Лик бледной луны

      Сновидица улыбнулась вновь отрешённой улыбкой. Туман чувствовал, как рушится всё, что только поддерживало и придавало ему сил прежде, в те горькие дни одиночества, в те страшные дни всеобщего отчуждения и тягостной скорби. Солнце играло бликами на лживой изменчивой воде озера. Сестра по-прежнему улыбалась, и улыбка её разительно отличалась как и от искрящей радостью улыбки Ольховушки, так и от печальной и едва заметной улыбки Бледноликой. Три его сестры — и лишь одна из них кровная. Как разнятся они все! Солнце, луна и звёзды. Неужто Сновидица действительно провернула убийство?.. Нет, он не в силах вымолвить этого даже в мыслях, ни за что на свете он не произнесёт столь гнусных слов, но вот только не укрылась от него перемена во взгляде Сновидицы. Уж явно та мимолётная вспышка в очах была похожа на отблеск леденящего кровь воспоминания. И пусть потом сестра мигом овладела собой и контролем над ситуацией, Туману уж больше не забыть жестокого ответа, не стереть из памяти, не вычеркнуть так просто из жизни. Что же будет дальше? Как ему следует поступить? Ещё не осознал он до конца ужасную правду, не осмыслил всего полностью. С самого начала всё пошло не так, как надо. Кот надеялся, что присутствие Мха выдаст истинные эмоции сестры, но Речной отступник повёл себя иначе, чем оговаривалось заранее.       — Братик, — печальным и разочарованным вконец тоном выдавила из себя Сновидица, — неужели ты поверишь убийце нашей матери, этому отъявленному мерзавцу, этому патологическому лжецу, возводящему на меня напраслину из чистой ненависти ко мне и к Речному племени? Почему ты спрашиваешь меня об этом? Нет сил выносить твою боль, и мне так жаль твою близкую подругу, но я ничем не могу тебе помочь. Разве желала я когда-нибудь тебе зла? Неужто твои слова о том, что ты меня любишь, являются обманом? Почему ты обвиняешь меня в таком страшном злодеянии? Не задумывался ли ты о том, что Мох долгое время жил незамеченным на территории Грозы? Кто, если не он, убил Закатницу? Больше некому. Ведь он убийца, не я.       — Опять пытаешься запутать братца, — криво ухмыльнулся Мох. — Знаю я твои штучки, то же самое ты и с соплеменниками моими проворачивала. Тебе кому-либо зубы заговорить не проблема.       — Давай же убьём его, — продолжила увещевать кошка, — ты же видишь, он опасен для общества. Давай сделаем это сейчас, пока он не убил снова.       — Постой, — воин взмахнул хвостом. — Я не обвинял тебя, сестра. Я просто хочу, чтобы ты ответила мне прямо. Пожалуйста, скажи, что это не ты! Что ты не причастна к смерти Закатницы. Просто скажи это!       — Я не убивала Закатницу, — небрежно отмахнулась она. — Мне нет смысла делать это. Мы с тобой в хороших отношениях. Зачем мне вредить тебе, Туман? — она повела худым плечом. — Тебе не кажется, что это глупо? У меня попросту нет мотивов.       — Возможно, — задумчиво протянул Туман. Слова сестры звучали здраво, хоть и голова шла кругом. Ему резко стало дурно. — Что ж, тогда нам нет и смысла убивать Мха. Он убийца, да, но мы не такие. Нам нет резона пачкать лапы о его поганую шерсть.       — Я не сторонница всепрощения, — холодно заметила Сновидица. В рассеянном прежде взоре мелькнула вспышка чего-то, чего кот идентифицировать вот так сразу не смог. Но походило оно на лихорадочную и фанатичную убеждённость. — Видимо, ты забыл, как жестоко страдали мы все из-за смерти Нелли. Но я не забыла, — с силой отчеканила она, — не забыла, Туман. Иди ко мне. Вспомни всё. Абсолютно всё.       — Я… — Туман застыл на месте, не в силах пошевелиться. Потрясение, сильное потрясение. И боль, невыносимая боль. Он узнал правду? Или же всё не так? Мох сочувственно положил хвост ему на плечи, и это немного отрезвило его. Он не потерпит чужих прикосновений! Тем более от него. Содрогнувшись от ненависти, он резко стряхнул пёстрый пушистый хвост и шагнул к сестре. Казалось, будто невыносимая боль в груди разорвёт его на мелкие ошмётки. Больно, как же больно! Сухие воспалённые глаза слишком ясные, слишком чистые. Так чёток окружающий мир, так он прозрачен и светел, и до последних деталей впивается в память. Он никогда бы не забыл этот жестокий день. Никогда.       — Ну же! — позвала Сновидица. — Или ты больше не доверяешь мне? — разочарование и горечь на её лике дорогого стоили. Туман сглотнул. Чему же верить? Своим предчувствиям или же сердцу, лихорадочно отстукивающему губительный ритм внутри, сердцу, гоняющему его чуждую кровь по жгучим венам, обожжённым ядовитыми сомнениями? Любовь слепа, так когда-то говорил Ландыш? Вспомнились слова Ольховушки о её предвзятости по отношению к нему. Он не хотел никогда огорчать родную сестру. Что, если всё это страшная ошибка? А вдруг, пришло ему в голову, а вдруг всё происходящее лишь сон больного уставшего разума? Вдруг ему надо только проснуться? Спасительная мысль показалась безумием. Он же думал, что сможет принять правду! Он не хотел никогда терять сестру! Потерять вот так! Никогда на свете! Ведь она единственная ниточка, связывавшая его с прошлым, единственная кошка, что будет с ним рядом в тёмную и светлую эру! Он никогда не желал подобного! Никогда! Боль в груди ощущалась чуть ли не смертельной, фатальной. Вероятно, если он сделает хоть шаг, то тот окажется для него последним. Почернеют небеса, померкнет сознание, и сердце, разрываемое безжалостно тревогами и бесконечными сомнениями, наконец-то перестанет биться. Может, так и лучше, может, так и легче. Что же ему делать? Что?!       — Иди же ближе, — позвала его сестра мягко, чуть ли не со всепрощением утешающим-сострадательным, что недавно столь яростно отрицала, — иди же ближе, — нежно и напевно, так испокон веков мурлыкали кошки котам перед битвой, — ближе. Ты не умрёшь, — ласково посмотрела на него она. — Ты никогда не умрёшь, так не бойся же ничего!       И он пошёл, не думая ни о чём. Ибо было в ней спасение от бесконечных противоречий. Не выходило у него бесхитростно делить мир на чёрное и белое. А как же просто рядом с сестрой. Есть цель, есть враги, есть огонь, сжигающий неуверенность, сжигающий страх. У них же существовала великая мечта — прекратить войны в лесу, объединиться в одно целое, спасти всех, кого могут спасти, от злобы и лихого недоверия. Почему он поддался тем, кто когда-то добровольно отрёкся от него, почему он поверил им, ведь они никогда не считались с ним, бескомпромисно отвергая его право на собственную точку зрения, на возможность прощения, на то, что он мог бы измениться ради них?.. Ведь они не знали Сновидицу так, как знал он! Кто дал им право судить несчастную кошку, держащуюся из последних усилий наравне с теми, кто был счастливее её, заслуживающую намного больше того, что с мерзкой снисходительностью швырнула ей чертовка-жизнь? Сновидица никогда бы не переступила собственных принципов! Как мог он возомнить о том, что бессердечный убийца с Реки прав? Как он мог помыслить о том, что она виновна? Но нет, всё ложь, наивный и жалкий самообман. Он видел, видел что-то в её глазах, а они никогда не лгут, как бы ни старался их обладатель сокрыть истину! Было воспоминание, определённо было. Но что же сделать, что же сделать-то? Что же?! Ему захотелось завыть отчаянно от чёрной, как безлунная, беззвёздная ночь, тоски. Неужто нет того, что являлось бы настоящим? Неужели нет смысла, нет стержня, опоры верной в холодном, словно тысячелетний лёд, мире? Как он будет жить дальше? Как он сможет вообще жить с немыслимым знанием?       — Я покажу тебе всё, что я видела в ту ночь, — медленно проговорила Речная воительница. Он придвинулся почти вплотную к ней, и невольно бывшая доселе самой близкой кошка внезапно показалась чужой и до бесслёзной безысходности незнакомой. Словно бы он обнаружил, что обнимает не родное до боли существо, но только каменное подобие. И как бы он ни любил, скала-кошка не ответит ему, попросту потому что не сумеет, не сможет, и винить здесь некого. Мороз охватил его рыдающую и извивающуюся в мрачной скорбной агонии душу. Не отойти от избыточной кручины, не избавиться от печати неизменного горя. Он никто, лишь тень, призрак, ведь всё ложь, и нет ничего настоящего, нет, нет, нет. Никогда он не станет кем-то значимым, но и мир никогда не станет тем, кто заслуживает доверия. Всё бессмысленно, права была Бледноликая, всё неискреннее, всё зыбкое, всё лишь видимость, образ, но не что-то великое и грандиозное.       — Я покажу тебе, — с жаром прошептала сестра, будто наслаждаясь его мучительным безволием и горечью разрушающихся простосердечных надежд и планов. — Ты всё увидишь и наконец поймёшь. Мох никуда не денется. Я приказала Маку сопровождать меня тайно. Он не даст уйти преступнику. Я всегда знаю, когда ты сможешь прийти.       Больно, как же больно. Будто весь немногий свет, что носил он в своём сердце, оказался погасшим, затушенным злодейкой-судьбой. И он, кажется, неспособен это вынести, ибо слаб, ибо слишком двуличен. Не зря твердили старшие воители, что хуже всего приходится возможным полукровкам. Раздвоенность убивает напрочь, уничтожает на корню веру во что-нибудь, хоть что-то правильное. Постоянно колеблющегося легко сбить с лап. Его матери были правы, он действительно не выдержал бури. Слишком поздно обрести силу, слишком поздно выбирать, слишком поздно воистину жить. Он не сможет, ему не хватит сил, не хватит света и тепла, не хватит смысла. Он был жаден и откусил больше, чем дозволено.       Всё, что он видел и знал, оказалось неверным, неправильным. Слишком поздно, слишком. Избыточность и жажда погубили его окончательно. Ему следовало умереть ещё тогда, вместе с Нелли и с такой же улыбчивой и сильной сестрёнкой.       — Ты увидишь, — Сновидица прижалась лбом к его лбу, и его разум пронзили острые иглы понимания. Он не знал, что видела его сестра в ту роковую ночь, не знал никогда, и то, что он увидел, поразило его вновь. Сложные разрушительные эмоции вновь овладели. Хвоя — символ самоотречения, так ведь твердила в предсмертном бреду Бледноликая когда-то? Хвойные ветки хрустнули под лапами самой светлой, самой святой кошки, когда-либо существовавшей в этом мире. Маленькая кошечка болталась в пасти молодой кошки с яркими зелёными глазами, чем-то напоминавшие глаза Ольховушки. Серо-белая шёрстка была грязной и свалявшейся, а на лике Нелли читалось мученическое отчаяние. Самоотречение гнало её вперёд, к неминуемой погибели. Как рано ушла она, словно звезда, что серебристым росчерком срывается вниз в летние ночи и сгорает на благо другим, чтобы подарить надежду, чтобы хоть ненадолго всколыхнуть омертвевший статичный покой и осветить извечный мрак. Когда-то она она была живой. Когда-то она была не просто недостижимым идеалом, но матерью и ярой защитницей, живой до слёз и улыбок в тёмные времена. Их отец ушёл исполнять предназначение, отмеренное