Черный тигр, белый орел

Джен
PG-13
Завершён
84
автор
Размер:
120 страниц, 2 части
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
84 Нравится 61 Отзывы 19 В сборник Скачать

Часть 2

Настройки текста
Глава 1 Я медленно всплывал из небытия в ледяную колючую реальность. Чувствовал я себя отвратительно: в горле пересохло, распухший язык лежал во рту шершавым камнем, могильный холод пробирал до костей. Я не мог вспомнить, как оказался в подобном положении. Со мною что-то произошло, судя по самочувствию – нечто ужасное, но разрозненные яркие картины, мелькавшие на грани сознания, упрямо подсказывали – и очень хорошее тоже. Под закрытыми веками тлела коричневая тьма. Память постепенно возвращалась – я вспомнил, что нахожусь в плену у полковника Спенсера, что меня пытают жаждой, вынуждая назвать место встречи с капитаном Немо, и я простудился, собирая дождевую воду с помощью своей сорочки. Сейчас открою глаза – и вновь увижу узкую стылую комнату с тусклыми синими обоями и серый прямоугольник окна, разрезанный на ломти решеткой. Все, что мелькало в памяти – грохот взрыва и едкий запах пороха, поскрипывание старого баркаса и вкус кальвадоса на губах, цепкая рука Красновского у меня на запястье и залитый ледяным дождем ночной мол – все оказалось сном. Капитан Немо не вел «Наутилус» сквозь непроглядный мрак, и я не любовался его точеными руками, сжимающими штурвал в рубиновом сумраке рубки. И – боже мой! – он не ловил меня в темном коридоре, ведущем к машинному отделению, не прижимал к себе, зажав ладонью рот… а потом не гладил мои губы и не просил: «Пьер, пожалуйста, не умирайте». Все, что давало мне силы жить, оказалось лишь плодом воображения, мороком, галлюцинацией в простудной горячке, длинным, фантастически ярким сном! Сном, из которого мне мучительно не хотелось просыпаться. Из пучин отчаяния меня выдернул скрип стула и шелест переворачиваемой страницы. В синей спальне просто не могло родиться подобных звуков – и я в изумлении распахнул глаза. И увидел Збигнева, сидящего рядом с моей кроватью с книгой в руках. Я был на «Наутилусе», в своей бывшей каюте, полумрак рассеивала лишь настольная лампа, а моторы не гудели потому, что субмарина, по всей видимости, лежала на дне. Облегчение накрыло меня горной лавиной, в глазах защипало. – Збигнев, – позвал я, но из моих уст вырвалось лишь невнятное хрипение. Он тут же поднял голову, отложил книгу на столик и наклонился ко мне. – Господин Аронакс, как вы себя чувствуете? Хотите пить? Я молча кивнул. Збигнев налил из графина воды, приобнял меня за плечи, помогая сесть, и поднес стакан к моим губам. Вода была чистой, холодной и удивительно вкусной. Я выпил залпом стакан, потом второй, затем третий. В голове слегка прояснилось, вязкая тошнотная пелена начала рассеиваться. Збигнев осторожно уложил меня обратно, подоткнув со всех сторон одеяло. Секунда за секундой разрозненные картины в моей голове соединялись воедино, как отдельные печатные листы соединяются в книгу. Я отчетливо вспомнил свой побег из плена вместе с Красновским, убежище на старом баркасе, возвращение на «Наутилус», наш поход в Черное море, попытку бунта и роковой, предательский выстрел Красновского, который должен был оборвать жизнь капитана Немо, но чуть не оборвал мою. Милостью Провидения мне удалось выжить, но что случилось с остальными? – Какое сегодня число? – с трудом выговорил я. – Двадцать первое октября. Пять дней после выстрела! Не удивительно, что меня мучила жестокая жажда. Я собрал всю свою волю и попытался пошевелить руками, но не смог – только острая боль пронзила меня от локтя до кисти. – Расскажите… где мы… и как, – выдохнул я. Збигнев посмотрел на меня с сомнением, будто не знал, что мне можно рассказать, а чего не стоит. – Мы все еще в Черном море, – осторожно начал он. – И у нас осталось шесть торпед. Две пришлось взорвать во время испытаний. Но зато теперь мы точно знаем, от удара какой силы они взрываются. Резь в руках не утихала, а, напротив, становилась сильнее. Мне будто вливали в кости расплавленный свинец – жгучая боль тонкими нитями расходилась по нервам, вгрызалась в ладони и пальцы полчищами ядовитых муравьев. – В Босфоре сеть и минные заграждения, причем до самого дна, – продолжал между тем Збигнев. – Мины британские, судя по маркировке. Через Босфор пропускают суда с осадкой не больше десяти футов. Тот, кто все это затеял, неплохо подготовился. Я закрыл глаза. Требовалось серьезное усилие, чтобы дышать по-прежнему ровно и не кусать губ. – Господин Аронакс, вам хуже? – Збигнев… спасибо. Теперь идите. Мне больше ничего не нужно. – Простите, господин профессор, но у меня приказ, – извиняющимся тоном возразил тот. – Если я уйду, а с вами что-то случится, капитан мне голову оторвет. Я не cдержал невольного раздражения: – Ну что может со мной случиться в постели? – Я должен быть рядом. Не обращайте на меня внимания. Считайте, я тут вместо шкафа. Он глубоко вздохнул, а потом добавил: – После этих пуль всегда так. Если вообще жив останешься, потом все на свете проклянешь. Я понял, что он не уйдет – нечего было и надеяться, что моя просьба перевесит приказ капитана «Наутилуса». Боль накатывала волнами, временами становясь нестерпимой. Я не мог удержать в голове ни одной связной мысли, чтобы отвлечься, и потому начал просто считать – от одного до десяти, потом до ста, до тысячи, посвятив все усилия тому, чтобы не стонать и не пропускать числа. Руки жгло и терзало, будто каждый нерв накручивали на крошечный раскаленный крючок. Я дошел до пяти тысяч, когда боль стала понемногу слабеть, превращаясь в колючий электрический зуд. После шести тысяч пятисот я уже мог подумать о чем-то другом – например, о смертоносных минах, закрывающих для нас выход из Черного моря, или о том, где в южной Европе можно найти химически чистый металлический натрий. Я лежал с закрытыми глазами, не шевелясь и не издавая ни звука, и, наверное, выглядел спящим. Потом я услышал щелчок замка, короткий скрип открывающейся двери – и в каюту вошел капитан Немо. Я узнал его по шагам еще до того, как он заговорил со Збигневом – негромко, явно оберегая мой сон. Збигнев отвечал, так же понизив голос – и тоже на наречии экипажа «Наутилуса», так что я не понял ни слова. Они обменялись парой десятков фраз, и Збигнев вышел из каюты в коридор. Мы с капитаном остались вдвоем. В другое время я ни за что не стал бы красть его внимание, притворяясь спящим, но в тот момент я был слишком измучен и слишком жаждал утешения. Мне хотелось, чтобы он побыл со мной, но открыто просить о подобном я бы никогда не осмелился. Помню, что мечтал тогда о самых невинных вещах – о том, что Немо сядет на стул и, может, возьмется за книгу, которую читал Збигнев, а я буду слушать тихий шелест страниц и украдкой посматривать на капитана сквозь сомкнутые ресницы. Минуту или две я, затаив дыхание, прислушивался к его шагам, тревожась, что он уйдет к себе и оставит меня. Вместо этого капитан подошел к кровати, присел на край – матрас прогнулся под его весом – и взял меня за руку. Не знаю, каким чудом мне удалось не вздрогнуть. Будто тысячи раскаленных игл разом впились мне в ладонь, но и сквозь их острый жалящий жар я отчетливо чувствовал прикосновение капитана. Немо развернул мою руку ладонью вверх и стал осторожно, но решительно растирать ее – от кончиков пальцев к центру ладони и обратно и подушечкой большого пальца по кругу, нажимая то сильнее, то мягче. Уже через несколько минут болезненное жжение начало слабеть, таять, растворяться в ощущениях от его теплых уверенных пальцев. Кажется, я забыл, что дышать надо ровно и размеренно. Происходящее поглотило все мое внимание. Если капитан и касался меня раньше, то всегда мимолетно, и я всякий раз был слишком взволнован и слишком сосредоточен на том, чтобы ничем себя не выдать. Но теперь его руки снова и снова разминали мои и будто вливали в меня жизненную силу, разгоняли кровь по венам, возвращали чувствительность омертвевшим нервам – легкие, гладкие, немного жесткие ладони, ловкие чуткие пальцы. Их нажатие было то резким и болезненным, то аккуратным, почти нежным, и я упивался этими ощущениями, как упивается земля солнечным светом после долгой жестокой зимы. Когда от колючего зуда в ладони осталось лишь легкое онемение, Немо взял меня за другую руку и повторил все, что делал, еще раз. А потом произнес – как ни в чем не бывало, будто я и не притворялся спящим: – А теперь, профессор, попробуйте пошевелить руками. Я опомнился, и меня бросило в жар. Он обнаружил мое притворство! Глубоко вдохнув, я пошевелил пальцами, несколько раз сжал и разжал кулаки и только после этого решился открыть глаза и посмотреть капитану в лицо. Он смотрел на меня ласково – но словно издалека. – Как вы себя чувствуете, господин Аронакс? – Спасибо, уже лучше. – Руки не болят? – Болели… но теперь уже нет, – я понадеялся, что в полумраке каюты он не разглядит краски, заливающей мое лицо. – Вы могли бы стать прекрасным врачом. Немо отрицательно покачал головой. – Моим людям слишком часто приходилось получать травмы, связанные с электричеством. При определенной силе разряда наступает временный паралич, а последующее восстановление нервной чувствительности крайне болезненно. При еще большей силе разряда параличом сковывает сердечную мышцу и приходит смерть. Просто чудо, что вы остались в живых. Так что это меньшее, что я могу для вас сделать, профессор. Он снова взял меня за руку. – Насколько я могу судить, через тридцать-сорок часов вы сможете встать на ноги. Но в полном объеме координация движений восстановится лишь через два-три месяца. – Это совсем не долго, – тихо сказал я. Капитан посмотрел на меня странным взглядом, а потом помрачнел, отпустил мою руку и поднялся с кровати. В тишине, лишенной привычного урчания моторов и шелеста морских вод, струящихся вокруг корпуса «Наутилуса», его шаги звучали слишком отчетливо. Немо прошелся по каюте, не глядя на меня, явно о чем-то напряженно размышляя. – Вы ведь уже говорили со Збигневом, не так ли, – произнес он спустя минуту. – «Наутилус» в ловушке, и я пока не знаю, как из нее выбраться. Босфор перекрыт минными заграждениями, тех торпед, что у нас остались, недостаточно, чтобы полностью их уничтожить и прорваться в Средиземное море. Запасов натрия, питающего электрические батареи, хватит на месяц, максимум на полтора. Если за это время мы не найдем выход, я отпущу вас. – Я вернулся на «Наутилус» не для того, чтобы уйти с него при первых же трудностях, капитан, – твердо ответил я. – Вы не понимаете. Я не допущу, чтобы «Наутилус» попал в руки британцев даже поврежденным. Босфор слишком мелководен. Если мы наткнемся на мину и затонем, они смогут поднять мой корабль. Я не войду в пролив, пока не буду безоговорочно уверен, что мы прорвемся. Если иного выхода не будет, я затоплю «Наутилус» в глубоководной части Черного моря. Те из команды, кто захочет уйти – уйдут. – А вы? – Я останусь на «Наутилусе». – Тогда я останусь с вами. Немо посмотрел на меня долгим взглядом. Его брови гневно сдвинулись – но в глазах я видел боль, не гнев. – Мы вернемся к этому разговору позже… если в нем останется необходимость. Время еще есть. Завтра с наступлением утра разведчики снова пойдут в Босфор – возможно, часть минных заграждений удастся убрать и не используя торпеды. Отдыхайте, господин Аронакс. Отдыхайте и выздоравливайте. Я очень рассчитываю на вашу светлую голову. *** Вечером того же дня я впервые смог сесть, опираясь спиной на подушки. Ноги меня еще не слушались, но мне удалось удержать в руках ложку и чашку с протертым рыбным супом. Покончив с ужином, я попросил Збигнева принести из моей каюты тетрадь, перо и чернильницу, однако с большим трудом вывел лишь несколько строк: руки казались чужими, пальцы дрожали и буквы из-под моего пера выходили угловатыми и неровными. Ночь прошла беспокойно – я то погружался в тревожное забытье, то вновь приходил в себя, плутая в призрачном промежутке между сном и явью. Временами на меня накатывали приступы болей, но уже не такие жестокие, как прежде. Под утро я все же заснул – и проснулся спустя три часа от колючего жжения в ступнях. Чувствительность постепенно возвращалась, и, вновь считая до пяти тысяч, я утешал себя мыслью, что скоро встану на ноги. Около полудня ко мне зашел Марко, принес суп и рассказал последние новости. Капитан Немо, Эгельт и еще пятеро матросов ушли на разведку в Босфор, их ждали только к вечеру. «Наутилус» лежал на дне у входа в пролив в виду местечка Анадолуфенери. Ради скрытности мы уже три дня не всплывали на поверхность. Однако я не чувствовал духоты благодаря резервуарам со сжатым воздухом, объема которых легко хватало на четверо суток. Слушая болтовню Марко, я с удивлением понял, что тот нисколько не сомневается в успехе нашего прорыва через Босфор. «Мы и не в таких передрягах бывали, господин Аронакс», – объявил он с чисто итальянской живостью. Я не стал вносить смуту в душу бедного малого – да, наверное, и не смог бы, даже если б захотел: вера матросов «Наутилуса» в гений капитана была безграничной. Позавтракав, я попросил Марко принести из библиотеки сборник максим Ларошфуко, но весь день не столько читал афоризмы великого мизантропа и мыслителя, сколько прислушивался, не раздадутся ли лязг створок шлюзового отсека и шипение насосов, откачивающих воду. Время тянулось томительно медленно. Мои мысли то и дело возвращались к страшным словам капитана Немо о затоплении «Наутилуса». Я знал, что капитан не покинет свое детище и не вернется на сушу – как знал и то, что больше не оставлю его. Стоя одной ногой в могиле, я перестал бояться смерти, но как мучительна была мысль, что я сам привел на «Наутилус» того, кто вольно или невольно заманил нас в ловушку! Около семи вечера резкий грохот шлюзовых ворот возвестил о том, что разведчики вернулись. Субмарина разом наполнилась множеством звуков – звоном электрического звонка, шипением насосов и плеском вытесняемой воды, топотом ног, перекличкой далеких голосов. Потом снова стало тихо. Я ждал, сидя на кровати и опустив ноги на пол. Наконец дверь отворилась и в каюту вошел капитан Немо. Он выглядел спокойным, но лицо его осунулось от усталости, жесткая складка между бровей стала резче. И когда он заговорил, его голос прозвучал сухо и отстраненно: – Как вы себя чувствуете, господин Аронакс? – Спасибо, уже гораздо лучше. – Вы сможете через час прийти в библиотеку? Я хочу, чтобы вы тоже присутствовали на совете. – Я еще не вставал, но до библиотеки дойду. – Хорошо, – он развернулся и ушел в свою каюту. Мне невольно вспомнился страшный день 23 марта 1869 года, когда субмарину затерло во льдах, окружающих Южный полюс. Объявляя нам с Конселем и Недом Лендом об отчаянном положении, в котором оказался «Наутилус» и все его обитатели, капитан выглядел столь же бесстрастным – и я подумал, что разведчики принесли неутешительные новости. С тяжелым сердцем я поднялся с кровати и, держась за стену, сделал несколько неуверенных шагов. Голова кружилась, и я чувствовал себя слабым, как после жесточайшего приступа малярии. Однако не зря говорят, что упорство все превозмогает – через полчаса неустанных упражнений мне удалось самостоятельно добраться до библиотеки и устроиться на одном из кожаных диванов. Я хотел прийти на совет первым, чтобы моя немощь не так бросалась в глаза. Вскоре появился Эгельт – как и капитан, он выглядел совершенно измотанным. Кивнув мне и осведомившись о моем самочувствии, он развернул на столе большую карту Стамбула с Босфором и сделал на ней несколько карандашных пометок. Еще через пять минут подошли штурман Кнуд и механик Андроникос. Капитан со своим помощником явились точно к назначенному сроку – и при виде Стефана у меня сжалось сердце. Мне показалось, что за прошедшие дни Стефан Бобровский постарел лет на десять. Он выглядел утомленным, даже измученным – но не тем утомлением, какое бывает после тяжелой физической работы, а тем, что приносят бессонница и неотступные тяжкие думы. Его лицо осунулось, глаза покраснели. Переступив порог библиотеки, Стефан быстро оглядел собрание и остановил пристальный взгляд на мне. Я слегка поклонился ему, он поклонился в ответ. – Эгельт, рассказывайте с самого начала, – по-английски произнес капитан. Тот ответил «слушаюсь» и повернулся ко мне. – От входа в Босфор и до сужения русла у Анадолу Кавагы путь свободен. У Анадолу Кавагы, – Эгельт показал это место на карте, обозначив его карандашной чертой, – минное заграждение, полностью перекрывающее фарватер. Мины – простые якорные, расположены в четыре яруса, глубина – три ряда, минный интервал – семь метров, верхний ярус расположен на глубине в шесть метров. Видимо, на моем лице явственно отразилось непонимание, потому что Эгельт умолк, глубоко вздохнул и пояснил: – Диаметр «Наутилуса» в самой широкой части составляет восемь метров. Верхний ярус мин расположен на глубине шесть метров. Следующий ярус – на глубине тринадцать метров, третий ярус – на глубине двадцать метров, четвертый – на глубине двадцать семь метров. В толщину завеса состоит из трех рядов, также разделенных расстоянием в семь метров. Тот, кто устроил эту завесу, явно знает все размеры «Наутилуса» и его осадку. Сейчас мы не пройдем там ни в надводном положении, полностью опорожнив балластные цистерны, ни у самого дна. Я молча кивнул. – В полумиле от первой минной завесы дальше по курсу, у Сарыера, стальная сеть, также полностью перекрывающая фарватер. Сеть целая, ее заменили после нашего прохода в Черное море. Еще через три мили, у парка Эмирган – еще одно минное заграждение. Мины необычно крупные, продолговатой формы, размер вдоль главной оси – два с половиной метра. Расстояние между ними – по-прежнему семь метров, глубина – четыре ряда, мины расположены в шахматном порядке. Далее до выхода из Босфора путь чист. Эгельт выпрямился и скрестил руки на груди. – И это все? – проворчал Кнуд. – Три русских торпеды в первое заграждение, еще три – во второе, а сеть порвем. Османы совсем хватку потеряли. – Трех русских торпед для заграждения