Неделю спустя.
Я не помню её имени. Нет, оно совершенно точно начинается на букву «А», но всё, что дальше, как топором вырубили. Верчу вилку в пальцах, сверлю взглядом салат на тарелке. Киваю. Надеюсь, хоть иногда в нужных местах. А она всё говорит, говорит, говорит. Мы как сели — рот не затыкается. У меня, конечно, тоже, но по другому поводу: я — ем. Мы же, в конце концов, в ресторан пришли, а не на конкурс скороговорок. «А»… Алиса? Алёна? Аня? — … и что ты думаешь? — А. с грохотом ставит стакан на стол. — Он сказал, что я смогу забрать права только через полгода! Нет, ну за что? В какой вообще стране пересечение сплошной линии является таким уж серьёзным преступлением? Я выгибаю бровь. Э-э-э, во всех цивилизованных? — Да, забавно, — произношу вместо этого. Лучше бы встал и ушёл. Ну, допустим, ещё перед этим заплатил по счёту, но это не точно. Свидание с А. — идея Марка. После того, как выяснилось, что Лейла — единственная девчонка, запавшая на меня после Полины, — тот самый предатель в штабе, о котором говорил дедушка, Марк почему-то посчитал нужным или даже необходимым для меня отвлечься и встретиться с кем-нибудь новым, мол, чтобы не брать эту неудачу на свой счёт. Марк волнуется за меня, и это приятно, но только не тогда, когда он начинает откровенно меня жалеть. Не понимаю просто, что за трагедия? Во-первых, я свободен, а не одинок — между этими понятиями целая пропасть различий. Во-вторых, Лейла мне всё равно никогда не нравилась. А в-третьих, я ведь красавчик и жму сто двадцать от груди. Какая девчонка устоит? Хотя, есть одна. Не поняла бы мои намёки, даже если бы они были скорым поездом, на всех парах летящим прямо на неё. Толстолобая, блин, как тысяча баранов. Я помню, какой любовь была с Полиной, и здесь далеко не то же самое. Ни хуже, ни лучше — просто другое. Я не пускаю по ней слюни, но хожу вокруг да около как последний кретинос. Я не бодрствую по ночам, думая о ней, я просыпаюсь с мыслью о том, чтобы увидеть её и убедиться, что она в порядке. Я не мечтаю поцеловать её, я показываю ей, где она накосячила, а она в ответ называет меня придурком — и этого мне хватает, чтобы чувствовать себя счастливым. — Андрей? — слышу своё имя. Приходится взглянуть на А. — Ты что думаешь? Что я думаю? Что я думаю… Думаю, что ты ничего. Симпатичная. Красивая даже. Волосы у тебя шикарные, но я не люблю рыжих. Во-первых, напоминает о фейри, а во-вторых, я слышал, души у вас нет. Глаза здоровые, кукольные. Красная помада на губах смотрится миленько, но целоваться с тобой из-за неё я бы не стал, а то потом будет выглядеть так, словно из нас двоих именно я накрасился…. А мне катастрофически не идёт красный. Платье у тебя всё такое открытое. Специально что ли ножницами перед встречей от горла и до пупка полоснула? Нет, я не против, конечно, но, видать, отвыкнуть от всего этого успел. Плюс, ты выше меня на полголовы на этих каблучищах, и вот это реальная проблема. Так что я думаю в итоге? Думаю, что у нас ничего не получится. Точнее, знаю. Ещё с тех пор, как ты в ресторан зашла вся такая настолько сногсшибательная, что даже у плавающих в аквариуме рыб подскочило давление. А я — как с мешком на голове без прорезей для глаз. И по канонам жанра, не твоя это вина — моя. Правда. Просто мне другие девчонки нравятся. Конкретно одна. Блондинка с синдромом героя. Сильная. Весёлая. Иногда немного чокнутая, но тут уж ничего не поделать, работа у нас такая. Очень умная, практически настолько же, как и её занудный сводный брат. Невероятно добрая. Её сердце уже, наверное, миллион раз разбивалось на части, и то, как она всё равно не устаёт собирать его по кусочкам, действительно восхищает... и немного пугает, если быть честным хотя бы с самим собой. Потому что чёрт знает, что она ещё может, с такой-то удивительной способностью к самоисцелению. Я не люблю её, но если твой вопрос ещё актуален, то я вот что тебе скажу: я думаю, что катастрофически близок к тому, чтобы в неё влюбиться. — Алло! Приём! Алеся вызывает Андрея! Алеся. Фуф. Хорошо, что она сказала это сама, а то меньше всего на свете мне бы сейчас хотелось срывать свидание и прощаться с ней, не зная даже её имени. — Да, — я киваю. — Андрей тут… Пока что, — добавляю уже серьёзно. — Слушай, ты крутая и всё такое, но мне пора. Встаю. Жалко, конечно, бросать недоеденным такой отличный кусок жареной рыбы, но если я не уйду сейчас, есть вероятность, что больше храбрости на такой жалкий поступок у меня не наберётся. — Куда ты? — Алеся встаёт вместе со мной. — Что-то не так? Всё не так, Алеся. Всё. Просто ты — не она. — Я, это…. — мозг складывает лапки и отказывается придумывать качественный предлог. Как и хоть какой-нибудь предлог, к слову. — Мне надо… Короче, мне надо. Браво, Прохоров. Придёшь домой, возьмёшь с полки пирожок. Гений, блин, русской словесности. Больше ничего не говорю, чтобы не усугубить своё положение. Хватаю куртку со спинки стула. Проходя мимо