1
Дело Ирен Адлер было закрыто, о происшествии на крыше никто из них не вспоминал. Настроение возвращалось к детективу (хотя ноты пресловутой печальной мелодии стояли на пюпитре и даже вроде как обновлялись). Джону показалось, что после рождественской погони Шерлок стал… более человечным, что ли. Он не вскакивал демонстративно из-за микроскопа, когда Джон включал телевизор. Мог сидеть в гостиной и слушать причитания миссис Хадсон. Правда, выглядел немного рассеянным. Сегодня так вообще уснул за кухонным столом, сперва долго разбираясь в каких-то образцах. Сначала Джон налил себе кофе, бросив взгляд на кудрявую голову и улыбнувшись. Когда он вернулся через полчаса, тот всё так же спал на неудобной столешнице. Вымыв чашку и вытерев руки насухо вафельным полотенцем, Джон подошёл к Шерлоку, аккуратно наклонился и тронул его за плечи. Тот вздрогнул, отлип от столешницы и стал хватать ртом воздух. – Тише, тише, это я. – Джон погладил его по волосам. Шерлок успокоился, устало закрыв глаза, откинулся на спинку стула, уткнувшись головой Джону в живот. – Фаза быстрого сна… – объяснил, потирая следы на щеке, оставшиеся от неудобного положения. – Давай-ка в кровать. – Шерлок послушно поднялся. – Видимо, человечность тебя утомляет. – Ты о чём? – не понял Холмс, двигаясь к своей комнате. Зайдя внутрь, он упал на постель. Джон не удержался и накрыл его одеялом. – Ну, это, конечно, приятно, что ты с нами больше времени проводить стал, но порой мне кажется, что ты сквозь стены смотришь. Устаёшь. – О, Джон, ты меня ещё в лоб поцелуй! – проворчал детектив, когда друг подоткнул одеяло. – И поцелую. Шерлок замолк, опустив веки и чувствуя тепло губ на своём лбу. Волна приятного ощущения накрыла его изнутри, и желание выплеснуть его было так сильно, но единственное, что он мог сделать – отвернуться набок. Джон усмехнулся про себя и потянулся погладить Шерлока напоследок по непослушным волосам. Красивые чёрные кудри, поблескивающие в свете уличных фонарей. Бледное лицо, голубая венка на шее возле уха. Джон был бы счастлив рассматривать эти цвета постоянно, хотя, казалось, давно мог воспроизвести оттенки с закрытыми глазами. Погладить, правда, не удалось. Холмс перехватил руку и просто притянул к себе, как игрушку для сна. – Дело не в человечности. – Он перевернулся обратно, чтобы видеть Джона. – В чём же, м? Пару месяцев назад ты бы только посмеялся над потребностью человека во сне. – Джон ощутил, как сердце забилось быстрее, потому что Шерлок ещё никогда не был таким… открытым. – А сейчас засыпаешь посреди своих важных штук… – О, дорогой Джон, ты, наверное, думаешь, что я стал милосерднее и терплю вашу болтовню с миссис Хадсон и твои громкие фильмы. Нет, просто я настолько перегружен мыслями, что внешние раздражители мне уже не помеха. Меня выносит в мысли по щелчку пальцев, я постоянно напряжён и думаю везде, где только можно. – Он отвёл взгляд от внимательных глаз Уотсона, посмотрел на его ладони и сжал их, поглаживая. Джон замер на секунду, затем склонился над Шерлоком и лёг рядом. – Я вёл несколько расследований в последнее время. Ты и не заметил, – продолжил детектив. – Я говорил, Мориарти не оставит… – О… – Джон испытал досаду от скрытности Шерлока. – Но почему ты не сказал? – Он провёл ладонью по щеке Холмса, остановился над бровью и аккуратно погладил нежную кожу. – Зачем? Все живы. Всё хорошо… – детектив зевнул, посмотрел уставшими глазами. – Останься со мной. Джон вскинул брови на секунду и, помедлив, кивнул, забираясь под одеяло и ощущая невероятное спокойствие. Тепло Шерлока. Запах Шерлока. Уют. Всё в полном порядке – хотя бы на это мгновение, эту ночь. Так, как и должно быть. Шерлок спал. Мысли Джона метались, всё больше и больше путаясь, и, в конце концов, он и сам уснул.***
