uno.dos.tres

Бэкхён маялся у входной двери, раз за разом поглядывая на часы, висящие над зеркалом, за платяным шкафом. Он волновался. Если еще вчера эта идея казалась ему глупой, сегодня он откровенно жалел о том, что она вообще пришла в его голову. Если об этом узнают братья, его будет ждать феерический по своим масштабам разбор полетов — и это мягко говоря. Но любопытство было сильнее страха. Идея, столь внезапно родившаяся в его голове, была целиком и полностью заслугой Кёнсу. Именно он натолкнул юношу на эту, со всех сторон дурацкую мысль, задав всего один вопрос, на который у Бэкхёна не было ответа. «А тебе как больше нравится?» Они редко заводили разговоры, которые касались бы интимной жизни хоть одного из них. Кёнсу откровенно боялся узнать то, что знать был морально не готов. Ему было достаточно понимания того, что в постели близкого друга умещается три человека. Бэкхён же молчал из соображений дружеской солидарности, считая нечестным совать нос в чужую жизнь, и молчал о собственной. И, тем не менее, с опаской заданный вопрос не выходил из его головы вплоть до самого вечера, но и тогда, он не смог ответить на него. Даже сам себе. Как нравится ему — он не знал. Не знал, даже спустя почти четыре года жизни под одной крышей с близнецами. Он никогда не жаловался на свою «личную» жизнь. Братья никогда его не обижали, и даже если перегибали палку, всегда просили прощения, не словом, действием, доставляя ему еще больше удовольствия, и его это устраивало. Его устраивало все. И, возможно, не задай Кёнсу этот вопрос, это продолжалось бы и дальше, но теперь одна конкретная мысль не давала ему покоя. Как же нравится ему самому? Просторы интернета были полны советов от «экспертов», форумы ломились от рассказов бывалых, но среди всех них прослеживалась одна, бьющая набатом по сознанию истина: «Ты должен сам познать свое тело». Истина эта была до невозможного смущающей. Бэкхён никогда не делал это сам, да и зачем, рядом всегда было целых два мужчины, которые были всегда не прочь. Вот только ни один из них не обладал терпением и силой воли, чтобы прислушиваться и слышать чужие желания. Особенно когда желаний как таковых и нет даже. Каждый раз, юноша без сомнений знает, как именно хочет каждый из братьев: как лучше прогнуться, лечь или сесть. Он видит это в их глазах, читает между торопливых движений. Вот только как бы хотел он сам, как вообще ему можно хотеть — Бэкхён не знает. Эта мысль прочно въелась в его сознание, не давая покоя. Идея фикс. Дело принципа, если хотите, понять потемки собственной души. Для этого потребовалось много решимости. Очень много. Чтобы в один из дней, когда ни одного из братьев не было дома, открыть для себя непознанные ранее горизонты интимных магазинов. Глаза разбегались от цветастых предложений: ярко-розовые, бледно-синие, маленькие и просто огромные. «Не для людей» — Бэкхён с приоткрытым ртом разглядывал предположительно член, что в обхвате был не меньше его предплечья. И ведь казалось бы, это в нем бывает по два немаленьких члена, чем его можно напугать. Так вот, можно. Совершенно неестественные цвета, причудливые формы, непонятные функции. С огромным трудом среди всего этого изобилия нашелся один. Максимально простой, обычный, приятного телесного цвета, совершенно естественной формы с небольшой головкой и прорисованными выпуклыми венами. Именно его и ждал Бэкхён, вот уже двадцать минут маясь у двери и умоляя неуклюжего курьера поторопиться. До возвращения близнецов было еще не меньше трех часов, но даже несмотря на это, волнение в груди скручивало тугим комом. Он шел на откровенное преступление. Безумство! Одна только мысль о том, что с минуты на минуту у него появится полноценный секрет от братьев, пугала и в то же время будоражила. Они вместе слишком долго, чтобы скрывать что-то друг от друга, и тем не менее. Это было то, о чем Бэкхён боялся говорить. Он знал наверняка — его поймут неправильно. От того сейчас не на месте от страха была буквально каждая клеточка его тела. Резкий звук дверного звонка заставил вздрогнуть, разом роняя внутренности к пяткам. С трудом обуздав трепещущее в самой глотке сердце, юноша провернул давно торчащий в скважине ключ, открывая дверь. Вот только к тому, что он там увидел, он был совершенно не готов.

***

Лениво поднимаясь по лестнице, Чанёль вращал на пальце широкое кольцо, скрепляющее между собой пару ключей. Сегодня он освободился слишком рано, благополучно закрыв предмет автоматом, в отличии от Сонёля, который, бурча себе под нос проклятья, остался как и все закрывать очередной зачет. А ведь Чанёль предупреждал. До квартиры оставался всего один пролет, а в душе разливалось терпкое чувство предвкушения — не так уж часто ему удавалось побыть с Бэкхёном наедине. Разумеется, он любил своего брата. Любил настолько, что был не в силах отдать его кому-либо другому, но сейчас, так же сильно он любит и Бэкхёна. Звон ключей затих, и остановившись на последней ступеньке он окинул взглядом топчущегося на площадке парня в красной жилетке, какие обычно носят курьеры. Тот явно был в растерянности, из-за отсутствия опознавательных знаков на дверях, и Чанёль просто не мог его проигнорировать. Пара брошенных из вежливости фраз, предложение помочь, просто, чтобы он не топтался на пролете и дальше, и полные надежды слова курьера о том что он ищет: «Бён Бэкхёна из квартиры тридцать семь». — Что в ней? — взгляд тут же падает на небольшую коробку, удобно умещающуюся в руке курьера, запакованную в черный непрозрачный конверт. Чанёль судорожно пытался вспомнить, говорил ли старший что-то о покупках в интернете, или может посылках от родственников или друзей, но ничего подобного однозначно не было, и это настораживало. Но не мог же Бэкхён что-то от них скрывать. — Я не имею права разглашать содержание заказов, и обязан передать заказ только в руки заказчика, — словно заповедь Божью чеканит мальчонка, и его слова разливаются раздражением в теле брюнета. — Тогда звони, — выплевывает он, кивая точно на дверь своей квартиры. Курьер всего лишь делает свою работу — пытаясь мысленно себя успокоить, брюнет отходит ему за спину, в ожидании, когда Бэкхён откроет. Мысль, что старший мог что-то от них скрывать все еще никак не укладывалась в голове. Ему казалось, у них уже давно не те отношения, когда есть смысл о чем-то умалчивать. Они были открыты друг перед другом, обнажены, и не только телом. Сейчас он просто хотел убедиться, что это просто нелепость, то, о чем его предупреждали, но он так глупо забыл. Вот только напуганный взгляд старшего, и дрожащие