Алеси, быстро клюю её в щёку, — алло, зачем?! — и сую ей в руку смятую купюру за ужин, который не состоялся. Алеся оказывается умнее меня и не бежит по моим трусливым следам. Пока направляюсь к выходу из ресторана, слышу, как она громко и холодно просит у официанта счёт. Уже на улице ослабляю бабочку, давящую на горло словно удавка. Нажимаю на кнопку на брелке, разблокирую двери машины. Кидаю куртку на заднее сидение, потому что на соседнем с сидением водителя лежит букет, который я так и не подарил Алесе. Вставляю ключ в зажигание, проворачиваю. Ноги на педалях, рука — на переключателе коробки передач, но я всё ещё стою на месте. Куда ехать? Ответ, конечно, очевиден, но сделать нечто подобное сейчас кажется мне страшнее, чем голой задницей угодить в крапиву. Она будет не готова услышать моё откровение. Не знаю, нужно ли оно ей вообще, но если выбирать самый-пресамый неподходящий момент, то победителем определённо точно будет настоящее время — всего одна неделя спустя после произошедшего. Деду бы позвонить. Посоветоваться. Хотя, смысл, если я уже знаю, что он назовёт меня «хреновым Дон Жуаном» или ещё чем-то подобным и предложит наконец начать думать головой, а не тем, что у меня в штанах. И не объяснить же будет, что это чувства, а не подростковые гормоны. В кармане вибрирует телефон. Сообщение. Его читаю несколько раз, потому что ни с первого, ни с пятого не могу понять, как относиться к тому, что здесь написано. «Надеюсь, Алеся тебе понравилась. Она классная. Только не прыгай в постель на первом свидании, ты же приличная девушка. Ах, да. Я послушала диск, который ты мне на ДР подарил. Спасибо. Круто». Круто — это типа «как тут два раза «лайк» поставить?» или «на один раз сойдёт, но больше мне такой хреновни не дари»? Как понимать? Пишу в ответ: «Посвящайся. Классики рока умерли за то, чтобы в один прекрасный день Слава Романова наконец соизволила их послушать». Затем стираю. Набираю: «Рад, что понравилось. В мой день рождения жду от тебя что-то не менее офигенное». Но снова не то. Так ещё несколько попыток собрать слова в предложения, пока не приходит новое сообщение: «Если не отвечаешь, значит, наверное, уже давно даже не на второй базе. Блин, я прям завидую. Не то, чтобы я сама на Алесю претендовала, но там даже Шиго чуть Нине подзатылок не отвесила, потому что когда Марк показал нам её фотку, она даже рот раскрыла». Нужно срочно что-то ответить. Не нахожу ничего умного и в итоге решаю перезвонить. — Так, извращенец, ты звонишь, чтобы я стала свидетельницей ваших прелюбодеяний? — спрашивает Слава вместо приветствия. На фоне слышу другие голоса. — Марк говорит, что ты так бы никогда не поступил, а Нина — что запросто. Я больше верю Нине. — Ничего не вышло, — отвечаю я. Чего ходить вокруг да около? — Ох, — звучит вполне себе искренне. — Мне очень жаль. А почему? — Не моё. — Не твоё? Ха! Тебе бы видеть, как сейчас Нина чаем давится. Аж глаза на лоб лезут. Девчонка-то высший класс! — Пусть, — выдыхаю я. — Это не отменяет того факта, что не моё. Не. Моё. Секундная пауза. Не перегнул ли я палку со своей прямотой? — Ладно, — говорит Слава. — Ладно, извини. Просит прощения... Неужели, сейчас со стороны я звучу настолько жалко? — И куда ты сейчас? — спрашивает. Беспокоится? Надеюсь, что да. — Не знаю… Домой поеду, наверное. — К нам? Дом — там, где сердце. Там где лучшие друзья, сослуживцы и девушка, которая мне нравится. Логично. И вполне похоже на правду. Но сейчас мне хочется оказаться именно внутри стен, за которыми я вырос. — Не. Совсем домой. Я молчу. Слава молчит. Чья очередь сейчас произнести хоть что-то? Её, потому что я был последним, или моя, потому что оставил слишком много недосказанного? Говорю: — К вам приеду утром. Вы уж постарайтесь без меня не вляпаться в неприятности. — Обещать не могу, — смеясь, заверяет Слава. — А ты, это, не раскисай. Марк обещает найти тебе ещё кого-нибудь. — Ну да, — отвечаю я и обрываю звонок прежде, чем захочу ляпнуть что-то вроде: «Не нужны мне никакие номера, хочу, чтобы ты пошла со мной на свидание, и никто больше». Машина трогается с места, сигнал первого же светофора — красный. Притормаживаю. Тянусь к бардачку, достаю пачку сигарет. Весь салон прокурен — так говорит Марк, жалуясь и щуря нос. Ваня ворчит, мол, такими темпами они умрут раньше меня, потому что пассивное курение во сколько-то там раз опаснее активного, и бла-бла-бла. Нине всё равно. Иногда она сама поглядывает на торчащие кончики фильтров и прикусывает губу. Хочет попробовать любопытства ради. Ей нравится огонь, поэтому-то она и встречается с фениксом, а ещё всё время носит в кармане зажигалку. Слава говорит, что к запаху привыкла. К запаху и ко мне, его распространяющему. Это лестно. Я стараюсь не улыбаться, но редко выходит. Мигающий жёлтый. Я собираюсь было дать по газам, когда краем глаза замечаю подъехавшую на соседней полосе машину. Гоночная. Явно дорогая. Я бы прикупил такую, если