Белинда

Осенний лес пылал тысячью оттенками золота, манил в мутную даль, где туман плащом ложился на плечи, и прохлада кошачьими лапами скреблась в душу. В кленовом коридоре эхом разносилось карканье ворон. В нос медленно прокрадывался еще задержавшийся меж деревьев запах ночного дождя, смешавшийся с запахом гниющих листьев, которые питали землю жизнью от собственной смерти. Таков закон природы: ничто не должно умереть напрасно. Ни одно существо не должно сгинуть, не оставив своего следа, и не вернув долг природе. Рассвет кровавым надрезом очертил линию горизонта на бледной шее неба, а это означало лишь одно: пора вставать. Нельзя сказать, что Белинда была соней, но ведь понежиться в постели никто не запрещал? Юная девушка решив, что лишние пять-десять минут в кровати боги ей простят, сладко потянулась и стала длинными пальчиками перебирать свои густые кудри цвета медной проволоки. Она любила свои волосы, очень любила, и каждый раз, глядя в зеркало, она вертелась и так, и эдак, любуясь щедрым подарком природы. Но увы, этот подарок, выходя в город, приходилось прятать под косынку — разве кто-нибудь из местных мог бы увидеть в этом хоть что-то кроме метки дьявола? Или причины отправить несчастную на эшафот? Белинда немногое помнила о матери, но последние ее слова навсегда останутся с ней: "Прячь волосы. Прячь глаза. Люди не прощают ведьмам красоту." И следуя этому совету всю жизнь, девушка одевалась в старые потертые платья с заплатами, скрывала огненную гриву под грязными косынками и пачкала лицо сажей, выдавая себя за деревенскую. Наконец, размявшись на постели, молодая ведьма поднялась, расправила полупрозрачную ночную рубашку и отправилась на кухню, где со вчерашнего вечера ждал горшочек с похлебкой. Дом ведьмы напоминал полуразрушенную хижину, создававшую впечатление полного отсутствия хозяев ближайшие лет сто. Обшивка была проедена термитами, крыша заросла мхом... Внутри же отчетливо чувствовалась женская рука, поддерживающая порядок. В доме всегда было прибрано и вкусно пахло, а в преддверии Самайна, по углам были развешаны благоухающие осенние травы. Девушка была счастлива встречать любой праздник, пусть даже и в одиночку, без веселых шабашей, без подруг, сестер, которых никогда не было. Ни костров на Бельтейн, ни хороводов на Йоль — ничего этого Белинда никогда не имела, лишь совершала необходимые обряды, которым научила мать, для подпитки сил. Жилось в темной чаще скучно, ни с кем, кроме одноглазого черного кота, и поговорить. Но у этой медали была и оборотная сторона: одиночество учило тишине, тишина учила слышать неведомое, а неведомое говорило, говорило и говорило не переставая. Ведьме рыдали о скорой гибели желтые листья, камни сетовали на бессмертие, а земля трепетала об упокоении каждого, кого приняла в свои чертоги. В последние пару лет, неодушевленные в понимании человека создания были единственными собеседниками ведьмы. Мать, и без того появлявшаяся раз в год, слишком давно не наведывалась к ней, а это не исключало возможности, что ее постигла судьба нерадивых сестер, неосторожно обошедшихся с Ремеслом. Но Белинда не отчаивалась, зная, что следом за последним вздохом одной ведьмы, где-то другая делает первый. Позавтракав, девушка принялась собираться для выхода в город. Сегодня ночью ждал обряд, необходимый, чтобы накопить силы к будущему году. Требовалась голова черного петуха, но Белинда еще не видела таких в городе. Впрочем, это ведь не исключало возможности, что их нет, верно? Зябко укутавшись в серую накидку с заплатами и спрятав волосы под платок, девушка с корзиной вышла из дома и направилась в сторону уже кишащих людьми улиц. Женщины семенили от прилавка к прилавку, чтобы обеспечить супругам достойный ужин, когда те вернутся домой; мужчины же таскали повозки, перевозя и продавая товары, гоняли скот... Среди неизменно мельтешащей с места на место толпы пятном выделялась группа людей на лошадях. Им уступали дорогу, кланялись, благоговейно накладывали на себя крестное знамение — то ли из