the 1975 – anobrain
Тайсон ведёт машину их мамы. Гуччи смотрит на него. Так продолжается, наверно, уже час. Гуччи знает, что тишина — это зло. Но он продолжает молчать, впитывать кожу Тайсона (потому что перед поездкой брат сказал ему: «Я думал о том, чтобы опять уйти» — и Гуччи просто не может вот так с ним расстаться), и его широкие плечи, сосредоточенные на дороге глаза, чётко очерченную линию подбородка — всё это режет по плохо прорисованному сердцу Гуччи. Сейчас оно прорисовано хорошо. Вот только Тайсон очень умело притворяется, будто его это не интересует. А Гуччи, в свою очередь, очень неумело притворяется, что его не интересует, почему Тайсон взял его в эту поездку. Он же ушёл вчера. Нашёл квартиру. И всё вроде как закончилось. Гуччи не спрашивает. Тайсон молчит. Его бумажный (не)друг раскрашен в цвет асфальта (они — это красный в сером), а Тайсон падал на этот асфальт слишком часто, чтобы всё ещё обращать на него (и на боль) внимание. Тайсон знает, что впереди тупик (далеко впереди, потому что они всё едут и едут, потому что остановиться — значит заговорить, значит, что у дороги есть окончание и у их месяца в одном доме тоже есть очень простое окончание). Тайсон едет к нему, кругами, пытаясь продлить поездку (неосознанно). А ещё он изо всех сил выжимает газ (осознанно), потому что так привык. И также потому, что вряд ли в ближайшее время ему удастся поездить на машине. Поэтому когда Гуччи говорит: «Мы уже проезжали это место» — Тайсон оправдывается именно так. Гуччи не это волнует. Гуччи волнует тот яд, который изо всех сил выжимает из себя Тайсон, и хоть это и делает его более привлекательным (Тайсон — определённо его тип), Гуччи знает, что всё это — неправда. Настоящий Тайсон не такой. Но настоящего Тайсона здесь больше нет. Есть Тайсон, сосредоточенный на машине, Тайсон, сосредоточенный на забывании всех событий, произошедших с ними за этот месяц, Тайсон, сосредоточенный на том, чтобы быть как можно более серьёзным и жёстким. Ему удаётся. Гуччи — нет. Гуччи слабый, и влюблённый, и запутавшийся; он в этой истории — глупец, и, как ему кажется, это даже не маска. Это он. Просто он. С бумажной кожей и размазанным по холсту сердцем. Гуччи знает, что тишина — это зло. И так как бумажные люди не умеют говорить, чтобы спасти ситуацию, он включает музыку. И Гуччи думает: Песни. Они всё ещё играют на радио, всё ещё дают нам знать, что мы не одни. Они всё ещё здесь. Даже если нас больше нет. Поэтому Гуччи — он не умеет петь, совсем не умеет, но это не так важно — начинает подпевать.back to the streets where we began feeling as good as lovers can
Он поёт не потому, что это похоже на то, что он сейчас чувствует.and you know that you feel it too ‘cause it’s nine in the afternoon
И не потому, что это — его любимая песня.your eyes are the size of the moon you could ‘cause you can so you do
Он поёт потому, что хочет доказать, что он всё ещё жив.///
Вспоминать Тайсона было даже легче, чем слова к любимой песне (it looks like the end of history as we know). Они не виделись около недели — Гуччи более чем уверен, что Тайсон соврал насчёт своей новой квартиры. Ему просто нужно было смотаться отсюда как можно быстрее. Это можно понять (особенно после всего того, что произошло за тот месяц). Но Гуччи не хочет понимать. Он хочет увидеть его. Конец. Бумажные лёгкие слишком малы для кислорода, если учесть то, что в них напихано много чего лишнего — ухмылка Тайсона на один уголок губ, его любимые группы (не такие, как у Гуччи, совсем не такие), его пьяные признания, его усмешки, его ладони на плечах брата. Видите, для воздуха места совсем не остаётся. Гуччи не жаль. Вчера его опять избили. Ему казалось, будто с появлением Тайсона он перестал быть хрупким как корка льда озера за городом, но чьи-то кулаки всегда доказывают обратное. Гуччи не жаль. Вчера его раны обрабатывал Чуп, и у него, наверно, получалось гораздо лучше, чем у Тайсона (всё-таки — будущий врач), и в его взгляде явно было больше любви и заботы, но красное пятно, которое Гуччи называет своим сердцем, никак не отзывалось. Но Гуччи, не подумайте, не жаль. Гуччи всё равно. Опять. Вечером он выходит на прогулку. Для таких, как он, это опасное время. Конечно же он знает. Гуччи пока что не совсем выжил из ума, чтобы забыть. Но он идёт. Подгоняет и ветер, и холод (после того, как он целый месяц носил куртку Тайсона, он просто не может надевать свою), и постепенное уменьшение освещения. Гуччи где-то на окраинах — и нет, уж точно не потому, что здесь можно встретиться с Тайсоном, не поэтому. Видите, Гуччи тоже может врать себе. Это у них семейное. И Тайсона и вправду удаётся найти (back to the street, down to our feet, losing the feeling of feeling unique, do you know what I mean). Он сидит на бордюре. Единственный источник света в переулке — зажигалка Тайсона, поднесённая к косяку. — А, это ты. — Штейн хрипло смеётся (ему чуть-чуть больно, но он под кайфом, так что всё в порядке). — Присаживайся. Тайсон хлопает ладонью по бордюру. Чёрт, как же холодно. Гуччи садится, Гуччи ёжится, Гуччи вспоминает — и это то, чего он больше всего хотел избежать. Каждая ночь в том месяце была холодной. Такой же ледяной, как и сам Гуччи. Поэтому Тайсон обнимал его. И это значило дохера всего. Но сейчас Тайсон не обнимает, не предлагает свою куртку, даже не смотрит на него. Гуччи закашливается из-за дыма (хотя за месяц должен был привыкнуть). Гуччи думает: Я больше не могу держаться за твои прикосновения. Но я помню, какими они были. И ещё: Я хочу обратно. Я хочу вернуться обратно к тебе когда-нибудь. Гуччи говорит: — Ты в порядке? — Вроде того. — Хочешь вернуться? Я думал, — он запинается на секунду, это сказать сложнее, чем ему казалось, — думал, что мы друзья. Мы же?.. — Нет, Гуччи. Я отрицательный тип, я обдолбан. Такие для тебя — не компания. Бледно-красное сердце Гуччи вываливается из рёбер и падает на грязный питтсбургский асфальт. Потому что он помнит, что Тайсон сказал в прошлый раз, несколько недель назад. Чувак, я так обкурен, мне кажется, что я тебя люблю.