бы не её низкая посадка и сумма денег в моём кармане, которых хватит только на обед в блинной. За рулём девчонка. Блондинка в солнцезащитных очках, хотя вечер на дворе. Бьёт пальцами по рулю, видать, в салоне играет музыка. Машина срывается с места плавно, но удивительно быстро. Я перевожу взгляд на лобовое стекло — а она уже исчезла за поворотом. На автомате зачем-то запоминаю номера, пользуясь дурацким Ваниным способом ассоциативного ряда. «О 069 МТ» О — оборотни. Ноль — величина шансов, с которыми Слава ответит мне взаимностью. Шестьдесят девять — и мне бы не хотелось вести себя как пресмыкающееся, но смешок сам срывается с губ. М — мороженое, которое я заказал бы, если бы свидание с Алесей прошло удачно. Т — табак. Сигаретный пепел падает на штаны. Открываю окно и выплёвываю окурок на улицу. Сворачиваю по направлению к дому. Ехать минут десять, если особо не гнать, но моя ступня сама вдавливает педаль газа в пол. Хочется поскорее оказаться в комнате и завалиться спать. Может, ещё перекусить, потому что рыба хоть и вкусная была, но мне так и не удалось её доесть. Снова поворот. Вижу впереди знакомый багажник. Машина как-то странно припаркована: ни перпендикулярно тротуару, ни вдоль — под углом. Сбавляю газ, медленно подъезжаю ближе. Ошибочка вышла. Машина-то не стоит, а подпирает капотом покривившийся фонарный столб. Даю по тормозам, но салон пока не покидаю. Опускаю стекло со стороны пассажирского сидения и выжидающе гляжу на блондинку. Её голова лежит на руле, волосы закрывают лицо. Я не понимаю, в сознании ли она. По-хорошему, конечно, стоит вызвать скорую, но я осторожничаю. А то как последний дурак брошусь ей помогать, а она окажется какой-нибудь бешеной дриадой, и что потом делать? — Эй! — окликаю я. — Живая? Блондиночка! Кряхтит. Поднимает голову. Поворачивается. Стёкла солнцезащитных очков треснули, и теперь на меня смотрит один ярко-голубой глаз, принадлежащий вполне себе знакомому лицу. — Вот это фокус, — протягиваю я. Славина подружка. Та самая, ради которой она и в огонь, и в воду. Глядит на меня внимательно. Осматривает так, будто приценивается. Снимает очки, бросает их на соседнее сиденье. — Бен, — заключает задумчиво. Так меня нынче только Слава и Нина называют. Услышала от первой, должно быть. — Ты угрохала машину за лям — минимум, — сообщаю я. Лия оглядывается по сторонам. Морщит нос, фыркает. — Не очень-то она мне и нравилась всё равно, — заявляет Лия. Выходит из машины. Точнее, вываливается, пошатываясь. Тут уж у меня включается режим защитника. Сам выскакиваю из салона, иду к Лие, чтобы помочь. У девчонки может быть сотрясение мозга, и тогда уже сама Слава с меня шкуру спустит, если узнает, что я был на месте и не сделал ничего, что могло бы облегчить состояние её подруги. — Руки убрал, — требует Лия, когда я тянусь к её талии. — Не очень-то уж и хотелось, — прыскаю. — Только ты едва на ногах стоишь. Лия демонстрирует мне указательный палец. Думаю: перепутала, а значит точно не всё в порядке с головой. Но нет, блондинка просто просит меня замолчать, а сама лезет в сумочку, перекинутую через голову. Достаёт книжку в плотной обложке. Открывает — а в ней что ни страница, то рваный кусок. — Что делать собираешься? — спрашиваю я с интересом. Лия хмурится. — Сейчас лекарство наколдую. А у самой руки дрожат. Я цокаю языком, устало вздыхаю. Выхватываю сначала книжку из тонких пальцев, затем эти же пальцы перехватываю в кулаке, который несётся навстречу моему лицу. — Спокойно! — восклицаю я. — Я не граблю, а помогаю! — Прибереги свой героизм для тех, кому не всё равно, — ворчит Лия в ответ. — Сейчас единственная польза, которая может быть от тебя — это не мешать мне. Быстро оглядываю пострадавшую. Первое, что замечаю — здоровенный алеющий синяк на её лбу. — Нехило тебя приложило. Как так вышло вообще? Первый раз за рулём? — Да нет, — Лия вздыхает. — Я просто забыла про кое-что и испугалась, когда увидела. Дёрнула руль… и вот. Я не трогаю ведьму, когда она отходит к багажнику, кладёт на него книгу и принимается колдовать. Лишь со стороны смотрю с очередной сигаретой, зажатой в уголке рта. Не понимаю, что Марку могло в ней понравится. Ещё больше не понимаю, на что он до сих под надеется. Её не было в штабе около недели, а он всё ходил, и ныл, и ныл, и ныл… Придумал, кажется, уже тысячу и один способ, как заставить её в него влюбиться. Такое чувство, что все разы до этого хоть один из этих способов прокатывал! — Чего ты испугалась-то? — спрашиваю, когда Лия подводит магический ритуал к концу, сжигая кусочек бумаги и сжимая его в кулаке. Ещё несколько секунд молчания. Затем Лия подходит ко мне. Совсем близко. Прям вплотную. Чудом только тлеющий пепел с моей сигареты не падает на её распущенные волосы. — Глаза видишь? — вместо ответа спрашивает она. — Дебильный вопрос, — отвечаю я. Только в глаза-то всё равно смотрю. И замечаю впервые, что они разного цвета. — У тебя, это самое, — говорю. — Дислексия. — Гетерохромия, — поправляет Лия недовольно. — Мозга у тебя, как у динозавров. Странно, что ты не вымер ещё. — Зато я вожу нормально. Лия одаривает меня презрительным прищуром. — Подвезёшь тогда, — бросает, проходя мимо. — Гонщик, блин. — А куда тебе? Лия не отвечает. Забирается на пассажирское сидение моего внедорожника, перекладывая букет цветов на колени. Я плюю сигарету себе под ноги, тушу её носком ботинка и иду к водительской двери. Хочешь — не хочешь, а дорога моя, похоже, лежит в направлении, изменить которое не способен даже самый навороченный навигатор. Ну, в штаб, так в штаб.***