от волнения руки говорили совсем об обратном. Бэкхён что-то от них скрыл. Это была ошибка, которую сам старший не предусмотрел, то дурацкое стечение обстоятельств, которое было уже не исправить. Влажными от волнения руками он показывает паспорт, ставит подпись в акте о получении, и забирает совсем легкую посылку. Дверь за курьером закрывает уже Чанёль. Точно отрезая его от окружающего мира, и в квартире повисает молчание. Густое, тяжелое, что отравляло собой кислород и не давало дышать. Бэкхён боялся двигаться, стоя как вкопанный, стыдливо опустив взгляд в пол, он ждал самой настоящей бури, но Чанёль ведь не тиран, он дает ему шанс все исправить. — Что там, Бэкхён? — голос парня кажется низким, напряженным, и сложно даже представить, сколько в нем сокрыто раздражения. Но Бэкхён представляет, даже очень хорошо. Знает на собственной шкуре, как важно для Чанёля доверие друг к другу, но он знал на что шел. По крайней мере предполагал, делая выбор в сторону маленькой тайны. Вот только тайны не получилось. Сама судьба бьет его по рукам, за столь глупую, нелепую попытку. — Ничего такого, просто… — скрывать дальше глупо и бесполезно, что он прекрасно понимает. Это просто рефлекс, инстинкт самосохранения, который на деле делает только хуже. Уголок губ младшего нервно вздрагивает, словно тот хотел усмехнуться, но усмешка здесь совсем не к месту. — Ты не умеешь врать, Бэкхён, — Чанёль сокращает расстояние, нависает над старшим самой настоящей скалой. Душит морально, сантиметр за сантиметром выжимая столь значимую для себя правду. — Особенно мне. Брюнет говорит слишком самоуверенно, но эта уверенность совершенно обоснована. Бэкхён в самом деле не умеет. Даже не пытался, зная с самого начала, что провалится. Братья имели слишком большое влияние на него, особенно Чанёль. Было в нем что-то уникальное, что-то, что заставляло беспрекословно его слушаться, верить и доверять. Чанёль не сделает плохо — он знал это лучше собственного имени. Чтобы брюнет ни делал, он всегда знал черту, которую нельзя пересекать в отношении Бэкхёна, и придерживал у этой же черты Сонёля, что совершенно не беспокоился о таких мелочах. Даже между собой, совершенно одинаковые снаружи, внутри они были как лед и пламя. Разные настолько, что спутать было просто невозможно. Горячий, пылкий, почти неуправляемый Сонёль, и в то же время полярно противоположный - хладнокровный и расчетливый Чанёль. — Открывай, — так и не дождавшись никакой реакции, даже робкого, трусливого взгляда, брюнет чудом не повышает голос, стараясь держать себя в руках. По крайней мере, пока не выяснит, что вообще происходит, и к чему столько скрытности. Бэкхён слушается. Сжимает губы, закусывая нижнюю, чтобы не скулить, и дрожащими руками разрывает плотный черный конверт. Сейчас ему куда больше хочется плакать от стыда, от смущения, от чувства вины перед любовником, потому что под черным конвертом таится совершенно прозрачная упаковка. Пластиковый цилиндр абсолютно не скрывает своего содержания, во всей красе являя тот самый, приятного телесного цвета член. Все такой же, как на картинке, на сайте магазина, совершенно приличный, физиологического размера и формы, без пугающих извращенных «примочек» и навороченного функционала. В прихожей вновь повисает тишина. У Бэкхёна дрожит все тело, почти сгибается под тяжелым, пристальным взглядом младшего. Он ждет хоть какой-то реакции, слова или действия, чтобы понять, наконец, о чем думает брюнет, но тот молчит. Его лицо кажется равнодушным, но Бэкхён знает — это вовсе не так. Скулы напряжены, и желваки ходят ходуном под кожей, Чанёль в бешенстве, не меньше, но все еще старается сдерживать столь неестественные для себя эмоции внутри, желая для начала разобраться что к чему, и уже тогда… — И как ты собрался это объяснять? — дается ему с огромным трудом, и в голосе слышится скрежет стали, с которым его внутренний стержень, точно дамба, пытается сдержать настоящее цунами. — Мы тебе наскучили и ты решил немного развлечься? — уголок губ в очередной раз дергается, искажая беспристрастное ранее лицо ехидной гримасой. — Нет, все не так! — у Бэкхёна сердце бьется где-то в глотке, под самым корнем языка, норовя с очередным ударом выскочить наружу. Ему страшно, и он не знает, чего боится больше — ярости или же молчаливого равнодушия, что громче любых слов скажет, как Чанёль в нем разочарован. — Тогда зачем тебе это? Или двух уже стало мало? Аппетиты растут? — Нет же! Нет! — Бэкхён почти плачет. Хнычет жалобно, потому что одна догадка хуже другой, и чертовски страшно, что Чанёль может принять одну из них за правду, даже не пытаясь услышать его. Именно это, наконец, дает ему толчок чтобы заговорить. Сказать то, что Чанёль наверняка услышит. Всегда слышал, словно чувствуя нутром ее — правду. — Просто… я ничего не знаю о своем теле, — наконец выдыхает он, через силу. Говорить это слишком стыдно, но даже стыд не так страшен, как разочарование, которое может испытать Чанёль, если не услышит правду, если не поверит. Поэтому он оголяет последний, крошечный уголок своей души, который и сам нашел не столь давно, но который не давал ему дышать полной грудью. Руша последние границы между ними. — В постели вы доминируете. Вы всегда делаете то, что хотите и как хотите, и мне нравится это, мне нравится быть ведомым, но… Мы вместе четыре года, а я все еще не знаю, как именно нравится мне. Бэкхён выворачивает себя наизнанку. Делится тем, что «наболело», и хоть болит недавно, но достаточно сильно. Он ни в коем случае не жалуется, да и разве же ему есть на что? Его любят, сильно и искренне. Любят душу и любят тело, уделяя последнему достаточно внимания. Они не загоняют его в рамки одного образа, одного действия, не делают из него резиновую куклу для секса. Бэкхён знает, что если скажет уверенное: «Нет», - его не станут принуждать, на него не будут обижаться — дождутся, когда «нет» изменится на мелодичное «да», и только тогда покажут свое недовольство, что выльется в ноющую боль в пояснице. И тем не менее, желание узнать еще немного о собственном теле, собственных желаниях, кажется ему чертовски важным. — Допустим, — спустя долгую паузу Чанёль произносит уже куда сдержаннее, спокойнее, чуть кивая в такт своим словам. Он услышал то, о чем говорит ему старший. И пусть сейчас ему сложно это понять, он допускает, что такое возможно. Бэкхён очень хрупкий, не столько телом, сколько душевным складом и образом мыслей. Творческий человек, для которого момент «самопознания» крайне важен, и, видимо, настало время, когда он хочет познать собственную сексуальность. Чанёль