Иногда Джону казалось, что происходящее вокруг – нелепая комедия. Человек, которого он любит, частенько ложится с ним в постель, бесцеремонно перетягивает на себя одеяло, утыкается в шею во сне. И не позволяет его трогать. Джон был уверен, что не позволяет. На самом деле он не проверял. Но Шерлок никогда не намекал и тем более не говорил прямо (чего от него скорее можно было ожидать), что хочет от Джона большего, нежели поцелуй в лоб на ночь. Поцелуй в лоб на ночь! Джон готов был каждый раз после такого ущипнуть себя: это издевательство терпеть было сложно. Хотелось целовать, и далеко не только в этот микроскопический целомудренный участок. Да, были дни, когда Джон, устав, валился с ног, и единственное, чего он желал – тепло Шерлока рядом. Ничего кроме того ему не было нужно. Но были и другие ночи, ох, как часто, когда Шерлок невинно лежал рядом, а Джон не мог спать из-за мыслей в своей голове и нестерпимого желания, с которым всё же приходилось совладать. А бывало и так, что Холмс к нему не приходил. Никакого видимого расписания – детектив поднимался в соседнюю спальню только тогда, когда ему это взбредало в голову. Однажды Джон не сдержался и поцеловал спящего Шерлока в губы. Сердце колотилось так, словно это был первый школьный поцелуй. Поцелуй за поцелуем, невесомый и нежный, чтобы не разбудить. Поцелуй в шею. И в веки, которые затрепетали на мгновение. Остановившись, доктор опёрся о спинку кровати и долго смотрел на своего детектива. Тот мирно спал. Тогда Джон, покачав головой, лёг, просунув руку под шею Шерлоку, подвинулся ближе и постарался тоже заснуть, перебирая мягкие пряди чёрных волос.***
В Баскервилле Джон убедился, что Шерлок неисправим. Какие бы проблески оттепели он ни замечал в детективе, тот всё равно продолжал использовать Джона как подопытного кролика («Что ж, мы с тобой похожи, Бубенчик», – пробормотал Уотсон, когда судьба животного была раскрыта) и испытывать его психику. Шерлок был весь в деле о таинственном хаунде, вовсе забыл о понятии «еда», постоянно находился на взводе, и Джону казалось, что сумасшедшинкой от него веяло в это время, как никогда. Ночью он слышал шаги по кругу в соседнем номере (Холмс, как ни в чём не бывало, заказал отдельную спальню), днём наблюдал, как детектив теряет терпение, разрушая сам свои предположения и не находя разгадки. Пиком нервозности стал случай после вылазки в овраг в поисках зловещей псины. Тогда Джон во всех красках узрел ещё одну эмоцию друга: испуг. – Я всегда умел абстрагироваться. Не поддаваться нелепым… – Шерлок выдал ужимку, бросил небрежно, с отвращением: – Чувствам. Джон нервно опустил голову, озадаченный откровениями Холмса. – Интересно, да? Эмоции. Ложка дёгтя, пустяк, который всё портит! – Шерлока трясло. Логика не могла объяснить произошедшее в лощине, и защитный механизм дал сбой. Шерлоку виделись красные всполохи огня, всё вокруг было карминово-красным и пульсировало, заливая глаза. Джон же вкладывал в успокоительные фразы всё тепло, с которым относился к детективу, надеясь, что это хоть чуть-чуть уймёт его дрожь. Но Шерлок, весь дёрганый, часто дышащий, с влажными глазами, казалось, выложил всё, что думал о чувствах, приправив это резким: – Нет у меня друзей! Несколько скверных часов спустя, следующим днём, он, конечно, извинился перед Джоном, а тот не умел долго держать обиду и, еле сдерживая смех, попытался уйти прочь, чеканя шаг. Жаль, он не видел выражение лица Шерлока, когда тот увидел удаляющуюся спину доктора. Взгляд Холмса забегал. Не ожидав такого пренебрежения извинениями великого себя, Шерлок бросился за своим доктором, выкрикивая лестные слова: – Джон! Ты замечательный! Потрясающий! После Баскервилля обиды были забыты, но фразы о сантиментах крепко засели в голове Уотсона, рождая всё больше сомнений.***