Пассажирка моя выскакивает из салона даже раньше, чем я припарковываюсь. Забывает и про цветы, и про то, что десять минут назад в аварию попала. Пока я закрываю машину и поднимаю с асфальта уроненный букет, Лия уже исчезает за дверью штаба. Чуть погодя я следую за ней и, когда тоже оказываюсь внутри, сразу попадаю под перекрёстный огонь звуковой атаки. Не знаю, что там с сиренами, но девчачий визг — это то ещё оружие массового поражения. — Что с твоей ногой? — первой снова по-человечески начинает разговаривать спрашивает Лия. — Меня в городе не было всего лишь… Слава снова прижимается к ней, заставляя замолчать. Лие не видно её лица, в отличие от меня, как не видно и выражения чистого наслаждения от присутствия рядом близкого сердцу человека. Она её любит — это очевидно. А я всё ещё не знаю, что чувствую. — Прости меня, — говорит Слава. — Я не пыталась выйти на связь… Но Ваня сказал, что за тобой пришли родители и увели прочь. Я не знала, имею ли право вас тревожить! Они смотрят друг другу в глаза. Пристально. Неотрывно. И молчат так многозначительно... Обычно в кино после этого следует страстный поцелуй, и я, чёрт, на полном серьёзе убью себя прямо здесь и сейчас, если это произойдёт! — Да, да! — энергично кивает Лия, хотя никто так и не произносит ничего вслух. Только обходя их и вставая наконец так, что мне видно оба лица, я понимаю, что её слова уже не относятся к тому, что я слышал. —Нет больше никакой иллюзии, скрывающей корни моей прабабушки. Теперь я — это на все сто процентов я. Ну, если не считать того, что раз в несколько месяцев мне всё ещё нужно подкрашивать волосы. Мой натуральный цвет, увы, не такой золотистый… Слава смеётся. Её глаза блестят. Интересно, со стороны все счастливые выглядят именно так: глупо, беззаботно… одновременно и как идиоты, и как те, кто только что познал саму священную суть? — Я знала, что ты слишком идеальна, а так не бывает! Они снова обнимаются. Мне стоит ревновать, или это нормально? И вообще, почему я до сих пор стою тут и хрущу цветочной обёрткой? — Что с твоей ногой? Нет, серьёзно, как какой-то извращенец из фильмов про педофилов. В комнату пойти, что ли? — Я теперь химера. Что за дурацкое выражение? Я Славе, вроде, раз двести уже сказал, что она не имеет ничего общего с творениями Христофа, а она всё туда же. Будто… нет, конечно, глупо, но будто ей даже нравится это сравнение. — Кто-кто? — Забудь. Считай, просто старая военная травма. Я отвлекаюсь, когда на лестнице появляется Полина. Идёт по своим делам. Проходит мимо Славы и Лии, приветствует вторую, поздравляет с возвращением. А когда меня замечает, улыбка сразу гаснет. Мы расстались приятелями, но такую дружбу, на самом-то деле, и врагу не пожелаешь. Мы не ненавидим друг друга, но то, что между нами происходит, даже хуже ненависти. Тотальный дискомфорт. Игра на публику. Ощущение, будто тебя сажают в аквариум со змеями и предлагают представить вокруг морские волны вместо извивающихся под ногами холодных скользких тел. Секунду Полина смотрит на меня. Затем возвращает улыбку обратно и коротко кивает. Я отвечаю тем же. Идеальные, блин, претенденты на какую-нибудь престижную актёрскую премию. — А ты чего обратно веник-то припёр? — вдруг спрашивает Слава. Я опускаю глаза на измятые цветы. — Забыл подарить, — оправдываюсь я. Частично — правда. Только не забыл, а не хотел. Мне они всё равно без надобности, поэтому просовываю между Славой и Лией и легко бросаю букет последней в грудь. — Тебе. С возвращением. — М-м, спасибо, обойдусь, — брезгливо морщась, говорит Лия. Слава коротко хмыкает. У меня нет настроения пререкаться, поэтому я бросаю букет прямо на коврик у входной двери. — Ну и плевать. Иду к лестнице. Слава окликает, спрашивает, какая муха меня укусила. А я не отвечаю, чтобы не ляпнуть лишнего. За мной, разумеется, никто не идёт. Я жду и пока плетусь в комнату «Альфы», и даже когда падаю лицом в подушку, оставляя при этом дверь слегка приоткрытой, чтобы услышать кряхтение человека, пытающегося справиться с подъёмом по ступенькам с тростью, и помочь ему. Но из коридора только чужие голоса доносятся. Каким же жалким ты стал, Прохоров. Предел предела. Осталось только разреветься. — Ты рано вернулся! — раздаётся голос Марка где-то в стенах комнаты. Я переворачиваюсь на живот. Марк выходит