у парка Эмирган не хватит, – возразил Эгельт. – Повторю – мины висят в четыре ряда в шахматном порядке. Не уверен, что хватит и шести торпед. Если мины сдетонируют друг от друга – мы пройдем. Но я бы не стал на это рассчитывать. – А если убрать мины первой завесы, не используя русские торпеды? – спросил механик Андроникос. – Какое там крепление минрепа к якорю, простое звенное? Отцепить мины от якоря, и пусть всплывают. – И всплыв, выдадут нас с головой. За проливом наверняка следят. И ждут с глубинными бомбами наготове. Там до поверхности всего тридцать пять метров, Ники, – возразил Эгельт. Однако Андроникос явно не желал так легко сдаваться. – Отцепить мины первой завесы от якоря, уравновесить балластом до минимальной отрицательной плавучести и сдвинуть в сторону с пути «Наутилуса». При интервале в семь метров и завесе в три ряда будет достаточно убрать с дороги двенадцать мин. Сделаем за день. И если это простые якорные мины, не соединенные с берегом сигнальным тросом, то османы даже не узнают, что мы расчистили себе проход, – и механик не без самодовольства посмотрел на Эгельта. Тот молчал, видимо, не находя, что возразить. – А что, неплохая идея, – с одобрительной усмешкой отозвался Кнуд. – Мне нравится. Стефан покачал головой: – Что-то здесь не так. Слишком просто. Капитан? Немо поднял голову и обвел собрание внимательным взглядом. – В нашем положении самая большая опасность – недооценить противника, – спокойно заявил он. – Человек, заманивший нас в Черное море, явно очень умен. И сейчас ваши мысли следуют проложенному им пути, а значит – ведут нас к гибели. Он наклонился над картой и провел пальцем вдоль русла Босфора от одной завесы до другой. – Если фарватер перекрывают два минных заграждения, зачем между ними стальная сеть? Сеть, которую заменили или починили уже после нашего прохода? Кнуд и Андроникос переглянулись. Эгельт вопросительно смотрел на капитана. – Наш противник знает, что у нас есть скафандры. Он неизбежно должен понимать, что прежде, чем войти в Босфор, мы проведем разведку и обнаружим и сеть, и обе завесы. И если первая завеса состоит из простых якорных мин, то для него должно быть очевидно, что мы так или иначе их уберем. – Тогда зачем они? Для отвода глаз? – спросил Андроникос. – Я бы предположил, что это попытка навязать троянского коня, – задумчиво произнес Эгельт. – Мины так легко взять, будто нам нарочно предлагают пополнить свое вооружение. Допустим, мы отцепляем мины от якорей и складываем в шлюзовом отсеке, как русские торпеды. Насосы откачивают воду, давление падает, и мины взрываются. Я бы сделал именно так. – Черт подери, а я ведь думал о том, чтобы их прибрать, – с досадой буркнул Кнуд. – Да, возможно, расчет был именно на это, – кивнул Эгельту капитан Немо. – Но я думаю, что замысел наших врагов еще тоньше. Вынуждая решать, как избавиться от обеих минных завес, нас отвлекают от главного. «Наутилус» не может пройти через Босфор, не порвав сеть. Естественно предположить, что сеть играет роль сигнальной паутины и что главная ловушка сработает именно после ее разрыва. – И что это за ловушка? – Пока не знаю. В библиотеке повисло молчание – скорее растерянное, нежели тревожное. Кнуд, поглаживая седеющую боцманскую бородку, рассматривал карту Стамбула, Андроникос хмурился и будто вел в уме какие-то подсчеты, Эгельт спокойно смотрел на капитана, ожидая его решения. Я тоже взглянул на капитана и встретил его испытующий взгляд. – Ну а вы что думаете, господин Аронакс? Не без труда мне удалось собраться с мыслями. – Я не военный, господин Даккар, и едва ли могу быть полезен в обсуждении военных хитростей. Но если считать чертеж торпеды Александровского, мое похищение в Гавре, побег из плена и британские мины в Босфоре звеньями одной цепи, я знаю того, кто все это придумал и организовал. Это человек острого и беспощадного ума, и он не просто так натянул в проливе стальную сеть. Я не знаю, в чем состоит ловушка, но уверен, что она хорошо продумана и смертельно опасна. – Думаете, все-таки британцы, господин Аронакс? – спросил Стефан. – Думаю, да. Но, разумеется, я могу ошибаться. Стефан опустил голову – мне показалось, что он помрачнел еще больше. – А что там сверху, над сетью? – спросил Кнуд, повернувшись к Эгельту. – Никакой военный крейсер не караулит? А то мы рвем сеть, а нам на головы падают глубинные бомбы. Тот отрицательно покачал головой. – Нет, над сетью чисто. Ставить там корабль – не слишком умно, это привлечет наше внимание и наведет на ненужные мысли. – А дно? – А вот дно плохое. Ямы, водоросли и всякий мусор. Кнуд посмотрел на Эгельта, потом на Немо, и капитан кивнул, соглашаясь с невысказанной мыслью. – Да, скорее всего, там скрыта третья, а вернее сказать, вторая и главная минная завеса, которая должна подняться после разрыва сети. Завеса, расположение, протяженность и ширину которой мы не знаем. Или же рывок сигнального троса приведет в действие орудие, установленное на берегу. У нас нет возможности определить, что это за орудие, до того, как «Наутилус» порвет сеть, а значит, мы не сможем подготовиться к его удару. – А натрия хватит только на пять недель, – буркнул Андроникос. Мне показалось, что в библиотеке повеяло могильным холодом. Глава 2 Ночью, лежа в постели, я долго прислушивался к шагам капитана Немо. Дверь, разделяющая наши каюты, была чуть приоткрыта, тонкая щель сияла в темноте огненной чертой. Капитан не ложился, он даже не присаживался. Он ходил по своей каюте от стены к стене, точно тигр, запертый в клетке. Немо никогда не позволял себе выказывать перед своими людьми ни страха, ни отчаяния, но его спокойствие на совете не обмануло меня. Мое сердце сжималось от сострадания и бессилия что-либо изменить. Я перебирал в уме возможные пути нашего спасения, но сам отвергал их один за другим. Сойти на берег под чужим именем, приобрести натрий в химической лаборатории Императорского Новороссийского университета? И сколько – несколько тонн? Подозрительно, нелепо, невозможно! Купить соды и каменного угля, попробовать получить натрий с помощью реакции Девиля в лаборатории «Наутилуса»? Ядовитый угарный газ, выделяющийся при этой реакции, насмерть отравит весь экипаж. Найти необитаемый островок, соорудить печь и попробовать провести реакцию на открытом месте, при сильном ветре? Печь должна быть герметичной, чтобы образующийся раскаленный жидкий натрий не воспламенился на воздухе, но как этого добиться – на берегу, где только камни и песок? Постепенно мои мысли спутались, я погрузился в беспокойный сон – и вынырнул из него от прикосновения горячей ладони, накрывшей мою руку. – Господин Аронакс! Я вздрогнул и распахнул глаза. Дверь в каюту капитана была открыта настежь, и оттуда лился яркий свет. Немо склонился над моим изголовьем, его глаза лихорадочно блестели в полумраке. – Профессор, простите, что потревожил вас. На каких условиях вы расстались с Конселем? – быстро спросил он. Я уставился на капитана в полном изумлении. – Я знаю, он больше не служит у вас, но если вы обратитесь к нему с просьбой – он ее исполнит? – Да, – не задумываясь, ответил я. – Но что… – Даже если придется рискнуть жизнью? – Он прыгнул за мной в море, когда вы атаковали фрегат «Авраам Линкольн». – Прекрасно, – Немо выпрямился и прошелся по каюте. Я сел на кровати, не сводя глаз с капитана. Он явно был взволнован, даже взвинчен – мне показалось, что сам воздух вокруг него искрит от напряжения. – Могу ли я узнать, что вы задумали, господин Даккар? – Мы сделаем вид, что идем через Босфор. Порвем сеть, взорвем минную завесу у Эмиргана. На самом же деле вернемся в Черное море и затаимся. Но нам нужен призрак «Наутилуса», доказательство того, что мы успешно вырвались. А для его создания потребуются газетные статьи и свидетельства очевидцев. – Боюсь, Конселю никто не поверит, – осторожно возразил я. – Все знают, что он… – Разумеется, ему никто не поверит, – нетерпеливо прервал меня Немо. – Однако он хорошо знаком с марсельскими контрабандистами, которые доставили вас в Сиолим. Если пообещать золота капитану «Наяды», его люди сообщат, что видели «Наутилус» в Средиземном море… Он вдруг умолк и нахмурился. – Вы плыли на «Наяде» в Индию, это было в газетах. Капитану «Наяды» тоже могут не поверить. – У капитана «Наяды» есть много других знакомых капитанов-контрабандистов. Он терпеть не может англичан и, думаю, будет рад подложить им свинью. Немо испытующе посмотрел на меня и снова принялся мерить шагами каюту. – Что ж, хорошо. Однако любые письма, приходящие на адрес вашей парижской квартиры, скорее всего, будут перехвачены. У Конселя есть родственники в Париже? Через кого можно было бы передать письмо? Я отрицательно покачал головой. – Никаких родственников у него нет – ни в Париже, ни где-либо еще. Но это и не нужно. Я напишу ему на адрес Музея естественной истории. – Нет, профессор, это исключено. Почти наверняка в вашем музее есть британский агент. Допускаю, что он искренне считает, что работает на французское правительство, и выдаст Конселя ради его же блага. Я глубоко задумался. Задача выглядела почти неразрешимой. Как передать Конселю письмо так, чтобы его не перехватили и – главное! – чтобы потом тот смог уехать из Парижа, ни в ком не вызвав подозрений? – Я напишу письмо не Конселю, а директору Музея, – медленно произнес я. – И напишу не от своего имени, а от имени Йозефа Шаванна. Это австрийский путешественник, очень милый молодой человек, мы познакомились с ним в 1867 году в экспедиции по Небраске. Он хорошо знает Конселя и вполне может предложить ему принять участие… ну, скажем, в раскопках развалин Теотиуакана. А поскольку наш директор весьма неравнодушен к древним цивилизациям Мезоамерики, я думаю, он на это согласится. – В архивах вашего Музея есть письма господина Шаванна? Директор знает его почерк? – быстро спросил капитан. – Нет. Думаю, что нет. Когда мы с ним познакомились, бедный малый не знал ни слова по-французски и писал свои отчеты исключительно в Брюссельский географический институт. Сразу после экспедиции по Небраске он собирался отправиться в центральную Африку, где, думаю, находится и сейчас. Нужна исключительно несчастливая случайность, чтобы наш обман раскрылся. – Прекрасно, – сказал Немо, и я с облегчением заметил, что лихорадочное напряжение начинает отпускать его. – Вы напишете директору письмо по-немецки от имени Шаванна, а Эгельт перепишет его своим почерком. Однако как вы передадите Конселю, что от него требуется? – Я напишу второе письмо, для Конселя, и вложу его в первое. Перед тем как расстаться в Париже, мы договорились о шифре. Если в письме упоминается дягиль Archangélica officínalis, то, начиная со следующего абзаца, следует читать только каждую десятую букву. – Я покачал головой и улыбнулся. – Конечно, придется изрядно поломать голову, чтобы письмо не выглядело подозрительно, но я надеюсь, что Эгельт мне поможет: мой немецкий далек от совершенства. – Профессор, вы определенно делаете успехи в конспирологии! – улыбаясь, воскликнул капитан. – Именно так мы и поступим. Пусть Йозеф Шаванн пригласит Конселя в экспедицию и назначит местом встречи Марсель. Пообещаем господину директору Музея столько редкостей с развалин Теотиуакана, сколько пожелает его душа. И если капитан «Наяды» или его собратья по ремеслу согласятся нам помочь, «Наутилус» чудом минует все минные завесы Босфора и вырвется в Средиземное море. – Ну, а в реальности? – тихо спросил я. – Мы лишимся торпед и все равно останемся в Черном море. Что, если наши противники не откроют проход, даже когда мы якобы уйдем? Немо нахмурился. – Им придется это сделать. Сейчас через Босфор пропускают только легкие суда с малой осадкой. Ни зерновозы, ни лесовозы пройти не могут, торговля лесом и хлебом остановилась. Каждый день простоя означает убытки для купцов, на султана будут оказывать давление, а он – на англичан... если мы с вами правы в своих подозрениях. Если «Наутилус» ушел в океан, нет никакого смысла и дальше держать Босфор перекрытым. – Понимаю. Мы идем на риск… но теперь время будет работать не только против нас, но и против наших врагов. – Совершенно верно, профессор. Мы замолчали. Я снова и снова прокручивал в голове наш замысел и не находил явных ошибок. Шаванн путешествует по непроходимым африканским джунглям и до своего возвращения не сможет поймать нас на обмане, директор Музея не знает его почерка, оба письма будут написаны по-немецки чужой рукой – даже если агенты Спенсера прочитают их, они не обнаружат подвоха. Консель, увидев упоминание о дягиле, конечно же, догадается, что письмо зашифровано. Он отправится в Марсель по распоряжению директора Музея, а не по своей воле, и даже если за ним будут следить, что смогут увидеть соглядатаи, кроме того, что он зайдет в таверну и пропустит стаканчик-другой в компании своего старого знакомца, капитана «Наяды»? Вот только что он станет делать потом? Я вдруг понял, что, если его не предупредить, Консель вполне может отправиться к Франсуа д`Обиньи и привести британских агентов к его дому. – Я вижу, господин Аронакс, вам не все нравится в нашем прекрасном плане, – насмешливо произнес Немо. Я поднял голову и встретил его взгляд: капитан наблюдал за мной, и мое «выразительное лицо» наверняка вновь выдало ему все мои мысли. – Консель не знает, что Ишвари живет у д`Обиньи, – ответил я. – Раз он отправился в экспедицию, возвращаться в Париж ему нельзя, идти к д`Обиньи – тоже, что ему остается? Капитан, вы возьмете его на борт? – Разумеется! Разве я похож на человека неблагодарного? Я вспомнил слова Конселя, произнесенные после моего возвращения в Париж: «Я предпочел бы сопровождать господина профессора». Что ж, похоже, судьба исполнит его пожелание куда быстрее, чем он мог надеяться! – Благодарю вас, господин Даккар. Теперь наш прекрасный план видится мне безупречным. – А это означает, что наверняка все пойдет не по плану. Но теперь у нас появилась возможность обмануть наших врагов, и мы ею воспользуемся. Отдыхайте, господин Аронакс, этой ночью я вас больше не побеспокою. С этими словами Немо слегка поклонился мне, повернулся и ушел в свою каюту. *** Весь следующий день я посвятил сочинению двух писем – директору Музея естественной истории и Конселю. Задача выглядела крайне непростой – скрыв свое авторство, побудить директора отпустить Конселя в экспедицию, при этом не вызвав подозрений ни у него самого, ни у возможного британского агента, работающего в Музее. От успеха или провала этой операции зависела наша жизнь, поэтому я подошел к делу со всем тщанием. Сначала я писал от имени Йозефа Шаванна по-французски. Обращаясь к директору с учтивостью и почтением, я поведал о своем знакомстве с г-ном Аронаксом и его слугой Конселем в экспедиции по Небраске, охарактеризовал ее как чрезвычайно успешную и плодотворную и отметил вклад Конселя, взявшего на себя значительную долю трудов и дорожных тягот. Я рассказал о подготовке новой экспедиции на развалины Теотиуакана, о драгоценных исторических реликвиях, которые мы надеемся там обнаружить, и о возможности собрать богатую коллекцию местной флоры. Я упомянул, что еще в конце июля писал г-ну Аронаксу, приглашая его принять участие в этом предприятии, однако тот отговорился слабым здоровьем и предложил помощь Конселя. В заключение я выразил надежду, что господин директор Музея согласится на участие Конселя в экспедиции по Мексике, и пообещал подготовить отчет для Вестника Французского географического общества. Переписав письмо набело, я начал переводить его на немецкий. Я свободно читаю по-немецки, однако говорю плохо, а от г-на Шаванна естественно было бы ожидать непринужденности и живости слога. На этом этапе неоценимой оказалась помощь Эгельта – он исправил все мои галлицизмы и грамматические ошибки. Мы решили, что чистовой вариант Эгельт перепишет на обычной бумаге чернилами, купленными в Одессе, – бумага, сделанная из водорослей, и чернила из секрета каракатицы выдали бы нас с головой. Закончив с первым письмом, я приступил ко второму. К Конселю я обратился попросту, как к человеку хорошо знакомому. Я сообщил, что г-н Аронакс обещал мне его помощь, и пригласил в экспедицию по Мексике. «Помните Ганса Кольбе? – писал я. – Я взял его с собой, но здесь на постоялых дворах такая тяжелая еда, что он третий день мается животом и пьет настойку дягиля Archangélica officínalis, в лечебные свойства которой верит, как в Отче наш. Надеюсь, русские пироги его не доконают! Если бедняге не станет хуже, мы выйдем в море в конце октября и в середине ноября бросим якорь в Марселе. Телеграфируйте мне о вашем решении на главпочтамт Одессы. Кстати…» – начал я следующий абзац – и отложил перо. Теперь предстояло составить зашифрованное послание, и я глубоко задумался. «Консель, мне нужна твоя помощь, – по-немецки начал я выводить на отдельном листе. – Мы заперты в Черном море, Босфор перекрыт. Нужно создать ложное впечатление, что мы уже вырвались и сторожить некого. Для этого надо найти людей, которые засвидетельствовали бы, что видели «Наутилус» в Средиземном море или в Атлантическом океане. Поезжай в Марсель, попробуй найти таковых через капитана «Наяды», если нужно, пообещай ему золота. За тобой могут следить, поэтому к Франсуа нельзя. Сними комнату, сообщи телеграммой, где ты остановился, жди нас. Телеграммы отправляй на главпочтамт Одессы на имя Йозефа Шаванна». Дописав записку, я прочитал ее Эгельту, и он согласился с тем, что сказанного достаточно. Оставалось спрятать текст от посторонних глаз. До глубокого вечера мы сочиняли письмо, в котором болтовня, сплетни об общих знакомых и описание подготовки к экспедиции скрыли бы мое тайное послание. Той же ночью «Наутилус» впервые за несколько дней запустил моторы и отправился на север, к русскому побережью Черного моря. Еще не рассвело, когда спасательная шлюпка всплыла на поверхность в виду Одессы, а позже смешалась со множеством других рыбацких судов. Золотая безделушка из бухты Виго, отданная еврею-ростовщику за треть цены, обеспечила Эгельта деньгами, компания Збигнева, свободно говорившего по-русски, помогла добраться до главного почтамта. Переписав набело оба письма, Эгельт вложил одно в другое и отправил на адрес парижского Музея естественной истории. По его словам, вся операция прошла без малейших затруднений. *** На следующий день, 25 октября 1871 года, «Наутилус» вернулся к Босфору. Одно дело было сделано, предстояло другое, не менее важное. Чтобы наши противники поверили капитану «Наяды» или другим капитанам – участникам заговора, требовалось изобразить прорыв «Наутилуса» через Босфор. К сожалению, состояние здоровья не позволило мне принять в этом непосредственное участие, но я знал обо всем, что происходит, от капитана Немо, Марко, Эгельта, Збигнева и других. За полторы-две недели, пока мое письмо шло в Париж, нам предстояло разобраться с тремя опасными и хитроумными ловушками. Была ли первая минная завеса создана лишь для отвода глаз, как предположил механик Андроникос, или она была попыткой навязать нам троянского коня? Во время первой же вылазки силач Кшиштоф разогнул звено, крепившее минреп одной из мин к якорю, и «Наутилус» отбуксировал освобожденный снаряд на тросе подальше от берега. Позволив ему всплыть, мы услышали взрыв на глубине около десяти футов. Итак, Эгельт оказался прав! Поддайся мы искушению пополнить свой арсенал и сложи хотя бы несколько мин в шлюзовой отсек, мы потопили бы «Наутилус» собственными руками. Следующие три дня команда расчищала коридор в первой завесе, чтобы обеспечить «Наутилусу» проход к стальной сети. Как и говорил механик Андроникос, для этого оказалось достаточно убрать с пути двенадцать мин. Каждую из них аккуратно отцепляли от якоря, уравновешивали балластом и отводили в сторону, не меняя глубины погружения. Нужна была предельная осторожность, чтобы не упустить ни одной мины и не вызвать взрыв. К 29 октября с первой ловушкой было покончено, но впереди лежали еще две – стальная сеть и минная завеса у парка Эмирган. Третья завеса состояла из крупных мин неизвестной конструкции, соединенных сигнальным тросом. Отцеплять эти гигантские цилиндры, начиненные взрывчаткой, было слишком опасно – мы не знали их чувствительности, не знали, куда ведет сигнальный трос и какое именно воздействие способно вызвать взрыв. Капитан Немо не пожелал рисковать ни одним из своих людей и решил, что третья завеса будет сметена открытым ударом. 