Умереть или жить

К две тысячи сотому году Трансатлантический тоннель, появление которого предсказывали и прогнозировали не только фантасты, но и инженеры, был, наконец, построен. И поезда по нему ходили самые обыкновенные — скоростные экспрессы — маглевы, разгоняющиеся до двух тысяч километров в час. Мэтту такой транспорт нравился, он позволял ему учиться в Лондоне, а на каникулы возвращаться к семье в Лос-Анджелес, не тратя безумные деньги на перелет и кучу времени. В общем, выбор Мэтта Беринга был очевиден. Сдав последний экзамен в Королевском медицинском университете, он купил билет на ближайший экспресс. Не терпелось увидеть мать и младшую сестричку Энди, да и с отцом, решившим развестись с матерью, в качестве рождественского «подарочка», тоже хотелось пообщаться по-мужски. Подумать только, что этот мудак вообще возомнил о себе! Кому он нужен… О том, что Мэтт в полтора раза мельче отца, думать как-то не хотелось. Как он вообще мог, сволочь, испоганить Энди и маме праздник?! Мэтт старательно накручивал себя все то время, что собирал чемодан и ехал на вокзал. И собирался заниматься этим в поезде, чтобы сразу же высказать отцу все свое негодование и расставить все точки над «i». Однако он не учел того, что последние недели семестра были слишком насыщены и тяжелы, и организму нужен отдых. Когда маглев-экспресс закрыл двери, а мягкое сидение приняло Мэтта в свои объятия, он задремал. Снилась ему елка, украшенная сотней огней, рождественский стол, смеющаяся мама. Экспресс, сделав остановку в Плимуте, чтоб подобрать последних пассажиров, и набирал ход, когда состав дернулся, мигнул свет и погас. Мэтт, как раз проснувшийся к этому моменту, ничего не успел понять, когда окунулся в чернильную темноту, перестав чувствовать руки и ноги. Первой мыслью, которая забрезжила в сознании молодого человека, когда он очнулся, была: «Я что, умер?» Тело и вернувшаяся чувствительность быстро подсказали, что это не так. Он лежал на чем-то жестком и остром, ему было жарко, он слышал далекий скулеж и шорохи. Это было странно… Неужели крушение экспресса? Но почему тогда так тихо? Мэтт открыл глаза и сел. Руки подрагивали, словно он долго за что-то цеплялся, ноги тоже гудели, а в теле поселилась слабость. Глаза, наконец, сфокусировались, и он смог рассмотреть окружающие его предметы. Лежал он на куче щебня, проросшего жилистой жесткой травкой, вокруг были какие-то неопознанные руины, но буквально через пять минут, перевернувшись на четвереньки и поднявшись, внизу он обнаружил проржавевший насквозь желоб монорельса и догадался, что остатки столбов и обломки вокруг — это все, что осталось от Плимутской станции маглева. — Что… Этого просто не могло быть. Мэтт ущипнул себя за руку, ойкнул. Это все-таки было правдой. Но… этого не могло быть, потому что не могло! Если станцию и экспресс подорвали даже вчера — откуда трава, мох, ржавчина? Мэтт в детстве, конечно, любил фантастику, но не верил в нее. — Я должен добраться до города, — решил он. Он не слишком хорошо ориентировался вне Лондона, но знал, что станции маглева строятся на расстоянии от населенных пунктов для защиты от звуковых и ударных волн от прохождения. Нужно было выбираться из руин и осмотреться. Увиденное повергло Мэтта в шок — вдалеке виднелись какие-то постройки, но они были слишком уж древними для того, чтобы принадлежать современному городу с развитой инфраструктурой. Он не видел ни пневмосети, ни воздушных эскалаторов, ставших привычными в последние два десятка лет, да и… там ничего не двигалось. Вообще. Но все же это был город, может, он встретит там живых людей? Сбоку что-то шевельнулось, Мэтт посмотрел в ту сторону и вздрогнул — собака. Старая и облезлая, с висящей клочьями шерстью, она скалила обломанные клыки и глухо ворчала. Породу не разобрать, да и была ли она, та порода? Больше всего собака походила на волка, как его рисуют в книгах и энциклопедиях. Но волки, как и тигры, львы и прочие крупные хищники, были истреблены примерно в семидесятые. Мэтт опасливо попятился. Надо добраться до города, там уже можно найти еду, воду, лекарства. И собак там не должно быть. Идти было жарко. Он уезжал накануне Рождества, а здесь явно было лето. Причем, не привычное лето Великобритании, а жаркое, сухое и пыльное. Листва — жесткая, темная, припавшая пылью, трава — такая же сухая и острая, все говорило о том, что растениям привычен такой климат. Но как? Ведь это побережье! — Может, это сон? Но для сна все было чересчур уж реально. И когда он споткнулся о какой-то