из ванной комнаты, и наша общая быстро наполняется тёплым влажным воздухом. Чтобы оставить его внутри, Марк подлетает к входной двери и закрывает её, легко толкая бедром. — А ты уже спать собрался, что ли? — спрашиваю я. — Работал в оранжерее, — объясняет Марк. Этого достаточно, чтобы мне больше вопросов не задавать. Миротворцы после таких работ всегда приходят по самые уши в земле. — Значит, с Алесей не сложилось? Ага. Предсказуемо, конечно, было, что этой темы будет не избежать, но не так же сразу с места — в карьер. — Не-а. — Она тебе не понравилась? — Не знаю. Вроде, нормальная. — А что не так тогда? Провожу руками по лицу. Почему всё всегда должно быть так сложно? — Ты, может, Полину ещё любишь? Только этого не хватало! И ведь знает же сам прекрасно, что это не так, а всё равно спрашивает! — Не беси меня, — прошу я. — Извини. Марк садится на свою кровать в одних трусах, так и не одевшись. Глядит на меня, потом в окно, за которым уже ничего, кроме светлых пятен одиноких фонарей, не видно. Думает о чём-то. Ничем хорошим это для меня точно не кончится. Нужно было выбросить Лию у штаба, а самому поехать домой, как и хотел изначально. — Я просто переживаю за тебя, — продолжает Марк. Удержать усталый вздох — выше моих сил. — Завязывай. — Не могу. Что-то с тобой не так, только я понять не могу, что… Удивительно: как тот, кто влюбляется буквально по щелчку, не может разглядеть подобные чувства в своём лучшем друге? Или я маскируюсь хорошо? Может поэтому Слава этого и не видит? — Тебя, кстати, Ваня искал, — уже повеселев, сообщает Марк. — Просил, чтобы ты заскочил в лабораторию, когда вернёшься. — Отлично. Любой повод избегать разговоров в стиле переливания из пустого в порожнее — как тонущему спасательный круг. Поэтому сразу подскакиваю на ноги и ретируюсь из комнаты. Переодеться бы ещё, конечно. Сменить наконец рубашку и бабочку на что-то более стильное и комфортное. Решаю заняться этим позже: по одной проблеме за раз. Пока главное — избежать Марковых расспросов. Всё равно у него на это ещё целая бессонная ночь будет. Ваню, как Марк и говорил, нахожу в лаборатории, где как обычно воняет так, что глаза на лоб лезут. Не представляю, как здесь вообще работать можно, тем более головой. А тем более будучи оборотнем, с их-то нюхом. Но вот он Филонов — министр пробирок в федерации занудства, — стоит себе, сгорбившись, посреди этого химического хаоса и что-то меряет на весах. — Искал? — спрашиваю. Тихонько подхожу ближе. Выгадываю момент, когда Ваня подносит ложку, с горкой наполненную каким-то порошком, к чаше весов, и с силой хлопаю его по плечу. Порошок просыпается мимо цели. Самые мелкие частички поднимаются в воздух, забиваются в нос, оседают на одежде. Ваня яростно скрипит зубами, пытаясь сдержать поток брани. Я смеюсь. Затем несколько раз чихаю, но радоваться своей проделке не перестаю. — Да, — сообщает Ваня. — Уже, правда, жалею об этом. Он снимает защитные очки и небрежным движением бросает их на стол. Затем так же поступает с медицинским халатом. Обходит стол, садится на табурет напротив. И определённо точно чего-то от меня ждёт. — Чего хотел-то? — В глаза твои бессовестные посмотреть. — Ха-ха. Ещё одна такая шутка — и я сваливаю. — Ладно, ладно! — восклицает Ваня. Снова замолкает. Складывает руки на столе перед собой, принимается постукивать пальцами. Я понимаю, что ждёт он не меня, а себя. Момента, когда соберётся с мыслями. Что же надо этому парню? — Странная просьба у меня будет, — предупреждает Ваня, не отрывая взгляда от сложенных рук. Но мне и так хорошо видны его яркие оранжевые радужки. Не признаю этого, но не хотел бы на его месте оказаться. Хотя, конечно, лучше так, чем в паре метров под землёй. — Точнее, совет, — поправляет сам себя и даже не морщится. Передо мной точно Ваня, которого я знаю? Ведь он скорее бы себе на горло встал, чем попросил меня о чём-либо. — Это касается отношений. — Между нами ничего быть не может, — сразу обрываю я. — Я завязал с брюнетами. — Отношений между мной и Леной, — терпеливо продолжает Ваня, несмотря на моё замечание. — Я хочу… мне кажется, я готов, но не знаю, как правильно всё это надо… Нет, фильмы я смотрел, правда… — Остановись, пока мы оба не покраснели, как перчики, блин, чили, — прошу я. — Ты сейчас пытаешься мне мягко намекнуть на то, что я должен помочь тебе уложить Лену в постель? — Ещё раз скажешь такое, я тебе язык вырву, — резко отвечает Ваня. — Ладно, — признаю я. — Над формулировкой мы ещё поработаем. Но смысл-то я уловил? — Угу. Очевидного не избежать — мы оба становимся под цвет малиновых пиджаков: по Ване я это вижу, по себе — чувствую. Да ещё и это неловкое молчание, сопровождающее каждую следующую фразу. — Я матчасть хорошо знаю, — продолжает Ваня. — Проблема в том, что как ко всему этому подойти, и это всё, ну, то, что идёт перед самим… чёрт. Я вздыхаю и сообщаю Ване первое, что приходит в голову: — А я, дурак, рассчитывал, что