30 и 31 октября водолазы укрепили шесть русских торпед, снабженных часовым механизмом, под нижним ярусом третьей минной завесы. Оставалась сеть. Сеть из прочных стальных цепей, протянутая у местечка Сарыер, доходила до самого дна. Ее ячейки по длине превышали шесть футов и не представляли препятствия для водолазов, однако «Наутилус» не мог миновать стальную паутину, не порвав ее. Где-то между сетью и третьей минной завесой таилась ловушка, которую мы никак не могли отыскать. Дно в этом месте было неровное, заросшее водорослями и усыпанное угловатыми глыбами, то тут, то там попадались глубокие ямы, полные вязкого ила. Чтобы тщательно прочесать фарватер, потребовалось бы несколько месяцев, а их у нас не было. Каждый день капитан Немо вместе с Эгельтом, Кшиштофом и другими матросами уходил к сети на разведку и каждый день возвращался ни с чем. Ловушку найти не удавалось. От стальной паутины на берег вели сигнальные тросы – значит, сеть была не просто сетью, но что за смертоносное оружие должно было обрушиться на нас после ее разрыва? Вечером 5 ноября в библиотеке вновь собрался военный совет. Капитан кратко подвел итог безуспешным поискам и предложил план, с которым все согласились. Мы располагаем мины первой завесы длинной цепочкой вдоль фарватера Босфора от сети до завесы у парка Эмирган. В день, когда все будет готово, «Наутилус» разгоняется, рвет сеть, сразу же резко тормозит и задним ходом возвращается обратно. Одновременно сбрасывается балласт, удерживающий перемещенные мины от всплытия. Поднимаясь, мины бывшей первой завесы взрываются на глубине десять футов, а еще через несколько минут должны взорваться торпеды под третьей минной завесой. Что бы ни задумали наши враги, они не будут знать, прошел ли «Наутилус» через заграждение у Эмиргана, погиб ли там или вернулся в Черное море. Однако если вскоре после этого в газетах появятся сообщения, что субмарину видели в Средиземном море, у турецкого султана не будет более оснований держать Босфор перекрытым. Той же ночью «Наутилус» вернулся к Одессе – надо было проверить, нет ли ответа на мои письма. Утром Эгельт вместе со Збигневом отправились на главный почтамт – и вернулись с телеграммой на имя Йозефа Шаванна, ожидавшей того уже два дня. «Радостью приму участие мексиканской экспедиции тчк послезавтра выезжаю Марсель тчк Консель Дюнсте». Облегчение, которое я испытал, прочитав телеграмму, трудно описать. Там, на берегу, у нас появился союзник – надежный, хладнокровный, умный и расторопный. Я был уверен, что Консель прекрасно справится с заданием, и, признаюсь, обрадовался, что судьба сведет нас снова. Мне не хватало его спокойной привязанности, его ненавязчивой заботы, его грубоватого здравого смысла, мне эгоистично хотелось иметь рядом с собой человека из прежней, «земной» жизни. Я честно приложил усилия, чтобы обеспечить Конселю будущность, более достойную его талантов, нежели судьба слуги, но в глубине души был рад, что он вернется на «Наутилус». Однако нам следовало поторопиться. Телеграмма была отправлена утром 4 ноября – значит, Консель уже в пути. Завтра он прибудет в Марсель и уже завтра или послезавтра сможет встретиться с капитаном «Наяды». Согласится ли тот за деньги солгать для газет? Я надеялся, что да. Возможно, старый контрабандист помог бы нам и так, из одной нелюбви к англичанам, однако золото могло купить голоса и других капитанов. Но что, если сообщение о «Наутилусе» появится в газетах уже через два-три дня? Нам требовалось «прорваться через Босфор» раньше этого момента! Это понимали и Эгельт, и капитан Немо. Тем же вечером, 6 ноября, субмарина вернулась к проливу. Утром почти вся команда ушла к минной завесе у Анадолу Кавагы – переносить мины вниз по фарватеру от стальной сети к третьей завесе у парка Эмирган. На русские торпеды установили взрыватели из гремучей ртути, снабженные часовым механизмом. Работали весь день от рассвета до темноты и все равно немного не успели – в ноябре дни коротки, а пользоваться фонарями означало почти наверняка выдать себя. На следующий день мы должны были войти в Босфор. Глава 3 Ту ночь я спал плохо. Меня вновь мучили приступы фантомных болей и изматывающая тревога, в голову неотступно лезли пугающие мысли. Что за ловушка ждет нас за сетью, удастся ли нам избежать гибели? Что, если капитан «Наяды» откажется помогать «морскому дьяволу» капитану Немо или сделает это так неумело, что газетчики быстро докопаются до истины? Успеем ли мы выбраться из Черного моря прежде, чем закончится натрий? Очнувшись в начале седьмого утра, я понял, что больше не усну, и, умывшись, перебрался в библиотеку. Там царил полумрак: лампы горели вполнакала. На столе лежала карта Стамбула с карандашными пометками Эгельта. Я еще раз проследил по ней русло Босфора, хотя, кажется, уже мог нарисовать его с закрытыми глазами, потом не глядя взял с полки какую-то книгу. Не помню, что именно я тогда читал – глаза механически скользили по строкам. Спустя час или полтора лампы вдруг вспыхнули ярче, дверь распахнулась и в библиотеку вошел капитан Немо. – Вот вы где, – произнес он. Я отложил книгу и поднялся ему навстречу. – Капитан. Он окинул меня внимательным взглядом. – Вы очень бледны, профессор. Как вы себя чувствуете? Я покачал головой, не зная, что ответить. – Вам лучше присесть, а еще лучше лечь на диван головой к корме. Мы разгонимся, затем резко затормозим, вы не удержитесь на ногах. Я глубоко вдохнул и решился: – Капитан, если вы позволите… Когда мы войдем в Босфор, я бы хотел быть вместе с вами в штурвальной рубке. Немо посмотрел на меня удивленно, потом нахмурился. – Это слишком опасно, вы еще слабы. – Предпочитаю видеть опасность собственными глазами. Капитан ответил мне долгим пристальным взглядом и скрестил руки на груди. Мне показалось, он готов отказать, но выражение его лица смягчилось, и он кивнул: – Что ж, идемте. Мы вышли из библиотеки и по среднему трапу поднялись в верхний коридор. В рубке никого не было. Сквозь широкие иллюминаторы едва сочился слабый серый свет. Капитан нажал на кнопку, передавая команду в машинное отделение, и встал за штурвал. Через несколько мгновений корпус «Наутилуса» охватила еле заметная дрожь – заработали электрические моторы. Как и в прошлый раз, я устроился у бокового иллюминатора. Болезненная тревога, лишавшая меня сна, отступила. Капитан выглядел спокойным и уверенным, «Наутилус» – воплощение холодной красоты и технической мощи – был полностью исправен и послушен его воле. Немо снова нажал на кнопку, и мягкое урчание моторов стало громче. Субмарина дрогнула, отрываясь от морского дна, и малым ходом двинулась вперед. Здесь, внизу, царил глубокий сумрак, но вскоре мои глаза привыкли к нему, и я начал различать очертания окружающей местности. «Наутилус» скользил над неровной песчаной равниной, усыпанной валунами и обломками крушений прежних лет. То тут, то там попадались заросли красных водорослей, почти черные в неверном утреннем свете, и обрывки рыболовных сетей. Приглядевшись, я заметил многочисленные цепочки следов, оставленных матросами «Наутилуса», эти следы вели нас к цели, как нить Ариадны. Сначала мы шли почти точно на юго-запад, потом стали поворачивать южнее, следуя фарватеру Босфора. Ближе к Анадолу Кавагы следов стало больше. Я знал, что первая минная завеса разобрана полностью, так что нам не придется искать в ней проход. Мелькнула площадка, истоптанная башмаками водолазов, кое-где из песка торчали якоря с обрывками минрепов. – Профессор, ложитесь на пол головой к корме! – приказал Немо. – Ногами упритесь в стену! До сети оставалась половина мили – полторы минуты хода. Я растянулся на холодном полу и приготовился к резкому торможению, сердце больно билось в груди. Какая-то часть моего существа жаждала прижаться лицом к стеклу и смотреть, смотреть на приближающуюся ловушку. Спиной я чувствовал вибрацию, наполняющую корпус «Наутилуса». Субмарина чудилась мне хищным зверем, готовым к прыжку. Впереди, в серой мгле, проступил узор из тонких линий, складывающихся в шестиугольники, и я больно укусил себя за палец. Сеть стремительно надвинулась, субмарину тряхнуло, раздался оглушительный скрежет – и в тот же миг пол подо мной будто встал вертикально. Секунду я был уверен, что «Наутилус» воткнулся носом в грунт. Капитана швырнуло на руль. По корпусу прокатился нарастающий металлический лязг, одна из лопнувших цепей с размаху ударила по хрустальному стеклу иллюминатора. Я в ужасе зажмурился, мне показалось, сейчас хрусталь треснет, разлетится вдребезги и в рубку хлынет вода. Но скрежет медленно и будто лениво прокатился обратно, от кормы к носу – и я распахнул глаза. Немо стоял за штурвалом, тяжело дыша и одной рукой упираясь в приборную панель. У меня мелькнула мысль, что от удара о руль он мог сломать себе ребра, и я вскочил на ноги. – Капитан, вы не ранены?! Он повернул ко мне голову и торжествующе улыбнулся. – Смотрите, господин профессор! Вот ловушка, которая должна была нас уничтожить. Я бросился к лобовому иллюминатору. В сотне футов перед нами висела порванная сеть, а за ней, теряясь во тьме, со дна поднимались ощеренные шипами черные шары. Десятки, сотни шаров. Видимо, рывок сигнального троса освободил их от балласта, и теперь они всплывали, чтобы натянуть минреп и встать в толще вод, закрывая нам путь. Если бы «Наутилус», порвав сеть, продолжил двигаться вперед с той же скоростью, сейчас он попал бы в самую их гущу – и погиб в ужасающем взрыве. Среди разворачивающегося тайного заграждения поднимались и «наши» мины – из разобранной первой завесы. Через минуту они достигли глубины, на которой срабатывал взрыватель – и начали рваться одна за другой. По ушам ударил грохот, вода по ту сторону сети точно вскипела. Видимо, часть осколков била в мины второй завесы, и те тоже детонировали. Волна взрывов катилась вниз по Босфору, превращая пролив в кастрюлю с кипящим супом. Прошло еще несколько минут, и чудовищный грохот возвестил о том, что сработал часовой механизм у русских торпед, укрепленных под третьей завесой. Я зажал уши руками. Немо, гордо выпрямившись, с мрачным торжеством смотрел вперед, на смертельную ловушку, которой нам удалось избежать. *** Наконец муть, поднятая взрывами, начала оседать, а вода – проясняться. Сквозь серую мглу проступили очертания мин, не задетых осколками, и их было много – слишком много. Да, «Наутилус» избежал ловушки, однако Босфор по-прежнему оставался перекрытым. Немо положил руку на штурвал, другой нажал на кнопку, и субмарина стала медленно, задним ходом удаляться от сети. Я с тревогой вглядывался в его лицо. В придонном сумраке оно казалось очень бледным, губы были плотно сжаты. Я знал его гордость и упрямство – даже испытывая сильную боль, он никогда не пожаловался бы и ничем не выдал, что страдает. Но удар о штурвал наверняка вызвал серьезный ушиб, а может, и надломил ребра. В конце концов, я вернулся на «Наутилус» в качестве судового врача – ибо чем еще я мог быть полезен его экипажу? Я повторил свой вопрос уже более настойчиво: – Капитан, вы не ранены? – Пустяки, – без выражения ответил тот. – Вы позволите вас осмотреть? Немо искоса глянул на меня. – Ребра целы, остальное неважно. Поверьте, профессор, если мне когда-нибудь понадобится врачебная помощь, я обращусь к вам без малейших колебаний. – Надеюсь на это, – ответил я. Он снова нажал на кнопку и повернул штурвал. Субмарина мягко затормозила и по широкой дуге стала поворачивать на север. Меня качнуло к лобовому иллюминатору, потом к боковой стене, но на этот раз я без труда удержался на ногах. Мы шли над самым дном, придерживаясь следов, оставленных водолазами. Тусклый серый свет за хрустальными стеклами понемногу становился яснее – быть может, там, наверху, поредела облачность, а может, мои глаза привыкли к сумраку. Промелькнула площадка бывшей первой завесы – я заметил, что полтора десятка мин еще висят поодаль. Потом потянулась неровная песчаная равнина, покрытая зарослями красной водоросли филлофоры ребристой. Еще посветлело – будто солнце вышло из облаков, и мимо нас промчалась стая колючих акул-катранов – темно-серых, с заостренным рылом и стройным обтекаемым телом. Поодаль у дна скользило несколько шиповатых скатов, или морских лисиц – ромбообразных плоских рыб с пестрой серой спиной и длинным тонким хвостом. Сколько удивительных обитателей Черного моря мы смогли бы увидеть, если бы включили прожектор! Но сейчас, в разгар военной кампании, об этом нечего было и думать. Я повернулся к Немо. – И куда мы теперь, капитан? К Одессе? – Дадим Конселю три дня, – ответил тот. – Вчера он прибыл в Марсель. Ему нужно время, чтобы найти жилье, встретиться с капитаном «Наяды» и получить его ответ. Возможно, тот захочет подумать. Дождемся 11 ноября, думаю, к этому моменту телеграмма от Конселя уже придет. Я кивнул в знак согласия. – Ну а пока у нас есть несколько дней, профессор, не желаете ли совершить погружение в абиссальные глубины Черного моря? Вряд ли мы еще когда-нибудь здесь окажемся. Я посмотрел на Немо, не веря своим глазам: он улыбался! Еле заметной ускользающей полуулыбкой, но все же улыбался, будто выход в океан и не перегораживала непроходимая минная завеса, а наша участь не висела на волоске. – Но… Разве это не опасно? Наш прожектор могут заметить. А без прожектора мы ничего не увидим. Даже здесь, на глубине в сотню футов, уже почти темно. – Как вы можете наблюдать сами, господин Аронакс, воды Черного моря довольно мутные. Если мы днем опустимся на глубину свыше пятисот футов и включим прожектор, его свет не пробьется сквозь толщу воды. Ночью, конечно, этого делать не стоит. Я хочу сделать замеры температуры, плотности и солености в зависимости от глубины. Вы мне поможете? – С радостью, капитан. – Что ж, тогда в двенадцать часов жду вас в салоне. Я понял, что он хочет остаться один, поклонился ему и вышел. Признаюсь, сначала предложение капитана показалось мне легкомысленным и безрассудным – разве не должны мы всеми способами беречь натрий и избегать любого движения, требующего работы электромоторов? С другой стороны, если впереди – недели ожидания, то, проводя их в унылой праздности, воистину можно тронуться рассудком! Капитан был прав – вряд ли мы еще когда-нибудь вернемся в Черное море. Так почему бы не воспользоваться случаем? *** Сразу после завтрака я пришел в салон. Ставни, закрывающие хрустальные окна, были плотно сомкнуты. Судя по показаниям приборов, «Наутилус» шел на северо-восток со скоростью двадцать узлов. Тишину салона снова наполняло мягкое урчание моторов, и я только сейчас понял, как мне не хватало этого звука. Я принес из библиотеки карту Черного моря, журнал наблюдений и перо с чернильницей. Хорошо знакомая толстая тетрадь содержала многочисленные таблицы параметров морской воды в разных уголках Мирового океана, заполненные рукой капитана Немо. Пролистав страницы, я нашел несколько собственных записей – иногда я помогал ему делать измерения во время первого своего пребывания на подводном судне. Пара последних страниц была заполнена округлым детским почерком – видимо, Ишвари тоже помогала отцу. Около двенадцати часов звук моторов стал ниже и глуше и субмарина начала замедляться. Мы отошли от берега примерно на двадцать лье, и теперь под нами лежала обширная котловина Черного моря, глубина которой превышала милю. Какими окажутся эти глубины, и будут ли они совершенно безжизненными, как предрекали многие мои коллеги? Скоро я это узнаю. Ровно в полдень в салон вошел капитан Немо, и я поднялся ему навстречу. Он бросил взгляд на меня, на тетрадь, на чернильницу – и его губы тронула неожиданно теплая и грустная улыбка. – Я вижу, у вас все готово, профессор. Я молча кивнул, не