может оспорить это желание. Может потратить несколько часов, объясняя Бэкхёну, что их «доминирование» лишь создает такое впечатление, что они, так или иначе, всегда заботятся о своем мальчике, ни на минуту не забывая о его желаниях. Но Бэкхён все еще неопытен, в его жизни было только двое мужчин, и ни один из них не настроен на увеличение этого количества. Это не странно, что он все еще не научился слышать себя, и, как результат, не понял, что близнецы уже давно знают язык его тела. Но он понимает, так нельзя. Бэкхён нуждается в гармонии с самим собой, и если лишить его этого — он будет несчастен. Это совсем не устраивает младшего и, он более чем уверен, это не устроит и Сонёля. — Хорошо, — наконец он выносит свой вердикт, и Бэкхён чувствует облегчение, словно камень с плеч. — Ты хочешь узнать свое тело, я не против, — тонкие пальцы неосознанно сжимают коробку, в которой совсем ненадежно спрятана игрушка, а сам юноша чувствует невероятный прилив сил, что заставляет его глупо улыбаться, правда, ненадолго. — Пойдем. — Что? — всю радость отсекает точно наточенным лезвием, вновь бросая его в омут неуверенности и сомнения. Если Чанёль останется с ним, не получится ли то же самое, что и обычно? Да и разве же так происходит это «самопознание», под чужим пристальным контролем? — Могу я сам? — Даже не надейся, — младший не церемонится — берет Бэкхёна под локоть и буквально тащит в сторону спальни. Внутри все еще играют отголоски его злости и недовольства тем, как все сложилось, но он пытается с этим мириться. Как и Бэкхён, тоже мирится с тем, что его подталкивают к постели, чуть ли не заваливая на ровно застеленное покрывало. Он смотрит на брюнета, замершего напротив, всего в паре сантиметров, и не знает, что должен делать. Не шутит ли вообще Чанёль? Хотя в его взгляде не видно и капли озорства. Молчание длится целую вечность, напряженное, почти искрящееся. Бэкхён хочет что-то сказать, робко опускает взгляд вниз, отводя его от чужих глаз к широкой груди, но все равно молчит, подбирая слова, перебирая мысли. Чего от него ждут? — Ну? — младший любопытно выгибает бровь, подчеркивая этим свой вопросительный тон. Бэкхён невольно вздрагивает, на секунду поднимает взгляд, встречаясь с настойчивым пытливым взглядом парня, но вновь опускает его в пол. — Я не могу… — старший признается шепотом, потому что все должно быть не так, совсем не так. Как он будет разбираться в себе, если даже не сможет возбудиться в столь напряженной обстановке под чужим осуждающим взглядом. Чанёль это понимает, но оставить его одного не может. Бэкхён принадлежит ему. Он и так вынужден делить его со своим братом, делить его еще и с вибратором — выше его сил. Оттого он решает помочь, совсем немного. Подается вперед, заставляя старшего вздрогнуть от неожиданности, и накрывает поцелуем его губы. Бэкхён сомневается всего секунду, прежде чем послушно разомкнуть уста, позволяя углубить поцелуй. Он не хочет сопротивляться или спорить, не хочет еще больше злить Чанёля. Не хочет разочаровывать. Поэтому просто отпускает себя — плывет по течению, направление которому задает младший. Так и не распакованная игрушка ложится на постель, под давлением крепких пальцев брюнета — так будет лучше, так Бэкхён сможет больше расслабиться. Его теплые сильные руки с наслаждением сминают тонкую талию, прижимают юношу ближе к себе, второй ладонью накрывая мягкую щеку. Бэкхён вспыхивает, точно пламя свечи, загорается всем телом от столь незадачливых движений, потому что все, что делает с ним Чанёль — особенно. Каждое прикосновение отдает огненными вспышками в груди, что не хотят потухать, разгораясь все сильнее и сильнее, норовя сжечь дотла. Брюнет знает, что происходит со старшим в эти минуты, чувствует напряжение и жар, терпкий аромат разгоряченной возбуждением кожи. Тонкие пальцы касаются его шеи, робко оглаживают натянутые мышцы, подбираясь к уложенным волосам и бессовестно зарываясь в них, пытаясь прижаться еще ближе, хотя ближе уже некуда. Чанёль умел сводить с ума, лишать любого намека на сопротивление всего парой прикосновений, и уже сейчас Бэкхён казался себе мягким, точно подтаявшая карамель. Короткий шаг чуть назад, икры старшего прижимаются к краю постели — Чанёль умышленно ведет его к этому, подталкивает. Наваливаясь все сильнее и сильнее, бесцеремонно отбирая пространство, даже воздух, не давая дышать полной грудью, в какой-то момент он легко толкает юношу вперед, от чего тот, ожидаемо, оступается — разрывает поцелуй, чтобы вдохнуть, и безвольно опадает спиной на постель. Младший нависает сверху, не давая и секунды, чтобы прийти в себя, тут же припечатывая еще влажные, горячие губы новым поцелуем. Бэкхён стонет, так приторно и сладко. Чуть разводит в стороны ноги, чтобы брюнет мог удобнее разместиться сверху, тихо мыча в чужие губы, стоит только ощутить чужое напряжение собственным пахом. Это кажется ему немного непривычным — находиться в постели лишь вдвоем. Так бывает слишком редко — с кем-то одним из братьев. Те, словно стараясь не обделять друг друга, привыкли все делать вдвоем, особенно это, и отсутствие сейчас младшего из братьев заставляет Бэкхёна чувствовать себя изменщиком. Но, вопреки всему, это чувство лишь больше его заводит, больше распаляет, заставляя бедра невольно двигаться — подаваться вперед, в желании прижаться еще ближе к младшему, намекнуть, что да, черт возьми, его план сработал. Бэкхён готов. Чанёль чувствует все это и без намеков, к собственному разочарованию понимая, что сам распалился не на шутку. Одна только мысль, что вот-вот Бэкхёна придется отпустить в свободное плавание, оставить одного в постели, с искусственной плотью в руках — злила. И он жадно прикусывал припухшие губы старшего, стараясь выпустить немного раздражения, успокоить себя, но это не помогало, заставляя оставить в покое покрасневшие уста, и опуститься ниже. Бледная шейка куда охотнее принимала грубую ласку, на коже распускались ярко-красные бутоны, полные страсти и желания, а Бэкхён заходился стонами. Для него вся эта ситуация была из ряда вон выходящей, и дело не только в Сонёле, которого нет. Чанёль всегда был сдержан, всегда знал черту и меру, но сегодня он позволил себе перейти ее. Такие пылкие, болезненные ласки были свойственны младшему близнецу, который так и не научился держать себя в руках, полностью отдаваясь кипящей страсти, и именно Чанёль всегда осаждал его слишком неосторожные порывы. Вот только, кто теперь образумит его? Бэкхён этого делать не собирался, находя в столь резких, немного болезненных поцелуях нечто совершенно