это разговор ждёт меня как минимум лет через пятнадцать с сыном или дочерью. Ваня поднимает на меня глаза. Горько усмехается. — Да я тоже думал, что о таком лучше с родителями говорить, но… — Делает паузу. Ерошит волосы на макушке. — Маме сейчас не до этого, а папа… что-то как-то то ли я опоздал, то ли он слишком рано ушёл. Столько тревоги и боли в голосе, что мне становится не по себе. Каждая буква — могильный холод. Каждое слово — совокупность всего того траура, который Ваня должен был пропустить через себя, но не мог, потому что каждую секунду мог погибнуть кто-то ещё. А сейчас, кажется, уже поздно реветь в подушку в обнимку с семейным фото. Ваня именно так, должно быть, думает. И я пока не буду убеждать его в обратном. Пусть до всего дойдёт сам. Рано или поздно всё равно поймёт, что на самом-то деле был в трауре каждую секунду после смерти отца. — Прости, — извиняюсь я. — Так ты поможешь или нет? Вот за что я люблю Ваню, так это за то, что он не драматизирует. — Помогу. Только сразу предупреждаю, разговор будет взрослый. — Мне уже есть восемнадцать, — напоминает Ваня. Я ухмыляюсь. Слежу за тем, как Ваня достаёт из лежащего на столе халата свой ежедневник. Качаю головой, не переставая улыбаться. Он записывать собраться? Что за чудик. — Ладно, профессор, — со вздохом произносит Ваня. — Просвещай меня. Я готов. Только учти — если кому проболтаешься, что я спрашивал, я тебя убью. — Да я сам себя убью! — заверяю я. Оглядываю Ваню. Думаю о нём и Лене, но не о том, к чему подводит Ваня, а о несправедливости. Эти двое так подходят друг другу. Они открыто и не беспокоясь о том, что их посчитают сумасшедшими, наплевали на правило сближения противоположностей. Впервые за всю историю два атома с одинаковыми зарядами притянулись друг к другу, словно сильнейшие магниты, и вот, чем им отплатила Вселенная — один из них умирает, а второй вынужден следить за этим со стороны. — Как она вообще? — спрашиваю я. — Лена. Ваня хмурится, обдумывая смысл моего вопроса. Я поясняю, пока неловкие ситуации между нами не увеличились в геометрической прогрессии: — Как её здоровье? — О, — Ваня кусает губы. — Нормаль-но… — Его голос так странно срывается. — Правда, нормально. Иногда болит сильнее, иногда совсем не болит. Лена ведь очень сильная… — И что вы будете делать потом? — наседаю я. Рано или поздно, — а когда дело касается рака, так и вовсе в любую минуту, — поздно сменится на прямо сейчас, а совсем не болит — на болит постоянно. Что они оба будут делать, когда время перестанет измеряться новыми днями и начнётся отсчёт дней, которые Лена смогла пережить? — Вариантов есть несколько, но ни один из них нам не нравится, — признаётся Ваня. — Например? — Лена предложила оставить всё как есть. Брехня, согласись? — (Я киваю, мол, ещё какая). — Я думал о том, чтобы обратить и её в оборотня. Брехня похлеще предыдущей. — Ты же понимаешь, что она может этого не пережить? — уточняю я. — Зачем же сразу с места — в карьер. Клятва… — Она делает всё, что может. Как и всегда. — Ваня откладывает в сторону ежедневник, упирается локтями в столешницу и складывает подбородок на кулаки. — Как и в случае с Даней и Славой. — Вздыхает. — Стражи столько лет считали себя неуязвимыми, и, по сути, были таковыми, но реальность такова, что с каждым поколением сила эхно в нас ослабевает. Мы больше исцеляемся не так хорошо, как раньше. Лена… она даже завтра умереть может. — Ну, завтра уж не сможет… — Я утрирую! — на секунду вспыхивает Ваня. — Не завтра, так через неделю. Не через неделю, так через две. Не через… — Я понял, понял! — восклицаю я, пока эта траурная процессия не растянулась на года. — Нужно решение. — Очень нужно. Я не могу её потерять. — Нормально всё будет, — говорю я. Максимум моей поддержки при диком желании сказать что-нибудь подбадривающее. Я никогда не был хорошим оратором. Всё, что я чувствую, привык выражать действиями. А тут… что мне сделать? — Ты только не молчи больше. Делись. Со мной, с другими ребятами. Мы же друзья. Поможем, чем сможем. Две головы лучше одной. — Спасибо. Глаза на мокром месте. Вот этого только не хватает. Он расплачется — и меня следом долго ждать не придётся. — Так, возвращаемся к сексу, — я отбиваю по столу барабанную дробь. — А то ещё минута подобных разговоров — и тебе придётся оплачивать мне психотерапевта. Ваня качает головой. А я сразу начинаю свою лекцию с самых пошлых подробностей, чтобы окончательно оставить в прошлом неприятный осадок после разговора о смерти. Ваня снова краснеет и прячет лицо в ладонях. Значит, помогло.***