зная, что сказать. Он несколько раз нажал на кнопку, передавая команду в машинное отделение, и моторы замерли. Вместо низкого урчания салон заполнило шипение заполняемых водой балластных цистерн. Немо не стал использовать рули, чтобы добраться до дна: мы просто медленно тонули, в то время как капитан диктовал мне показания термометра, манометра, ареометра и других приборов. Первую серию измерений мы сделали на глубине в тридцать футов – и повторяли их через каждые следующие тридцать. Черное море – удивительный водный бассейн, наиболее изолированный из всех, соединяющихся с Мировым океаном. Многочисленные реки, среди которых самой крупной является Дунай, несут в него пресные воды. Одновременно через Босфор в Черное море поступает соленая вода Мраморного моря. Все это приводит к тому, что в Черном море сосуществуют два слоя, которые почти не смешиваются друг с другом. Граница между ними пролегает на глубине двухсот-трехсот футов. По мере нашего погружения соленость воды быстро росла, а температура падала. Потом мы вошли в слой очень холодной воды, температура которой не превышала шести градусов Цельсия. Еще ниже температура поднялась на два градуса и далее до самого дна уже не менялась. На глубине в шестьсот футов включился прожектор и распахнулись створки окон. Я жадно глянул в иллюминатор – но не увидел ничего, кроме тусклых зеленоватых вод. Нигде ни рыбешки, ни креветки, ни червя, ни медузы! Ни малейшего движения, будто мы попали в те времена, когда жизнь на Земле уже угасла или еще не зародилась. Стрелка манометра показывала, что мы продолжаем погружаться, но вид в иллюминаторе не менялся ни единой деталью. Взгляду просто не за что было зацепиться! Наконец, через полчаса от начала погружения, внизу показалось дно. Под нами простиралась гладкая унылая равнина, покрытая толстым слоем темного ила. Капитан нажал на кнопку, и насосы коротко зашипели, вытесняя часть воды из балластных цистерн. Падение «Наутилуса» замедлилось, а затем и вовсе остановилось. Я внес в журнал последние данные и бросился к окну. Движение субмарины всколыхнуло рыхлый ил, и вокруг взметнулись клубы темно-бурой мути. В ней не было ничего живого – ни рыб, ни крабов, ни моллюсков, ни губок. Подводная пустыня, лишенная жизни! Видимо, гниение органического осадка, в изобилии поставляемого верхними слоями Черного моря, вытянуло из воды весь кислород, и теперь ни один из представителей животного мира не мог здесь выжить. За моей спиной послышались легкие шаги, и на плечо легла рука капитана. – Задворки ада, где угли уже догорели, – вымолвил он. – Море – вечная жизнь и любовь, но не здесь. Я хотел ответить, что море – все равно вечная жизнь и любовь, даже здесь, но горло от волнения перехватило спазмом и я не смог выдавить из себя ни звука. Пальцы капитана сжали мое плечо, но через мгновенье он убрал руку и отошел к приборной панели. Раздался пронзительный свист насосов, работающих на полной мощности. Корпус субмарины дрогнул, мертвую заиленную равнину будто заволокло дымом, и мягкая сила вдавила меня в пол. Мы поднимались обратно к поверхности. Глава 4 11 ноября 1871 года мы вновь подошли к Одессе. Как и раньше, спасательная шлюпка с «Наутилуса» всплыла на поверхность под покровом ночной темноты, а затем смешалась с рыболовными судами, заполнявшими прибрежные воды. «Герр Шаванн» – Эгельт, не расстававшийся со своим «помощником» Збигневом, посетил почтамт и получил телеграмму из Марселя, которая дожидалась его с 7 ноября. «Судно которое рассчитывал рейсе тчк буду искать другие варианты Дюнсте». Больше от Конселя не было ни слова. Эгельт показал себя человеком без нервов: он не вернулся тотчас на шлюпку, а зашел в книжную лавку и попросил газет за последние два дня. Взрывам в Босфоре было посвящено несколько заметок, но из-за натянутых отношений России и Турции местным репортерам ничего существенного выяснить не удалось. Говорилось про сильный подводный взрыв близ парка Эмирган, про торговое судно из Валахии, поврежденное водяным столбом, выдвигались различные предположения – от правдоподобных до самых нелепых. «Наутилус» нигде не упоминался. Наши противники – кем бы они ни были – не афишировали своих целей. Итак, «Наяды» в Марселе не оказалось, и весь наш план рухнул, как карточный домик. Я не мог даже предположить, о каких «других вариантах» говорил Консель. Вовлекать незнакомых людей в наш заговор было чистейшим безумием. Если сейчас враги не знали, прошел ли «Наутилус» через минные заграждения, взорвался ли или затаился в Черном море, то одно слово газетчикам о предложении Конселя погубило бы нас безвозвратно. Это была если не катастрофа, то что-то близкое к ней. Капитан Немо, надо отдать ему должное, прочитал телеграмму, не изменившись в лице. Передав телеграмму мне, он спросил, что, по моему мнению, собирается делать Консель. Я не знал. Я мог только корить себя за то, что не предусмотрел такого развития событий. – Ну, что ж. Не получилось хитростью – пробьемся силой, – сказал Немо. – Теперь мы знаем, где находится вторая минная завеса. Сделаем в ней проход! И «Наутилус» вновь направился к Босфору. Всю ночь и весь следующий день я провел в неотступной тревоге. Я пытался поставить себя на место Конселя и понять, как тот станет действовать. Увы, я понял лишь, что слишком плохо знаю своего бывшего слугу! Разумеется, он расшифровал письмо и, будучи по-прежнему верен мне, бросился на помощь. Благополучно добрался до Марселя, в тот же день отправился в порт разыскивать «Наяду» и выяснил, что та ушла в плавание. И – и что? Я с ужасом осознал: Консель на этом не успокоится и не предоставит событиям идти своим чередом. Я в беде, а это означает, что меня нужно срочно спасать. Я велел ему дать ложное сообщение в газеты – значит, правдами или неправдами, сообщение должно там появиться! Бедный малый не мог догадаться, что лучше всего ему было бы вовсе ничего не делать. Он, конечно, попытается вовлечь в заговор кого-нибудь еще – капитанов других кораблей или непосредственно газетчиков – и тем самым неминуемо нас погубит. *** Утром 12 ноября капитан Немо привел «Наутилус» к порванной стальной сети. Наверху штормило, лил дождь, так что мы не опасались, что кто-то разглядит субмарину сквозь бурные темные воды. От сети до первых мин второй завесы было около полукабельтова, однако в отличие от разобранной минной завесы близ Анадолу Кавагы вторая завеса оказалась глубокой. Она тянулась вдоль фарватера Босфора не на одну сотню футов, так что разведчикам потребовалось несколько часов, чтобы изучить ее всю. Я едва дождался их возвращения, но принесенные вести оказались ужасны. Слушая доклад Эгельта, я чувствовал себя так, будто в мой гроб вбивают последний гвоздь. Минрепы мин второй завесы представляли собой не цепи, а двухдюймовые тросы из плотно скрученной стальной проволоки, и они оказались приварены к якорям намертво. Не было возможности разогнуть звено и отвести мину в сторону. Перепиливать минреп? В инструментарий «Наутилуса» входила электрическая циркулярная пила, однако использовать ее было самоубийством – от резкой вибрации смертоносный снаряд неизбежно взорвался бы. Пилить вручную? Прочная сталь минрепа не поддавалась обычной ножовке. Изначально вторая завеса состояла из пятнадцати рядов, расположенных в четыре яруса. Во время нашего «прорыва» часть мин верхнего яруса взорвалась, и, возможно, мы смогли бы миновать завесу в надводном положении. Но идти по поверхности в узком проливе, берега которого принадлежат врагам?.. В ту ночь я лег спать полубольной от тревоги и усталости. Мне снова снился полковник Спенсер – торжествующий, с насмешливой улыбкой. «У вашего друга, господин Аронакс, ни фантазии, ни изобретательности». Я пытался бежать, я помнил, что должен спасти принцессу Ишвари, но лестница, ведущая на первый этаж дворца герцогов де Карвалью, неумолимо приводила в кабинет, заваленный книгами. Полковник откидывался в высоком кожаном кресле: «У вас будет время подумать, господин Аронакс. Смерть от жажды – долгая смерть». Мучительным усилием я распахнул глаза и вырвался из тенет вязкого кошмара. Стояла глубокая тишина – моторы не работали, субмарина лежала на дне у входа в Босфор. И в этой тишине я услышал звуки музыки – прекрасной, но невыразимо печальной. Капитан играл на органе. Впервые за несколько недель. Я мог бы поклясться, что никогда не слышал этой мелодии. Она звучала словно рыдание одинокого сердца над раскрытой могилой, протяжный зов в холодной ненастной ночи – зов, на который не будет ответа. Прислушиваясь, я сел на кровати, все мое существо трепетало от сострадания. Немо был прекрасным музыкантом – звуки, плывущие по «Наутилусу», проникали прямо в душу. Поколебавшись, я включил ночник, оделся и вышел из каюты. В салоне царил глубокий сумрак. Капитан сидел за шпильтишем, и под его пальцами рождалась мелодия, от которой хотелось плакать. Перед ним не было нот – он или знал эту мелодию наизусть, или сам сочинял ее – прямо сейчас, на моих глазах. Я замер у порога, затаив дыхание. Меня тянуло подойти ближе, но я не решался потревожить капитана и вторгнуться в его грезы. Чарующие звуки лились и лились… но вдруг Немо замер, и музыка оборвалась. – Господин Аронакс, – произнес он, не оборачиваясь. – Да, капитан, – тихо ответил я. – Вам пора уходить. – Извините, что побеспокоил вас, – сказал я и повернулся к двери. – Нет, стойте. Вы меня не поняли. Вам пора уходить с «Наутилуса». Мое сердце будто сжала ледяная рука. Именно этого я и боялся – наверное, больше всего на свете. – Капитан, мы уже говорили об этом, – проговорил я, оборачиваясь к нему. – Что бы ни случилось, я вас не оставлю. – Это исключено, – резко ответил он. – Выберите берег, на котором вы предпочли бы оказаться. – Я предпочту остаться на «Наутилусе». – Профессор, вы вынуждаете меня повторяться! – Немо наконец развернулся ко мне, его брови гневно сдвинулись. Я старался говорить твердо, но голос предательски дрогнул: – Капитан, вы предоставили своим людям выбор. Я тоже член экипажа и тоже имею право выбирать. – Вы не член экипажа. – Вот как? Он быстро поднялся и сделал несколько шагов в мою сторону. Кажется, я разгневал его, но и меня начинало трясти от горя и ярости. – Да, вы не член экипажа, – уже спокойнее ответил Немо. – Вы мой гость. И я не хочу, чтобы вы погибли. – Я уже погиб, господин Даккар. И ни вы, ни я не в силах этого изменить. Он нахмурился и скрестил руки на груди. – Профессор, вы говорите вздор. Вы не государственный преступник, преследуемый самой могущественной империей на Земле. Вы сможете вернуться в Париж. Британцы вас не тронут, им нужен я, а не вы. – Я вернусь в Париж, только если вы вернетесь вместе со мной. Или если отправитесь еще куда-нибудь, а не похороните себя на дне Черного моря. В Южную Америку, в Канаду… – Довольно! – крикнул Немо. – Я никогда не вернусь на сушу, и вы это прекрасно знаете! – Что ж, если вы вольны обрекать себя на смерть, то почему я не волен? Немо посмотрел на меня так, будто хотел уничтожить. Я впервые явно и открыто противопоставил его воле – свою, впервые смотрел ему в глаза, не собираясь уступать. – Господин Аронакс, я не спрашиваю вас, хотите ли вы остаться на «Наутилусе»! – холодно произнес он, повысив голос. – Это мой корабль, и здесь все будет так, как скажу я. Вы отправитесь на берег, это не обсуждается. – Обсуждается, – возразил я. – Это ваш корабль, но я – не ваш, и вы не вправе распоряжаться моими жизнью и смертью. Я сам решаю, кому мне служить, как жить и как умирать. Я остаюсь. Если вам так угодно, можете вышвырнуть меня за борт. На миг мне показалось, что он меня убьет. Он шагнул ко мне, сжав кулаки, его глаза метали молнии, а грудь тяжело вздымалась от гнева. В любое другое время его ярость привела бы меня в ужас, но сейчас я смотрел в лицо совсем другому ужасу, куда страшнее смерти от его руки. Я не шевельнулся и не отвел взгляд, и он сам остановился в шаге от меня. – Профессор, вы преступаете все границы, – прорычал Немо. – Да, и еще не раз их преступлю. – Что ж, оставайтесь. Но знайте – когда батареи иссякнут и «Наутилус» опустится на дно, я лично убью вас. – Как вам будет угодно, – ответил я. Он еще несколько мгновений прожигал меня взглядом, а потом резко развернулся и ушел в свою каюту. *** Я вернулся к себе. Не раздеваясь, лег на кровать и долго лежал в полной темноте, без сна, но и не бодрствуя. Мой разум будто оцепенел, а душу затопило отчаяние, черное и вязкое, как деготь. Я не чувствовал, что победил, оставшись на «Наутилусе». Стояла глубокая тишина, но мне чудилось, что я еще слышу рыдание органа, и что-то во мне рыдало вместе с ним. Наконец я провалился в сон, но лишь затем, чтоб вновь увидеть мрачную заиленную равнину, на которой не осталось ничего живого. Там, во сне, я знал, что это и есть вечность, что мне уготована – вечность холода, неподвижности и одиночества. Проснулся я от осторожного стука в дверь. – Господин Аронакс! Я сел на кровати, включил свет. Бросил взгляд на часы – четверть десятого утра. – Да, войдите. Дверь отворилась, и ко мне в каюту вошел великан Кшиштоф. Вошел и тут же тихо прикрыл за собою дверь. – Господин Аронакс, доброе утро. Простите, что беспокою. Но Тадеуш Красновский хотел бы с вами поговорить. Я медленно покачал головой. – Боюсь, мне не о чем разговаривать с Тадеушем Красновским. Кшиштоф кивнул. – Он сказал, что именно так вы и ответите. И все же он очень просит вас к нему зайти. Он говорит, у него есть сведения, которые вас заинтересуют. Я посмотрел на Кшиштофа внимательнее. Тот выглядел смущенным, мне показалось, он тяготится просьбой своего бывшего товарища. А может, и не бывшего – ведь Кшиштоф поддержал его во время бунта. – Когда он хочет меня видеть? – Если вы не против, то прямо сейчас. – Что ж, идемте. Помещение, служившее сейчас гауптвахтой, было мне хорошо знакомо – именно здесь нас запирали с Конселем и Недом Лендом во время первого пребывания на «Наутилусе». Кшиштоф вынул из кармана ключ, отпер дверь и пропустил меня внутрь. Потом дверь закрылась, и мы с Красновским остались вдвоем. Я смотрел на человека, который привел нас к гибели, и не чувствовал ни гнева, ни ненависти, лишь холодное неприятие. Когда я вошел, он поднялся мне навстречу. Он казался спокойным и собранным, недобрые кошачьи глаза глядели уверенно, жестко. Четырехнедельный арест никак не затронул молодого поляка – видно, он знавал заточение куда суровее и длительнее. – Господин Аронакс, наверное, я должен извиниться за то, что чуть не убил вас, – начал Красновский. – Если вы не чувствуете раскаяния, то извиняться не стоит, – ответил я. – Если бы вы погибли, я, возможно, и почувствовал бы раскаяние… Но сейчас я солгал бы, сказав, что казнюсь и терзаюсь. Он вдруг нахмурился и отвел от меня взгляд. – Хотя нет, вру. Я и казнюсь, и терзаюсь. Но не из-за этого выстрела, а из-за того, что оказался слюнявым щенком и идиотом. Дал себя обмануть и вас обманул, – он снова исподлобья взглянул на меня. – Садитесь, господин Аронакс. Я расскажу, как вышел на вас в Париже и что было потом… и это будет долгая история. Я сел на одну из лавок. Красновский остался стоять, а потом и вовсе начал ходить туда и сюда по камере, будто постоянное движение помогало ему думать и излагать. – Прошлой осенью я бежал с каторги на Слюдяном Зимовье. Добрался до Петербурга, остановился на конспиративной квартире у... впрочем, это не важно. В начале апреля они изготовили мне фальшивые документы, и я уехал в Лондон. Туда перебралось много наших, кого отпустили или кто сумел бежать. Лондонской полиции не было до нас дела. А вот кое-кому другому было. Он остановился и нервно потер подбородок. – В конце июня мне передали, что со мной ищет встречи связной от народовольцев. Они мне здорово помогли, и я решил, что обязан отдать долг. Пришел на встречу… вот только тот человек не был народовольцем и даже не был русским. Он сказал, что я могу называть его Старик. И этот Старик спросил меня, готов ли я и дальше сражаться за освобождение Польши и бороться с царским самодержавием. Красновский умолк и взглянул на меня со странной болезненной улыбкой. – Я ответил, что всегда готов. И он спросил, слышал ли я что-нибудь о «Наутилусе». Я слышал, еще на каторге, но Старику сказал, что нет, и тогда он дал мне почитать интервью с одним канадцем, гарпунером, который был захвачен на «Наутилусе» в плен, а потом бежал. Вы, конечно, тоже читали это интервью. Я молча кивнул. Я уже догадывался, что будет дальше. – Не рассказать, что со мной стало. Я ведь не верил рассказам о «Наутилусе», думал, это легенда, мечта, фата-моргана, сказка, выдуманная, чтобы не сойти с ума на каторге. А оказалось, он существует, и вот свидетельство человека, прожившего на нем десять месяцев. Старик сказал, что, по его сведениям, в экипаже «Наутилуса» есть несколько поляков, а среди них – тот, кого я хорошо знаю. И что он, Старик, поможет мне попасть на борт, если я пообещаю ему или словами убеждения перенаправить атаки «Наутилуса» на Российскую империю, или при необходимости поднять бунт и передать власть над кораблем своим товарищам. Красновский невесело рассмеялся. – Вы спросите, как я мог пойти на подобное? Мог, и легко. Я жаждал мести, как жаждут увидеть солнце в конце полярной ночи, а о том, чтобы попасть на «Наутилус», даже и не мечтал. А тут мне предлагают стать членом экипажа субмарины-легенды и топить русские корабли! «Вы умный человек, господин Красновский, вас не используешь втемную, – говорил мне Старик. – Поэтому я буду с вами полностью откровенен. Конечно, мы предпочли бы, чтобы вы отдали “Наутилус” нам, но я прекрасно понимаю, вы никогда этого не сделаете, а даже если пообещаете, то солжете. Однако меня устроит, если вы обратите месть “Наутилуса” на Российскую империю. Вам же есть за что мстить, не так ли?» С тихим щелчком недостающие части головоломки встали, наконец, на место. Я уже почти не сомневался и все же уточнил: – Он сказал, от чьего имени выступает? – Да, от имени Великобритании, – ответил Красновский и с вызовом посмотрел на меня. Я лишь кивнул. Теперь я