камень, ногу пронзило вполне реальной болью. Он расстегнул куртку, потом снял ее, снял пуловер с университетской эмблемой, завязал на поясе рукавами, снова надел куртку. Нельзя раздеваться, просто нельзя — он не знает, что тут творится ночами. Город приблизился, пустой и заброшенный, ветер лениво гонял листья. Ни одной живой души видно не было, останки домов густо заросли плющом, какими-то еще вьюнками, корнями… Чем дольше Мэтт всматривался, тем больше понимал: здесь нет никого живого. И это его мир, несомненно, вот обломанными, сгнившими зубьями торчат остатки опор пневмосети, а вот — полуразрушенный не без помощи растений и влаги эскалатор. — И что мне теперь делать? — прошептал он. Находиться в этом пустом мертвом городе ему было откровенно страшно. Он слышал скрипы, шорохи, он видел, как, задетая веткой, толщиной с палец, треснула и рассыпалась толстая бетонная стена, а ее каркас из полимеров… в общем, его просто не было. Не было здесь ни клочка полиэтилена, резины и прочих подобных материалов, а весь металл, если только он был достаточно толст, распадался хлопьями, стоило его задеть, как тот желоб маглева. Мэтт напрягал слух, пытаясь услышать хотя бы слабый намек на жизнь, но все напрасно. Зато впереди мелькнуло здание, выглядевшее попрочнее прочих. Возможно, там удастся переночевать? Может, там сохранилось что-то? Он старательно вертел головой, но все, что замечал, давно превратилось в труху, стухло, рассыпалось под руками. Дверей в гостинице не было, окон тоже, внутри была занесенная ветром сухая листва, остовы мебели, распавшиеся хлопьями под прикосновением. Мэтт обессилено сполз по стене на пол, даже не подумав, что пол может провалиться под его весом, а стена — рухнуть ему на голову вместе со всем зданием. Впереди послышалось какое-то шуршание и царапание, ничего хорошего не сулившее. Мэтт вздрогнул, поднял голову, повернув ее на звук. И замер, опасаясь шевельнуться: на него смотрела крыса. Огромная, с кошку, а то и побольше, серая тварь. В ее глазках-бусинках читался ум. Она чуяла страх человека. Он швырнул в крысу горсть трухи и рванул на улицу. В городе оставаться было нельзя, нужно бежать отсюда, куда-то дальше. Неподалеку мелькнула та самая псина, протяжно и раскатисто взвыла, ей отозвались голоса других собак. Они приближались. Мэтт забыл о том, что бежать нельзя, рванул вдоль по улице. Если бы только это была нормальная улица, с нормальным покрытием! Но это были рассыпающиеся под ногами плиты, полимерное покрытие на которых сгнило и исчезло, и Мэтт спотыкался, падал, чувствуя, слыша приближение стаи. Его загоняли, как волки в прошлом загоняли оленя. Впереди показалось нечто разлапистое. Дерево! Настоящее дерево, которое вполне могло выдержать вес Мэтта. До него было еще далеко, когда он понял, что стая отстает, а вокруг больше не высятся заплетенные сетью плюща остовы домов. Их словно обрезало. Словно он переступил какую-то границу, она была почти зрима: вздыбившиеся плиты, с которых он спрыгнул, едва не переломав ноги, прокатился по земле. А на гребень этих плит выскакивали псы — поджарые, длиннолапые, в самом деле похожие на волков — или переродившихся дворняг. Хрипло рычали, скалились, но не двигались с места. Мэтт не хотел знать, что именно может их напугать, он просто бежал к дереву. Оно вынырнуло внезапно — просто провалилась сухая земля, выпуская толстое, как пожарный брандспойт, голое буровато-сизое тело, увенчанное зубастой пастью. Пасть лязгнула по толстенной коже относительно новых Мэттовых гриндерсов, срезав начисто носок и подошву. Вместе с самым кончиком мизинца. В первые мгновения юноша не чувствовал боли, он, словно спринтер, рванул к дереву и подпрыгнул, повисая на ветке. Рывок за здоровую ногу едва не сбросил его, хрустнули суставы, но он удержался. Подтянулся, уселся на ветке и только после этого расплакался от страха и боли. Нужно было остановить кровь. Всхлипывая, он кое-как расшнуровал ботинок, уронив его, посмотрел на то, как тот исчезает в страшной пасти и закусил губу. Пошарил по карманам. Платок — почти чистый, обнаружился в нагрудном кармане рубашки. Это было лучше, чем ничего, Мэтт кое-как замотал палец. Еще у него в карманах нашлись: пара десятков монет, паспорт (вряд ли это понадобится в этом мире, вернее, в этом времени), три скрепки и еще один платок. А ведь Мэтт хотел перед тем как сесть на поезд, прикрепить к ремню джинсов портативную аптечку, куда входили инъектор, небьющиеся ампулы с антибиотиками, противовоспалительными