— Я не самых худший внук на земле, — говорю я. Но деда не перекричать. Он брюзжит так, что я несколько раз отодвигаю телефон от уха и проверяю, не запачкал ли он меня своими слюнями. — Ты помнишь Гитлера? У него ведь тоже был дедушка! — И я могу поспорить, что между захватом Чехословакии и принятием ванны он находил время на то, чтобы позвонить деду и сказать, что сегодня дома его ждать не стоит! — Деда… — Не «дедкай» мне тут! — Слышу мамин голос на заднем плане. Наверное, пытается объяснить этой седой голове, что кричать на меня бесполезно. — Я сам разберусь, как мне внука растить, спасибо. Дочь вон вырастил, и с этим балбесом разберусь. — Уже нормальным тоном. Отходит быстро. Понятно, в кого у меня самого такие скачки настроения. — Значит, сегодня в штабе? — Угу. — Там спокойно всё сейчас? — Относительно. — Это хорошо. Чем планируешь заниматься остаток вечера? — Пока не знаю. Спускаюсь по ступенькам на первый этаж. Нужно перегнать машину в гараж. То, как я оставил её перед штабом, нельзя назвать правильной парковкой. Одна радость — полиция нас не штрафует. И если в том мире это происходило благодаря Татьяне и её друзьям в форме, то в этом такое — лишь очередная привилегия. Как и медицинская справка без очереди, или лучшая техника за полцены, или вторая кружка пива в баре — бесплатно. — Ясно, — дед окончательно расслабился. — Ну смотри, аккуратней там. — Как обычно. — Нет, Андрей, я сказал аккуратно, потому что как обычно в твоём понимании далеко не такое же, как у других людей. Ещё несколько взаимных перебросов — и дед вешает трубку под звуки маминого голоса, просящего сделать телевизор погромче. Вот, блин, семейка! Рад, конечно, что в Дуброве один жив, а второй на меня не параллельно, но иногда такая излишняя забота пугает и парализует. Я привык сам о себе заботится, а тут столько народу, разве что только очередь по талонам ещё не организовали. Уже у самой двери, ведущей на задний дворик, меня окликают: — Эй, Бен! Бен, погоди! Даже если бы не этот чёртов стук трости по деревянному паркету, я бы всё равно узнал её. Беном меня зовут только двое. Если раньше прозвище было моим вторым именем, которое я выбрал себе сам, то теперь оно служит чем-то сакральным только между нами тремя. Связь, о которой говорил Эдзе, исчезла, но появилось это. И оно продолжает держать нас поблизости друг к другу. — Лия сказала, ты докинул её до штаба, — говорит Слава, нагоняя меня. — Спасибо. Трость вязнет в толстом слое снега. Славу легко пошатывает, но она стоически держится. — А у неё у самой язык отвалится поблагодарить? — интересуюсь я. Не смотрю на Славу прямо, лишь взгляд скашиваю. Она хмурит брови. Не обиделась, а иначе не побрезговала бы шарахнуть меня тростью по спине. Скорее, просто раздражена. — Тебе не обязательно всегда быть максимальным засранцем, — говорит она, но внезапно совершенно спокойно. — Может быть. Но мне идёт, согласись? Слава фыркает. Пока я иду в сторону гаража, семенит за мной, почти не отставая. А уже у самых дверей уходит на пару шагов в сторону. Делаю вид, что долго вожусь с замком, а сам поглядываю на Славу. Опираясь одной рукой в створку двери гаража, второй с помощью трости вырисовывает в снегу какие-то узоры. Ваня, всё-таки, может и зануда, но чёртов гений: то, что может эта с виду обыкновенная металлическая палка, лично я, как специалист по оружию со стажем, приравниваю к чуду. Складная трость скрывает в себе пятиконечный меч, который в умелых руках ещё и делится на две части и превращается в нунчаки. Просто срыв башки! Правда, Славу всё равно пока никуда не пускают. Мы выходим патрулировать улицы каждую ночь — время, когда гнори и перитоны максимально активны. Чередуемся, проверяем вверенные нам районы группами по двое-трое, вооружённые до зубов тем оружием, которые создали хранители. А Славе приходится оставаться в штабе. Дмитрий чуть ли не грудью выход закрывает, чтобы она и шагу за порог не ступила. На это Слава бы и рада, может, встать в стойку и возмутиться, но организм как чувствует — сразу возвращается боль в ноге и заставляет её умерить пыл. Прошла неделя, но по сравнению с тем, через что Славе пришлось пройти, это — не срок. Для отдыха — возможно. Но не для реабилитации. — Как тебе, — я киваю на трость, — эта вещица? Дельная, да? — Очень. Смотри, чему меня Татьяна научила. Слава становится ровно. Перехватывает трость двумя руками. Оттягивает её в разные стороны. Трость делится на две части, соединяет которые гибкая металлическая цепь. Слава начинает ловко крутить её, постепенно набирая скорость. Я внимательно слежу за каждым движением. Не пытаюсь запомнить, чтобы потом попытаться повторить; меня просто завораживает само зрелище. В какой-то момент нунчаки соскальзывают с пальцев Славы и поднимаются в воздух благодаря лёгкому броску. А когда возвращаются, Слава ухватывается за чёрную рукоять именно в том положении, чтобы нунчаки снова соединились и стали целой тростью. Однако и это не конец. Слава крутит ручку. Убирается внешняя защита, обнажаются лезвия меча. Сама хозяйка оружия встаёт в незнакомую мне боевую стойку: балансирует на одной ноге; той, которая полностью здорова, руку с мечом поднимает над головой, другую выводит в защитную позицию перед лицом. Всё это — буквально за считанные секунды. И выглядит невероятно круто даже