мог охватить взглядом всю картину целиком, пусть даже в ней и оставалось несколько белых пятен. Капитан Немо оказался прав в своих подозрениях – и мое похищение в Гавре, и неожиданное спасение, и засада на моле, и ружейный огонь, который чудесным образом никого не задел, – все имело одну цель: привести Красновского на «Наутилус». – Значит, это британцы приказали вам убить капитана? – спросил я, только чтобы убедиться. Красновский глубоко вдохнул, отвернулся от меня и снова прошелся по камере. – Я не собирался этого делать, – пробормотал он. – Поверьте, у меня была сотня возможностей, но я не собирался... Я думал, мне удастся его уговорить. Минута или две прошли в молчании. – В общем, Старик сказал, что снабдит меня важными сведениями, которые прибавят мне веса на подводном корабле и заставят капитана поверить мне. Он рассказал про торпеды Уайтхэда и Александровского, про готовящиеся испытания и обещал достать чертежи. Он говорил, что у него есть свой агент в окружении русского царя и что сведения будут верными. «А на самом деле он хотел заманить “Наутилус” в Черное море», – подумал я. – Потом он рассказал про вас – то, чего не было в интервью того канадца. Кто вы, кем работаете и чем занимаетесь, где живете и куда ходите. За вами и правда следили, господин Аронакс. За каждым вашим шагом. И почту вашу вскрывали. – Это я уже понял. Красновский остановился и, криво усмехнувшись, повернулся ко мне. – Я ведь почти и не врал вам тогда. Все было правдой – и то, что вас вели от дома, и про британских шпиков, и про то, что вас должны были взять сразу по приезду в Гавр. Только я заранее знал, что вы не позволите никого убить и останетесь в поезде. И что решите от меня сбежать. И Старик это знал. Все вышло, как он планировал, до малейшей детали. Я прикрыл глаза и снова, как наяву, увидел залитую дождем привокзальную площадь Гавра, пролетку и рыжего верзилу, забирающего у меня из рук саквояж. – Значит, вы не ломали пальцы тому бандиту? Кучеру. – Нет, не ломал. Но сломал бы, если б не знал, куда вас увезли. Старик говорил – чтобы нам поверили, все должно быть по-настоящему. Да, надо было по-настоящему пытать меня жаждой, чтобы я проникся горячей благодарностью к своему спасителю и привел его на «Наутилус». И по-настоящему выбираться на мол из пляшущей на волнах утлой лодки, рискуя свалиться в ледяную черную воду. И стоять под дулом электрического ружья. В каждом штрихе происшедшего я узнавал холодный ум и дьявольскую хитрость Спенсера, который всех заставил страдать и рисковать – кроме самого себя. – Зачем же вы стреляли в капитана, Тадеуш? – Я хотел, чтобы капитаном стал Стефан, – глухо ответил Красновский. – В тот момент хотел, сейчас уже не хочу. Я… Это сложно объяснить. Он замолчал, глядя в пол, и я впервые увидел на его бледных впалых щеках красные пятна румянца. – Я слишком много думал о «Наутилусе», – наконец признался он. – Слишком хотел на него попасть. И придумал то, чего никогда не было. Не знаю, как вам объяснить. – Я понимаю, – тихо сказал я. – Никто не даст нам избавленья – ни бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой, – чуть нараспев произнес Красновский, и я узнал куплет песни, которую много пели в дни Парижской коммуны. – Боюсь, что никакого освобождения мы уже не добьемся, – возразил я. – Босфор по-прежнему перекрыт. Мы уничтожили две минные завесы из трех, но последнюю уничтожать нечем. Британцы обманули вас, Тадеуш. Никто не собирался отдавать вам «Наутилус» и обращать его атаки на русские корабли. Они использовали вас, чтобы заманить нас в ловушку, вот и все. – Я знаю, – пробормотал он. – Знаю. – А теперь капитан готов затопить «Наутилус» в центре Черного моря, только чтобы не отдавать его британцам. И еще неизвестно, что будет с командой. Красновский угрюмо посмотрел на меня. – Даккару надо было меньше слушать вас, профессор. И начать войну еще три недели назад. И мы не сидели бы в Черном море, как мышь с прищемленным хвостом в мышеловке. Британцы вон не боятся замарать рук – и под ними полмира. Я не чувствовал гнева – только полынную горечь на губах. – Господин Красновский, спуститесь с небес на землю! Полагаете, турки не ведают, что происходит на их земле? И не знают, кого именно ловят британцы в проливе, ведущем через их столицу? Если бы мы атаковали турецкое судно, неважно чем, пусть даже торпедой Александровского, думаете, они не поняли бы, что это именно мы, а не русские? Красновский промолчал – и в наступившей тишине я услышал, как заработали моторы «Наутилуса». Слабый толчок возвестил, что субмарина оторвалась от дна. Мы снова начали движение – и я не знал куда. Я поднялся на ноги. Не было никакого смысла продолжать старый спор. Коротко поклонившись Красновскому, я шагнул к двери – однако новая мысль внезапно пришла мне в голову. – Тадеуш, – спросил я, оборачиваясь, – почему вы решили рассказать это мне, а не капитану или Стефану? Красновский нахмурился и отвел взгляд. – Даккар меня сразу убьет, а перед Стефаном мне стыдно, – глухо ответил он. – Если мы все погибнем, пусть это останется между нами, господин Аронакс. Но если «Наутилус» выберется из Черного моря и капитан меня отпустит, расскажите ему. Пусть знает – британцам известно про Стефана, и не от меня. – Хорошо. Я вышел в коридор и кивнул Кшиштофу в знак того, что разговор окончен. Тот запер дверь гауптвахты, а я отправился в салон, чтобы посмотреть на показания приборов. «Наутилус» шел на север со скоростью около пятнадцати узлов. По-видимому, капитан еще не потерял надежды получить весточку от Конселя – или же хотел окончательно убедиться, что наш план провалился. Хрустальные окна салона были плотно закрыты ставнями. Мы шли к Одессе на глубине семьдесят футов – слишком близко к поверхности, чтобы включать прожектор даже днем. На душе было скверно. Черное отчаяние, затопившее меня этой ночью, отступило, но никуда не ушло. Я думал об истории, рассказанной Красновским, о хитроумном замысле, приведшем «Наутилус» в Черное море – и невольно поражался злому гению полковника Спенсера, сумевшего вплести нити наших судеб в свою паучью сеть. Глядя в прошлое, я не видел для себя возможности избежать ловушки. Вернувшись из Гавра в Париж, я уже ступил одной ногой в ловчую яму. Нужно было полностью отказаться от надежды вернуться на «Наутилус» и оборвать любые связи с капитаном Немо – лишь тогда я бы смог избежать роли троянского коня и не послужил бы невольной причиной нашей гибели. Если бы я мог предвидеть будущее! Глава 5 13 ноября в два часа пополудни мы подошли к Одессе, а на следующее утро Эгельт со Збигневом на шлюпке отправились в город. Вернулись они с наступлением темноты, когда я уже весь извелся от нетерпения и мучительной тревоги. Весь день я ничем не мог себя занять, все валилось из рук. Пробовал читать Вестник Канадского географического общества и один из романов Жорж Санд, но сосредоточиться не получалось, руки дрожали и ни научный, ни художественный текст не откладывался в голове. Бросал книгу, выходил в салон – однако створки на хрустальных окнах были закрыты, плеск фонтана не успокаивал, а раздражал, прекрасная коллекция даров моря, собранная капитаном Немо, больше не радовала глаз. Под вечер, когда «Наутилус» всплыл на поверхность, я поднялся на палубу, но дождаться шлюпки не смог – наверху лил дождь пополам со снегом, штормовой ветер сбивал с ног, и субмарину заметно раскачивало на высокой крутой волне. Спустившись в библиотеку, я вновь взялся за «Консуэло», надеясь хоть как-то скоротать время. Прошло не меньше часа, прежде чем раздался долгожданный сигнал электрического звонка, а за ним – топот матросских ботинок и характерный лязг, сопровождающий укладку и закрепление шлюпки в гнезде на корме «Наутилуса». Спустя еще несколько минут я услышал шипение, знаменующее поступление воды в балластные цистерны: приняв на борт разведчиков и обновив запасы воздуха, субмарина снова погружалась в морскую пучину. Вскоре отворилась дверь и в библиотеку вошел капитан Немо. – Вот вы где, господин Аронакс! А я вас искал. Консель прислал телеграмму, но, боюсь, в ней столько тайных смыслов, что без вашей помощи нам ее не расшифровать. Я смотрел на капитана, не веря своим глазам – он улыбался! Берет, куртка из тюленьей кожи и высокие сапоги на нем, мокрые от дождя, ярко блестели в свете ламп, а обычно бледные щеки покрывал румянец. Весь его облик дышал грозной радостью, будто перед нами наконец-то предстал неприятель, с которым можно сразиться лицом к лицу. – Телеграмма от Конселя! – воскликнул я, поднимаясь на ноги и шагая ему навстречу. – Капитан, не томите же меня! Немо достал из внутреннего кармана куртки телеграмму и протянул мне. «Нашел судно помощью Жака и Мадлен тчк бангала за порогами Убунду Дюнсте». Я перечитывал телеграмму снова и снова, чувствуя одновременно и огромное облегчение, и предательский липкий страх. Я понял, что недооценил своего бывшего слугу – он не собирался делать глупости, что я ему приписывал, а обратился к человеку, который один мог нас спасти в создавшемся положении. Однако что, если Консель ошибся в своих расчетах? Что, если ему не удалось обмануть шпионов Спенсера, и он привел слежку к дому моего друга? Что, если они узнали Ишвари? – Он у Франсуа д`Обиньи, – сказал я, поднимая глаза на капитана. – Жак и Мадлен – это Жак Орэ и Мадлен Брюньон, матрос и домоправительница д`Обиньи, я хорошо знаю их обоих. Видимо, Консель пренебрег моим запретом и все-таки отправился к Франсуа, и это лучшее, что он мог сделать. Франсуа знает весь Марсель, он найдет людей, которые объявят, что видели «Наутилус». Уже нашел, – поправился я, взглянув на телеграмму. – Лучшее, что он мог сделать?! – взревел Немо, бледнея и сжимая кулаки. – Он привел британцев к Ишвари, и вы говорите – это лучшее, что он мог сделать?! У меня болезненно сжалось сердце и, кажется, задрожали руки. – Он не привел британцев к Ишвари, – ответил я, стараясь вложить в свой голос столько уверенности, сколько мог. – Он написал: «Бангала за порогами Убунду», это значит, что он ушел от соглядатаев, обманул слежку. – Вы не можете этого знать! И он не может! Только глупец уверен, что он всех обманул! Немо шагнул ко мне и выхватил телеграмму из моих рук. Я попятился: я давно не видел капитана настолько взбешенным или – настолько напуганным. – Как ему вообще пришло в голову вас ослушаться? – он перечитал телеграмму и смял ее в кулаке. – Он не знал, что Ишвари живет у д`Обиньи, – я старался отвечать тихо и спокойно. – Консель никогда не подверг бы опасности вашу дочь, капитан. Однако Франсуа – другое дело. Он смелый человек, и он очень умен. Консель явно счел, что имеет право попросить его о помощи. Немо бросил смятый бумажный ком на стол, резко отвернулся и отошел к дальнему стеллажу. – Если с Ишвари что-то случится… если хотя бы волос упадет с ее головы, я никогда этого не прощу ни ему, ни себе, ни вам, – глухо произнес он, не оборачиваясь. В библиотеке наступила вязкая тишина. Самый воздух казался напоен тревогой, словно вино ядом. Я подошел к столу, осторожно расправил телеграмму, перечитал скупые строки. И снова, будто наяву, увидел бурые воды Конго, вспененные буруны и рев Убунду – водопада, остановившего воинов из племени бангала, что преследовали нас. Только хладнокровие, выносливость и непоколебимое упорство Конселя, сутки не бросавшего весла, спасло наши жизни. Мог ли я подумать, что на этот раз он ошибется и недооценит опасность? Если уж он сам сравнил соглядатаев Спенсера с чернокожими каннибалами – он понимал цену ошибки. С сильно бьющимся сердцем я подошел к Немо, тронул его за плечо. – Капитан, я верю Конселю и верю, что он действительно ушел от слежки. Он не зря упомянул пороги Убунду. В тот день мы с ним были на волосок от гибели – и все же спаслись, ушли от преследования. Пороги Убунду означают, что смертельная опасность осталась позади. А еще – я верю д`Обиньи, я знаю, он будет защищать Ишвари, как защищал бы родную дочь. Немо не шевельнулся, его плечо под моей ладонью казалось каменным. – Франсуа сделает все, что в человеческих силах… и еще немного. Этот человек – достойный противник Спенсеру и остальным вашим врагам. И раз Консель пишет, что Франсуа нашел судно, значит, у них все готово. Мы вырвемся… и даже если нет, д`Обиньи сможет обеспечить безопасность и благополучие вашей дочери. Немо глубоко вздохнул, а затем обернулся: – Когда-то я тоже был уверен в одном человеке, господин Аронакс. – Франсуа никогда не предаст вас. – Иногда предает сама судьба. Я видел, что он немного успокоился – или же заставил себя казаться спокойным. Его глаза больше не метали молнии, кулаки разжались, голос звучал ровно. И все же я чувствовал в нем напряжение плотно сжатой пружины. – На все воля Провидения, господин Даккар, – тихо сказал я. – Но если наши враги не ясновидящие, они не узнают, что мы остались в Черном море и что свидетельства очевидцев – ложь. А значит, им придется открыть Босфор. Или хотя бы убрать мины верхнего яруса, чтобы в пролив могли войти зерновозы и баржи с лесом. Немо ответил мне долгим нечитаемым взглядом. – Что ж, вы правы, профессор, мы сделали все, что могли. Остается затаиться и ждать. Произнеся эти слова, капитан коротко кивнул мне и вышел из библиотеки. Спустя несколько минут моторы «Наутилуса» мягко загудели, корпус наполнился еле заметной вибрацией, и меня качнуло в сторону кормы. Мы снова шли на юг, к Босфору – как я надеялся, в последний раз. *** Потянулись дни ожидания. «Наутилус» лежал на дне в нескольких милях от турецкого берега, всплывая на поверхность раз в три дня и всегда глубокой ночью – только чтобы обновить запасы воздуха. Натрия для питания электрических батарей осталось совсем немного, так что мы перешли в режим суровой экономии. Опреснительная установка работала, но подогрев воды свели до минимума, и вода из кранов текла еле теплая. Отопительные приборы тоже почти не грели, за бортом стояла глубокая осень, температура воздуха в каютах едва поднималась до 15 градусов Цельсия. Законсервированная пища подошла к концу, и, чтобы прокормиться, приходилось собирать устриц, мидий и крабов со дна Черного моря, а раз в три дня выходить на рыбную ловлю на спасательной шлюпке. В качестве необходимого противоцинготного средства наш кок использовал морской салат ульву – зеленую водоросль, чьи широкие листовые пластинки действительно напоминают салат. К счастью, продуктивность Черного моря настолько высока, что ни голодать, ни даже сокращать рацион нам не пришлось. Если бы не постоянный холод, мне вообще не на что было бы жаловаться. В эти дни капитан Немо много времени проводил в библиотеке, и я пользовался случаем, чтобы побыть рядом с ним. Обычно я приходил сразу после завтрака, устраивался на одном из кожаных диванов с томиком Марка Аврелия, Сенеки Младшего или Тацита и обращался к великим умам древности, восстанавливая заодно и свое знание латыни. Одет я был тепло – в сапоги, брюки на гагачьем пуху и меховую куртку, но руки все равно постоянно мерзли, так что к обеду мне становилось трудно переворачивать страницы. Тогда я откладывал книгу, прятал ладони в карманы и делал вид, что задремываю, а сам украдкой наблюдал за капитаном. Немо целыми днями работал, и я не сразу понял, над чем именно. Он во множестве делал расчеты и что-то чертил, часто пользовался справочниками и тригонометрическими таблицами. Стол посреди библиотеки был завален карандашными набросками и обрывками чертежей. На бумажных листах я снова и снова видел изображение длинного веретенообразного предмета, чем-то похожего на «Наутилус», с коническим носом и винтом в задней части. Только через несколько дней я сообразил, что это торпеда. Капитан Немо не удовлетворился торпедами Александровского, он пытался сконструировать свою! Я не отвлекал его вопросами или пустыми разговорами, и часто мне казалось, что он вообще забывает о моем присутствии. Мне нравилось смотреть на его лицо, будто освещенное изнутри работой увлеченного ума, мне нравилось наблюдать, как его изящные длинные пальцы ловко обходятся с циркулем, линейкой и транспортиром. Ожидание освобождения и тревога за Ишвари наверняка томили бы меня, если бы не присутствие капитана, но рядом с ним я не чувствовал ни страха, ни уныния. *** Через десять дней, 25 ноября, разведчики ушли в Босфор, но вернулись ни с чем. Последняя минная завеса оставалась неизменной и неприступной. Теперь режим экономии стал еще жестче. Вода из кранов текла ледяная, и я умывался, стуча зубами от холода. Верхний свет в салоне и библиотеке не включали, только неяркие переносные фонари, и весь экипаж «Наутилуса» проводил дни в глубоком сумраке. Меня против воли одолевали тоскливые думы. Что, если британцы так и не откроют Босфор? Или сделают это через два-три месяца, когда запасов натрия на борту «Наутилуса» не хватит, чтобы дойти до каменноугольных копей на дне Атлантического океана? Я вспоминал островок Санта-Лючия с потухшим вулканом, огромную пещеру там, где в незапамятные времена бурлила лава и где капитан Немо установил оборудование для производства натрия по методу Девиля. Сейчас эта пещера казалась мне столь же далекой и недоступной, как лунные моря. Несколько дней подряд капитан Немо вместе с двумя самыми крепкими матросами уходил на разведку к последней минной завесе. Отцепить минреп от якоря было невозможно, перепиливать – слишком опасно, но капитан придумал осторожно выкапывать якорь каждой мины и отводить ее в сторону. Три человека справлялись с этой задачей за два часа. Однако фарватер Босфора перекрывали сотни мин, а ноябрьские дни были слишком коротки – до иссякания запасов натрия мы не успевали расчистить себе путь. И все-таки я не терял надежды. Время истекало не только для нас, но и для наших врагов. На рейде в виду устья Босфора скопилось около двух дюжин большегрузных судов, ожидающих входа в пролив. Торговля хлебом и лесом стояла, с каждым днем увеличивая убытки торговцев. Мы не знали, что творится наверху, во внешнем мире, но надеялись, что давление на турецкого султана не ослабевает. Мучительней тревоги