обманчиво-ослепительными лучами горящей звезды-Солнца, и Нелли не знала, жив ли он по сей день или же погиб ради кого-то, кто не был его семьёй. Но она безмерно любила его, вспомнил Туман, она простила его, ведь она всегда твердила детям о том, что он особенный, что он герой, и что однажды он вернётся из бесконечных странствий и войн для того, чтобы быть с ними. А уж она до этого будет хранить веру и обжигающую вековечной искренней нежностью любовь, будет защищать детей и крепко держаться за семью, охранять их от всех превратностей непредсказуемого одинокого мира. Но пока они были вместе, они были счастливы, несмотря ни на что, они улыбались от всего сердца и грели друг друга в холодные зимние вечера. Это Туман всё разрушил, это он всё испортил, внезапно понял он. Если бы он потерпел немного, яд жестокосердных Двуногих не убил бы Кэт, не приблизил бы раньше времени смерть матери, сильной и светлой кошки, не пробудил бы в Сновидице бесконечное проклятие, кровоточащей раной уничтожившей её сердце. Она убила Закатницу, любившую его как родного сына, принявшего бескорыстно и без сомнений в собственную семью, в собственную душу, убила из-за него. Он один виновен, только он один. Он виновен во всём. Нелли остановилась около озера, чьи чёрные воды зловеще блестели под неверным светом выглянувшей из-за ночных туч луны. Туман увидел, как выскочили перед ней разъярённые, изголодавшиеся по битвам коты Речного, увидел, как Мох, ещё будучи зелёным учеником, набросился на невольную нарушительницу их границ, увидел, как несмело и вяло отбивалась серо-белая кошка, как загораживала собственной спиной болезненного невзрачного котёнка. Увидел, как когти оруженосца скользнули по горлу такой хрупкой, но такой сильной Нелли, увидел его расширившиеся от ужаса и осознания тёмные глаза, услышал слабый, но такой горестный вскрик Сони, увидел блеснувшие слёзы и потрясение, неверие, сменившееся через миг чёрной скорбью и страшным знанием. Он увидел, он узнал всё. И если даже бесспорная вина Сновидицы не сломала его, то это должно было добить его окончательно. Какой уже смысл во всём? Нелли упала, и Туман отвернулся, зажмурив глаза. Слёзы текли иссушающими ливнями, отравленными крохотными, но значительными реками эмоций. Так красива была эта душа. И он собственными лапами спровоцировал такой поток событий, вызвал невинным на первый взгляд движением колоссальный разлом. Они с сестрой навсегда остались по разные стороны.       — Братец Туман! — со странной решительностью крикнула кошка, что являлась истинным Солнцем. — Братец Туман! — отчаянная храбрость и свет в голосе. Она докричится, уж в этом он уверен абсолютно. И она верит в него с полной самоотдачей, с такой же верой, коей была наделена Нелли в далёком прошлом. — Братец Туман, вернись!       — Туман, — с бесконечной, космической любовью прошептала Нелли. — Туман, — она светлой тенью скользнула к нему, и внезапно душераздирающая сцена рассыпалась осколками. — Сновидица так далеко, так далеко от нас. Мне жаль, но ты единственный, кто сможет, понимаешь меня? Я всегда рядом с тобой, я никогда не покину вас, и твой отец тоже. Не суди его, ведь ему тоже было нелегко. Возвращайся, сын, ведь ты так молод, так умён, ты сможешь, не думай, что у тебя недостаточно сил. Иди, Туман, твоей сестре нужна твоя помощь. Ты ни в чём не виноват. Никогда даже не смей думать об этом, никогда! — яростно выпалила она. И взгляд её смешливых при жизни травянистых глаз согрел его, исцелил жуткие язвы на его душе и выбросил обратно, в недружелюбный тёмный мир. Неуютно сделалось ему от того, что происходило вокруг. Мох упорно боролся с Маком, а незнакомая светло-рыжая кошечка со хмурой сосредоточенностью драла когтями Ольховушку, что пришла вслед за ним, почуяв неладное. Грозовик безуспешно пытался пробиться к подруге, окружённый двумя Речными воителями. Мох хотел защитить Грозовую ученицу, неожиданно осознал Туман. Ведь до этого он смирно стоял под конвоем враждебно настроенных котов, не помышляя даже о бегстве, о спасении. Во имя Звёздного племени, Сновидица что, привела всё Речное племя с собой?!       — Туман, очнись, — Ольховушка выскользнула из когтей противницы и бросилась в его сторону. — Что она с тобой сделала?!       — Сновидица! — рявкнул он, и сестра взмахом хвоста остановила дерущихся. — В чём проблема?! Они же ничего не сделали!       — Они пытались подслушать нас, — пожала плечами кошка. — Я не люблю, когда юнцы лезут не в своё дело. Это немного раздражает, знаешь ли.       — Прекрати, мы никого не убьём. Отпусти их, пожалуйста. Нельзя медлить. Я чую что-то неладное, — он прикрыл слезящиеся глаза. Ему бы немного сил, ему бы продержаться и преодолеть искушение утопиться в озере заместо милой Хвойнолистой. Точно, вспомнил он, целительница сказала тогда, что любит его. И Бледноликая доверилась ему. Как же, как же сложно сосредоточиться. Что он хотел спросить у Ольховушки, что желал сделать по наветам Нелли? Что же?.. — Ольховушка, — позвал он лучшую подругу, — ты не знаешь, где сейчас Бледноликая?       — Они пошли за тобой, — растерянно пробормотала кошечка. — Они хотели прикрыть тебя, а мне запретили пойти с ними. Мол, без воинов опасно. Ну, я и взяла с собой воина, — она гордо улыбнулась. — Постой-ка, — она настороженно вскинула голову. — Я же не видела их с того момента, как они ушли к озеру. Случилось что-то нехорошее, я предчувствую это. Надо спешить. Времени мало.       — Времени мало, — едва слышно повторил её последние слова Туман. — Идём, — лапы его двинулись сами, в голове оставалась тяжёлая, мрачная пустота. Сновидица вскочила и молча последовала за ним. Кот был отчасти благодарен ей за то, что она сейчас не лезла. Бледноликая и Хвойнолистая не могли исчезнуть просто так, он чувствовал это. Кто-то приложил свою лапу к их пропаже. Но тогда зачем сестре мчаться с ним рядом? Для того, чтобы убедиться в том, что они действительно мертвы? Как ни странно, но мысль о вероятной смерти давних друзей-недругов не задела его, настолько он оказался опустошён. Его энергию испила бодрая и сосредоточенная сугубо на беге Сновидица. Что ж, может, и на пользу утраченные силы пошли, рассеянно промелькнуло у него в мыслях. Ему всё равно. Лишь бы отвлечься, сосредоточиться хоть на чём-то, да даже и на поисках, почему бы и нет? Обе кошки по-своему важны для него. Когда-то он готов был положить свою жизнь на то, чтобы искупить вину и получить от них покаяние и разрешение на крупицы милосердия и преданности. Туман никогда не надеялся по-настоящему на то, что кошки смогут его простить. Чудес не бывает. Слишком много всего произошло. Даже если Бледноликая любит его по-прежнему, даже если Хвойнолистая считает его значимым настолько, чтобы любить всей своею огромною душой, это ничего не меняет. Всё кончено. Слишком много всего выявилось, слишком много всего сказано ими всеми. Неродная сестра не простит ему неудавшегося самоубийства, Хвойнолистая не простит ему страдания и муки самого родного и дорогого ей создания, а сам он вряд ли сможет забыть жестокие слова Бледноликой и упрямое неверие и предвзятость к нему целительницы. Пожалуй, последнее изрядно разочаровывало раньше, пусть и смутно да неосознанно, но