уважения к их месту работы, то ли, чтобы отвлечь от себя подозрение в ереси. Страх людей перед инквизицией, кажется, был сильнее страха перед Судом Божьим. И не факт, что неоправданно. Если согрешивших на небесах ждало низвержение в пекло, то в мире живых их ждала суровая подготовка к нему. Во главе толпы на своем вороном тяжелом коне благородно восседал глава местных поборников церкви. Несмотря на зрелый возраст, он был худощав и жилист; его стройную фигуру охватывал черный камзол, с воротом и манжетами, отороченными серебряными позументами. Продолговатые серо-голубые глаза взглядом хищной птицы исследовали каждого попадающегося на пути; вытянутое лицо с острыми чертами, напоминавшее лики католических мучеников, обрамляли прямые каштановые волосы до плеч. Тем временем, Белинда прогулочным шагом ходила меж дворов, в поисках молодого черного петушка, голова которого была необходимым атрибутом для сегодняшнего праздника, который ей в очередной раз придется отмечать в одиночку. Слоняясь от дома к дому, ведьма была готова поклясться, что найдет любого, абсолютно любого, только не черного петуха. Почти в каждом дворе были птицы: серые, рыжие, белые, рябые, но нужного не попадалось. Белинда уже довольно долго ходила по городу, заглядывая во дворы, и боялась, чтобы местные, чего доброго, не заподозрили. Девушка уже совсем отчаялась и, было, засобиралась домой, как у самого рынка заметила длинноногого иссиня-черного петуха. Спрятавшись за углом, Белинда обернулась рыжей кошкой и стала подкрадываться к петуху. Птица была уже совсем близко, кошка подготовилась к прыжку и уже была готова броситься на свою жертву, как один тяжелый удар сапогом по морде заставил ее отлететь далеко в сторону. Кошка еле очнулась, и увидела, как чья-то рука ловко схватила птицу за шею и вручила кому-то. - Впредь, следи за своими курами, - строго наказывал сипловатый голос обладателя руки. В ответ мужчине полетела тысяча благодарностей и полторы тысячи поклонов. Отмахнувшись, инквизитор перевел взгляд на место, где минуту назад лежала рыжая кошка, которой уже и след простыл. Мужчина стал оглядываться, но ничто более не привлекло его внимание и, удерживая коня за узду, он отправился вперед, оставляя компанию послушников, пришедших за припасами для монастыря. Белинда же, успев вновь вернуть себе человеческий облик все за тем же углом, готова была взвыть от боли - так саднило ее щеку после удара. "Откуда он только взялся? - думала она о человеке, наградившем ее синяком на лице. - Еще и чертову птицу упустила!" Держась за щеку, она быстрым шагом отправилась к выходу из рынка. Опустив голову, чтобы скрыть уродливый кровоподтек, она шла, ловко лавируя между людьми, и без приключений бы дошла она до самого конца своего пути, если бы не была грубо задета плечом. Очередная травма за сегодня, едва не лишила девушку равновесия, но чьи-то руки быстро подхватили ее и помогли вновь принять вертикальное положение. И как ведьма была удивлена и напугана, когда уже второй раз встретила руку, вдетую в такой отличающийся от всех других рукав! - Вы в порядке? - на удивление мягко спросил мужчина, голос которого в прошлый раз отдавал металлом и холодом. Белинда быстро закивала головой, поклонилась и еще более быстрым шагом отправилась прочь, молясь всем богам, чтобы только он не увидел синяка на ее лице. Она чувствовала, как пахнет от этого человека кровью - вся его одежда, весь он насквозь пропах этим тошнотворным запахом, который, небось, сам уже не ощущал. Но инквизитор заметил, более того, он бесшумно двигался за спешащей девушкой до самого леса, пока, наконец, не увидел среди деревьев ветхую избушку, в которой она скрылась. Не было сомнений, что перед глазами инквизитора настоящая ведьма, умеющая обращаться в животных и исчезать в мгновение ока. Не упуская возможности вернуться в свою келью за оружием, он успел шепнуть что-то на ухо одному послушнику, на что тот удивленно спросил: — А вы уверенны в этом, Генрих? На что инквизитор дал решительный ответ и скрылся