Шерлок отложил чёрный блокнот и устроился на кровати, закрыв глаза. Он мог регулировать образы в своей голове. Мог очистить разум и не думать ни о чём, мог мгновенно представить себе Чертоги. Но сейчас он не делал ничего – образы и слова возникали хаотично, и все они были связаны с Джоном. Страсть к Джону была его камнем преткновения вот уже почти полтора года. Химический дефект, которого он избегал. Любить Джона Уотсона было наслаждением, своеобразным наркотиком. Но он не мог допустить проникновения этого чувства в каждую клетку – а это непременно бы случилось и разрушило всё, что Шерлок так долго выстраивал. Так что с того дня, когда мир обрёл краски, он так и не сказал Джону, что любит его. Более того, он это даже не показал. Вернее, надеялся, что не показал, хотя в последнее время явно сдавал позиции. Джон, постель, тепло, забота, нежность Слова мелькали в голове, атакуя, как горящие стрелы, вызывая отвращение к самому себе за допущение наличия сантиментов. Может, Джон уже и так всё понял? Нет. Он же видит: доктор и сам недоумевает, когда Шерлок залезает к нему под одеяло или обнимает дольше обычного или совершает ещё какое-либо недопустимое выражение привязанности. Любой со стороны взглянул бы и сказал – «Абсурд!», но изнутри происходящее можно было маскировать под любую чушь: под соседство, под дружбу, подо всё, во что верят такие, как Джон, что не нарушает их картину мира. Ну и что, что они – пара, родственные души. Шерлок, кажется, удачно замазал все напоминания об этом. То, как его в первые недели раздавливало мириадами оттенков со всех сторон, он забыть не мог, но Джон ведь об этом не знал. Холмс непревзойдённо перекраивал происходящее, почти что подменял воспоминания друга, создавая вокруг него реальность, в которой соулмейт – маленькое недоразумение, ни к чему не обязывающее. Он собирался сыграть на контрастах. Он планировал дать себе послабление и открыть дорогу чувствам (хоть его до сих пор и передёргивало от этого слова), но не сейчас. Только после Мориарти, только после него. Невозможно было позволить этим эмоциям вмешаться в работу мозга над расследованием дела Паука. Надо было подождать.***
Но дождаться не удавалось: занятость Шерлока набирала обороты, приходилось изображать заинтересованность в каких-то побочных делах, которых на каждую неделю набиралось достаточно, а ещё и держать руку на пульсе Мориарти. Если бы Шерлок знал, что через два года будет использовать метод людей-маркеров, он бы подумал, что на это его натолкнул Джон. Потому что для Джона сам Шерлок стал таким маркером. Именно по-человечески внимательный Уотсон в последнее время испытывал напряжение, то появляющееся, то пропадающее с попеременным успехом, но – стабильное. Причина была в успехе детектива: что-то подсказывало Джону, что тиражирование его по всем таблоидам и телеканалам – явно не на руку при такой… своеобразной работе. – Ты выбрал бездомных в помощники, потому что они незаметны. Ты сам понимаешь, что важно не светиться, – начинал Джон высказывать свои волнения. – Издержки профессии, – отмахивался Холмс, закидывая ногу на ногу и переворачивая газетный лист. Уотсону нечего было возразить. В самом деле, Шерлок же не может исчезнуть?***
