтобы Эдзе разговаривал так… тихо. Осторожно. Он будто ступает на тонкий лёд, заранее зная, что тот не позволит ему преодолеть весь путь и треснет уже на середине. — Ждёшь, что я буду рассыпаться в благодарностях, как Дима? — Том, ты же знаешь, мне это не нужно. — Я совсем тебя не знаю… Даже твоё имя — и то ненастоящее. — Меня зовут Эдзе. Правда. Полное имя — Иезекииль. — Всё равно. Мама вздыхает. Снова начинает гладить мои волосы. Перебирает отдельные пряди пальцами, путается в них. Я едва сдерживаюсь, чтобы не поморщиться, когда она задевает какой-то натянутый волосок. — Что ты вообще здесь делаешь? — спрашивает мама. — Здесь — это в моей жизни, — поясняет она сразу же. — Когда уходил в прошлый раз, обещал больше никогда не возвращаться. — Я был глуп. — Это не тебе тогда было двадцать лет. — Ты права, — соглашается Эдзе. Я легко представляю, как он кивает головой. — И всё же из нас двоих именно у меня всегда были проблемы с сознательностью. Ладонь начинает скользить медленнее, останавливается на ухе. Мама о чём-то задумывается. — Надо же было завести интрижку с собственным преподавателем! — говорит она, грустно хмыкая. — Мечтательная дура. — Тебе в защиту напомню, что я был тем ещё красавцем, и ты была не первая в университете, кто на это повелась. — Ещё хоть слово, и я… — Не первая, но единственная. Я может и веду себя распутно, но никогда не был шлюхой. Этот разговор переходит любые границы, в которых я могла бы терпеть своё в нём участие. Желание раствориться в матрасе превосходит любое другое, даже жажду, из-за которой язык липнет к нёбу. — Она очень похожа на Дмитрия, — Эдзе где-то совсем близко. — В отличие от Артура. Парнишка — твоя копия. — Да уж, Слава Богу, что от отца ему ничего не досталось. — Ну, не скажи! Эта идеальная линия челюсти прямо-таки пышет аристократизмом! — Ты ничуть не изменился. Даже после Доурины, Лукаса, Шиго и остальных своих детей. Почему так? Почему, Иезекииль? — Первый детёныш, которого я полюбил как своего, превратился в монстра по моей вине. Я боялся, что всё повторится, если я снова привяжусь к кому-то. — Не мели ерунды, — прыскает мама. — Тоже мне, великий страдалец. Мамины слова повисают в тягостном молчании. Я страх как хочу открыть глаза и взглянуть на эмоции, которыми поглощены лица ведущих диалог, но сдерживаюсь. — Мне кажется, ты за себя боишься, а не за других, — наконец произносит мама. — Боишься стать хорошим, потому что они погибают чаще плохих. — О, милая, если бы я боялся смерти, я бы уже давно умер, как бы парадоксально это не звучало. Кто-то хмыкает. Не понимаю, кто именно. Короткие шаги. Тишина, только лампы под потолком мерно жужжат. — Ты хоть раз любил? Хоть кого-то? Хоть секунду? Кого-то, кроме себя? Вопросы артиллерийским залпом. Спрашивает мама, а ответ, как я чувствую, хотят знать все присутствующие, включая самого Эдзе. — Мне нравится обладать невероятными силами. Любовь — самая могущественная из мне известных. — Мама вздыхает. Я хорошо знаю этот вздох: она разочарована ответом Эдзе. — Да, Тамара, я любил, — договаривает Эдзе. — И когда я потерял того, кого любил — это было самое уничтожающее чувство из всех, что мне приходилось когда-либо пережить. Моё сердце было вырвано из груди и растоптано в пыль, и с тех пор я предпочитаю находить в отношениях только выгоду. — Мне тебя жаль, — говорит мама. Она перестаёт касаться моих волос. Я чувствую пустоту и холодок там, где только что лежала её ладонь. — Но ещё сильнее мне жаль, что однажды я оказалась достаточно глупа, чтобы доверить тебе своё сердце. — Теперь у тебя есть Дмитрий, разве ты не рада? — Больше всего на свете. Он любит меня, я люблю его. А ещё он жизнь отдаст за мальчишку, который не является его сыном, в отличие от его реального отца. — Рад за него. За всех вас. — Мы не нуждаемся в твоей помощи. Перестань оказывать её, словно ты чёртов ангел-хранитель, потому что это не так, и ты сам прекрасно знаешь, почему. Один правильный поступок не перекроет всё, что ты натворил за несколько веков… Ты не герой, Эдзе. — Их, Тома, вообще