в дверном проеме, собираясь выступить к вечеру. ~~~~~<>~~~~~ Стоило только линии горизонта вскрыть бутылку солнечного вина, как оно с брызгами излилось на некогда голубой небосвод, окрашивая его ярко-красным. Генрих шагал по уже знакомой дороге к дому ведьмы, периодически воровато оглядываясь по сторонам. Чем темнее становилось в лесу, тем больше странных образов чудилось мужчине в зарослях кустарников и кронах деревьев. Вдалеке стали слышаться приятные звуки, напоминающие песню и, инквизитор сам не знал почему, он пошел вперед, влекомый чьим-то тонким голоском. Наконец, он увидел, как меж деревьев, в одной лишь нижней рубашке пляшет и поет та самая, рыжеволосая девушка. Она рассыпала вокруг себя какие-то семена и травы, извивалась, подобно змее, и, смеясь от непонятного счастья, запрокидывала голову. Генрих был очарован представшей перед ним картиной. Никогда еще он не видел подобных женщин, никогда не видел таких откровенных движений и не слышал языка, на котором пела незнакомка. Закончив с травами, она уложила что-то на пень и, наращивая ритм, забила в поднятый с земли бубен. Сердце мужчины стало колотиться, как до этого, быть может, не умело. Смирение и покорность, присущие слугам Господа, словно кандалы, свалились с Генриха, оставив его обнаженную душу на растерзание пляшущей чертовки. Забывшийся в песне ведьмы, мужчина поддался вперед и нечаянно наступил на сучок. Треск, пусть и тихий, заставил девушку остановить обряд, в который она самозабвенно погрузилась. Инквизитору ничего не оставалось, как выйти из-за дерева и показаться ведьме. Белинда широко раскрыла глаза, готовая бежать, но бархатный голос остановил ее: - Я не обижу тебя, - проронил Генрих, поднимая руки и показывая, что он не вооружен. - Кто ты? - спросил он, надеясь не на тот ответ, который у него уже был. - Как твое имя? Ведьма стала мелкими шагами отходить назад. - Подожди! - в несколько огромных шагов преодолев расстояние между собой и девушкой воскликнул инквизитор. - Ты так красива... Он завороженно рассматривал ее лицо и взял за руку. Белинда было, хотела вырваться, но цепкие пальцы крепко сжали тонкое запястье. Генрих не осознавал, что делает ей больно. Взгляд его из чистого очарования медленно менялся похотью, когда бледный свет луны падал на полуприкрытое тело девушки. Одним резким движением инквизитор толкнул Белинду назад, впечатывая в дерево, и до боли впиваясь в губы. Грубо лаская юное тело под прозрачными одеждами, он прижимал ее к дереву и, словно умалишенный шептал: "Будь моей, будь моей, будь моей..." Девушка упорно сопротивлялась, извиваясь и шипя, как дикая кошка. Она по-звериному клацала зубами у самого его уха, изо всех сил стараясь освободить хотя бы одну руку, но мужчина настолько крепко сжал ее запястья за спиной, что его собственные пальцы побелели. Белинда не выдавала своей слабости, не показывала, насколько беспомощной может быть женщина, пусть даже ведьма, в руках обезумевшего мужчины. Инквизитор же, невзирая на попытки девушки освободиться, продолжал покрывать бледную кожу ее ключиц жесткими поцелуями-укусами, оставляя алые следы, обещавшие в скором времени обратиться в фиолетовые синяки. Ведьма продолжала биться, не упуская ни единого шанса ударить Генриха коленом по ребрам, но мужчина, как будто и не замечал этого, намертво увязший и захлебывающийся в собственном грехе. Ее сладкий, медовый вкус заставлял его содрогаться от каждого прикосновения к ней, ее волосы, пахнущие лесом и хвоей метались из стороны в сторону, то и дело падая на его лицо. Рыжие кудри ведьмы чудились ему отражением ада, разверзшегося прямо под его ногами. Он знал, более чем прекрасно знал, чем обойдется ему это совокупление, знал, что если хоть кто-то увидит происходящее, то обязательно сообщит архиепископу и тогда болтаться ему на веревке рядом с костром, на котором будет в агонии умирать, кажется, единственная женщина, воззвавшая к его мужскому началу. Но разве смерть не стоит того, чтобы хотя бы раз познать плоть той, чье тело еще невинно, но