Шерлок тоже был в этом убеждён. Он исчезнуть не мог. Однако совсем не подумал о том, что исчезнуть может Джон. Не в том смысле, конечно, нет, не «затаиться». Джон мог перестать существовать. Кукольные смерти персонажей вокруг Холмса не волновали никак и никогда. Единственное живое существо, чья гибель вызвала в нём лавину эмоций и перевернула его разум на продолжительное время, было надёжно заперто в просторном саду Чертогов разума. Но теперь появился Джон Уотсон. И Шерлок боялся за него. С каждым новым днём обстановка накалялась всё больше, и Бейкер-стрит стала своего рода открытой площадкой для атаки. Все её жители подвергались опасности, Холмс прекрасно это понимал, хотя и делал вид перед Джоном, что его опасения не имеют под собой никакого основания. Дело за делом, расследование за расследованием – вода точила камень, готовый обрушиться на голову надоедливого, всё портящего, лезущего, куда не просят, детектива. Шерлок не мог вычислить наступление этого момента. Он был поставлен перед фактом, когда это произошло. Перед ужасным, сбивающим с ног фактом. Тем днём Шерлок возвращался домой с двумя пакетиками яблочных чипсов в карманах – проиграл ночью Джону, магазины были закрыты, но расстраивать друга было нельзя! Небо было ясным – ни облака, и Шерлок почти забыл на миг о Ричарде Бруке, том, как ещё сутки назад они убегали от полиции, Джон был его «заложником», вместе против всего мира… Он остановился совсем ненадолго – взглянуть наверх сквозь кроны деревьев на аллее. И тут же пошатнулся, схватившись за вяз, чтобы не свалиться с ног. В небе пятном спрута расплывался чёрный. Чистейшая лазурь впитывала в себя чернильное пятно, теряя цвет. Шерлок панически оглянулся по сторонам: его руки, держащиеся за кору, стремительно белели. Вяз ушёл в серый. Мир становился таким, как раньше. – Джон… – Шерлок еле произнёс имя, борясь с собственным организмом, который словно окаменел. Только отдельные предметы остались нетронутыми. Красный. Красное пальто женщины, прошедшей мимо, даже не обратившей внимание на осевшего наземь Шерлока Холмса. Проезжающий вдалеке автобус. Этот цвет словно пульсировал, выделяясь среди всего монохрома и давая надежду. Потому что его наличие говорило о том, что Джон только лишь ранен. Мир никогда не обесцвечивался по пустякам – только тогда, когда соулмейт действительно мог умереть. Шерлок совладал со своими ватными ногами, поднялся и бросился бежать – промедление грозило погубить Джона.***
Красный крест скорой помощи виднелся издалека. Шерлок оказывал первую помощь до её приезда: отключив все эмоции, сжав челюсти, глядя, как расплывается алое пятно, а глаза Джона двигаются под веками в забытье. «Это только начало. Приходи поиграть со мной! – ДМ» Он осознавал, что Джеймс специально устроил это представление, не собираясь убивать Джона. Но это сейчас. Ранение было в опасной близости к лёгким. Ювелирная точность – вот почему всё стало чёрно-белым, но сохранило отдельные краски. В планах Мориарти в тот день смерть Джонни не значилась. Впрочем, можно было представить, как он развлечётся чуть позже. И это затронет не только Уотсона.***