препаратами, обезболивающим и гемолитиком, бинты, пластырь, спирт, мини-скальпель и кетгут с иглами. Потом подумал, что оно ни к чему… Идиот! Зато скрепками можно было закрепить платок на ноге, хотя бы так они пригодились. Он оторвал рукава от пуловера, это было трудно — вещь была качественной и новой, но ему нужна была хоть какая-то обувь. Червеобразная тварь отожрала подошву у второго ботинка, Мэтт снял с него шнурок, бросив остальное вниз. Червь не ушел — несчастный гринд постигла судьба его первого собрата. Оставалось надеяться, что тварь уберется к утру. — За что мне это? — плаксиво проныл Мэтт. Ответа не последовало. Он рискнул подняться на ноги, цепко держась за ветки и ствол, осмотреться. Поднялся немного повыше. Там, где кончался город, начиналась желтоватая сухая степь. Вроде бы, то, что на ней колосилось, напоминало какой-то злак. Желудок напомнил Мэтту, что в последний раз он перекусывал утром, пренебрег обедом ради того, чтобы сесть на экспресс, рассчитывая уже вечером полакомиться индейкой и пудингом… Интересно, с какой скоростью передвигается червяк? И кто может жить там, в злаковых полях… Стоило представить что-то вроде полевки-мутанта, слезы снова закапали из глаз. Мэтт обругал себя идиотом: воды у него не было, и емкости, куда ее можно было бы набрать — тоже. Терять жидкость со слезами было глупо. Хотя рюкзак у него тоже пропал, даже если б фляжка лежала там, это вряд ли помогло бы ему. А сам он даже не подумал обвешаться всем нужным для похода. Сумерки превращались в темноту, он выбрал себе развилку поудобнее, устроился на ней и, подумав, привязал себя к ветке ремнем, пропустив его через три шлейки на джинсах. Если и свалится, будет возможность и пара секунд проснуться и залезть обратно. К счастью, червяк не умел или не хотел прыгать за своей добычей, так что рассвет окоченевший и несчастный Мэтт встретил живым. Кое-как растерев руки и ноги, он осмотрел повязку на правой, но трогать не стал — отмочить ее нечем, а срывать присохшую к ране ткань — зачем? Так хоть кровь не идет. Чтобы проверить, убрался ли червь, он сломал с дерева ветку, как можно толще, и сбросил ее вниз. Земля не пошевелилась, видимо, червь спал или уполз. Слезать с дерева пришлось осторожно, наступать на ногу было дико больно, Мэтт подобрал ветку и использовал ее как трость, ободрав все лишнее. Обернулся на город, с этого расстояния он видел пару собачьих силуэтов, возвращаться не имело смысла. Псы, вероятно, не рискуют забредать на территорию червя даже днем, но сунуться на их территорию значило подписать себе смертный приговор. А впереди хотя бы была возможность надрать каких-то зерен и пожевать их. Если они съедобны. Если нет… Ну, возможно, он умрет. Нет, ему хотелось жить, отчаянно хотелось. Он доковылял до поля, посмотрел на колоски. Непонятно, они спелые или нет… Впрочем, их можно нарвать и пожевать, чем Мэтт и занялся. Было невкусно, но достаточно питательно. Кажется, это была дикая рожь или что-то подобное. Мелкие зерна насыщали небыстро, их еще нужно было вышелушить. Однако Мэтт все-таки смог насобирать три горсти зерен, насытившись. Он как раз дожевывал последние, когда услышал быстрый перестук копыт и увидел всадника. Облегчение было столь сильно, что он разревелся, махая руками: — Э-э-эй! Я здесь! Я зде-е-есь! Всадник повернул к нему, сделал какое-то движение рукой. И мир вокруг снова померк, Мэтт только успел подумать, что будет здорово очнуться в экспрессе. Очнулся он от холода и впившихся в обнаженную спину мелких камешков. Сначала он почувствовал только это. Потом — что не может пошевелить онемевшими руками и ногами. Потом, словно повернули тумблер, отвечающий за слух, он услышал потрескивание костра и какое-то бормотание, разобрать которое никак не мог. Вроде бы, улавливал знакомые слова в мешанине звуков, но то ли искаженные, то ли на другом языке… Потом включилось обоняние, и лучше бы оно Мэтту отказало насовсем. Он закашлялся, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха, не отдающего этой невообразимой смесью «ароматов». Воняло прогорклым салом, падалью, дымом, давно немытым человеческим телом. Чем-то еще, но и этого хватало, чтобы Мэтта, в принципе, небрезгливого — брезгливость будущему врачу противопоказана, — выворачивало наизнанку. Последним включилось зрение, вернее, он сообразил открыть глаза. Показалось, что у него начались галлюцинации из-за удара по голове — та гудела как раз в меру. Радоваться тому, что он видит кого-то живого, Мэтт не спешил, хотя сидевший неподалеку был