душа уже отдана в подданство дьяволу? Человек, медленно ступающий по пути греха, привыкает к нему. Страсти приносят ему удовольствие, но постепенно становятся обыденностью, теряя привлекательность. Человек же, резко сошедший с праведного пути ощущает, как разваливается изнутри, как в душе, падая и разбиваясь вдребезги, умирает здравость мысли, и вязкая тьма топит разум, делая его рабом самых потаенных пороков. Генрих прекратил ласки, ощутив, как девушка перестала брыкаться. Стоило ему поднять голову, как он осознал, что уже несколько мгновений на месте ведьмы клубится черный дым. Растерянный и испуганный, он отступил и дрожащими руками вытащил из-за пазухи ониксовые четки, побледневшими губами шепча молитву. "Что это...? Неужели это дитя действительно сам дьявол? Неужели порождения ада могут иметь ангельские лица?!" Его не заботил чуть не преданный обет, не заботило, что обещание служить Господу до самой смерти, едва не было растоптано и обращено в прах. Когда испуг отступил и позволит унять дрожь в конечностях, мужчина стал судорожно оглядываться, пытаясь уловить в темноте бледный силуэт, голову которого венчала пламенная фата. Но вокруг не оказалось никого. Он хотел бы изловить ее своими руками, но, предчувствуя, что что-то может пойти не так, заранее призвал всех инквизиторов, монахов и палачей дежурить по периметру леса. Ведьме было некуда идти, негде спрятаться, она попала в настоящий капкан, откуда не было возможности высвободиться. Генрих быстрым шагом направился вперед, уверенный, что все дежурившие, если девушка была поймана, уже знали об этом. Впрочем, так и оказалось. Грязная девка в одной ночной рубашке объявилась перед двумя монахами из ниоткуда и, увидев их, бросилась бежать. Но те, будучи готовыми к любым фокусам этой ночи, в мгновение ока настигли ведьму, набросили на ту железную сеть, сплетенную из ржавых рыболовных крюков и посадили в повозку-клетку, прямой обязанностью которой, было содержать в себе только что пойманных преступников. Из клетки на колесах доносились истошные вопли ведьмы, чем-то напоминавшие дикий плач банши, предвещавшей чью-то скорую кончину. А инквизитор, тем временем, уже нагонял перемещающуюся толпу с факелами, окружившую повозку со всех сторон. Ведьму везли в темницу, где должны были выбить признание в занятии колдовством, а на утро осудить и предать огню. Мрак на границах леса сгущался, луна, укрывшись тучами, отправилась на покой, оставив свой пост звездам, сияющим, как начищенное серебро перстней архиепископа. Вязкая ночь накрыла толпу и, несмотря на ценную поимку, люди заговорили о том, как неплохо было бы вздремнуть перед утренней казнью. Сон, казалось, успел прикоснуться к глазу каждого, кроме Генриха. Мужчина нервно следил за девушкой в клетке, продолжавшей пытаться выломать прутья. "Глупое, глупое, несчастное дитя, - думал инквизитор. - Что заставляет ее до сих пор бороться? Судьба ее решена, неужто она не понимает? Или жажда жизни в этом создании гораздо сильнее здравого смысла..." Белинда сама не знала, откуда берет силы. Ржавое железо исцарапало тонкую, полупрозрачную кожу, оставив тончайшие порезы на руках и груди девушки, но она цеплялась за свободу. Она до последнего вздоха была готова дергать за чертовы прутья, лишь бы один пошатнулся и тогда, тогда бы точно появилась надежда! Но клетка была собрана на совесть, и всех сил ведьмы не было достаточно для того, чтобы хоть как-то повредить ее. Сердце в юном теле билось так, будто пыталось проломить грудную клетку, дыхание перехватывало, а голос осип до онемения. Кричать более не было сил, и Белинда отступила. Что-то внутри нее разорвалось, она чувствовала, как сила выветривается из ее вен, как сила покидает ее тело. Страх животный, идущий в защиту, ответную реакцию к пугающему объекту, сменился вполне человеческим, тянущим за собой отчаяние, вкусом напоминающее полынный отвар. Ведьме впервые за всю жизнь стало холодно, она явственно ощущала, как в животе у нее начинают завязываться узлы, а к горлу подкатывает