прекрасное. Словно каждым прикосновением Чанёль пытался оставить на нем свой след. След принадлежности, тем самым подчеркивая, что он — его. Всегда, и особенно сейчас. Первая пуговица вынырнула из петли, открывая еще больше пространства для «творчества», и горячие губы обожгли поцелуем открывшийся участок кожи. Тонкой змейкой вдоль грудины, к плоскому нежному животику, который столь забавно подрагивал от каждого прикосновения. Эта трепетная дрожь доставляла Чанёлю наслаждение, заставляя прикасаться с большей нежностью. Наливающиеся алым бутоны сменились влажными прикосновениями языка, что слизывал терпкий аромат разгоряченной кожи. Последняя пуговица, и края рубашки расходятся в разные стороны, открывая младшему всецело любимое, идеальное именно для него тело юноши. Старший сам поднимает руки, пытается привстать, чтобы помочь снять с себя ненужную уже одежду, ему не терпится, вот только сам он уже совсем забыл, ради чего они все это начали. Полностью сосредоточенный на крепком теле брюнета, что столь властно вжал его в постель. В голове не осталось и напоминания об игрушке, но Чанёль помнил о ней прекрасно. Помнил, и не хотел тянуть, рискуя увлечься слишком сильно, теряя ту тонкую нить истинной причины происходящего здесь. Рубашка коснулась пола, а следом за ней тело покинули и джинсы, соскальзывая со стройных ног вместе с бельем. Бэкхён и не заметил, как остался совершенно обнаженным, но это давно перестало его смущать. Все так же держа глаза закрытыми, он с нетерпением ждал, где Чанёль прикоснется к нему, где окажутся его горячие губы теперь. Скрежет пластиковой упаковки норовит привести старшего в чувства, но не успевает — чужое дыхание обжигает влажную от выступившей смазки головку возбужденного члена, заставляя все мысли обратиться в непрекращающуюся мольбу, но нет. Ее никто не слышит. Губы накрывают поцелуем кожу всего в нескольких сантиметрах от жаждущей плоти, заставляя ее напряженно подрагивать, а Бэкхёна жалобно скулить — просить, теперь уже, в голос, но все равно бестолку. Чанёль издевается. Оглаживает теплой ладонью изгиб талии, хрупкие ребра обтянутые бледной кожей, соблазнительные узкие плечи, тонкие слабые руки, считая все это необычайно прекрасным. Словно созданным именно для него. Для них. Все ниже и ниже, минуя кисть, и едва касаясь такой же теплой ладошки, вкладывая в нее вобравшую тепло собственного тела игрушку. Старший этого даже не заметил, но вот что он никак не мог упустить — так это вмиг исчезнувшее тепло нависающего сверху тела. Кровать тихо прогнулась, и слуха коснулись легкие шаги, ведущие все дальше от постели — именно это заставило Бэкхёна открыть глаза. Чанёль отошел к окну, опираясь поясницей о подоконник, и скрещивая руки на груди, словно пытаясь справиться с дрожью в теле. Его колотило от нежелания прекращать происходящее, нежелания оставлять Бэкхёна один на один с игрушкой, но сейчас не он решает, что и как должно быть. Бэкхён хочет этого, и его прямая обязанность — дать своему мальчику желаемое, как бы тошно от этого ни было самому. Вот только сам Бэкхён мало что понимал в происходящем, полностью дезориентированный, с застланными пеленой желания глазами. Он глупо смотрел на тяжело дышащего парня, чуть всклокоченного, напряженного, зная, что сам выглядит ничуть не лучше. Почему-то уверенный, что сейчас Чанёль одумается, вернется в постель и продолжит то, что начал, но нет, здесь уже не над чем думать. — Продолжай, — хриплый голос режет чувствительный сейчас слух, и вдоль обнаженной спины пробегают колкие мурашки, заставляя задержать дыхание. Бэкхён взволнованно сглатывает, наконец, замечая, что-то лежащее в собственной руке, и безвольно повернув голову набок, находит взглядом игрушку. Щеки обдает алым румянцем, когда он понимает, что должен продолжить, но даже понимание этого не дает возбуждению схлынуть. Его тело изнывает, все еще чувствуя на себе фантомные прикосновения; прохладный воздух холодит влажные следы оставленные чужим языком на коже, и это не дает ему и шанса, чтобы вернуть себе трезвость ума. Тело все еще пылает от возбуждения, и это идеальные условия, чтобы «продолжить», условия, которые создал для него Чанёль, вопреки собственному недовольству и нежеланию. Просто, чтобы он удовлетворил свое любопытство. — Закрой глаза и представь, что меня здесь нет, — между тем продолжает младший. Его голос все такой же хриплый, низкий, походящий на приятное урчание, и от этого хочется слушать его все больше. Слушаться его. — Не думай. Прислушайся к своему телу, что оно тебе говорит? И Бэкхён слушается. Закрывает глаза, и, словно пытаясь настроиться на нужную волну, чуть прогибается в спине, глубже зарывается плечами в одеяло и шире разводит ноги, чувствуя приятную прохладу, что холодит пылающую кожу. Тонкие пальцы невольно оглаживают ствол игрушки, изучая незнакомые ранее изгибы, чуть выпирающие вены, рельефную головку, с некоторым огорчением понимая, что настоящий во всех отношениях лучше, приятнее. И сознание любезно возрождает в памяти еще совсем свежие картинки их недавней ночи, ощущение чужой крепкой плоти в кольце собственных пальцев, приятный жар, пульсацию — то, что так нравится ему. Игрушка перестает казаться столь неприятной, хоть и все еще откровенно недотягивает до настоящего, но даже этого уже достаточно, чтобы прислушаться, наконец, к словам младшего. Подвести руку ближе к лицу, чтобы собравшись с силами коснуться искусственной плоти кончиком языка. Не самое приятное, что он пробовал, хотя было время, когда и настоящий член не вызывал в нем бури энтузиазма. Потребовался не один месяц, чтобы он также научился наслаждаться этим процессом, пока не распробовал, приноровился, получая удовольствие от ощущения крупной, тяжелой головки во рту, и вкуса смазки на языке. Пока это не стало приятным и для него. Вкусным. Пухлые губки обхватили слишком плотный ствол игрушки, вбирая все больше в рот, смачивая поверхность слюной и тут же выпуская, не желая даже пытаться что-то понять вот так, предпочитая использовать для этого нечто более реальное, чуть позже. Бэкхён не хочет тянуть, не хочет дразнить себя, в отличие от братьев, что часто грешат подобным, изводя старшего до жалобной мольбы. Он опускает руку ниже, проводит твердой головкой, вобравшей тепло его рта, вдоль собственного живота, огибая впадинку пупка, и еще чуть ниже. Намеренно лишая сочащийся смазкой член внимания, он опускает руку между собственных ног. Упругая силиконовая головка коснулась совсем не подготовленного прохода, Бэкхён чувствовал, что сейчас это ему не нужно, он справится и