человеком. Вернее, дикарем. Первобытным дикарем. Или, если уж быть этимологически точным, послебытным дикарем. На нем Мэтт рассмотрел свою куртку и пуловер без рукавов, а вот вместо джинсов тот кутал нижнюю часть тела в выделанные шкуры, засаленные и рваные. На голове у него был сплошной колтун, наверняка кишевший насекомыми. Присмотревшись, Мэтт понял, что дикарь еще не стар, а когда тот поднялся, скидывая куртку, разглядел довольно крепкие жилистые руки. — Эй, — наверное, подавать голос было глупо, но Мэтт понимал, что стоит попытаться наладить контакт. Дикарь подпрыгнул и выхватил из-за пояса каменный нож. Потом успокоился, но принялся бормотать вдвое быстрее. Подошел к Мэтту, присел, обдавая вонью немытого тела. — Съесть? Или трахнуть и съесть? Сперва Мэтту показалось, что у него галлюцинации из-за удара по голове. Потом, что он не так понял неразборчивое бормотание дикаря. Но действия того не оставили иллюзий: он принялся ощупывать грудь, бедра и плечи Мэтта, потом перевернул его на живот и грубо развел ягодицы, потыкал в плотно сжавшийся анус заскорузлым пальцем. — Не трогай меня! Что тебе надо?! — Мэтт задергался. Что надо, он понимал и сам. Не понимал, почему дикарь собирается его потом сожрать. Неужели, теперь тут водятся каннибалы? — Нельзя меня жрать! — он умудрился перевернуться, вскрикнул, приземлившись на камни. — Людей жрать вообще нельзя! Из десятка слов дикаря он понимал одно, и оптимизма это не внушало. — Мягкий… бур-бур-бур… нежный. Тот тыкал в его живот и облизывал острые желтоватые зубы. — Развяжи меня, — взмолился Мэтт. — Я не убегу. Рук и ног он уже не чувствовал вообще, и если пробудет связанным еще немного, как он подозревал, руки останется только отрезать. И тогда его точно сожрут. Дикарь снова его потыкал в живот, ощупал. — Пожалуйста, — повторил Мэтт. — Освободи меня. — Не пустить, — рыкнул тот, острые твердые ногти, почти когти, впились в бок до крови. — Я не убегу, обещаю, развяжи. Мне больно. — Больно? Обе…щаю? — дикарь морщил лоб, пытаясь сообразить, что ему говорит добыча. — Развяжи, — Мэтт запаниковал, глядя на почерневшие руки. — Развяжи меня! Он не знал, сколько пробыл без сознания, но, очевидно, долго. Запястья стягивали тонкие кожаные ремешки, впиваясь в кожу, немудрено, что ток крови пережало основательно. «Только бы не заработать гангрену!» — мысленно взмолился Мэтт, потом вспомнил про откушенный червем палец и запаниковал еще сильнее: что, если тварь занесла ему заразу в рану? Да что там, наверняка занесла! Без ноги ему не выжить. Дикарь немного подумал, потом все-таки развязал хитрый узел на ремешках. Мэтт кинулся растирать руки и ноги, пытаясь восстановить кровообращение. Только бы не остаться калекой на всю оставшуюся жизнь. Боль была адская, он подвывал и не стеснялся льющихся по лицу слез. Кого тут стесняться? Дикаря? Хотя… следовало продумать, как повести себя с ним. Прикинуться слабым? Сожрет. Сильным? Почует угрозу и опять-таки сожрет. Нужно было показать, что Мэтт может быть полезен, но как? Может, получится оказать какую-нибудь медицинскую помощь? В отсутствие инструментов и спирта, ха-ха. Как неприспособлен современный цивилизованный человек к первобытной жизни… Даже примеры из классики не работают, у того же Робинзона Крузо был огромный такой рояль в кустах — разбившийся у его острова корабль. У Мэтта нет ничего, кроме начальных знаний по медицине. Он попытался подняться, когда смог ощутить ступнями пол, вскрикнул и плюхнулся обратно. Дикарь внимательно наблюдал за ним. — Вода… мне нужно немного воды. Вода, понимаешь? Мэтт сел и принялся разматывать платок. Зрелище вспухшей, как будто ее надули, ступни привело его в отчаяние. Дикарь что-то проворчал, потом накинул ему на шею какой-то поводок и дернул за него, едва не придушив, видимо, собирался отвести к воде. Пришлось ковылять едва не на четвереньках, страх, что задушит и сожрет, придавал сил и заставлял шевелить ногами. Зато ручей с холодной водой заставил испытать чуть ли не счастье, Мэтт принялся умываться, затем напился. Когда он чуть ли не целиком забрался в воду, дикарь принялся рычать и дергать за поводок, но Мэтт заупрямился. Выкупаться, пусть даже в холодной воде! Он должен отмыться от пота и пыли! Ноге стало немного лучше после этого купания, Мэтт, смыв с себя все лишние запахи, принялся разглядывать палец. Попутно вспоминал все, что знал о воспалениях. Нужно было очистить рану, если придется — отрезать палец совсем. Чем перевязывать? Рубашка! Ему нужна его рубашка! Вот только где