несмотря на то, что половина её лица скрыта за намотанным вокруг горла шарфом. Эдакий ниндзя в пуховике. Смешно, конечно. Но, блин… мило. — Ты за одну этому неделю научилась? — искренне удивляюсь я. — Это единственное, чему я научилась, — объясняет Слава. — Татьяна просто показала мне этот приём со сменой оружия, и я сказала, что не отстану от неё, пока не выучу его. — Похвально, коротышка. Похвально. Небось ждёшь, не дождёшься, когда можно будет применить это на практике? Даже за шарфом вижу, как Слава грустнеет. Отводит взгляд в сторону, задумывается. Затем ковыляет ко мне, а я тем временем возвращаюсь к открыванию замка. — Может, ты поговоришь с Дмитрием? — спрашивает она. — Филоновы отказываются, потому что оба считают, что я ещё недостаточно окрепла. — Думаешь, меня он послушается? — Не знаю. Но за спрос-то денег не берут! — Не берут, — соглашаюсь я, кивая. — Но по ушам съездить могут запросто. — Ладно, — протягивает Слава. — Забей. Снимаю замок с петель и временно прячу его в карман куртки. Открываю одну створку двери. Жду, пока Слава отойдёт в сторону, чтобы распахнуть вторую. Захожу в гараж, наскоро убираю инструменты и рабочую одежду, которые оставил прямо на путях для заезда. Проверяю, работает ли свет, ведь если нет, это значит, что мои жалобы по поводу слабых лампочек всё время летят в пустоту и пора переходить на новый уровень. Но нет. Щелчок — и помещение заполняется мягким белым светом. — Снег пошёл, — слышу за спиной голос Славы. Оборачиваюсь. Она стоит в шаге от гаража с запрокинутым наверх лицом. На улице темно, девятый, никак, час, но я вижу её хорошо, благодаря освещению в гараже Снег будто и не падает вовсе. Парит так медленно, словно застрял в воздухе как в желе. Слава убирает шарф с губ. Открывает рот и высовывает язык в попытке поймать снежинку. Я бы назвал эту картину самой безмятежной из всех, что видел, если бы не реальность, рвущая её по швам: прихрамывание, трость, следы боёв, которые не остались шрамами, но навсегда изменили её лицо, превращая то детско-удивлённое и испуганное выражение, которое я увидел впервые, когда вместе с Марком проник в её комнату поздно ночью, чтобы рассказать всю правду, что от неё скрывали, в холодную и хмурую маску пережившего войну человека. Таких сразу видишь. Они ничем себя не выдают, ты просто знаешь — тот, кто сейчас улыбается , стоя прямо перед тобой, когда-то встречался со смертью лицом к лицу. Так выглядит каждый второй в штабе. Такого же я вижу в отражении в зеркале каждое утро. Такая теперь и она. Девчонка, которая, я думал, станет лишь очередной единицей в нашем строю. Девчонка, имя которой, я считал, спустя пару дней даже и не вспомню. Девчонка, которая, я не предполагал, станет одним из моих самых близких друзей. Я иду к Славе. Встаю рядом, тоже запрокидываю голову. Миллиарды белых мух кружат над фоне черничного неба. Красота в простых вещах, как эти, всегда восхищала меня больше всего. — Я попрошу у Дмитрия, если тебе это правда нужно, и ты считаешь себя готовой, — говорю я. — Но за последствия, если что, отвечать не буду. Холодно. Сую руки в карманы штанов. Вжимаю голову в плечи. — Буду должна, — отвечает Слава. — Проси, что хочешь, в рамках уголовного кодекса. — Помоги Марку найти мне нормальную девушку, — вырывается у меня. Совсем дурак, наверное. Крайний раз, должно быть, слишком уж сильно по голове получил. — Знаешь, — протягивает Слава. — У меня не очень хороший вкус на девчонок. То, как она это произносит… Нет, глупо цепляться к интонации и искать в обычных фразах тройной подтекст, но что-то всё-таки заставляет моё сердце на целое мгновение замереть. Затем, совладав с собой, я говорю: — И всё же ты уж постарайся. Услуга за услугу. К тому же, это твоя прямая обязанность как моей подруги. — Тут ты прав, — соглашается Слава. — Но сразу говорю, что подруги у меня — одна другой лучше: что ни ведьма, то оборотень. Я не осуждаю, но советую выбирать осторожней! Мы оба смеёмся. Это всё глупости, причём вовсе не такие уж и забавные. Но мы всё равно хихикаем долгую минуту. Мне нас жалко. Так устали, что рассыпаемся даже в состоянии полного спокойствия. — Нужно пригнать машину, — говорю я. Гляжу на распахнутые створки гаража. Затем оборачиваюсь назад, на штаб. И опять смотрю на Славу. — Иди. Слава снова обращает лицо к снегопаду. Я повторяю за ней и тут же получаю снежинкой прямо в глаз. Морщусь. Но даже эта досада не портит мне настроение. — Но, я, может, ещё немного тут с тобой постою. Можно? — Можно. И мы, как два дурака, стоим, запрокинув головы, и смотрим, как с неба падает снег. Меньше, чем через десять дней Новый год. Я пережил восемнадцатилетний рубеж — а этим привычно может похвастаться не каждый страж. Дед здоров. Мама меня любит. Мои друзья живы. И Славка… просто рядом. Даже если лишь буквально — зато плечом к плечу. И чего ты вечно жалуешься, Прохоров? Жизнь прекрасна, если так подумать. Я широко улыбаюсь. Да. Точно.