без этого, желая ощутить кое-что иное. Легко очерчивая колечко мышц, покрывая его влагой, юноша не мог остановиться, чувствуя приятную дрожь, разбегающуюся волнами по телу. Близнецы не стали бы уделять этому столь много времени, желая как можно скорее получить желаемое, но сейчас Бэкхён мог позволить себе тянуть — медленными движениями ласкал чуть покрасневший от трения сфинктер искусственной головкой. Ему нравилось это странное, чуть щекочущее чувство, оно заводило еще, заставляя томно вздыхать, елозить попкой на покрывале, в желании найти наиболее подходящий угол. Чанёль наблюдал за ним крепко сцепив челюсти. Это было по-своему прекрасным зрелищем — старший, сгорающий в желании, такой открытый и доступный сейчас, такой горячий. И в тоже время, сейчас он получал удовольствие. Сам. Без них. Никуда не годный силиконовый суррогат заставлял его метаться в постели так же, как это делали они, и это порождало в душе ревность. Глупо ревновать юношу к игрушке — он знал это, но держать себя в руках было все сложнее, особенно сейчас, когда приходилось наблюдать за всем происходящим в постели. И тем не менее он не мог позволить себе отвернуться, не мог уйти, понимая, что это не приведет ни к чему хорошему. Он изведется за пределами этой комнаты, просто зная, что здесь и сейчас его мальчик сам получает удовольствие. И в то же время он понимал, что находиться здесь — важно. Он сможет собственными глазами увидеть то, чего хочет старший, то, что ему нравится, чтобы впоследствии самостоятельно дать это ему, не давая и капли необходимости возвращаться вновь к игрушке. — Тебе нравится это? — он с трудом находит силы, чтобы задать этот вопрос, в душе надеясь, что это не перебьет разгулявшийся аппетит Бэкхёна. Тот, полностью уйдя в себя, поглощенный собственными ощущениями, далеко не сразу вник в суть вопроса, стараясь не прерываться, все еще не заходя дальше столь скромных ласк. Ему и в самом деле нравилось то, что он делал — растягивал удовольствие, едва заметно надавливая ставшей горячей головкой на проход, раскрывая его лишь немного, и вновь продолжая легкие ласки. — Да… — больше походило на стон, но брюнет надеялся, что это, все же, ответ на поставленный вопрос. Ему было в самом деле важно знать, к каким же выводам сейчас придет старший, что нового он откроет не только для себя, но и для него, чтобы больше не пришлось возвращаться к этому «эксперименту». Поэтому он наблюдал. Наблюдал, как Бэкхён, наконец, осмелившись, чуть настойчивее прижал головку к готовому раскрыться проходу, медленно проталкивая ее вовнутрь, под тихий мелодичный стон, вырвавшийся из собственных легких. Он делал все необычайно медленно, получая удовольствие от ощущения каждого нового миллиметра, оказавшегося внутри, замирая лишь когда головка полностью оказалась скованная тугими мышцами. Столь же медленно подтягивая игрушку назад, вынимая ее почти полностью, и так же медленно вновь вводя внутрь. Бэкхён словно подготавливал себя ею, на деле же просто играя со сфинктером, заставляя его растягиваться все больше, становиться более податливым. Чанёль цепко наблюдал за каждым движением, видел как его тело охотно принимает игрушку, как края прохода соблазнительно алеют. Он сходил с ума от того, что видит, от того, как сладко стонет старший, как прогибается в спине, словно подставляясь под движения, делая их еще более приятными. В то же время глубоко в душе исходя на ревность, понимая, что оказался совершенно не готов к тому, чтобы видеть это. Видеть, как Бэкхён получает удовольствие сам, без них. Это оказывается его последней каплей. Буквально срываясь с места, в два длинных шага преодолев расстояние, Чанёль останавливается у постели. Он больше не может стоять в стороне, не может ждать того момента, когда Бэкхён достигнет высшей точки удовольствия, впервые получая оргазм сам, без них. Эти мысли режут его без ножа, и, отбросив сомнения, он становится коленями на постель. Старший даже не обращает на это внимания, полностью поглощенный накрывающим с головой удовольствием, но крепкая рука брюнета, что накрывает его руку, крепко сжимающую игрушку — приводит в чувства. Он резко распахивает глаза, от неожиданности инстинктивно норовя отвести искусственную плоть от собственного тела, но Чанёль не дает. Крепко сжимает тонкие пальцы собственными, сильнее обхватывая силиконовый ствол и, опершись свободной рукой о постель, чуть выше плеча старшего, нависает над ним, принимая правила игры в собственные руки. Первое движение получается немного неловким — он не чувствует как нужно двигаться, не чувствует реакции Бэкхёна на эти движения, но учиться приходится. Стараясь двигаться так же медленно, он толкается игрушкой в тело того, пытаясь не переборщить, и так же медленно выводит ее из тела, почти полностью. Бэкхён закатывает глаза, что-то неразборчиво скуля, и откидывает голову чуть в сторону, вновь теряя связь с реальностью. Когда это делает кто-то другой, даже ощущения получаются иными, но они нравятся старшему, нравятся, потому что Чанёль старается для него, старается двигать так же, как двигал игрушкой он сам еще минутой ранее. — Тебе приятно? — склонившись чуть ближе к так удачно подставленному ушку, брюнет тихо выдыхает, обжигая тонкий завиток горячим дыханием, получая в ответ лишь согласное мычание, без намека на связную речь. — Что ты хочешь почувствовать еще? Вопрос кажется слишком провокационным, и он запускает целую череду ярких картинок в мыслях старшего. Он перебирает одну за другой, пытаясь представить тот коктейль, что ощутит вкупе с движениями игрушки внутри себя, приходя к чему-то, более-менее однозначному. Вот только озвучить свое разгоревшееся внутри желание он не успевает. Стоит только губам разомкнуться, как дверь ведущая в спальню тихо скрипит, а на пороге замирает Сонёль. Для них это не «из ряда вон выходящая ситуация», так бывает. И младший из братьев делает короткий шаг вперед, желая скорее присоединиться, потому что ему это нужно, особенно сейчас, после вынимающего душу из тела экзамена, от которого болит не только голова, но и все нутро, но все равно замирает. Становится как вкопанный, невольно хмурясь, когда понимает, что то-то здесь не так. — Какого черта? — единственное, что приходит ему в голову, ведь то, что он видит, совсем ему не нравится. Бэкхён трезвеет как по щелчку пальцев, смотрит осознанно и немного виновато, невольно прижимая руки ближе к груди, словно пытаясь спрятаться. Сейчас Чанёль, как никогда, понимает растерянность своего брата, и сам испытав ее менее часа назад. Он приподнимается на постели, опираясь