был холод, к которому никак не получалось привыкнуть. Гаврский плен, лихорадка и ранение электрической пулей подорвали мои силы, я сильно исхудал и теперь постоянно мерз. Теплая одежда не помогала, казалось, могильный холод сковывает меня изнутри. В отсутствие капитана Немо полутемная библиотека стала для меня подобием склепа, и я начал проводить дни у себя в каюте. Я или читал, пытаясь отвлечься, или бездумно сидел на кровати, спрятав руки в карманы. Пробовал вести дневник, но окоченевшие пальцы не слушались, и строчки выходили корявыми и неровными. Дни тянулись бесконечно, но еще хуже были ночи – лежа неподвижно, я замерзал до костей и утром с трудом поднимался с койки. Помню, в ночь на 1 декабря я долго не мог заснуть. Подтянув колени к груди и поплотнее закутавшись в одеяло, я прислушивался к шагам капитана Немо. Тот ходил по своей каюте от стены к стене, то ли размышляя, то ли давая выход тревожному нетерпению. Я понимал, что наше заточение с каждым днем все больше тяготит его, что его деятельная натура с трудом переносит ожидание, конца которому не видно. Потом шаги стихли, и я провалился в сон – в синюю спальню с выбитым окном, через которое задувал пронизывающий морозный ветер, наметая на подоконник колючую снежную пыль. Весь мир сковало льдом, море до самого горизонта бугрилось антарктическими торосами. Смерть забрала всех, кого я любил, и в мире не осталось больше ни тепла, ни надежды… Из тоскливого кошмара меня вывело легкое прикосновение ко лбу. Немо склонился над моим изголовьем и смотрел на меня загадочным взглядом, который я не мог прочитать. – Дурной сон, господин Аронакс? – негромко спросил он. – Н... наверное, – я с трудом справился со своим голосом, зубы у меня стучали. – Простите, капитан, если нечаянно потревожил вас. – Я вижу, вы совсем закоченели. – Да… никак не привыкну. Немо выпрямился – и стал расстегивать меховую куртку. – Двигайтесь к стене, профессор. Я вас согрею. Я понял, что все еще сплю: наяву капитан никогда не стал бы делать то, что делал. А он снял куртку и бросил ее на стул, оставшись в одной виссоновой рубашке. Потом повернулся ко мне и чуть приподнял бровь. – Профессор, я просил вас подвинуться. – Это сон, – тихо ответил я. – Вы так полагаете? – насмешливо спросил Немо. Я молча кивнул и все же подался к стене, давая ему место рядом с собой. Он присел на край кровати, снимая сапоги, и матрац прогнулся и скрипнул под его весом. Сон казался чересчур реальным, и мое сердце бухнуло в ребра. На миг я ощутил себя скалолазом на крутом обрыве, чья нога соскользнула с уступа, а из-под пальцев в пропасть посыпались камешки. – Капитан?.. – пролепетал я. Немо повернул ко мне голову, его губы тронула странная полуулыбка. – Вижу, профессор, вы уже не считаете меня сном. Повернитесь лицом к стене, так вам будет удобнее. Видимо, потрясение, которое я испытал, сполна отразилось на моей физиономии, потому что Немо сначала нахмурился, а потом заговорил совсем другим тоном: – Господин Аронакс, я прекрасно знаю, что в вашем кругу так не принято, но вы же путешественник, исследователь. Неужели в лесах Конго или степях Патагонии вы столь же тщательно придерживаетесь этикета, как в парижских гостиных? Если бы судьба забросила вас на Огненную Землю или в сибирскую тайгу, неужели вы, даже замерзая, не приняли бы помощь ваших спутников? Или вам неприятно мое общество? Кровь отлила у меня от сердца и бросилась в лицо. – Нет… нет, – прошептал я. – Тогда исполните мою просьбу. Я сделал, как он велел, – повернулся лицом к стене, пульс бился у меня в висках. Капитан лег рядом, пропустив одну руку мне под голову, другой обняв за плечи. Горячая ладонь нашла мою – думаю, моя рука показалась ему ледяной. – Надеюсь, вы не заболеете, профессор, – укоризненно произнес Немо, укутывая нас обоих одеялом. Признаюсь, в тот момент никаких связных мыслей у меня в голове не осталось. Меня охватил трепет, который я не мог ни сдержать, ни скрыть. Меня колотило от холода, от нервного напряжения, близость капитана сводила с ума. Я невольно вспомнил роковую ночь на 17 октября, когда отправился следить за Красновским – стальной коридор «Наутилуса», погруженный во тьму, пустоту под пальцами вместо двери каюты и теплую сухую ладонь, зажимающую мне рот. Я снова был в объятиях этого человека и снова чувствовал, что падаю в бездну, но на этот раз рядом не было Красновского, пробирающегося в машинное отделение. Однако время шло, и постепенно я начал отогреваться и успокаиваться. Немо пылал как печка, и мое тело с жадностью впитывало его жар. Скоро его рука перестала казаться обжигающе горячей, одеяло из ледяного стало теплым, меня больше не трясло, будто в приступе малярии, а дыхание выровнялось. Я твердил себе, что должен поблагодарить капитана и отпустить его, но не мог вымолвить ни слова. Меня сковала непонятная слабость – не только тела, но и духа. В жилах струилось тонкое наслаждение, которого я никогда раньше не испытывал. Я старался не шевелиться и дышать ровно и глубоко, как спящий. Не знаю, удалось ли мне обмануть капитана на этот раз! Я подозревал, что он не спит – в его теле не было тяжелой бесчувственности человека без сознания, ладонь легко лежала на моей руке. О чем он думал в эти минуты? Чем дальше, тем сильнее меня клонило в сон. Скоро мои мысли спутались, и я заснул крепко, сладко и глубоко – так, как не засыпал уже много лет. *** Разбудил меня резкий звук электрического звонка. Прежде чем я успел что-либо сообразить, Немо убрал руку с моего плеча и выскользнул из-под одеяла. Меня обдало ледяным воздухом – температура в каюте едва поднималась до 12 градусов. – Спите, профессор, – произнес капитан. – Еще рано. Звонок повторился, и теперь я понял, что он раздается из его каюты. Кто-то из машинного отделения или из рубки вызывал капитана «Наутилуса». Когда я повернулся, Немо уже застегивал куртку, его лицо было хмурым и сосредоточенным. Еще миг – и он стремительно вышел в коридор. Я вытянулся на опустевшей постели, сердце билось сильно и часто. Только сейчас я в полной мере осознал, что произошло. На минуту я горько пожалел, что позволил себе заснуть – мне хотелось сохранить в памяти каждое мгновенье, проведенное в объятиях капитана. Но потом я опомнился и одернул себя. Что это, как не полное безумие – лелеять губительную страсть к человеку, достойному лишь глубочайшего уважения и восхищения? Мне надлежало бороться с собой, а не поддаваться болезненному влечению. Я приподнял голову – и вдруг осознал, что вокруг больше нет тишины. Пространство наполнял далекий гул, природу которого я не мог определить. Гул напоминал шум прибоя или одновременную работу множества моторов. Я торопливо встал, оделся и вышел в салон. Там никого не было, но гул слышался даже отчетливее. Поколебавшись, я отправился на корму, где располагался матросский кубрик и каюты офицеров. Я собирался постучаться к Эгельту или Кнуду, но не успел – навстречу мне из коридора выскочил Марко. – Что происходит? – спросил я его. – Доброе утро, господин Аронакс! – с широкой улыбкой ответил он. – Это зерновозы! Зерновозы пошли в Босфор. Глава 6 Я вернулся в темный холодный салон и включил лампу. На монотонный рев далеких зерновозов накладывались топот матросских ботинок, протяжный шорох – будто что-то тяжелое волокли по полу, перезвон электрических звонков: экипаж дружно взялся за дело. Вскоре заработали моторы, и субмарина направилась на юг, к устью пролива. Судя по положению стрелки манометра, мы держались у дна, на глубине около двухсот футов. Я не находил себе места от волнения и тревоги. Неужели наше полуторамесячное заточение в Черном море наконец закончится? Не ждет ли нас впереди новая ловушка? Я ходил по салону, поминутно бросая взгляд на приборы и пытаясь предугадать действия капитана Немо. Как он поступит? Осторожность требовала отправить в пролив разведчиков, однако что, если британцы пропустят большегрузные суда, скопившиеся на рейде, и сразу же закроют Босфор? Через десяток минут «Наутилус» начал замедлять ход, а потом снова лег на грунт. Здесь рев моторов звучал гораздо отчетливее – видимо, мы подошли к самому устью пролива. Сквозь шум я услышал шипение воды, заполняющей шлюзовую камеру, а затем – лязг шлюзовых ворот: Немо все-таки отправил людей на разведку. Теперь новостей не стоило ждать раньше вечера. Я вернулся в свою каюту, сел за стол и взялся за книгу, но не успел толком вчитаться, как, спустя буквально четверть часа, субмарина неожиданно двинулась вперед – заставив меня броситься обратно в салон. В салоне по-прежнему было пусто, но из телеграфного аппарата свисала тонкая белая лента, испещренная точками и тире. Я поспешил поднести ее к глазам, но увы – сообщение оказалось на языке экипажа «Наутилуса». Судя по компасу, мы шли на юго-запад, лаг показывал десять узлов, реальная наша скорость, с учетом придонного противотечения, была, вероятно, ближе к шести узлам. Почему Немо вошел в Босфор, не дожидаясь возвращения разведчиков? Я ничего не понимал. Минут через десять субмарина вновь замедлила ход и коснулась дна. Я принес из библиотеки карту Босфора и попытался восстановить наш путь. От входа в пролив мы продвинулись на юго-запад примерно на одну милю и сейчас подошли к сужению русла в виду мыса Гарипче. До первой, уже давно разобранной, минной завесы у Анадолу Кавагы оставалось полторы мили. Почему мы остановились? Двадцать минут прошло в ожидании, и я уже собирался вернуться в каюту, как вдруг из телеграфного аппарата поползла лента. Новое сообщение на ней полностью повторяло предыдущее. Тотчас «Наутилус» двинулся вперед – и меня как молнией пробило догадкой: Немо не собирался рисковать тем, что Босфор закроют, и одновременно не желал идти вслепую – он отправил разведчиков вместе с бухтой телеграфного кабеля и передающим ключом. Именно поэтому мы останавливались каждую милю – видимо, такова была длина провода. Я решил, что загадочное телеграфное послание означало «путь свободен» или нечто в этом роде. Если я прав, мы остановимся через десять минут, не доходя полумили до Анадолу Кавагы. Так и вышло! Вскоре субмарина снова легла на грунт, а я поставил еще одну точку на карте Босфора. В следующий рывок мы должны были миновать первую минную завесу и подойти к стальной сети. Я не мог представить, как мы минуем ее. Оставалась надежда, что британцы убрали эту помеху с пути судов – а что, если нет? Мы не сумели бы пройти сквозь пробитую «Наутилусом» дыру, не задев ни одну из цепей. Я не боялся, что цепи повредят «Наутилус», но их грохот и лязг о корпус неизбежно нас выдадут! Я метался по салону вне себя от мучительного беспокойства. Время шло. Наконец телеграфный аппарат отстучал очередное сообщение (в точности такое, как и первые два), и «Наутилус» двинулся дальше. Через десять минут мы затормозили в виду Сарыера, у стальной сети – или места, где та когда-то была. Движение винта остановилось, и «Наутилус» начал тихо подниматься к поверхности. Я смотрел на показания манометра – сто тридцать футов глубины, сто десять, семьдесят пять. В тишине, лишенной звука наших моторов, я отчетливо слышал приближающийся, а затем удаляющийся рев чужого судна. «Наутилус» остановил всплытие и неподвижно завис в толще воды. Что происходит? Чего мы ждем? Вскоре короткое шипение возвестило о поступлении порции воды в балластные цистерны: субмарина опускалась на дно. Через несколько минут корпус «Наутилуса» дрогнул, я услышал резкий лязг шлюзовых ворот и, почти сразу, – свист насосов, откачивающих воду из шлюзового отсека. Разведчики возвращались на борт. Я с трудом удержался, чтобы не броситься им навстречу. Я говорил себе, что вряд ли меня станут держать в неведении и надо лишь немного подождать. Тем временем «Наутилус» вновь запустил моторы, плавно развернулся и пошел обратно, на северо-восток, в Черное море. Я понял, что Босфор остался неприступным. *** Когда Марко принес мне в каюту завтрак, я пребывал в глубочайшем унынии. – Тушеная кефаль, устрицы и салат из ульвы, – извиняющимся тоном сообщил он. Сегодняшний завтрак был точно таким же, как и вчерашний, и позавчерашний, но с моей стороны было бы недостойно высказывать претензии. – Спасибо, Марко, – ответил я. Тот шагнул к двери. – Постой. Пожалуйста, расскажи, почему мы вернулись. Марко глубоко вздохнул и нахмурился. – Стальная сеть, господин Аронакс. Они чуть приспустили ее, но не убрали. Можно, конечно, ее проткнуть или пройти в старую дыру, но шума будет столько, что и во дворце султана услышат. Я кивнул в знак согласия. – А что с минной завесой за сетью? – Стоит, никуда не делась. Турки только самый верхний ярус убрали, и то лишь в фарватере. Кшиштоф говорит – придется идти поверху, иначе никак. – Поверху? То есть по поверхности? – Ну, или на малой глубине. На малой глубине! Прямо в руки к британцам. Может, в этом и состоял их план? Марко ушел, а я нехотя приступил к завтраку. Кок «Наутилуса» готовил изумительно, но сегодня я почти не чувствовал вкуса прекрасно сервированных блюд. Я думал о том, достанет ли у капитана Немо безрассудства пройти над сетью и завесой, и что мы будем делать, если недостанет. Запасов натрия для электрических батарей оставалось на восемь дней хода на полной скорости. Как мы ни экономили энергию, этот запас таял с каждым днем. Скоро, слишком скоро наступит момент, когда натрия окажется недостаточно для того, чтобы достичь Атлантического океана и каменноугольных копей на его дне. И тогда… Из тягостных раздумий меня вывел звук моторов «Наутилуса», заработавших на малых оборотах. Я быстро вернулся в салон и, к своему удивлению, обнаружил, что мы идем не на юго-запад – в Босфор, и не на север – к Одессе, а почти точно на восток, вдоль турецкого берега. Вскоре направление сменилось на северо-восточное, затем – на северное, и снова – на северо-восточное. Одновременно субмарина начала подниматься ближе к поверхности. «Наутилус» рыскал, точно охотничий пес, отыскивающий горячий след. Я отчетливо слышал рев моторов – то нарастающий, то ослабевающий – гораздо громче, чем раньше, будто суда проходили прямо над нами. Маневры, в которых я никак не мог разглядеть ни системы, ни смысла, длились почти час. Наконец стрелка манометра качнулась влево: мы поднимались к поверхности – все выше и выше. Я с изумлением и трепетом смотрел, как глубина уменьшается до тридцати футов, потом до двадцати, потом – до пятнадцати. Нарастающий рев чужого двигателя заполнил пространство вокруг меня, от шума винта и плеска воды закладывало уши. Казалось, мы всплываем прямо под чьим-то днищем. Я малодушно испугался столкновения – и в ту же секунду понял замысел капитана Немо. Он собирался пройти Босфор под прикрытием! Наверное, все это время мы искали подходящее торговое судно – достаточно крупное, чтобы нас спрятать, и притом с малой осадкой, чтобы субмарина могла уместиться между его дном и приспущенной стальной сетью. Как хитроумный Одиссей, сумевший вырваться из пещеры циклопа Полифема, привязав себя и своих товарищей под брюхом овец, мы шли под брюхом ничего не подозревающего торговца – скорее всего, баржи с лесом. Дерзость, достойная «Наутилуса» и его капитана! Малейшая ошибка могла нас погубить: мы могли задеть сеть или ряды мин за ней, налететь на днище судна, не справиться с идеальным повторением всех его маневров – и тогда на такой малой глубине нас неизбежно заметили бы. Последовавшие пять часов изнурительного напряжения я забуду не скоро. Быстроходный «Наутилус» крался со скоростью в полтора узла, держась на глубине около двадцати футов, и вскоре совсем остановился – судя по карте, на рейде у входа в Босфор. Два часа наша баржа ожидала своей очереди войти в пролив, и все это время я метался между каютой и салоном, пытался читать и не видел ни строчки. Наконец тональность рева, рвущего мне уши, изменилась, и мы двинулись на юго-запад. Скорость неповоротливой посудины над нами не превышала пары узлов относительно воды, но, благодаря сильному поверхностному течению, несущему более пресные воды Черного моря на юг, в Мраморное море, наша реальная скорость была гораздо выше. Компас и карта подсказывали мне, где мы находимся. Около часа мы двигались на юго-запад. Плавный поворот на юг обозначил расширение русла у местечка Сарыер и приближение стальной сети. Я неотрывно смотрел на показания приборов и невольно сжал кулаки, когда стрелка манометра, державшаяся на отметке в восемнадцать футов, поползла влево. Мы буквально прижимались к днищу идущего над нами судна! Каждую секунду, боясь вдохнуть, я ожидал резкого стального лязга или удара палубы «Наутилуса» о дно баржи – а потом стрелка манометра снова ушла вправо. Мы миновали сеть. Теперь «Наутилус» уже не мог повернуть назад. Впереди лежала вторая минная завеса – и если бы дьявол помогал полковнику Спенсеру, нас уничтожили бы прямо здесь. Однако баржа плыла дальше, и мы плыли вместе с ней – сначала на юг, потом на юго-восток. Четверть часа – и мы миновали местечко Бейкоз и вновь повернули на юг и на юг-юго-запад. Приближался парк Эмирган – место третьей завесы, взорванной русскими торпедами. Стрелка манометра резко качнулась влево, и я впился ногтями в ладони. Нижний ярус третьей завесы мы уничтожили, верхний убрали британцы, чтобы пропустить торговые суда, но сумеем ли мы пройти над вторым ярусом? Я не отводил взгляда от тонкой стрелки. Тринадцать футов глубины… одиннадцать с половиной. Субмарину ощутимо тряхнуло, и меня окатило ужасом. Мы все-таки задели баржу! Еще один слабый толчок, еще – и глубина «Наутилуса» наконец стала увеличиваться. Мы миновали разведанные минные завесы, и, если британцы не установили в проливе дополнительных ловушек, дальше путь был свободен. Преисполненный жгучего нетерпения, я мечтал, жаждал, молил, чтобы «Наутилус» немедленно погрузился как можно глубже и включил двигатели на полную мощность, но у капитана Немо, похоже, нервов не было вовсе. Он по-прежнему удерживал субмарину под баржей, и мы еле ползли по Босфору вместе с ней – на юг до Анадолу Хисары, потом на юго-запад до мечети Хумаюн-Ю Абад Ками и снова на юг. Лишь