её однобокость суждения, которой та частично гордилась даже, в прошлом вызывала искреннее непонимание. Он чересчур большие надежды возлагал на травницу. А она всё-таки не Звёздный предок, несмотря на огромные мудрость и доброту, она живая кошка со своими устоями о том, что есть плохо и что хорошо. Бледноликая всегда будет стоять у неё в приоритете, поскольку даже всему племени не удалось вытеснить из сердца врачевательницы эту необъяснимую логикой бесконечную преданность. Было бы хорошо, если бы сестра когда-нибудь стала б предводительницей. Не пришлось бы травнице метаться между лидером и лучшим другом. Верность стала бы нерушимой, стальной, как некоторые сооружения безжалостно-беззаботных Двуногих, цельной и космической, словно любовь его родной матери к близким, к семье. Тогда бы Грозе очень повезло, возможно, что она бы и вступила в новую эпоху, эпоху процветания и слаженного покоя.       Голова его оставалась до обидного ясной. Он задумчиво выхватывал глазами всё, что проносилось у него в этом долгом изнуряющем беге. Тело инстинктивно выбирало направление. Подушечки лап ощущали мёрзлый снег, стылый холод на краешке левой половины усов, правую же мороз отчего-то не трогал, дрожь, незаметную даже ему самому, отмеченную так, будто бы между делом. Пытливый взгляд его отражал нежно-голубые небеса, доверчиво тянущиеся к нему, но он знал теперь всему цену, и не трогал его даже обеспокоенный взор испуганных очей младшей подруги. На сестру он сознательно стремился не смотреть, хоть и ощущал её пристальное внимание к нему каждой шерстинкой его светлой шубки. Бледные замороженные капли падали на него кристаллическими слезами. Он так же не мог. Всё в нём замёрзло, застыло, омертвело. Сестра мчалась рядом. Лучше бы позади. Было бы легче. А другая осталась под толщей вод. Вероятно, её уже не спасти. Отстранённая мысль неожиданным ударом выбила его из состояния ложного безмолвия. Как? Как? Откуда он узнал, отчего вдруг понял всё? Как же выгадать ему верное направление? Правильно ли он бежит? Как же сложно сосредоточиться, как же трудно выбрать нужную тропу. Сколько на свете случайностей, время движется хаотично, и он может попросту не успеть, разминуться или же уйти и вовсе в иную сторону. Невероятно, невозможно обрести те отпечатки судеб, что так ему нужны. Куда же ведёт след? Судьба слепа, но её не обмануть. В случае чего он может попросту упустить всё по незнанию и нечувствительности к широко разлившейся реке различных событий и линий чужих жизней. Лапы, лапы, не подведут ли они его? Насколько надёжны на данный миг его инстинкты? Он более не сомневался, не думал даже о том, что его предположения, вероятно ошибочны, о том, что ему необходимо разобраться со всеми вопросами, с сестрой в первую очередь, выявить одно-единственное положение и упрямо следовать ему, покуда не остановят, покуда не поймут окончательно. Стойкое убеждение в своей правоте было чуть ли не впервые в его жизни. Небывалая уверенность в том, что надо спешить, выявилась без особенного удивления, только осознанием неизбежного факта и почти равнодушием. Даже не равнодушием, скорее неосознанностью, неосознаваемостью грядущей беды. Что с того, если кто-то умрёт? Он и так мёртв, ничего не изменится, если умрёт и ещё несколько живых ещё существ. Подобная немыслимая для него жестокость происходила с ним не впервые. Разве не кричал он Бледноликой в тот день, когда он сам находился на грани гибели, когда ему казалось, что всё рухнуло безвозвратно, бесповоротно, окончательно, о том, что она должна умереть тоже? Он не желал быть одиноким, в особенности в своём горе. Может быть, он попросту не в уме с рождения? Или не в ладах с собственным сердцем, оттого и возникла в неизведанных глубинах его характера мрачная, жалкая, жадная тень? Раздвоенность уже въелась под кожу, её не вывести чужой добротой. Её не вывести ничем.       