теперь лишь коленями, между разведенных ног старшего, и медленно вынимая игрушку из его тела, под задушенный, томный вздох, бросает ее на пол, к самым ногам брата. Сонёль с секунду смотрит на это с недоумением, тут же без труда понимая, что именно ему сейчас бросили к ногам, и чем они здесь занимались, делая единственный понятный для себя вывод. — Вам так не терпелось, что вы не могли дождаться меня? — пальцами ноги он прикасается к основанию, не испачканному слюной, и медленно переворачивает игрушку на другой бок, словно, желая изучить предмет более пристально, оценить его со всех сторон. — Наш малыш решил немного заняться самопознанием…. С помощью этой штуки, — не без яда в словах отвечает Чанёль, опуская взгляд на старшего, что и вовсе весь сжался, испытывая самый настоящий стыд. Да, он поддержал желание Бэкхёна, вот только ревность от этого никуда не делась, как бы сильно он ни пытался задушить это в себе, чтобы не сказать лишнего, не обидеть старшего словами, она никуда не девалась. Сонёль испытал эту же ревность с той же силой, невольно хмурясь, от чего Бэкхёну становилось только страшнее. — Самопознанием? — словно проживая все по новому кругу, он слышал отдающий стальным спокойствием голос, за которым скрывалась, наверняка, целая буря. Торнадо, что грозило вот-вот обрушиться на него. — А можно больше конкретики? Сонёль подходит медленно, останавливается у постели пристально глядя на старшего, и ждет. Ждет откровений, что выльются на него целым водопадом признаний и просьб простить — это был бы идеальный вариант, но Бэкхён молчит. Не в силах выдавить из себя и слова, потому что два одинаково недовольных парня рядом отнимают у него любую способность говорить, и все они это прекрасно знают. Чанёль чуть приподнимается, отодвигается немного в сторону, словно с расчетом на то, что здесь должен поместиться еще и младший из братьев, а вот Бэкхён наоборот весь подбирается, присаживается на постели, подтягивая ноги к себе, чтобы скрыть наготу. Это злит Сонёля еще больше — его вздумали стесняться. Спустя четыре года Бэкхён решил, что чувствует себя достаточно некомфортно в его присутствии, чтобы иметь наглость прикрываться. — Расскажи ему, малыш, — между тем Чанёль протягивает руку, чтобы легко коснуться бедра старшего — подталкивая к разговору, но тот лишь вздрагивает словно от неожиданности, бросает отчего-то напуганный взгляд на брюнета, и тут же отводит его, и вовсе опуская на постель. — Мы можем не сейчас, — просто не желая говорить об этом в подобной ситуации и подобном положении, когда все они немного взвинчены, Бэкхён с огромным трудом выжимает из себя это короткое предложение. Слишком тихо, даже чтобы расслышать самому, но это делает только лишь хуже. Сонёль не выдерживает. Этот день был слишком изнуряющим, слишком выматывающим, и он изо всех сил спешил домой, надеясь оказаться в любимых объятиях, и, наконец, отдохнуть, но то, что он увидел вернувшись — его совсем не радует. Все, не сказать иначе как навалилось на его плечи. Учеба, экзамен, недовольный преподаватель, а теперь и это. Неподходящие обстоятельства и неподходящее время — другими словами никак. И он срывается — опираясь одним коленом о постель, опускает ладонь на спину старшего, промеж лопаток, и одним резким движением склоняет его вниз, почти вдавливая лицом в постель, заставляя по инерции задрать задницу кверху. — Не мямли, — голос почти срывается на рык, а тишину рассекает хлесткий удар ладонью по мягкой попке, от чего Бэкхён задушено скулит в покрывало, цепляясь за него пальцами. — Ты же знаешь, мое терпение не железное. Это он и в самом деле знает, даже слишком хорошо. Сонёль не такой, как старший брат, более вспыльчивый, резкий, он не любит ждать, и не любит заставлять ждать. Но сил говорить все равно не находится, Бэкхён лишь тихо выдыхает в покрывало, стараясь прийти в себя от происходящего, но ему даже не дают времени опомниться. Второй удар обжигает то же место, от чего из легких старшего вырывается сдавленный скулеж, и тут же, как по волшебству, прорезается речь. Методы Сонёля, какими бы они ни были — работали. — Я не… — он невольно запинается, переводя дыхание, нервно сглатывая, словно пытаясь протолкнуть ставшее в горле комом сердце глубже, что получалось довольно плохо, но тянуть дольше было нельзя. — Я просто хотел понять, как нравится мне, понять, что я люблю больше всего. Я ведь до сих пор не знаю, на что мое тело реагирует по-особенному, — на одном дыхании, одним непрерывным текстом, пока тревога вновь не сковала собой голосовые связки. Старший шепчет тихо, заходясь тяжелым встревоженным дыханием, стоит только замолкнуть, роняя последнее, совсем задушенное, жалобное: — Я не знаю… Нависшая над ним тишина настораживает, и в то же время дает надежду, что его, наконец поняли. Сонёль, точно как и Чанёль до этого, смотрит на старшего задумчиво, пытается хоть как-то обуздать злость и ревность внутри себя. Он понимает, о чем говорит ему Бэкхён, хоть и считает это редкого сорта глупостью, и он понимает, зачем Чанёль делал то, что он делал. Чуть ослабляя давление на чужую спину, Сонёль медленно ведет ладонью все ниже, оглаживая глубокий изгиб поясницы, выпирающий позвоночник, покрытый тонкой кожей. Бэкхён тихо выдыхает от столь явного контраста злости и нежности, покрываясь колкими мурашками, стоит широкой теплой ладони накрыть и без того горящую от шлепков попку. — Почему ты просто не сказал этого нам? — младший мягко ласкает кончиками пальцев покрасневшую половинку, словно пытаясь загладить вину за то, что так вспылил не разобравшись толком что к чему. Хотя, если Чанёль не остановил его — пару раз шлепнуть — все же было необходимо. Исключительно в профилактических целях. — Я побоялся, — уже охотнее, не чувствуя столь агрессивного, удушающего давления, говорит Бэкхён, правда лица от покрывала так и не отнимает, сгорая от стыда за собственные очень глупые решения. — Я не был уверен, что вы сможете прислушиваться ко мне так долго, как мне это будет нужно… — Какой же ты глупый, малыш, — Сонёль едва заметно улыбается, теперь уже прекрасно понимая, что и почему происходило. И ведь как так только получилось, что их малыш побоялся говорить им что-то настолько интимное? В этом ведь виноваты они, что в его голове возникла мысль о том, что они не станут его слушать. Блондин подается вперед, склоняясь ближе к старшему, прижимаясь мягким поцелуем к загривку, просто, чтобы показать — он больше не злится. Бэкхён верит в это с большим трудом, и когда младший протягивает ему руку — поддается. Вкладывает в теплую ладонь