«Я жду… – ДМ» Крыша Бартса. Джон находился в операционной парой этажей ниже, а Шерлок, побелевший от волнения, шагал к Мориарти с напускным спокойствием. Голова трещала: внутри пересекались две линии событий. Первая – Джон, Джон, Джон, пульсирующий красный в деталях вокруг и пугающая неизвестность. Шерлок в любом другом случае сидел бы под дверями палаты Уотсона, но сейчас он делал нечто гораздо более важное для спасения его жизни. И жизни миссис Хадсон. И Лестрада. Вторая линия – Мориарти. Это происходило сию минуту и было на девяносто процентов предсказуемо, но оставшиеся десять раскалывали черепную коробку. Надо было предусмотреть всё, мельчайшую зацепку оставить Пауку было невозможно. Убить себя – спасти любимых. И Лондон заодно. Жгущее ощущение паники в груди мешало сконцентрироваться поначалу, но после Шерлок заметил, что играть с Мориарти не так уж и сложно. Вспомнить свои актёрские способности, подыгрывать дуростям этого скучающего психопата. Поболтать про секретный ключ-код, построить из себя дурачка, полагающего, что такая вещь существует и позволяет взломать буквально всё. Выслушать бредни про ангелов и заурядность. Правда, последняя фраза Мориарти внесла некоторую неожиданность в планы Шерлока: – Пока я жив, живы и твои друзья. Шерлок невесомое мгновение глядел прямо в холодные чёрные глаза, осознавая, что замысел Мориарти превзошёл все ожидания. «Он убьёт себя, чтобы подставить меня. Чёртов безумец». Момент – выстрел, и Джеймс пал наземь, багряное пятно расплылось под его головой. Глубоко дыша, Шерлок унял дрожь в теле. Линия Мориарти в голове близилась к завершению. Снайперы должны были увидеть также мёртвого Шерлока, что случилось бы в любом случае – убей себя Джим или нет. Подойдя к парапету, Шерлок закрыл глаза. Не было Чертогов, не было лихорадочных вычислений. Только прямая линия – Джон. С ней вышло непредсказуемо. Всё должно было случиться иначе, но жизнь часто не подчиняется планированию. Доктор не должен был быть ранен людьми Мориарти. В этот момент он стоял бы снизу, целый и почти невредимый – участники плана Лазарь должны были бы задержать Джона, чтобы он не увидел спасение детектива. Он услышал бы последние слова. Открыв глаза, Холмс свёл брови, взглянув на небо. Ослепляющая серость. Подошёл к краю и без промедления прыгнул.2
Шерлок Холмс залёг в расщелине в глуши канадских лесов. Над ним нависал земляной выступ, корни служили отличной завесой от преследователей. Тело его было изранено, ноги – убиты (ботинки он снял больше двух суток назад, мешали пробираться через ручьи и болотистую местность), и голод доставлял дискомфорт (Шерлок был готов забрать свои слова о том, что сытость отупляет). Но это всё перестало быть важным, когда влажная земля вдруг озарилась рыжим – это солнце садилось внизу, вдалеке, доставая своими лучами до убежища Холмса. Вместе с этим цветом вспыхнули розовый и золотой, оттенки коричневого и зелёного заполнили всё вокруг. «Джон… с тобой всё в порядке», – мысль заставила сердце сбиться с ритма, а потом ровно и часто застучать.***
– Миссис Хадсон, вы мне не верите, – устало улыбнулся Джон, ставя яркую чашечку с чаем на блюдце. Рука опять дрожала. Женщина вытянула губы и задумчиво покачала головой: – Ну, мой милый, это просто невозможно… Нам всем бы хотелось, чтобы он был рядом, а ты и он – между вами вообще что-то особенное было! Но его больше нет, мы все видели, и… Ох! – она сжала кулачки и с болью во взгляде посмотрела на Джона. Между его бровями пролегла морщина, губы были тонкие и бесцветные. Но глаза под тяжёлыми веками горько усмехались. Он знал: Шерлок жив. Цвета. Цвета чуть потускнели, будто кто-то наложил фильтр на объектив, но не потеряли своего разнообразия, не исчезли: завитки бирюзы и розового на сервизе миссис Хадсон. Её глаза – карие, оттенком похожие на чай, заваренный ею же. – Что же… поднимешься наверх? Нужно разобрать кое-какие вещи, они же не могут быть там вечно, вот его лабораторию