D.Gray-mini марафон

      Дед заранее рассказал ему обо всем, с чем придется иметь дело в Ордене — о Вторых, о Четырнадцатом, о терках с Центром, о своих подозрениях насчет предателя, сидящего где-то в самых верхах, и Лави думал, что готов. Правда готов. Он так мечтал поскорее собственными глазами увидеть искусственного апостола, как дети мечтают поскорее открыть новогодние подарки. Он, наверное, даже не очень тогда понимал, что такое «искусственный апостол» на самом деле. Он ожидал увидеть непобедимого воина, унаследовавшего опыт всех сражений своих предшественников, без страха и упрека, настоящего посланника небес. Способного покончить с Четырнадцатым, когда тот разберется с Графом.       Чего он не ожидал, так это вместо машины для убийства акума, обнаружить обозленного подростка, живого человека из плоти и крови, настоящего и очень-очень одинокого. И то, что он при этом почувствовал, было даже не разочарованием, это был шок на грани ужаса. То, что делал с людьми Граф, было отвратительно, но то, что сделали с Кандой люди — это было просто по-настоящему чудовищно. Чего он не ожидал, так это вместо Четырнадцатого Ноя обнаружить Аллена Уолкера. И что тем самым объектом пристально внимания Центра, из-за которого первый секретарь на говно исходился, окажется зашуганая девчонка. *       Лави так жаль, ему правда жаль, хоть это и не его вина, но его жалость — последнее, что нужно Канде или Аллену, или Линали (или кому угодно в Ордене), Лави это понимает, и поэтому изо всех сил пытается стать им другом.       У него даже получается.       Он становится другом Канде (пусть даже тот этого не признает), он завоевывает расположение Линали (и в довесок получает пару роботов-убийц и еще много обещаний мучительной смерти от смотрителя Ли), у него получается заглянуть под маску Аллена (и это совсем не та история, конец которой ему хотелось бы увидеть), он становится другом им всем. И на какое-то время он забывает — кто он, что он и зачем он здесь.       А потом дед говорит:       — Довольно.       — Да что такого-то, тут скука смертная, — пытается Лави отбрехаться, внутренне обмирая, но старого Книжника не провести, он смотрит и видит между строк, он всегда все видит.       — Это всего лишь люди, — напоминает Книжник, в его голосе мягкость, но взгляд остается острым и внимательным, — но они важны. Путь, который они выбирают — не наше дело.       Лави неуютно под этим взглядом. Лави пока что тоже «всего лишь человек». Но насколько важен именно он — о-о-о, это отличный вопрос.       Он дергает плечом и бормочет что-то вроде:       — Ладно-ладно, я понял, никаких привязанностей.       — Глупый мальчишка, — сердится дед, хлопая его каким-то свитком по макушке. — Ты так ничего и не понял! *       И он правда не понимает. Их дело — История, но как отделить историю от жизни? Как не потеряться во всех этих историях, из которых складывается жизнь? А самое главное — как определить, какая из них стоит того, чтобы ее написать.       Он не понимает еще долго. *       Канда хорошо рисует.       Лави обнаруживает это случайно и не спешит объявлять о своей осведомленности, потому что посмотрим правде в глаза, Канда не тот человек, который будет польщен признанием заслуг подобного свойства. Он не стыдится своего умения, просто не считает его заслуживающим публичности. Его рисунки — сплошь наброски женской фигуры в длинном платье да сожженные поля, усыпанные костями. Для него это, наверное, вроде умения стричь ногти, этакий способ подчистить бардак в голове, и кто вообще станет таким гордиться?       Лави не знает, почему так. Почему его искалеченная душа неспособна обрести покой, почему он не позволяет себе двигаться дальше, для него ведь еще возможен хороший конец в этой истории. Лави и не может знать, он все-таки ученик Книжника, а не психиатра.       Хотя Тидолл, вероятно, знал, что делал, когда начал подсовывать Канде уголь и бумагу. *       Аллен видит чужие сны.       Иногда Лави замечает, как он слоняется по коридорам Черного Замка ночью, под глазами у него тени от недосыпа, спина напряжена, а взгляд мечется. Всего раз Лави попытался разогнать терзающих его демонов (всего одного вполне конкретного демона, что уж там), но, кажется, сделал только хуже.       Хотел бы Лави знать, что в этих снах, если Аллен предпочитает не спать вовсе, лишь бы их не видеть.       Осталось недолго — думает он, тяжело сглатывая ком в горле, когда однажды Аллен в ужасе шарахается от зеркала. Вмешиваться нельзя, твердит себе Лави, нельзя, нельзя, нельзя. Он смеется и глупо шутит, и едва сдерживает подступающую к горлу тошноту.       Дед прав, наверное. Надо просто дать им всем идти своим путем. Скоро все закончится. *       Линали становится первой, и никто, вообще никто даже и близко не догадывается, что на самом деле произошло.       — Мы можем прекратить это, — шепчет Лави.       Книжник ничего не отвечает и это хуже всего. Он уже все сказал, ему больше нечего добавить и нечему его учить, и теперь Лави должен сам нести эту ношу.       Чистая Сила Линали собирается во влажно блестящую кровавую фигуру — пародия на плотно засевшие у них всех в мозгах басенки про ангелов — чтобы затем свить кокон в ее теле (и вызреть в прекрасную и смертоносную бабочку), и Лави хочется заорать. Но он просто молча смотрит.       У него на глазах зарождается первый фрагмент утраченного Сердца. Он не имеет права этому мешать. *       Лави знает, о чем должна быть его первая Книга.       Тяжесть этого знания давит, ему кажется, он слышит, как трещат его кости. Он смотрит и смотрит на пустую страницу, и не может написать ни слова. *       Дед пытался ему объяснить, пытался предупредить. Но такие вещи невозможно просто взять, вынуть из своего сердца, и вложить в чье-то еще. Их надо пережить. Поэтому Книжники важны. Поэтому важны люди. Их истории — черновики, но только прочтя каждый из них можно написать ту самую, единственную и волшебно прекрасную — Историю.       Даже если писать придется кровью.