собственную и приподнимается, садясь на постель. Он смотрит на братьев с опаской, и ему совершенно не понятно, куда делась та злость, что была в них, но слишком долго думать все равно не выходит. Теплые руки накрывают его плечи — теперь уже и Чанёль, перестав просто наблюдать, помогает младшему брату, придерживая Бэкхёна за поясницу, чтобы мягко опустить на постель. Старшему все так же неловко. Он сводит вместе ноги, запоздало понимая, что это может вновь разозлить братьев, чуть размыкая едва согнутые колени, скользя пяточками по покрывалу. Но никто на это не обращает внимания, или просто не придает этому значения, понимая, что их мальчику и так досталось нервотрепки, в которой все они, по-своему, виноваты. Нежно проводя кончиками пальцев вдоль любимых изгибов, едва задевая подушечками нежные ареолы сосков, от чего Бэкхён мелко вздрагивает. Он не был уверен, что после всего этого сможет вновь настроиться на подобного рода волну — расслабиться и получать удовольствие, отдавшись на растерзание любимых рук. Он словно забыл, что братьям это совсем неважно — они могут без труда распалить его парой умелых движений, нежными ласками. Чем они сейчас и занимались, нависая по обе стороны от старшего. Едва ощутимо прижимаясь губами к тонкой шейке, совершенно симметрично оставляя небольшие алые метки. Бэкхён может лишь томно выдохнуть, облизывая пересохшие ранее от волнения губы, и, наконец, закрывает глаза, чтобы лучше чувствовать. Чувствовать, как крепкие узловатые пальцы легко щекочут его плоский животик, в то время как другие огибают подушечкой бусинку соска, прихватывая ее, упругую и возбужденную, легко сжимая. С губ срывается первый стон, а опавшее от волнений возбуждение вновь наливается кровью, что становится еще более заметным, когда Чанёль, мягко огладив внутреннюю сторону бедра старшего, чуть сильнее раздвигает его ноги. — Что же ты хочешь, скажи нам? — горячее дыхание обжигает ушко, заставляя вздрогнуть от неожиданности. Сонёль наблюдает за каждой его реакцией, каждой дрогнувшей мимической мышцей, видя, как задумчиво хмурятся бровки — ясно пытается понять, что же он в самом деле сейчас хочет. — Как я должен к тебе прикоснуться? — вновь подталкивая старшего к решению, он едва касается хрящика ушка губами, нашептывая слишком тихо, урчаще. Сонёль ждет его слов, хотя бы намека, безмолвной просьбы, чего угодно, чтобы несомненно выполнить ее, доставить Бэкхёну удовольствие, и раз и навсегда отучить сомневаться в них. Но вопреки ожиданиям, старший тянется к Чанёлю, касается ладонью его груди, и томно выдыхает, чувствуя бешеное сердцебиение там, за грудиной. Манит ладонью ближе к себе, прося склониться, и когда Чанёль слушается, повинуется его желанию, тихо шепчет: — Хочу чтобы ты вошел внутрь… медленно, как тогда… — его голос звучит неуверенно, но от этого не менее возбуждено, и никто не смеет ему перечить. В конце концов, только Чанёль видел то, что Бэкхён делал с собой. Только он знает, что и как нужно делать, чтобы доставить удовольствие старшему. Чанёль чуть отступает, отклоняется назад, чтобы избавиться от ненужной сейчас одежды, и меньше чем через минуту вновь нависает над таким же обнаженным телом старшего. Бэкхён изнывает от одной только мысли, что сможет сейчас почувствовать что-то подобное, что-то, что нравится именно ему. От этого терпение заканчивается еще быстрее. И он жалобно скулит, без лишних слов давая понять, что не хочет ждать. Не хочет. Как и не хочет, чтобы его изводили и мучили, и Чанёль уже знает это — знает и слушается. Точно дрессированная псинка, он прижимается ближе к бедрам старшего, и придерживая собственный член за основание, упирается головкой в пульсирующий проход, медленно обводя его, лаская. Сонёль наблюдает за происходящим с интересом, пытаясь держать себя в руках, потому что сейчас он должен делать то, что хочет Бэкхён и только. Наблюдает за медленными, тягучими движениями брата, и вместе с тем за реакцией старшего. Как его пробивает крупная дрожь, а бедра безвольно подаются вперед, словно прося войти, хоть и все понимают — это вовсе не так. Бэкхён сходит с ума от подобной ласки, тягучей и медлительной, но, несомненно приятной. Невольно сравнивая ощущения, что он испытывал с игрушкой, и те, что доставлял ему Чанёль. Настоящая плоть была теплой, почти горячей, немного влажной от выступающей смазки, и чертовски приятной. Куда лучше, чем могла бы быть любая искусственная. Едва заметно брюнет подается вперед, вжимается в дрожащее под собой тело сильнее, раскрывая такой податливый сейчас проход головкой. Входя лишь на пару сантиметров, точно как это делал сам Бэкхён игрушкой. И старшему нравилось это. Он жалобно скулил, сильнее зажмуривая глаза, дыша жарко, сбивчиво. Утопая в этом странном удовольствии. Но это было еще не все, этого было недостаточно, и до полного блаженства не хватало лишь одной, крохотной детали: — Я… — собственный голос пробивается словно сквозь толщу воды, и старший не уверен, в самом ли деле говорит это, или просто беззвучно раскрывает губы, но придвинувшийся ближе Сонёль дает понять, что он весь во внимании, и Бэкхён продолжает: — Я хочу чувствовать твои губы… Младший не противится, даже и не думает, наоборот, ожидая этого с нетерпением, и охотно приникает к пухлым губам Бэкхёна собственными. Сминая жадно, голодно, но, словно опомнившись, послушно позволяет старшему вести — показывать, какой именно поцелуй он хочет сейчас, и Бэкхён показывает. Показывает нечто совершенно иное — медленное, тягучее, но глубокое. Чувствуя себя на распятии между двух братьев, что так податливо выполняли его желания, воплощали в реальность его мечты. И чем реальнее они становились, тем больше ему хотелось получить. Аппетиты росли, новые огоньки желаний загорались внутри, заставляя следовать их манящему свечению. Бэкхён слепо поддавался собственной похоти, следовал воспылавшим внутри желаниям, наощупь находя ладонью бедро старшего из братьев, неуклюже скользя ногтями вдоль поджарой кожи — и Чанёль понимал его. Понимал, что тот хочет, воплощая желания в жизнь — толкаясь глубже в разгоряченное, разморенное жаждой тело. Все так же медленно, до самого основания, замирая лишь оказавшись глубоко внутри — давая старшему время привыкнуть. Бэкхён в нем не нуждался, и крепче вцепившись второй ладонью в плечо блондина — ища в нем опоры, чтобы не потеряться в ворохе ощущений, он повел бедрами из стороны в сторону. Не пытаясь соскользнуть с напряженной плоти, или же насадиться глубже — лишь потираясь попкой о пах того, от чего плоть внутри настойчиво давила на пульсирующие