через полтора часа судно миновало Девичью башню и вышло в Мраморное море. Было около половины шестого вечера, когда стрелка манометра наконец показала неуклонное увеличение глубины, а рев двигателя нашего невольного лоцмана начал ослабевать и удаляться. Наступившая тишина окутала меня блаженством. Я был измотан мучительной тревогой и оглушительным грохотом, я чувствовал себя обессилевшим от постоянного нервного напряжения, но теперь вокруг «Наутилуса» тихо струились воды Мраморного моря, и их мягкий плеск звучал колыбельной песней, даруя утешение и покой. Субмарина шла на запад со скоростью в десять узлов – достаточной, чтобы за ночь пересечь море из конца в конец и к утру подойти к Гелиболу – устью пролива Дарданеллы. Открылась дверь, вспыхнул светоносный потолок, заливая зал ярким светом, и в салон вошел капитан Немо. Я тотчас поднялся ему навстречу, но от глубокого волнения не сразу нашел, что сказать. – Профессор Аронакс, – без выражения произнес Немо. Я видел, насколько он утомлен – его лицо осунулось и посерело, под глазами залегли глубокие тени. Капитан сделал несколько шагов мне навстречу, чуть пошатнулся и, нахмурившись, оперся на одну из витрин. Я со стыдом вспомнил, что из-за меня он почти не спал ночь. Сейчас он, должно быть, просто падал от усталости. – Капитан, вы снова совершили невозможное, – тихо сказал я. Немо не ответил, только посмотрел – то ли на меня, то ли сквозь меня. – Но вам необходимо отдохнуть. Пожалуйста… – Мы задели баржу, – сообщил он. – Если об этом станет известно, британцы догадаются, что мы в Мраморном море. – Об этом может стать известно только по несчастливой случайности, – возразил я. – В русских газетах не было ни слова про «Наутилус» даже в связи с взрывами у парка Эмирган. Значит, ничего не было и в турецких газетах – такую сенсацию не скроешь. Раз моряки с баржи не знают про «Наутилус», до прибытия в пункт назначения они не станут докладывать об этом происшествии. Удар был слабый, вряд ли мы серьезно повредили их судно. – И все же нам следует пройти через Дарданеллы как можно скорее. На это мне нечего было возразить – я сам всей душой стремился вырваться в Средиземное море и дальше – в Атлантический океан. Однако я испугался, что Немо пренебрежет своей усталостью и поведет «Наутилус» через Дарданеллы вслепую этой же ночью. В его состоянии это могло обернуться катастрофой. – Отдохните хотя бы до утра, капитан. Вы обещали прислушиваться к моим врачебным рекомендациям, это одна из них. Ложитесь спать, прошу вас. Прямо сейчас. Немо устремил на меня долгий нечитаемый взгляд и насмешливо улыбнулся. – Вы необычайно настойчивы в своем стремлении уложить меня в постель, господин Аронакс. Но раз это врачебный совет, я ему последую. К счастью, он успел отвернуться до того, как до меня дошел второй – конечно, невозможный и случайный – смысл произнесенных им слов и я побагровел до корней волос. Капитан скрылся в своей каюте, в замке повернулся ключ. Я присел на диван у стены и прижал ледяные ладони к пылающим щекам. Моя извращенная природа иногда играла со мной злую шутку – в переплетениях трещин на камнях я видел чудовищ, а в невинных фразах – изощренную насмешку. *** Весь вечер и половину ночи рулевой вел «Наутилус» на запад, а потом на юго-запад, пересекая Мраморное море из конца в конец. Перед рассветом мы поднялись на поверхность обновить запасы воздуха и уточнить свое местоположение. Погода стояла неприветливая – лил дождь и дул порывистый холодный ветер. Ни звезд, ни луны видно не было, лишь по левую руку на горизонте смутно чернела громада острова Мармара. Я недолго пробыл на палубе – субмарина снова уходила под воду. Капитан Немо счел, что погода благоприятствует проходу через Дарданеллы. Низкие тучи и вспененные волны должны были сделать поверхность моря темной и непроглядной, при этом тусклого света пасмурного дня хватало, чтобы глаза рулевого, привыкшие к темноте, различали путь. На рассвете мы миновали местечко Шаркёй, а еще через час подошли к Гелиболу. «Наутилус» опустился на глубину в сотню футов и, когда под водой немного посветлело, осторожно двинулся вперед. Полтора часа мы шли на юго-запад, следуя фарватеру Дарданелл и лишь слегка отклоняясь немного западнее или южнее, и к полудню добрались до Нагара Кале – «колена» пролива. Здесь Дарданеллы резко поворачивали на запад и сразу – на юг, берега сближались, а глубина даже в фарватере уменьшалась до девяноста футов. Идеальное место для ловушки – если британцы не ограничились Босфором. Будучи не в силах заниматься чем-либо еще, я сидел в салоне и следил за показаниями приборов. «Наутилус» сбавил скорость до трех узлов и скользил теперь над самым дном. Стрелка манометра колебалась между отметками в шестьдесят пять и семьдесят футов. Если бы не шторм над проливом, нас бы давно заметили, но теперь мы крались под завесой ливня, как под плащом-невидимкой, надежно укрытые бурными водами. Спустя час субмарина благополучно миновала сужение Чанаккале и повернула на юго-запад, а еще через час вышла в Эгейское море. Глава 7 Эгейское море! Колыбель античной цивилизации. Овеянное легендами, воспетое Гомером и Гесиодом, омывавшее берега Древней Греции, Византии и Болгарского царства. Из его вод поднимается около двух тысяч островов, самые крупные из которых – Эвбея, Лесбос, Родос, Самос и Крит. Большинство островов каменисто и бесплодно – жгучее летнее солнце иссушает их, превращая в полупустыню. Изрезанные морские берега обрамляют невысокие горные хребты – безлесные, покрытые скудной растительностью. В Эгейское море впадает лишь восемь не слишком полноводных рек – Альякмон, Мендерес, Вардар, Гедиз, Эвр, Нестос, Пиниос и Стримонас, поэтому оно отличается повышенной соленостью. С наступлением ночи «Наутилус» всплыл на поверхность, и я поспешил подняться на палубу. Субмарина шла на юг, оставляя на поверхности моря широкий пенный след. Полоса дождей исчезла за горизонтом, в разрывах туч ныряла ущербная луна и мерцали неяркие редкие звезды. В лицо дул порывистый ветер, но не ледяной и колючий, как в Черном море, а мягкий, упругий, пьянящий. Я дышал им полной грудью и никак не мог надышаться. Вид безграничного водного пространства наполнял мою душу благоговением, а глаза – слезами, наверное, так ощущает себя узник, уже не чаявший выбраться из темницы. – Вы тоже это чувствуете, господин Аронакс? – взволнованно произнес капитан Немо у меня за спиной. – Свободу, которую может даровать только море? Жизнь бесконечную, упорную, охватывающую поистине каждую каплю воды, более плодотворную, нежели на суше? Вечное движение, частью которого мы стали? Я обернулся. Немо стоял в трех шагах от меня, глядя вдаль, на линию горизонта. Я видел, что он охвачен тем же восторгом, что и я, – восторгом человека, чудом избежавшего неволи и смерти, когда надежда на освобождение уже почти угасла. – Да, капитан. В неверном лунном свете его лицо показалось мне молодым и прекрасным. В густых черных волосах больше не блестела седина, глаза не затеняло затаенное горе. Я невольно задался вопросом – не таким ли он был пятнадцать лет назад, до того как началась война и все обратилось в прах? С тех пор лишь море даровало капитану забвение, но увы – слишком редко и слишком ненадолго. Немо перевел взгляд на меня, и его лицо осветила неожиданно мягкая улыбка. – А ведь признайтесь, профессор, – вы уже почти и не верили, что нам удастся выбраться. Я кивнул, соглашаясь. – Имея такого сильного врага, легко потерять надежду! Полковник Спенсер столько раз поражал меня своей дьявольской проницательностью, я уже и не рассчитывал, что нам удастся его перехитрить. И в Париже, и в Гавре я думал, что поступаю разумно и осмотрительно, а потом оказалось – он все предугадал заранее. И победа оборачивалась западней... снова и снова. – Что именно он предугадал заранее, профессор? – нахмурился Немо. Я уже открыл было рот, чтобы рассказать о подоплеке моего гаврского пленения и побега, но вовремя спохватился. Если Немо узнает о роли Красновского, то неминуемо убьет его. Я не испытывал симпатии к человеку, приведшему нас на грань гибели, но не хотел его смерти. И тем более не хотел, чтобы он пал от руки капитана. – Это все мои предположения, безусловно, – пробормотал я, отворачиваясь и с трепетом понимая, как беспомощно и неправдоподобно звучат мои слова. – Я сжег ваше письмо, думая, что его никто не увидит, а мою почту вскрывали. В Гавре сел в экипаж к вознице, нанятому британцами… – Пьер. Услышав свое имя, я вздрогнул и невольно обернулся. Немо пристально смотрел на меня своими пронзительными черными глазами, и от его взгляда у меня внутри все задрожало. – Пьер, как я могу вам верить, если вы совсем не верите мне? Если пытаетесь что-то от меня скрыть и даже обманываете меня? Вы называли себя членом экипажа, но разве вы ведете себя, как член экипажа? Я растерялся. Он был прав… но и я был прав, желая избежать нового кровопролития. – Я говорил с Тадеушем Красновским, – осторожно начал я. – Он хотел извиниться за то, что чуть не убил меня… а еще он хотел исповедаться. Поверьте, капитан, я бы все рассказал вам, и расскажу – до последнего слова, но только когда он уйдет. Немо нахмурился и скрестил руки на груди. – Профессор, я уже говорил вам и скажу еще раз. Я понимаю Тадеуша Красновского, вы – нет. Этот человек не испытывает угрызений совести и не нуждается в исповеди. Если он что-то рассказал вам, он сделал это не для того, чтобы облегчить душу, а по другим причинам, и что это за причины, вы судить не можете. Передайте мне его слова сейчас. Когда он уйдет, может стать поздно. Я опустил голову. Я снова чувствовал правоту капитана, но это была правота меча, занесенного над головой преступника. Жизнь Красновского оказалась в моих руках, и я не знал, как сохранить ее, не лишившись дружеского расположения капитана Немо и не подвергнув риску весь экипаж субмарины. – Хорошо… хорошо, – пробормотал я. – Только обещайте, что не убьете его. – Нет, профессор, вы мне все расскажете без всяких условий, – резко ответил Немо. – Если этот человек совершил нечто достойное смерти, он умрет. Все, что я могу обещать вам – справедливый суд. Или вы думаете, что мне нравится убивать людей и я делаю это ради собственного удовольствия? Справедливый суд! У меня сжалось сердце. Знал ли я сам, каков должен быть заслуженный приговор Красновскому? Он заключил сделку с врагом, заманил нас в ловушку, откуда мы с трудом выбрались, едва не убил капитана Немо и чуть не погубил весь экипаж «Наутилуса», уничтожив запасы натрия, но я не чувствовал, что он достоин смерти. Любовь к родине и жажда справедливости довели его до безумия, но разве не та же любовь и не та же жажда двигали капитаном Немо? Наверное, я действительно не мог понять Красновского, раз он казался мне одновременно и очень хорошим, и очень плохим человеком. Однако капитан мог его понять – а значит, я должен был довериться его суду. Я поднял голову. Немо смотрел на меня без гнева, но тем напряженным взглядом, каким следил за преследующим нас фрегатом «Бристоль». Капитан ждал моего ответа, и я понял: от того, каким тот будет, зависит не только судьба Красновского, но и моя собственная судьба. И я решился. Я рассказал ему все. Я старался не упускать ни одной подробности – ни того, что Красновский чувствовал себя обязанным народовольцам, ни того, что неведомый Старик завлек его призывом продолжить борьбу за освобождение Польши, ни того, что он считал чертеж торпеды настоящим и не догадывался об истинных планах британцев. Немо слушал меня с каменным лицом, но я всем своим существом ощущал, как в нем поднимается тяжелый гнев. Однако он не прерывал меня, и я беспрепятственно завершил свой рассказ. – Вы знали, что Красновский – британский агент, и молчали! – прорычал капитан, когда я наконец умолк. – Следуйте за мной. Он резко развернулся и направился к люку. Не чуя под собою ног, я отправился следом. Я думал, что капитан запрет меня на гауптвахте, где уже сидел Красновский, но он прошел дальше – в коридор, потом в библиотеку, и нажал на кнопку в стене, которую я раньше не замечал. Вскоре открылась противоположная дверь, и на пороге появился встревоженный Збигнев. Немо отдал приказание на языке экипажа «Наутилуса» – я различил лишь имя Тадеуша, и Збигнев ушел. Я ничего не понимал. Неужели Красновского просто убьют – вот так, без суда и всяких церемоний? И кто – его соотечественник, бывший соратник по революционной борьбе? Я с ужасом смотрел на капитана, но тот делал вид, будто не замечает меня. Прошло несколько минут прежде, чем дверь отворилась снова и в библиотеку вошли Стефан, Эгельт, Андроникос и почти сразу за ними – Збигнев, Тадеуш Красновский, Кшиштоф и еще один матрос-поляк – кажется, его звали Януш. У меня немного отлегло от сердца. Эгельт и Андроникос были мрачны, Стефан – бледен как полотно. Збигнев и Януш выглядели скорее подавленными, и лишь на лице Кшиштофа застыла решимость. Тадеуш Красновский тоже был бледен, однако никакого смятения я в нем не увидел. Он шел, гордо подняв голову и широко расправив плечи, и я легко представил, как он ровно с тем же выражением лица поднимается на эшафот. Войдя в библиотеку, Красновский сделал несколько шагов навстречу капитану Немо, остановился и с вызовом посмотрел ему в глаза. – Господин Красновский, вы лгали нам, – холодно и резко начал Немо. – Вы прекрасно знали, что Старик – британский агент. Вы заключили сделку с неприятелем, вы действовали по наущению британцев и инсценировали спасение господина Аронакса из плена ради того, чтобы обманом проникнуть на «Наутилус». Вы по собственной воле заманили нас в западню. Вы лишили нас запасов натрия и чуть не погубили «Наутилус». Вы покушались на убийство и только чудом не убили господина Аронакса. Вы предали его, предали меня, вы предали своих соотечественников. – Тадеуш, это правда? – тихо спросил Стефан. Красновский повернулся к помощнику капитана. На его щеках вспыхнули красные пятна, но он не опустил глаз. – Я знал, что Старик – британский агент, – звенящим голосом ответил он. – Я заключил с ним сделку и разыграл спасение Аронакса, чтобы попасть на «Наутилус», это правда. Но я не действовал по наущению британцев. Я не собирался исполнять условия сделки. Стефан, разве я хоть раз сказал тебе – оставь британцев в покое, давай топить русские корабли? Разве я предлагал тебе убить Даккара? Нет, я говорил и тебе, и ему, и вам всем – беспощадная смерть всем тиранам и всем империям! И Британской, и Российской, и Османской! – Ты предлагал мне низложить капитана, ты забыл? – нахмурившись, возразил Стефан. – В ночь на семнадцатое октября, сразу после совета! Может, ты забыл и то, что я тебе ответил? Доброе дело не начинают с предательства, правое дело не нуждается во лжи. И ты со мной согласился! А потом взломал хранилище с натрием. Я не знаю, что у тебя в голове, Тадеуш. Надеюсь, ты просто обезумел, а не продал нас британцам. – Я не продавал вас! – крикнул Красновский. – Можете убить меня, я знаю, что заслужил смерть. Но я вас не продавал! – Ты и правда заслужил смерть, – холодно заявил Эгельт, глядя ему в глаза. – Причем уже трижды. За попытку бунта, за покушение на убийство капитана, за ложь и работу на наших врагов. – Не стоит марать руки, – угрюмо возразил Андроникос. – Высадим его на необитаемый остров. Там он точно никого не предаст и не обманет. – Согласен, – буркнул Збигнев. – Нет! – воскликнул Красновский. – Лучше убейте! Я впервые увидел в нем что-то похожее на страх – хотя, скорее, это было отчаяние. Мне невольно вспомнились его слова о годах, проведенных на каторге: «Гораздо хуже морозов то, что месяцами нет новостей. Как будто вы уже умерли и ваша душа навеки забыта в пустоте между адом и раем». Этот человек носил свой ад с собой, мог ли он вынести годы одиночества? – Стойте, подождите, – явно волнуясь, начал Кшиштоф. Он переминался с ноги на ногу и переводил взгляд с капитана Немо на Стефана и обратно. – Пожалуйста, выслушайте меня. Немо пристально взглянул на него и еле заметно кивнул. – Тадеуш предал нас, я с этим не спорю. Но он предал нас не из страха или алчности, а из любви к родине. Он слишком увлекся своей мечтой и позволил себя обмануть. Но разве нас ведет не та же мечта? Отомстить угнетателям, заставить тиранов трепетать от ужаса! Помогать тем, кто борется за свободу! Кшиштоф шумно вдохнул и обвел нас всех тревожным, ищущим взглядом. – Да, Тадеуш был не прав. Ему надо было сразу все рассказать нам. Он хотел обмануть британцев, а вышло, что британцы обманули его. Он виноват и знает это. Но если мы убьем его – мы сыграем на руку нашим врагам. Они только того и ждут – что мы передеремся, вцепимся друг другу в глотки. Капитан, вы же знаете – они всегда так делали! И у вас, и у нас. Столкнуть маратхов и мусульман, столкнуть белое крыло восстания с красным, заставить индийцев и поляков воевать со своими же! Лицо Немо будто окаменело. – Лучше не поднимайте эту тему, Кшиштоф, – процедил он. Тот опустил глаза. – Мы не должны отталкивать от себя своих товарищей, даже тех, кто оступился, – упрямо продолжил великан, глядя в пол. – Пусть Тадеуш не будет плавать с нами, но он еще принесет пользу революционному движению. Я за то, чтобы его отпустить. И не на необитаемый остров, а на берег, откуда он смог бы сам добраться до Польши. Не так много осталось настоящих бойцов, чтобы мы могли обходиться с ними, как с мусором под ногами. Я все. В библиотеке наступила тишина. Я видел, что речь Кшиштофа произвела на присутствующих сильное впечатление, один Эгельт холодно усмехнулся. – Предавший однажды предаст и во второй раз. Красновский слишком много знает. Я против того, чтобы его отпускать. Смерть или необитаемый остров, лучше смерть. – Янек? – спросил Стефан. – Необитаемый остров, – нехотя ответил тот. Лицо Красновского залила смертельная бледность. Он смотрел на Стефана, но мне казалось, что он смотрит сквозь него, смотрит в лицо своему старому кошмару. Необитаемый остров страшил его больше смерти! Я мог лишь догадываться, какие демоны разрывают душу этого человека, когда