тяжелый ком, который ей никак не удавалось проглотить. А еще она до сих пор чувствовала на себе жесткие и грубые ласки мужчины, запах которого она чувствовала даже среди толпы - ладан, гарь и кровь. Слишком сильно этот запах ударил в нос девушки еще при первой их встрече, которая, как она надеялась, станет последней. Но высшим силам было угодно иначе. И Белинда, пусть страх смерти сжимал ее изнутри, была готова принять волю богов. Принять волю богов, как должное, с честью, и умереть раньше, чем ее бессознательное тело будет взято животным в облике мужчины. Генрих с тихой жадностью смотрел на обмякшее в клетке тело. Даже оно не выдержало стольких усилий, даже оно против того, чтобы его обладательница жила. Инквизитор знал, что был на грани ужасного поступка, но стыд и не смел проглянуть сквозь застлавшую некогда светлые глаза толщу неутолимой жажды. Он не знал этого раньше, не знал, что женщина способна разбудить в нем то, что, как ему чудилось, давно потеряно и мертво, но... Безымянной для него ведьме это удалось. Более того, мужчина чувствовал, как цепкие, когтистые пальцы безумия вцепились в глотку его разума и медленно уничтожали его. Перед глазами все еще двигался ее танец, блестели ее глаза и, будто, весь мир вторил ее движениям. Генрих припустил коня вперед, чтобы поспеть раньше других и уговорить главенствующее лицо доверить ему самому добиваться признания или покаяния от ведьмы. И мужчине на удивление быстро удалось получить разрешение от полусонного архиепископа. Когда же ведьму привезли и закованную в цепи отвели в пыточную, Генрих уже ожидал там. Тяжелый взгляд серо-голубых глаз предвещал, что ночь для девушки будет долгой. ~~~~~<>~~~~~ Языки огня медленно ласкали оставленное в печи железо, свет от пламени как бы пародировал танец ведьмы, насмехался над ней, словно дитя, играющее с едой. Белинда же не ощущала собственного тела; кроме бесшумных проклятий на непонятном для инквизитора языке с ее губ не слетало ни единого слова покаяния. — Ты сама напророчила себе смертный приговор, маленькая дрянь, - шипел Генрих, больно схватив девушку за волосы. - Я лишь хочу помочь тебе... Хватка ослабла и рука медленно переместилась на ее окровавленную щеку. — Будь моей, - сладострастно зашептал инквизитор на ухо своей ведьме, - будь моей, прямо сейчас! И я, даю слово, выступлю с оправданием тебя на суде. Ты будешь жить... Рядом со мной. На этих словах Белинда полным ненависти взглядом уставилась на мужчину, на протяжении всего разговора сжимавшего ее бедро до синяков. Девушке было плевать на боль, на все издевательства, что она уже вытерпела и на все, что еще предстоит вытерпеть, но этот "охотник за нечистой силой" просчитался, если счел ее девкой, торгующей собственной добродетелью. Ведьмы не меняют честь на жизнь, для ведьмы любовь — нечто большее, чем для простого человека, это целый культ, отдельная вселенная, в которой колдунья примеряет на себя образ жены, женщины и, конечно, матери детей, которых наградит своим даром. Белинда не собиралась торговаться. На предложение мужчины она ответила смачным плевком в лицо, за что тут же получила звонкую размашистую пощечину. Брезгливо вытираясь рукавом, Генрих придвинул стул с ведьмой ближе к горну и одним яростным движением оставил след от раскаленного тавро на лбу девушки. Находясь в почти бессознательном состоянии после последнего удара, Белинда едва смогла понять, что с ней случилось, но прикосновение раскаленного железа заставило ее издать крик настолько пронзительный, что, казалось, само пламя пожалело о содеянном. — Я предупреждал! - разъяренный инквизитор тряс полуживую девушку за плечо. — Я говорил тебе, что ты будешь счастлива только со мной! Говорил, что дам тебе возможность жить заново! Почему ты молчишь?! Зачем заставляешь так страдать?! — на глаза мужчины стали наворачиваться слезы бессилия перед стойкостью столь юной ведьмы. Он наносил удары хаотично, один за другим: по лицу, в грудь, в живот. Ничье молчание не превращало его в такого зверя. Она будто