она? На дикаре ее точно нет. А еще ему нужен нож. При мысли о том, что придется просить у дикаря его каменную хреновину, которой тот наверняка разделывает животных и потом явно не моет и не дезинфицирует, Мэтт впал в предистерический ступор. Его снова задергали за поводок, намекая, что рассиживаться не стоит. Наверное, это и стало последней каплей. Мэтта накрыло истерикой, он не помнил потом, что делал и орал, только болело горло, руки и голова. А очнулся он снова в пещере, правда, уже не связанный, лежа на своей куртке. Сильно болела и дергала раненая нога. Он привстал, глядя туда, ожидая всего, от того, что ему ее отрезали, до того, что воспаление распространилось выше, означая медленную и очень болезненную смерть. Только того, что к ноге будут привязаны какие-то листья, он не ожидал. Дикарь сидел у костра и свежевал какое-то мелкое животное. Мэтт с трудом сел, потянулся убрать нелепую повязку, но дикарь зарычал, мгновенно обернувшись на него: — Не трогать! Это уже было больше похоже на членораздельную речь. — Как тебя зовут? — Мэтт постарался говорить негромко, но четко, стараясь не выказывать ни страха, ни агрессии. Пришлось повторить еще несколько раз, пока он не догадался стукнуть себя кулаком в грудь: — Я — Мэттью, Мэтт. А ты? — Рэм. — Рэм… Рад знакомству… Мэтт прислушался к ощущениям в ноге. Дергающая боль потихоньку стихала, или он притерпелся? Листья, привязанные к ней, были похожи на лопух обыкновенный, но под ними что-то было еще, теперь он чувствовал облепливающую ступню жижу или кашицу. Страшно подумать, что туда напихал этот… Рэм. С другой стороны, он может знать, что делает. Как-то ведь он дожил до своих лет. — А есть другие люди? Следовало узнать, где же он оказался. Рэм внимательно слушал его, но по его заросшему бородой лицу было понятно, что он мало что понимает. — Другие. Такие как ты… — пытался объяснить Мэтт. — Еще кто-то живет неподалеку? — Другие? — О, господи… Люди, как ты, как я? Народ… Племя? — Племя! — обрадовался Рэм. — Племя Совы, там, — он неопределенно махнул рукой. — А почему ты не в племени? — Охотник. Один. — Ты возвращаешься на зиму в племя? — Мэтт пытался выяснить все, что возможно. Общаться с Рэмом было сложно, он не все слова Мэтта понимал, как и тот не всегда понимал искаженные до неузнаваемости слова охотника. Но все же несколько часов спустя удалось немного прояснить ситуацию. Да, Рэм был из племени Совы, об этом говорили совиные перья, которые Мэтту удалось рассмотреть в сплошном колтуне его волос, и сушеная птичья лапка у него на шее. Он был охотником, в его обязанности, насколько понял юноша, входило охотиться на местное зверье — собак, кроликов, оленей. Он сушил мясо, время от времени притаскивал добычу в стойбище племени и снова уходил в степь. Город, откуда пришел Мэтт, был запретным — потому что несколько охотников уже погибло, пытаясь пройти туда. Черви. Как удалось спастись Мэтту, Рэм не понимал. — Он не вышел днем, наверное, спит. Но в городе нет ничего, город разрушен. — Добыча. Псы, много, — пояснил Рэм. — Да, собак там предостаточно. Они боятся червя. Мэтт пытался придумать, как узнать, какой сейчас год и что произошло. Рэм вряд ли сможет что-то рассказать. А еще неплохо было бы навести уют и порядок в пещере. Нога болеть перестала, значит, можно было заняться выметанием мусора и мытьем пола и стен, чтобы не так воняло. Самого Рэма тоже было бы неплохо помыть, но Мэтт намекать об этом не решался. Когда он поднялся, то понял, что с выводами относительно своей ноги поторопился: стоило наступить, и боль возвращалась. Рэм неодобрительно рявкнул что-то непонятное, ткнул в ворох шкур, накрытый курткой Мэтта: — Сидеть тут. Не вставать! Мэтт упал обратно, пережидая, когда перестанет пылать потревоженная нога. Плохо. Просто ужасно! Если он не сможет двигаться, то просто задохнется в этой вони. И его сожрут. Выпотрошат и нарежут тонкими полосками его мясо. Дикарям плевать, кого сожрать — собаку, оленя, крысу или человека. Мэтт уткнулся лицом в свою куртку. Если дышать ртом, он постепенно привыкнет. Это ничуть не страшнее, чем вонь полуразложившегося трупа и формалина в морге. Он привыкнет, он выживет. На пару мгновений промелькнула мысль, что такая жизнь — это далеко не предел его мечтаний, и зачем жить, если у него теперь никого не осталось? Ведь ясно же, что, даже если его забросило в параллельный мир или в будущее, вернуться нет ни единого шанса. Может, пусть Рэм просто убьет его? Но внутри что-то протестующе заныло, требуя начать