больше и не существует. Остались только менее виноватые и те, кому плевать на осуждение. Последние слова, которые звучат в помещении. Затем тишина прерывается только шагами и хлопком двери. Ещё некоторое время я лежу с закрытыми глазами, пытаясь расставить всё услышанное по полочкам. Когда мама снова принимается гладить меня по волосам (и одновременно с этим наконец перестаёт плакать, тихо всхлипывая), я открываю глаза и говорю: — Привет. Мама улыбается. Наклоняется, целует меня в лоб, оставляя влажный след, который я чувствую кожей. И отвечает: — Позову Сергея. Он сказал, тебе нужно будет принять какое-то лекарство сразу после пробуждения. Очень надеюсь, что в его побочные эффекты будет входить потеря памяти, а иначе то, что я теперь знаю, ближайшие ночи точно не даст мне уснуть.***
Гляжу на ногу. Она почти не сгибается, но сейчас, после небольшого массажа голени и разгона лекарств по мышцам, я хотя бы могу пошевелить пальцами, не испытывая при этом адские муки. — Вот, держи, — Нина кидает мне в руки охлаждающий пакет. — Сергей сказал, это поможет, если будешь ощущать дискомфорт под бинтами. — Спасибо. Прикладываю пакет к ноге. Приятных холод глушит под собой лёгкие покалывания. — Значит, в четвёртом измерении я была с Рисом, да? — уточняю я. Кажется, в третий раз. И это начинает порядком раздражать Нину, снова и снова повторяющую одно и то же предложение в одной и той же истории. — Да, — всё ещё спокойно, но уже на пределе сообщает Нина. — И вы оба так спелись, что мне едва удалось вытащить тебя обратно. — Но почему ты помнишь это, а я — нет? — Не знаю. Я и после первого раза вернулась не такая, как вы с Беном. — Нина спускается по стене, садится рядом со мной на прохладный пол. Хлопает меня по здоровому бедру. — Это хорошо, что ты согласилась вернуться. А то из-за нашей связи и мне бы наверняка путь назад был бы заказан. Меня такое не устраивает, мы с Шиго только начали отношения налаживать… Да не хандри ты! — Нина толкает меня локтем в бок. — Романова, расслабляйся уже. Всё закончилось. Мы дома, и больше не надо бояться за завтрашний день… — Ты забыла о гнори и их летающих зверюшках? — Не нуди. За столько лет моей службы, я видела вещи и похуже. — Верю на слово. Сканирую взглядом защитников вокруг. Тренажёрный корпус полон, каждый занят своим делом, которое знает лучше таблицы умножения. Я, сидящая на полу в окружении Нины и своих костылей, снова чувствую себя неумёхой новенькой. Замечаю знакомый каштановый затылок впереди. Парень подбрасывает в руках гантели, прикидывает, нормальный ли вес. Поворачивается в мою сторону, я машу ему: — Марс? — зову я. Марсель наигранно вздрагивает, словно не ожидает услышать своё имя, но при этом сразу находит глазами того, кто его окликает. — А? — Иди сюда. Подходит. Я достаю из кармана то, что сняла, когда часом ранее принимала душ, и протягиваю это парню на вытянутой ладони. — Принадлежало Марье, а значит должно храниться у её лучшего друга, — произношу я. Марсель сразу хватает медальон с именем подруги, как только понимает, что именно я ему отдаю. Прячет в заднем кармане штанов. Топчется на месте, не уходит. Нина внимательно глядит на него, затем на меня. В итоге со вздохом поднимается с пола и шаркающим шагом плетётся к боксёрской груше, оставляя нас вдвоём. — Прежде чем ты скажешь что-то, — сразу начинаю я. — Хочу попросить тебя вернуться в «Дельту». — Но как же… — Марс, куда я с такой ногой? К тому же и Даня, скорее всего, уйдёт из-за руки… Только Ванька останется. Если останется, конечно. — Ты хочешь, чтобы я в «Дельте» был один? — с сомнением уточняет Марсель. — Я хочу, чтобы ты стал фундаментом оперативной команды. Я попрошу Дмитрия, и он разрешит тебе участвовать в выборе миротворца и хранителя. Я знаю, что ты сделаешь правильный выбор. — Круто, — восторженно говорит Марс. — Спасибо, Слав. Улыбается. И хотя клятва не позволяет порезам тонкими белыми линиями оставаться на его предплечьях, я уверена — они чистые не поэтому, а потому, что Марсель больше не видит смысла причинять себе боль. — Смотрите, кто