стенки, дразнила и в то же время доставляла удовольствие. Бэкхён не мог объяснить этого, не мог сказать почему именно так, но сейчас это было тем, чего он так сильно хотел, и Чанёль следовал этому желанию. Срывающиеся с губ стоны тонули в жарком поцелуе Сонёля, но старшему не хватало дыхания, и мягко потянув обесцвеченные волосы блондина, он подтолкнул его чуть ниже, откидывая голову еще больше назад — подставляя шею, и прогнувшись в спине подался выше грудью. Младший покорно следовал этим безмолвным просьбам, припадая к влажной от испарины шее, и настойчивыми поцелуями опускаясь все ниже, пока между влажных губ не скрылась напряженная от возбуждения бусинка соска. Бэкхёна выгнуло дугой от силы ощущений. Тело стало слишком чувствительным от столь долгих, глубоких ласк, и он тихо захныкал, точно плача. Сейчас он чувствовал себя эгоистом, принуждая братьев следовать своим странным желаниям, так не похожим на то, что обычно происходило в их постели. Он был так близко к черте, ловил звезды перед глазами, и понимал, что если они продолжат в этом же темпе — он не сможет сдерживать себя, не сможет терпеть. Но если удовольствие получит он один — оно и вовсе обесценится. С трудом раскрывая веки, он находит взглядом Чанёля. Тот кажется таким же увлеченным. Сосредоточенным. Его тело покрыла испарина, и взлохмаченные волосы прилипали ко лбу. Мышцы были напряжены, а дыхание тяжелым и сбивчивым — ему нравилось то, что он чувствовал, как реагировал Бэкхён на эти странные движения, как пульсировал и сжимался его проход, все плотнее окутывая собой напряженную плоть. Так необычно для него, но так приятно. И он не мог остановиться, доводя их двоих до финальной точки. Оставался только лишь Сонёль, которого Бэкхён так нечестно обделил вниманием и лаской, гонясь лишь за собственным удовольствием, которое сейчас, зная что нужно делать, мог доставить ему лишь Чанёль. Стыд перекрыл собой все то наслаждение, что он получал чужими ласками, но решение проблемы возникло в мыслях само собой. Он просто хотел забыть о собственной глупости, которой позволил случиться; забыть о дурацком решении, которое принял столь опрометчиво, и об игрушке, которой, в самом деле, смог воспользоваться. Стереть из памяти прикосновения искусственной плоти, заменив их на настоящие. — Я хочу… — голос отказывался слушаться, дрожа в такт движениям чужой плоти внутри себя, но Сонёль все равно его расслышал, выпуская изо рта покрасневшие от влажных ласк соски, и поднимая шальной взгляд на старшего. — Я хочу приласкать тебя ртом… Не без труда, он закончил свою мысль, наблюдая за тем, как охотно Сонёль ринулся выполнять ее, опираясь коленями о постель, не утруждаясь даже снятием штанов — приспуская их вместе с бельем, и придвигаясь ближе к старшему. Бэкхён видел, что он уже на пределе, распаленный столь сильно одной только этой ситуацией, дурацкой игрой в повиновение, где главным был сам старший. Он охотно подается чуть выше, чувствуя широкую ладонь на своей макушке, но Сонёль, вопреки ожидаем — все еще терпит. Не срывается, не отпускает себя плыть по течению, направляя старшего — нет. Лишь накрывает его макушку, легко перебирая светлые волосы, и ждет. Ждет, когда он сделает хоть что-то, невзирая на собственное, сбивающее с ног желание ощутить влажный рот на своем члене. Но Бэкхён не тянет, желая сейчас только одного — доставить удовольствие младшему. Поблагодарить за его смирение и терпение, и он делает то, чего Сонёль, глубоко в душе, хотел больше всего — в одно медленное движение вбирает плоть до самого основания, пропуская в глотку, и тихо стонет, вырывая из груди блондина блаженный рык. И, все же, он был совершенно прав. Ни одна игрушка не сравнится с ощущением настоящего члена во рту. Нежного и упругого, отзывающегося на влажные ласки языком дрожащими подергиваниями. Бэкхён заглатывал с особым наслаждением, со вкусом. Утыкаясь носом в гладкий лобок, и подаваясь назад. Сейчас он как никогда до этого ярко ощутил, что хотел именно этого — хотел, чтобы его мальчикам было приятно. Чанёль без труда уловил сменившееся настроение, по столь развязным движениям старшего, по низким стонам брата, что терял почву под ногами, ведь никто лучше Бэкхёна не мог делать это ртом. Небольшие пяточки уперлись в его бедра, подталкивая ближе, и брюнет лишь усмехнулся в ответ на это, выходя из растянутого покрасневшего прохода почти полностью, и с влажным звуком вновь вбиваясь до самого основания, от чего старший задушенно простонал, по инерции заставляя стонать и Сонёля, что откинув голову назад, с трудом дышал. Они доходили до оргазма все вместе, синхронно, под звуки влажных жестких шлепков бедер брюнета о мягкую попку, и сдавленного мычания самого Бэкхёна, что разрывался надвое от ощущения толкающегося в его попку члена и второго, скользящего в самую глотку. Ни одна игрушка не подарила бы ему такой коктейль. Ни одна игрушка не смогла бы наполнить все его нутро, изливаясь обжигающе горячей спермой в растянутую попку, и заполняя рот. Пачкая белесой влагой собственный живот, Бэкхён, наконец, позволил себе вздохнуть. Слизывая последние капли попавшие на губы, он обессиленно откинулся на постель, пытаясь перевести сбившееся дыхание, даже с закрытыми глазами чувствуя, как по обе стороны от него ложатся такие изнуренные братья, оплетая его тело руками, крепче сжимая между своих, обжигающих жаром. — И какой твой вердикт? — совсем севшим, низким голосом Чанёль прошептал куда-то в плечо младшего, крепче сжимая ладонью бедро того. Бэкхён с огромным трудом разобрал чужие слова, не желая даже открывать глаз или пытаться напрягать саднящее сейчас горло — тихо, вопросительно мыча вместо ответа. — Ты узнал, что именно нравится тебе? Старший лишь усмехается, не то смущенно, не то отчасти виновато, вжимаясь теплым носом в совсем горячую грудь младшего близнеца, словно стараясь сбежать от Чанёля и его вопросов. Но бежать было просто некуда. Вдвойне стыдно было признавать, что он оказался не так уж прав, как думал, заказывая эту игрушку, и умалчивая от братьев свои беспокойства. Но даже этот опыт был важен — он разобрался в себе, понимая, чего именно хочет его тело, чего оно так слепо жаждет, и что доставляет ему наибольшее удовольствие. — Мне нравится, когда вы получаете удовольствие, — в конце концов он тихо выдыхает, надеясь, что никто не услышит это стыдное признание, но тихий смешок, раздавшийся с двух сторон говорит об обратном. Его самопознание было лишь фикцией — близнецы уже давно и многим лучше него знают, чего он в самом деле хочет. — А нам нравится, когда его получаешь ты.