рвала своими короткими ноготками все его естество изнутри; это желание, бесовские силы будили в его подсознании безумные картины греховных ласк. Ее ласк! О, как он вожделел услышать ее голос вновь, услышать, как она поет, вновь увидеть изгибы молодого, невинного тела, проглядывающие сквозь тонкую, просвечивающую ткань ночной рубашки. Не в силах больше осыпать ударами девушку, инквизитор упал на колени, уронив голову на грудь. — Что ты сделала со мной...? Ты погубила мою душу... Ты отняла мое сердце, дьяволица, ты отняла его у меня! — и только подняв голову и увидев деяние рук своих, Генрих побледнел. Прежде прекрасное, похожее на фарфоровое, личико стало неузнаваемым. Все в кровоподтеках, рассечениях, залитое кровью и грязью... Неизменными остались все те же глаза, ненавидящие и пылающие зеленым пламенем нордического бога огня. Глаза сломленной внешне, но не внутренне девушки поселили в душе инквизитора страх. Хотелось попятиться назад, убежать от глаз, что способных отнять жизнь... В двери пыточной постучали палачи. "Неужели рассвет?" — подумал Генрих, наконец, сумевший оторвать взгляд от фосфорически сияющих радужек ведьмы. Поднявшись и отряхнувшись, он отворил двум рослым мужчинам дверь. — Ведьма отказалась от покаяния и целиком признала свои сношения с нечистью, - бесстрастно бросил он. Палачи кивнули, и, отстегнув ведьму, начали переодевать ее. Генрих на минуту застыл в дверях, чувствуя на себе все тот же жгучий взгляд и, не отрываясь от его созерцания дал последний наказ: - Не смотрите ей в глаза, она способна околдовать ими, - секунду размышляя, мужчина колебался, но все же произнес: - лучше выколите их. Развернувшись, он услышал, как в след ему полетело хриплое и едва различимое: "Будь ты проклят..." Народ, которому зачитали обвинения ведьмы, уже, подобно трупным червям, всей массой двигался и рос, вздымаемый волнами прыгающих и улюлюкающих детей. Приговор, вынесенный главой местной церкви косвенно, только со слов палачей и очевидцев того, как ведьма является из пустоты, был одобрен зрителями, жаждавшими зрелища. В отдельности жители городка были не такими уж и плохими людьми, но стоило им собраться вместе, как они обращались кровожадной толпой, готовой лично урвать кусок от чьего-то вымученного тела на память. Генрих стоял у позорного столба, обложенного сухим хворостом и соломой. И сейчас сам более напоминал преступника, приведенного на казнь: всего за одну ночь лицо его потеряло свежий оттенок и стало серым, глаза слепо смотрели вперед, будто ничего не замечали перед собой. Казалось, что мужчину одолела жестокая болезнь, но он все еще держался на ногах. Раздался яростный выкрик толпы, посыпались проклятия и плевки полетели со всей площади – это ведьму, безглазую ведьму, дрожащую всем телом вывели «на сцену». Девушке снова зачитали приговор, но та не произнесла ни слова. На вид она была уже мертва, и лишь какие-то неведомые силы поддерживали жизнь в ней. Палач привязал ее к столбу и, высоко над головой подняв заранее зажженный факел, с силой бросил его в солому, обозначая этим, что правосудие свершилось. Белинда не кричала, наоборот, на окровавленном и изуродованном лице показалась блаженная улыбка, будто огонь не жег ее, а лишь приятно согревал, принимая в свои объятия, как отец принимает родную дочь. Генрих, пока горел огонь, пока горело солнце, казалось, совсем не шевелился, немо смотря на тлеющие остатки костра. Люди походили к нему и пытались увести, но тот не реагировал, будто вросший, стоя на одном месте. К ночи площадь совсем опустела. ~~~~~<>~~~~~ Утром, у места казни снова собралась толпа, на этот раз охающая, ахающая и местами даже проливающая слезы. Против столба лежало бездыханное тело Генриха, каштановые волосы которого уподобились цвету снежной белизны, а на месте глаз зияли черные, кровавые дыры. Одни сваливали это на проклятие ведьмы, другие заявляли, что его постигла кара за казнь невиновной, но все, как один, приметили ютящуюся рядом с трупом инквизитора рыжую кошку с зелеными глазами.