Солнце било в глаза, нещадно, безжалостно, как правда, как истина, столь тщательно хранимая на протяжении долгого времени во мгле. Уютной мгле, бесстрастной тишине. Так сложно сосредоточиться на всём, так просто всё отпустить. Он встрепенулся, ощутив внезапно импульс предстоящего события, неизбежного, как смерть, скорого, как треск льда, ломающегося под дрожащими лапами. Кот вскинул голову, прищурил сухие глаза, чтобы защититься от рези хладного воздуха. Возле озера всегда холоднее, ибо открытое пространство и вода крадут неустойчивую преграду морозу, которую создавали ветви и стенки оврагов. Он вновь устремился всем телом в левом направлении, уверенно, будто сейчас его вела невидимая, но могучая сила. Лёд расходился во все стороны, такой обманчиво надёжный и сверкающий тысячами светлых звёзд, ослепляющий белоснежной беспредельностью. Голова внезапно закружилась. Где же конец? Где полынья, под которой барахтаются сейчас две несчастные, напуганные кошки? Где она?!       Паника захлестнула его с головой, лишая последних сил. Последняя капля его выносливости упадет совсем скоро. Последняя капля в их лёгкие, та, что убьет тех, кого он любит. Кого он мог бы ненавидеть, если бы не было в нём этой жалкой и огромной любви, заполняющей сердце, расширяющее его до пределов, до невозможного, до размеров Вселенной. И лапы безжалостно заскользили по льду, беспомощно вытягиваясь вдаль. Бесполезные лапы, что не в силах преодолеть нужное им расстояние. Как же, как же далеко сейчас Бледноликая с Хвойнолистой. И как они близко, возможно их от него разделяет лишь несколько лисьих хвостов твёрдого нерушимого льда. Льда, под которым бьются обе живые ещё кошки. Живые, живые, живые… Слово билось набатом о стенки черепа. Живые, они живые!       Слёзы вновь брызнули у него из глаз, когда он заметил знакомую до боли полосатую лапу. Вот она — заветная полынья! Цепляется за край в бесконечном желании жить. Туман бросился, за секунды преодолевая ставшее смехотворным расстояние. Ещё недавно ему казалось, что обе кошки находятся так далеко, что их больше не вернуть, не увидеть никогда, что вода и судьба отняли их у него, но вот они, вот же! Всего немного, всего чуть-чуть!       Он разом ухватил за загривок любимую кошку, не замечая рези в зубах, не замечая ледяной воды и катастрофичной, неестественной тяжести тела. Вот оно, вот то, что он так искал.       Он был так оглушён происходящим, что совершенно не заметил, что с такой же самоотверженностью Сновидица вытащила его не-родную сестру и тут же рухнула без сил рядом, захлёбываясь в очередном припадке скрутившего её внутренности недуга. В воздухе запахло кровью.       Всё было кончено. Они пришли к однозначному итогу. И следовало проверить, живы ли спасённые, жива ли сестра, жив ли он сам? Всё это надлежало сделать, но пока он просто жадно ловил ртом воздух, наблюдая за тем, как остальные бросаются на помощь, нажимают лапами на грудь тонувшим, как Сновидицу придерживают заботливо Мак с незнакомой светло-рыжей ученицей. Он просто старался ловить морозный ветер полной грудью, наблюдая за тем, как он идёт в лагерь Речных котов совершенно послушно и спокойно, словно и не было ничего, словно он доверяет им беспредельно и издавна. Ему просто хотелось больше возможностей и пространства для вдоха. А остальное было неважным.