барахтаться, карабкаться, брыкаться и всячески цепляться за жизнь. Ответа на вопрос «зачем ему эта бессмысленная жизнь?» он не знал. Просто… наверное, это было бы неправильно — сдаться и пойти ко дну. Может быть он, с его знаниями, сможет что-то дать дикарям, в которых превратились некогда цивилизованные люди? Но все его знания в этом мире бесполезны. Он знает, как зашить рану, но у него нет игл и кетгута, он знает формулу спирта, но понятия не имеет, как его синтезировать. — Рэм… — он повернул голову в сторону охотника. — Какой сейчас год? Ты знаешь? — Год? — переспросил тот непонятное слово. — Как давно город заброшен? — перефразировал Мэтт. Рэм пожал плечами. — Всегда. Долго? Никто там не жить. Всегда. Только псы и крысы и… — дальше последовало слово, от которого у Мэтта по коже промаршировали мурашки, до того оно мерзко звучало, напоминая скрежет хитина и шорох множества лапок. Он был уверен, что правильно понял, что оно значит — многоножки. Учитывая размеры крыс и червей — гигантские многоножки. — А я помню его другим… — тоскливо произнес Мэтт, зная, что Рэм все равно не поймет. — Были люди, было много жизни. Дома стояли целые. Никаких собак и червей там не было. Хотя я там никогда не был, просто мимо проезжал. Домой. К родителям. Я как раз ехал к ним на праздник… А потом меня перебросило сюда. Рэм слушал его, хмуря брови, явно не понимая или понимая не все слова. Язык изменился. Иногда Мэтту казалось, он улавливает в ворчании Рэма что-то восточное, арабское — в Англии было много арабов, наверное, кто-то из них выжил и привнес в новый язык свои слова. Иногда — французские или немецкие слова, иногда — просто исковерканные английские. Иногда вообще нечто непонятное, построенное, вероятно, на звукоподражании. — Теперь это все неважно. Я никогда не смогу вернуться домой… — Мэтт лежал, глядя в потолок. — Я даже ходить не могу. А даже если бы и мог, я тут все равно не выживу. Все хотят меня сожрать, даже ты. — Рэм не жрать, — проворчал дикарь. — Трахать, ты — мой. Мэтт вздохнул. Секса с дикарем он боялся по одной прозаической причине — пока Рэм сидел вдалеке, насекомые с его волос и бороды не допрыгивали до Мэтта. А еще секс с таким грязным партнером… Неизвестно, как тут вообще сейчас с бактериями, вирусами и прочей заразой, и что можно от Рэма подхватить. Умереть в мире после апокалипсиса от венерического заболевания, подцепленного при сексе с каким-то дикарем — что может быть нелепее. Как врач, бывший будущий врач, так сказать, он слишком хорошо представлял себе, чем можно заразиться, и как он будет от этого умирать. А еще он знал, что Рэм вряд ли будет нежным любовником, как и то, что ни о какой смазке тот, вероятнее всего, не знает и не догадывается даже. Так что будет это больно, возможно — кроваво, и в результате реально попросту умереть от заражения крови. К счастью, Рэм пока что ограничивался лишь словами, напоминая Мэтту о том, что того держат только для утех. Слова Мэтту вреда не причиняли, потому воспринимались нейтрально. — Рэм, можно мне к ручью? Мэтт мечтал отмыть волосы до скрипа, боясь блох и вшей Рэма. Насекомые переносят заразу, это он знал твердо. На нем насекомых не будет, даже если придется для этого сбрить с тела все волосы. К слову, он не рассматривал Рэма и не видел гнид на его волосах, как не видел и того, чтобы тот чесался. Просто решил, что в таком колтуне, как на голове у этого дикаря, обязаны кишеть вши. — Часто мыться. — Рэм, прошу тебя, — Мэтту казалось, что у него в волосах уже что-то завелось. — Зачем? — Рэм бесцеремонно облапал его плечо. — Чтобы быть чистым и ничем не пахнуть. Пришлось стиснуть зубы и терпеть чужие прикосновения. Потом он смоет их, потом… — Чистый? Мокрый! Холодно! — Но я же высохну и согреюсь. Рэм… Рэм «благоухал» так не сам по себе, вонял жир, которым он смазывал свою кожу и волосы. — Пожалуйста… Рэм… — Что? — фыркнул тот. Но все же поднял Мэтта на руки и вынес из пещеры на плоский камень. Парень проморгался и принялся рассматривать его внимательнее. Вне пещеры запах был не таким убойным, да и человек ко всему привыкает, у Мэтта потихоньку отшибало обоняние или просто он привыкал к сопровождающему дикаря запаху. И следовало признать, что если Рэма отмыть — ну хотя бы немного — то он был вполне неплох. «Кажется, это называется каким-то там синдромом, — подумал Мэтт. — Сейчас он неплохо выглядит, завтра — моя опора и поддержка, а послезавтра бурный секс на шкурах, о котором я всю жизнь мечтал… Даже если не мечтал. Хотя, что мне еще делать?». — Зачем