пришлось выкинуть сразу, такой запах, такой запах… – миссис Хадсон засеменила по ступенькам, а Джон поплёлся в комнату Шерлока. «Просто вещи», – внушал он себе, лавируя между коробок. «Где бы ты ни был, сукин сын, по какой бы причине ни скрывался… вещи ничего не значат». Он присел на край постели и уставился в стену, потирая лоб. Собственно, вопросы о том, где Шерлок, что с ним, почему не даёт о себе знать, всегда сопровождали Уотсона, но в этом месте, как назло, заполоняли всю голову. Покачав головой, Джон собирался уйти (так ничего и не разобрав), но его взгляд наткнулся на чёрный блокнот на прикроватном столике. Вечный спутник Шерлока – чаще был у него в руках, иногда выглядывал из кармана халата. Признаться, Джону всегда было любопытно, что там внутри – Шерлок обычно делал в нём пометки, когда, казалось бы, подмечать было и нечего. Дом, гостиная, чай, камин, чтение газет и просмотр тв-шоу. Ну что тут такого особенного? Джон, подумав, наклонился вперёд и схватил блокнот, оглянувшись, как будто за этим делом его мог застать сам детектив. Зацепив пальцем страничку, Джон помедлил и затем решительно раскрыл разворот. Страница слева была полностью чёрной. Справа – белой. На следующем развороте было несколько цветных пятен. И подписи. «Первый цвет. Запомнить. Глаза Джона» – и лазурное пятно с исходящими из центра серыми прожилками. Акварель. Джон почувствовал, как кровь отливает от лица, а кончики пальцев покалывает. Затем шли азы – основные цвета, их сочетания. Шерлок смешивал их (красный и синий равно фиолетовый), словно химические вещества, кропотливо записывая результаты реакции. Но среди этих обыденных красок были и явно значимые. То тут, то там встречались пятна с говорившими всё о себе подписями: «Эта женщина» – алый, так точно переданный, что Джон вспомнил Ирен во всей красе. Сиреневый, бурый, золотой. «Волосы Лестрада, удивительный цвет» Зелёный, оранжевый, голубой. «Глаза Джона сегодня, 12/12» «Глаза Джона сегодня, 05/01» «Оксид хрома» Глаза Джона, глаза Джона, глаза Джона. И свитер Джона. «Рэдберд» «Это когда Джон уснул напротив, и закатное солнце скользило по его волосам. Не знаю, мне кажется, красиво получилось». Не в силах больше читать, Джон аккуратно закрыл блокнот. – Боже мой. – Он тяжело выдохнул. – Шерлок, ты… Теперь Джон знал, какой цвет был у его родной души первым. Знал, что творилось у него в голове, когда он пристально смотрел на доктора, а потом уносился в комнату с блокнотом и не выходил оттуда. Наверное, весь этот блокнот можно было считать признанием. Захотелось узнать, какой цвет был последним. – Ладно, только в конец загляну, – пообещал непонятно кому Джон, перелистнул страницы, мелькнувшие всеми цветами радуги, и открыл последнюю. Чёрное пятно. Ни одного чёрного до того не было – зачем? Его Шерлок наблюдал всю сознательную жизнь. Но в конце был именно он. «Мориарти» По затылку Джона пробежал холодок. События их последних совместных дней прокрутились в голове. Обвинение Шерлока, побег и ночная игра, ранение, туман в голове. А когда пришёл в себя – известие о падении. Джон поджал губы, отгоняя от себя мысли, обрушившиеся на него, попытки связать инсценировку смерти и преступную сеть Мориарти, чтобы вычислить, где Шерлок сейчас. Надо было взять себя в руки. В конце концов, Джон никогда не отличался талантом собирать паззлы и из сотни догадок выбирать верную. «Я знаю, что ты сделал это, чтобы спасти тех, кого любишь,– он повертел блокнот, сомневаясь, забирать его или нет. – И хватит того, что я знаю: с тобой всё в порядке», – подумал он, откладывая блокнот.