он остается в одиночестве. – Ну, а вы что скажете, господин Аронакс? – вдруг произнес капитан Немо. Вздрогнув, я перевел взгляд на капитана и с удивлением понял, что я не второй подсудимый на этом собрании, а один из судей. Я обвел взглядом присутствующих; все смотрели на меня выжидательно – так, будто мое мнение было решающим. – Я за то, чтобы отпустить господина Красновского, – твердо ответил я. – Обречь его на годы одиночества на необитаемом острове – все равно что убить, только медленно и мучительно. Если Тадеуш живет ради борьбы за освобождение Польши – пусть возвращается и продолжает борьбу. Он, сознательно или нет, потворствовал планам врага, однако мы без потерь вырвались из западни. Силу украшает великодушие. Не нужно мстить тому, кто и так проиграл. Кшиштоф бросил на меня взгляд, преисполненный горячей благодарности. – А что, если он выдаст Марсельца? – хмуро спросил Эгельт. – Как можно выдать того, о ком ничего не знаешь? – с живостью откликнулся Кшиштоф. – Я ему ни слова не говорил. – Я тоже, – вставил Збигнев. Я не понимал, о ком зашла речь – уж не о д`Обиньи ли? – Даже если мы отпустим Тадеуша, необходимо, чтобы он посидел под замком до тех пор, пока мы не заберем пассажиров и не доберемся до мастерской, – сказал Стефан. – Может, поручим это Николя? – он обернулся к капитану. Немо ответил ему долгим взглядом. – Я еще не принял решение, – холодно заявил он наконец. – Эгельт, Збигнев, отведите господина Красновского обратно на гауптвахту. Я молча смотрел, как они уходят – Красновский, сохраняющий гордый вид, но показавшийся мне вдруг очень усталым, угрюмый Андроникос, невозмутимый Эгельт, взъерошенный Збигнев. Вслед за ними из библиотеки вышли Кшиштоф и Януш. Я уже собрался было последовать их примеру, как услышал слова капитана Немо: – Господин Аронакс, пожалуйста, останьтесь. Я вернулся к столу, на котором еще лежала расстеленная карта Стамбула. – Господин Аронакс, расскажите Стефану все то, что рассказали мне. Я повторил свой рассказ, стараясь ничего не упустить. Бобровский молчал, не глядя на меня. Я чувствовал, что мои слова ранят его, что ему больно слышать подтверждение того, во что он так долго не хотел верить. И когда я закончил, в библиотеке надолго повисло молчание. – Каким будет твое решение, Стефан? – наконец спросил капитан. Тот покачал головой. – Я должен с ним поговорить. С глазу на глаз. – Что ж. Бобровский вышел из библиотеки, и мы с капитаном Немо остались вдвоем. Я видел, что капитан больше не гневается. Он выглядел задумчивым и опечаленным, и я с тревогой спрашивал себя, чем вызвана эта печаль – уж не предчувствием ли боли, которую он причинит своему помощнику справедливым, но жестоким приговором? – Вы простили его, не так ли? – вдруг спросил Немо по-французски. – Да, капитан. – А если бы ему удалось меня убить, вы его тоже простили бы? Кровь отлила у меня от сердца. – Если бы он убил вас – нет, не простил бы. – И решили бы, что он достоин смерти? – Смерть за смерть. Да. – Однако от меня вы ждете милосердия, – не то спросил, не то просто заметил Немо. Я опустил глаза на карту Стамбула, на голубую трещину Босфора, надвое рассекшую этот древний город. На русле пролива еще можно было различить полустершиеся карандашные пометки, которые я оставил прошлым утром. – Я не жду от вас милосердия, господин Даккар, но всем сердцем надеюсь на него. Для многих членов вашей команды Тадеуш Красновский – хоть и оступившийся, но товарищ, и его гибель ляжет трещиной между ними и вами. Даже если они смолчат и признают вашу правоту. – Значит, вы вступились за Красновского не ради него самого, а ради единства команды «Наутилуса»? – уточнил капитан. – И ради него самого, и ради единства команды, и ради вас… Мне будет больно, если вы возьмете на душу и эту смерть. Немо горько усмехнулся и в задумчивости скрестил руки на груди. Прошло еще несколько минут прежде, чем дверь отворилась и в библиотеку вошел Стефан. Он был бледен, но спокоен, я видел, что он принял решение. – Тадеуш просит убить его, но не оставлять на необитаемом острове, – по-английски произнес помощник капитана. – Я же прошу отпустить его. Он хочет вернуться в Польшу и продолжить борьбу. Он сказал, что не враг нам, и я ему верю. Я за него ручаюсь. – Ты уже ручался за него, Стефан, – холодно заметил Немо. – Что ж, рискну головой и поручусь еще раз, – спокойно отозвался Бобровский. – Тадеуш сказал, даже если мы будем просто плавать по морям и собирать ракушки, для дела мировой революции это будет лучше, чем если нас утопят или захватят. Пока мы есть, мы грозное напоминание всем деспотам, что они не всесильны, это его слова. Я знаю, он говорил искренне. Немо прошелся по библиотеке в глубоком раздумье. – Что он знает про господина д`Обиньи? – Ничего. Я ему не говорил ни слова, остальным ничего не известно. – Он может выдать расположение мастерской. – Не точнее, чем это сделал Нед Ленд, – ответил Стефан, покосившись на меня. – И думаю, нам в любом случае пора уходить оттуда. Британцы во второй раз терпят неудачу, пытаясь нас захватить, но, я уверен, они на этом не остановятся. Когда мы заберем Ишвари, у них останется лишь одна зацепка, зато верная. Островов в архипелаге Зеленого мыса не так много. – Да… еще одна западня, – прошептал капитан. – Надо, чтобы мы добрались до Санта-Лючии раньше, чем Тадеуш Красновский окажется на свободе. – Значит, ты отпускаешь его? – Да. Я почувствовал облегчение, которое трудно описать словами. – Мы можем поручить Тадеуша Иоаннидису и его людям… скажем, на пару недель, – предложил Стефан. – С тем, чтобы потом они высадили его в Порто Кагио или в Мармари. – Хорошо, пусть будет так. – Скажу Кнуду, чтобы взял курс на Крит. И Стефан вышел из библиотеки. Немо проводил его взглядом и, погруженный в свои мысли, прошелся вдоль книжных полок. Минута или две прошли в молчании. Потом капитан повернулся ко мне и вдруг мягко улыбнулся. – Не желаете ли сигару, господин Аронакс? Я не курил уже много месяцев, но сейчас, наверное, выглядел так, будто сигара мне и правда не помешает. – Не откажусь, спасибо. Капитан снял с полки и протянул мне изящный хьюмидор из темного дерева, которого я раньше никогда не видел. В хьюмидоре лежали золотистые сигары, скрученные из мягких листьев особого вида водорослей, содержащих никотин. Сигары капитана Немо отличались необычным изысканным вкусом, а их дым неизменно успокаивал даже человека, находящегося в сильной тревоге. Признаюсь, после них вкус самого лучшего гаванского табака стал казаться мне резким и грубым – и это была одна из причин, по которой я почти бросил курить. Я раскурил сигару у светильника и глубоко затянулся. Ароматный дым всколыхнул во мне воспоминания трехлетней давности – как я разглядывал чертежи «Наутилуса» и зачарованно слушал объяснения капитана Немо. После второй затяжки по нервам прошла томная волна, стирающая тревожное напряжение последних недель. Видимо, с непривычки морской табак подействовал на меня сильнее обычного. Я присел на один из диванов, выпустил аккуратное кольцо дыма и покосился на капитана. Тот держал сигару в руке, не зажигая ее, и внимательно смотрел на меня. – Профессор, я не устаю благодарить судьбу за то, что три года назад она привела вас на мой корабль, – вкрадчиво произнес Немо. Меня бросило в жар. Голос капитана был бархатным, но в глазах светилось что-то кошачье – с похожим выражением кот, припав к земле, следит за бантиком на веревочке. Я растерялся – но тут же понял, что моя извращенная природа снова играет со мной злую шутку. Я напомнил себе, что помог капитану вернуть дочь и что он лишь выражает благодарность, естественную в такой ситуации. – Вы очень добры, – тихо ответил я. – Однако в последний раз я принес с собой одно беспокойство. – Это не ваша вина. – Отчасти и моя. Я ведь довольно долго подозревал Тадеуша… но потом все равно поверил ему. – Это не ваша вина, профессор. С разведкой Британской империи вам было не совладать, что бы вы ни делали. – Однако если бы я отказался от идеи вернуться на «Наутилус» и не ответил на ваше письмо, они не смогли бы вас достать. Они не знали места встречи, – сказал я. Немо наконец тоже закурил сигару и опустился на диван подле меня. – Так вы всерьез думали о том, чтобы не возвращаться на «Наутилус»? А сейчас – жалеете, что вернулись? Мне явно требовалась новая затяжка, чтобы успокоиться, и я вновь глубоко затянулся, надеясь, что капитан не заметит дрожи в моих пальцах. – Когда мы были в ловушке и я боялся, что вы убьете себя, – да, я всем сердцем жалел, что не остался в Париже. Я привел врага на борт «Наутилуса», я навел британцев на ваш след. Ночь за ночью я думал, что ради своей… ради любви к морю и ради счастья изучать океан вместе с вами я погубил вас и всю вашу команду. Знаю, то были пустые сожаления, ибо никто из нас не знает будущего, но мы не всегда властны над своими мыслями. Немо накрыл мою ладонь своей, и я вздрогнул так сильно, что пепел с сигары упал мне на брюки. – Успокойтесь, профессор. Все уже позади. Его ладонь была теплой, уверенной и твердой. Я чувствовал, что у меня пылает не только лицо, но и уши. В голове пронеслась паническая мысль: что капитан может подумать обо мне? Лучше уж показаться трусом, чем… тем, кем я являлся. Я забрал у него руку, резко встал и шагнул к столу с картой. – Прошу меня извинить, господин Даккар, нервы совсем расшатались, – сказал я, не оборачиваясь. – Я не воин, я действительно очень боялся. Наверное, боюсь и сейчас. Немо промолчал, и я понял, что мне понадобятся все мои силы, чтобы посмотреть ему в лицо. Кровь шумела у меня в ушах, и кружилась голова – то ли от сигары, то ли от усталости, то ли от застарелого нервного напряжения. Прошло несколько минут. Огонек сигары дотлел до моих пальцев, и я бросил окурок в пепельницу. Только после этого я заставил себя обернуться. Капитан пристально смотрел на меня, на губах его играла легкая улыбка, а в глазах горел дьявольский огонек. Я ждал, что он скажет что-нибудь ироническое, возможно, даже убийственно-саркастическое, но вместо этого услышал слова, произнесенные успокаивающим, даже ласковым тоном: – Пьер, вы один из самых храбрых людей, которых я знаю. И вы не должны извиняться, это мне стоит извиниться перед вами. Я обещал вам кругосветное подводное путешествие, обещал показать удивительные страницы книги подводного мира, а вместо этого вам пришлось принимать участие в военной операции. – Это не ваша вина, – ответил я, невольно повторяя его самого. – Однако я не отказываюсь от своих обещаний. Вы увидите то, чего не видел ни один из ваших коллег. Море еще откроет вам свои секреты. Немо поднялся с дивана, слегка поклонился мне, прощаясь, и вышел через дверь, ведущую на корму. Эпилог На следующее утро после позднего завтрака я пришел в салон. Стальные створки на хрустальных окнах оказались распахнуты – впервые за множество дней. Яркие солнечные лучи пронизывали чистейшие воды Средиземного моря, освещая пространство вокруг субмарины не хуже прожектора. «Наутилус» шел на глубине около ста футов над скоплением огромных угловатых глыб, рассеченных глубокими трещинами. Когда-то здесь бушевали потоки лавы, падали вулканические бомбы и море кипело в противоборстве с жаром земных недр. Теперь на черных валунах селились многочисленные моллюски, губки и кораллы, расцвечивая поверхность камня волшебным ковром. Я взглянул на карту, на которой Стефан ежедневно отмечал наше местоположение, и сверился с показаниями приборов. «Наутилус» двигался на запад вдоль северного побережья Крита. Обрывистые крутые склоны этого гористого острова продолжались и под водой: глядя в левый иллюминатор, я видел постепенно поднимающееся дно – будто огромные неровные ступени, вырубленные семейством великанов. В правом иллюминаторе сияла густая синева – здесь глубина резко увеличивалась и дно терялось во мгле. Субмарина шла со скоростью около десяти узлов, и нас сопровождало множество рыб. Я видел стройных серебристых кефалей, стремительно-мощных полосатых тунцов, пеламид с темной спиной и тонкими серыми полосами на белых боках. Между расщелин ныряли медлительные желтохвостые губаны с ярко-красными плавниками и яркими синими точками на темном массивном теле. Поодаль я заметил серых акул – те предпочитали держаться от «Наутилуса» на безопасном расстоянии. Я провел у иллюминатора несколько часов, наслаждаясь причудливыми картинами подводного мира. Прозрачные воды и низкая скорость субмарины позволяли подмечать множество деталей. Каменные глыбы сменялись чистейшим песком, а тот –нагромождением округлых валунов, принесенных горными реками. Я видел осьминогов, прячущихся в щели при нашем приближении, разноцветных губок, напоминающие кувшины, заросли красных кораллов; обломки кораблекрушений – остовы давно затонувших кораблей, обросшие водорослями. Наконец воды вокруг нас начали темнеть, и «Наутилус» поднялся ближе к поверхности. Теперь субмарина двигалась совсем медленно, будто рулевой отыскивал некое место или дожидался подходящего момента. Вскоре слева открылся проход, и мы повернули к югу. Вокруг разом потемнело – я понял, что высокие гористые берега закрыли от нас заходящее солнце. В прозрачной серо-синей мгле зажегся ослепительный свет – «Наутилус» включил прожектор. Электрическое сияние озарило неровное песчаное дно, усеянное валунами, обломками раковин и обрывками рыбачьих сетей, стаи рыб в страхе метнулись прочь – и прожектор погас. Потом снова вспыхнул и вновь погас. Моторы заглохли, и субмарина мягко опустилась на дно на глубине около сорока футов. В какую потаенную бухту мы зашли, чтобы высадить Красновского? Я не мог этого определить. Через несколько минут я услышал характерный стук, сопровождающий отделение спасательной шлюпки, и все стихло. Я ждал, напряженно прислушиваясь. Синева за иллюминатором медленно угасала, в салоне сгущался мрак. Сквозь мягкий плеск фонтана смутно пробивались топот ног и обрывки голосов – пока их не перекрыло резкое дребезжание электрического звонка, и почти сразу раздался свист насосов, откачивающих воду из балластных цистерн. Легкая качка возвестила, что «Наутилус» всплыл на поверхность. Преисполненный любопытства, я поспешил подняться на палубу. Как оказалось, ночь еще не вступила в свои права – солнце только садилось, и на верхушках прибрежных скал горел оранжевый отблеск заката. Мы стояли в бухте шириной не больше мили. Из вод залива поднимались отвесные утесы – безлесные, голые, покрытые кое-где чахлой растительностью. Западный берег был погружен в глубокую тень и казался неприступным, на востоке каменные стены немного отступали от воды, открывая узкую полоску пляжа. Оглядевшись, я увидел шлюпку, идущую к нам от восточного берега. На веслах сидели шестеро матросов с «Наутилуса», но кроме них я разглядел троих мужчин в черных одеждах. По-всей видимости, это и были люди Иоаннидиса, о которых упоминал Стефан. Через несколько минут шлюпка ткнулась в борт субмарины, и критяне выбрались на палубу с ловкостью и уверенностью людей, делающих это не в первый раз. Все трое были одеты в просторные черные штаны, заправленные в высокие сапоги, длинные черные жилеты и рубахи навыпуск, перехваченные на талии широкими красными кушаками. На поясе у каждого висело по паре кинжалов. Платки, повязанные на пиратский манер, завершали разбойничий облик наших гостей. Я смотрел на них во все глаза, но ни один из критян не обратил на меня ни малейшего внимания. Старший из мужчин обнялся с Андроникосом и почтительно поклонился капитану Немо, затем они оживленно заговорили по-новогречески. Вскоре на палубу поднялись Стефан, Кшиштоф и Тадеуш Красновский. Критянин смерил Тадеуша оценивающим взглядом, кивнул и произнес несколько слов. Красновский держался спокойно и уверенно – он окинул быстрым цепким взглядом бухту и своих будущих сторожей, потом посмотрел на меня, на капитана Немо, на Стефана – не кланяясь, не извиняясь, но будто стараясь навеки сохранить нас в памяти. Кшиштоф что-то сказал ему по-польски, тот кивнул, а потом шагнул к критянам и протянул им сложенные вместе руки, как бы предлагая наложить на себя путы. Старший критянин насмешливо улыбнулся и отрицательно качнул головой, а потом жестом указал на шлюпку. Больше не оглядываясь на нас, Красновский запрыгнул в лодку. Я смотрел, как он уплывает – человек, казавшийся мне то врагом, то другом, то снова врагом. Кем он был на самом деле? И куда приведет его судьба? Пытаясь мысленно заглянуть в будущее, я не видел для Тадеуша спокойной жизни и мирной старости. Огонь, пылавший у него в душе, был обречен сжечь его дотла. Я не сомневался, что он сумеет добраться до Польши и что русский царь обретет в его лице упорного и беспощадного врага. Закончит ли Красновский свои дни на эшафоте, сгниет ли в тюремной камере или ему посчастливится погибнуть в бою? Через четверть часа шлюпка вернулась, и я спустился вниз, в свою каюту. На душе у меня было легко и спокойно – впервые за много недель. Я чувствовал, что мы победили – не только полковника Спенсера с его изощренными интригами, не только британскую военную машину, но и самих себя. И вторая победа виделась мне много драгоценнее первой. Команда «Наутилуса» прошла искушение бунтом, но сохранила верность капитану Немо. Стефан не предал его, не предали и матросы. Капитан Немо смог смирить мстительную ярость в своей душе и все-таки отпустил Красновского. А я? Разве я не шагнул в пропасть, доверив капитану жизнь Тадеуша и свою совесть? Я слушал мягкое урчание моторов и тихий плеск морских вод, струящихся вокруг корпуса субмарины, и эти звуки наполняли меня ощущением простора и счастья. Подводный корабль больше не казался мне холодной и неумолимой машиной, в нем словно билось сердце, и мое сердце билось вместе с ним. Я больше не был чужим здесь, не был случайным пленником, прикованным к борту одной лишь силой обстоятельств. Будущее лежало в тумане, я не знал, что принесет завтрашний день, но для меня не было ничего желанней и правильнее, чем находиться именно здесь и сейчас. Конец
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.