ты мажешь кожу? Вопрос пришлось повторить, перефразируя и меняя слова, несколько раз, пока Рэм не понял, чего от него хотят. — Защита, — Мэтт, по крайней мере, думал, что понял все правильно. — Запах отгонять зло. «Наверное, я зло, — с невеселым смешком мысленно сказал себе парень. — Меня он точно отгоняет». Предлагать Рэму вымыться Мэтт не стал, еще посчитает, что ему предлагают отдаться злу. — Ты — тоже мазать, — дикарь пошарил в глубине пещеры и притащил ему криво слепленный глиняный горшочек, закрытый куском кожи. Мэтт опешил от перспективы осязать это все круглосуточно. — Зачем, Рэм? Рэм наморщил лоб и сгреб свою бороду в кулак, пытаясь, наверное, сообразить, как объяснить необходимость намазаться непонятной гадостью странному чужаку. — Червь, видеть? Червь большой. Есть маленькие. Ползать. Есть тело. Мазать ты — не есть. Ур? «Полный ур. Полнейший», — обреченно подумал Мэтт. Значит, придется спасаться от каких-то червей, которых отпугивает этот жир. Он осторожно снял тонкий ремешок с горловины сосуда, отодвинув его подальше, стянул кожаный лоскут. В нос шибануло густым запахом, но не таким уж и тошнотворным, как он опасался. Рэм сидел напротив, переворачивал прутики с нанизанным на них мясом над огнем и смотрел, как казалось Мэтту, насмешливо. Мазь пахла топленым жиром и чем-то еще, горьковатым и резким. По консистенции напоминала… да топленый жир и напоминала, в который вмешали перетертые до порошкообразного состояния сухие травы и коренья. На вид была зеленовато-бурой, на ощупь — как скраб. Мэтт напомнил себе, что это все на пользу. И вообще, это просто жир с травами, все натуральное и полезное, он не умрет от использования. Зачерпнул и попробовал намазаться. Он так и сидел голышом, благо, даже в пещере было достаточно тепло, а снаружи вообще жарко. Рэм посмотрел, как он, морщась, наносит жир на кожу, покачал головой: — Тебя не съесть. Не бояться. — Жир меня не съест, — согласился Мэтт. Когда концентрация запахов достигла апогея, чувствоваться вонь жира перестала. Пожалуй, это был первый большой плюс. Рэм, сняв мясо с огня, достал крохотную плошку с чем-то еще, подошел и забрал из рук Мэтта горшок с жиром. Но вместо того, чтобы унести назад, зачерпнул остатки и шлепнул на голову парня, принявшись втирать субстанцию в волосы. Проблема насекомых сразу перестала волновать Мэтта — любые вши просто соскользнут, беспомощно суча лапками. Ему тоже захотелось упасть и «сучить лапками», вопя, что не надо его мазать этим. Но было поздно. — Хорошо, — Рэм похлопал его по плечу, скалясь, вытер руки о свою бороду и убрал горшок с мазью. — Есть. Рэм — хороший охотник. Рэм иметь соль. — Рэм вообще хороший, — согласился Мэтт. Запах мяса воскресил в памяти картинки прошлого, все те гриль-вечеринки, на которые он ходил в колледже. И мамину готовку. Как мама там теперь, без мужа и старшего сына… Он ведь даже не сможет узнать… Глаза заволокло слезами. Мэтт встряхнулся: что-то он совсем раскис. Вся его семья давно осталась в прошлом. Очень давно. Лет не меньше трехсот назад. А, может, и больше — не могли люди так быстро откатиться к первобытности. Или могли? Как бы так узнать, сколько прошло времени. Может быть, получится вернуться в город, найти там какие-то газеты… Хотя если камень рассыпается, то какие, к черту, газеты. Может быть, в племени кто-то из старейшин знает больше. Осталась сущая малость — дожить до момента, когда Рэм соберется назад в местообитание племени. А для этого надо есть. — Пахнет вкусно, — оценил мясо Мэтт. Оно было жестковатым и не соленым, конечно же. Соли было немного, наверное, она считалась чем-то дорогим. Возможно, потому, что здесь ее не умели добывать? Или добывали мало? Но все равно, это была горячая еда, которая отлично насыщала. Мэтт не хотел знать, что за зверушку они сейчас сожрали. По виду, оно напоминало кролика, хотя ручаться он не мог — не рассмотрел толком. С тем же успехом это могла быть крыса или другой грызун. — Спасибо, — воспитанно сказал он после еды, отползая на свои шкуры. — Было вкусно. Жизнь начинала казаться сносной: еда есть, надежный и сильный спутник рядом есть, в пещере тепло, нога почти не болит. Рэм смотрел на него немного удивленно и изучающе. Потом сказал, медленно подбирая слова: — Ты странный. Чужак, странный шкура, не знать язык, не знать про червей, идти из город… — Я из прошлого. Понимаешь? Не знаю… Много солнц назад, много зим, очень много. — Понимать. Тебя принес большой свист. Сперва Мэтт не понял, а потом дошло: маглев при движении издает