идёт, — говорит Бен, появляясь рядом с нами. Раньше, чем поворачиваю голову, до меня доносится щекочущий ноздри запах ацетона. — Есть новые образцы, — сообщает Ваня. С ним рядом Лена. У неё в руках подставка для пробирок, в каждой пузырится смесь одного цвета, но разной консистенции. — Проверить бы... Сходите? — Что значит «сходите»? — уточняю я. Чтобы не смотреть на ребят снизу вверх, нужно встать на ноги. Чтобы встать на ноги, нужно взять в руки костыли и подняться, не уронив достоинство. Стискивая зубы и стараясь не сильно выдавать напряжение, которое приходится при этом испытывать, я сначала опираюсь на один костыль, потом помогаю себе другим. Кое-как, но мне удаётся. Я чувствую на себе мажущие взгляды ребят, но никто, к счастью, не разглядывает меня особо пристально. — Сходите — это значит сегодня ночью вы будете вооружены отравленными стрелами, дротиками и пулями, начинёнными этим, — Ваня указывает на пробирки. — Смеси номер ГП-08, ГП-09, ГП-10, ГП-11. — А что случилось с предыдущими «ГэПэ»? — интересуется Марсель. — С теми, что с первого номера и по седьмой? — Па-а-аре-е-ень, — протягивает Ваня. Чешет щёку. Убирает ладонь, и на его коже остаются чёрные полосы сажи. — Тебе лучше не знать. Кстати, Славка! — Если до этого Ваня выглядел профессионалом, сосредоточенным на своей работе, то в секунду он вдруг оживляется, с излишним энтузиазмом лезет в карман своего медицинского халата. Достаёт ежедневник. Сразу открывает на заложенной странице и демонстрирует её мне. — Смотри. Что думаешь? Эскиз и какие-то пометки на полях. Чёрт ногу сломит, но я понимаю сразу, потому что всё на листе в клеточку именно о ноге, только о моей. Усовершенствованная трость со встроенным тонким, пятиконечным, как звезда, боевым мечом. Чёрный хромированный металл, мои инициалы на рукояти. Складной. Не только меч, но ещё и нунчаки. — Восторг, — честно сообщаю я. — Вань, невероятно круто. — Я рад, — Ваня захлопывает ежедневник и прячет его обратно. — Надо бы раскрутить оборотней на обсидиан… Задумчиво потирает брови, снова пачкая лицо сажей. Лена указывает ему на это, но Ваня её слова принимает за шутку, и тогда девушка решает проучить его, больше ни о чём не говоря. Ребята принимаются обсуждать сегодняшнюю миссию. Сначала и я участвую в разговоре, но покалывания в ноге напоминают, что не видать мне ни этого задания, ни ещё как минимум десяток последующих. Костыли в руки — и я ковыляю в сторону, закусывая губу от обиды и злости на саму себя. — Куда так усердно торопишься, коротышка? Бен. Нагнать меня ему не стоит и пары шагов. — Не хочу мешать обсуждению, — отвечаю я. — Всё равно меня на миссию не позовут. — Да и забей. Не последняя же. Я жму плечами. — От меня ещё долго не будет никакого толку. — Повторяю: забей! Отсидись спокойно в тылу, в этом нет ничего позорного. Хочется согласится, но как-то не выходит. Гляжу на Бена грустно. Жду, что он вдруг волшебным образом сумеет излечить меня, и тогда я смогу снова стать полноценным стражем. Но Бен всего лишь человек, и не обладает никакой магией. А те, кто обладают, уже и так сделали всё, что могли. — Эй. Бен протягивает руку к моему лицу. Я замираю. Что он собирается делать? Убирает выпавшую прядь волос мне за ухо. Легко щёлкает по кончику носа. — Улыбнись. Ты уже одержала победу во всех своих сражениях. А это — просто не твоё. Я перестаю кусать губы и растягиваю их в подобии улыбки. Бену этого оказывается достаточным, чтобы удовлетворённо кивнуть, подарить мне ещё один многозначительный одобряющий взгляд и вернуться к ребятам, оставив меня… нет, не одну. Я больше никогда не буду одна, пока вокруг меня так много тех, кому не всё равно. Бен прав. Одна, две или даже пять пропущенным миссий не значат, что с этого момента я совсем перестану сражаться. Просто сейчас отдых — самое правильное из того, что я могу себе предложить. В тренировочном корпусе пахнет металлом, потом и пылью. Я впервые за долгое время улыбаюсь искренне и чувствую настоящее облегчение. Нина ошибается. Это не конец — это большое и многообещающее начало.