очень громкий свист — так называемый аккустический удар. Но откуда дикарям знать, как именно он звучит? — А что, есть и другие? Он приносил еще кого-то? — встрепенулся Мэтт. Рэм кивнул, но потом, глядя на обнадеженного юношу, покачал головой: — Трое. Две умереть — слабые, биться, плакать, одна сожрать червь, одна надеть ремень на горло и задохнуться. Один остаться. Ты. Тоже умереть? — Нет уж. Я собираюсь выжить. Может быть, я смогу вернуться обратно. Рэм почесал голову и задумался, глядя в пламя костерка. — Вернуться? Никто не видеть большой свист. Он ветер и звук. Раз в много-много лун, никто не считать. — Умирать я точно не хочу, — упрямо сказал Мэтт. Рэм улыбнулся. И теперь это в самом деле было улыбкой, а не оскалом дикаря. — Ты сильный. — Скорей уж, упрямый, — Мэтт свернулся в клубок. Значит, было еще несколько таких бедолаг, но они погибли. Раз в много лун — это сколько? Доживет ли он? Но если Рэм говорит так, словно видел сам… В году двенадцать лун, за пять лет — шестьдесят, это уже много. Интересно, до скольких умеет считать Рэм? Они уже более-менее понимали друг друга. Может, получится что-то? — Рэм, а ты умеешь… писать? — Писать? — тот удивился. — Охотник. Незачем. — А другие в твоем племени? — не отставал Мэтт. У него забрезжила надежда. — Другие уметь. — А считать ты умеешь? — Рэм не бур-бур-бур, уметь, — кажется, охотник даже немного обиделся. — Рэм считать шкуры! Он вытянул руки, покрутил кистями: — Десять шкур — новый нож. Два по десять — соль. — Здорово. Однако кое-что покоя Мэтту не давало: почему город так сильно крошится, это ненормально. Даже многотысячелетние развалины вполне пристойны, пирамиды и вовсе вечны, а тут какой-то бетон. — Рэм, мне нужно попасть в город. Вдруг там есть что-то, что поможет мне понять, что случилось. Ему пришлось повторить это, меняя слова, пока Рэм не покачал головой: — Нет, нельзя. Ты пойти в племя. Спросить Урсу. — Пожалуйста. Ты защитишь меня от собак… И мы обхитрим червя. — Город пусто. Пусто, как орех после червей! — Рэму надоело спорить, и он рявкнул. Но потом задумался, подергал бороду и оскалил зубы: — Потом Рэм отвести тебя. Ты — ходить, не болеть нога, мы идти, охота. — Спасибо. Рэм, научи меня охотиться. Я не умею, я медик. М-м-м… Врач… Как же это объяснить? Я учился лечить болезни. — Рэм понимать. Как Урса? Ты идти с Рэм в племя, говорить с Урса. — Хорошо. Пойдем в племя, я поговорю с… Это он или она? Мужчина или женщина? Рэм почему-то засмеялся и помотал головой: — Ты видеть. Теперь спать. Он сунул в костер толстую ветку, достал откуда-то свернутый в кольцо кусок плетеного каната и разложил по полу пещеры, от стены до стены, и только потом подошел к своему ложу из шкур. Мэтт вздохнул и прикрыл глаза. Оставалось надеяться, что ночью он не замерзнет. Если судить по тому, что Рэм не остался в своих шкурах, то не должен. Но он же дикарь, наверное, он привык к суточным перепадам температур. И он горячий… Мэтт дернулся, когда понял, что голый дикарь, лежащий за его спиной, притянул его к себе, крепко и властно держа поперек живота. Однако так было теплее, а еще уютней. Появлялось чувство защищенности. — Спокойной ночи, — по привычке сказал Мэтт. — Безопасная ночь, — буркнул Рэм. То ли поправил, то ли пожелал. Мэтт все-таки перевернулся на спину, он никогда не умел засыпать на боку. Да и спать не хотелось пока. Он лежал, вслушиваясь в почти беззвучное дыхание охотника, и думал, думал. Уже хотелось поскорее оказаться в племени Совы, чтоб поговорить с этим или этой Урсой. Если он умеет писать, значит, прошло не так уж много времени? Люди еще не деградировали до совсем уж дикарей, сохранили речь и письменность… Или наоборот, прошло слишком много времени, и они заново все придумали? Но тогда бы изменился язык… или нет? Мэтт вздохнул, перевернулся на другой бок, уткнувшись в грудь Рэма лицом, даже почти не поморщился от запаха, ставшего привычным. Притерпелся, да и сам он теперь благоухал не ароматом от Кензо. Жир частью впитался в кожу, частью остался на ней, но теперь это не вызывало брезгливости. «Человек, — говорил им профессор Дабслоу, — это животное, обладающее, кроме разума, еще и самой высокой приспособляемостью. От низких температур до высокой гравитации и перегрузок. Рано или поздно человечество научится жить везде, даже на дне океана и в космосе». Мэтт вздохнул, затем закинул на Рэма руку и закрыл глаза. Надо постараться уснуть. Собственно, это была его последняя связная мысль. Усталость дала о себе знать, и Мэтт провалился в сон.