Змееносец

      При первом посещении палаты Хакс находит Рена голым и задыхающимся на жестком металлическом столе. Ноги Рена широко расставлены, чтобы разместить покрасневший раздраженный член, обмякший на густых зарослях лобковых волос.       Три часа. Он трахал Рей три гребаных часа без передышки, и все в этой безумной затее кажется совершенно непотребным.       Рен раскрывает один глаз, лениво окидывая его взглядом, пустым как стекло. Ублюдок.       — Хакс, — его голос хриплый, естественно, и вялый, как отсыревшие поздние дни лета. И в нем по-прежнему горечь, как от какой-то дряни.       — Р-Рен, — начало фразы прерывает жалкий глоток от нестерпимой сухости в горле, и Хакс проклинает себя. Проклинает его. Кайло Рен больше не человек, он — хищник, темный и огромный, неумолимо источающий феромоны, и от тяжелого мускусного запаха Хакса бросает в жар под жестко затянутым воротником безупречной униформы. Перед ним не тот самодовольный ребенок-переросток, который знаком ему так хорошо, о нет. Препараты, что ни говори, поработали основательно.       Уж в чем не откажешь Сноуку.       Хакс не намерен затягивать с делом, приказывая медику ввести капельницу в бледное предплечье Рена, а затем он разворачивается на каблуках и уходит, крепко сцепив за спиной руки.       И потом, достигнув своих покоев, проводит двадцать минут в освежителе — немыслимое для него количество времени — пытаясь смыть с кожи вонь секса. Судя по взглядам, которые он ловит после утреннего бардака, его старания оказались лишь частично успешными.       Ко времени второго посещения, несколькими часами спустя, Рен все так же обнажен. Хотя синяки… Новы. Он испещрен отметинами, туманностями лопнувших сосудов, чьи раздраженные красно-фиолетовые следы кажутся слишком темными на молочно-бледной коже, и на миг Хаксу кажется почти непристойным смотреть на них. Он плавно шествует по палате и устраивается на пластиковом стуле для посетителей возле стола (как оригинально). Подобное развитие событий его не удивляет — девчонка не выглядела тем деликатным цветочком, который раскроется для Рена, перевернется на живот и покорно позволит отыметь себя сзади.       Он игнорирует тяжелый взгляд Рена, отслеживая локализацию ушибов — шея, запястье и бедро — удары, удары и удары. Пустынная змейка, гибкая, сильная, извивается, ускользая от пальцев Рена, пока он пытается схватить ее. Сухой шорох чешуи по коже. Нет, решает Хакс, не в ее привычках оставаться в долгу. И это вызывает невольное уважение.       Издав стон, Рен проводит по лицу ладонями и награждает Хакса поблескивающим в полумраке взглядом сквозь щель между пальцами.       — Отвали, — в конце концов выдавливает он, отворачиваясь, и сворачивается калачиком у стены в позе капризного ребенка. Яркие свежие отметины, щедро рассыпанные у основания его шеи, и — Хаксу не удержаться от короткого содрогания — старые багровые следы, переходящие на спину и тянущиеся к пояснице. Боевые шрамы выглядят отвратительно, но какая-то часть Хакса готова признать — он чувствует облегчение. Перед ним тот Рен, с которым ему известно, как сладить: капризный, своевольный, вероятно, обезвоженный после сегодняшнего безостановочного секса, лихорадящий от наркотического тумана. Кончая в девчонку снова, снова и снова. Отвратительно.       — Поверьте мне, если бы я мог оставить вас одного…       — Ох, заткнись Хакс, — его имя глухо отражается от пластика стен. — Ты просто нервничаешь, ведь ты не присовывал никому свой член с тех пор, как выпустился из академии.       Хакс выдерживает паузу, чуть не упомянув недолгий трах со своим лейтенантом несколькими месяцами ранее. Но опять же, слишком мелочно. Да и вдобавок Рену незачем об этом знать.       — В следующий раз, когда Сноук решит использовать мой член в целях селекции, я обязательно сообщу вам, — с должным спокойствием отвечает он, поднимаясь на ноги, чтобы позвать медсестру.       Их пациент выглядит немного осунувшимся, пожалуй, требуется еще одна доза.       Третье посещение оборачивается кошмаром. Рен все еще слишком вне себя, безостановочно проводя языком по поблескивающей от слюны нижней губе, пока надвигается на Хакса, прикрыв покрасневшие глаза, судорожно дыша и хватаясь за пуговицы генеральской шинели.       — Я хочу. Я хочу… — его голос заторможенный, опьяненный, глухой от похоти и наркотика, в нем нет ничего, кроме инстинктивного влечения плоти, жара и желания. Огромная огрубевшая рука, пропахшая сексом, ощупывает шерстяные слои униформы Хакса, словно ища неизвестное сокровище. Другая рука прижимает его запястья к острой кромке стола, словно хватки Силы, в которой Рен его стиснул, недостаточно. Тепло, исходящее от тела Рена, похоже на тяжелый одурманивающий покров, и Хакс чувствует его, горячего и твердого, прижавшегося к его бедру.       Он гребаный маньяк. Он окончательно свихнулся.       Служба безопасности прибывает быстро. Хаксу посчастливилось, что они пришли незамедлительно, хотя внутри у него все мертвеет от сцены, которую они обнаруживают, когда врываются в помещение. Но все же ему повезло, что Рен физически не в состоянии сделать большее, нежели тереться обнаженной плотью о его штанину, рыча от досады на свой поникший член. Всего лишь обычный кошмар, думает Хакс, когда они оттаскивают огромного задыхающегося зверя прочь, ведь иначе все могло обернуться катастрофой.       Его руки дрожат. Меры безопасности, да, это они.       Меры безопасности…       В период от четвертого посещения до шестого Рен вообще не разговаривает с Хаксом. Возможно, в качестве его личного странного способа извиниться, или это новая тактика самобичевания, с расковыриванием рану в боку, черпая силу из выступающей крови. Как обычно. Или, возможно (скорее всего), его молчание не что иное, как чистое истощение: два дня, полных капельниц, кофеиновых капель, бакты на все раздраженные до красноты, едва ли не до волдырей, части тела. Он трахал ее, пока окончательно не обессилел, приплетшись обратно к Хаксу исходящим от пота, чтобы восстановиться. Никакой передышки, простые повторяющиеся циклы, пока Хакс не убеждается раз за разом, что Рен в состоянии и в силах кончить и оплодотворить эту гадюку мессией, который послужит их великой цели. Или кем-то вроде того.       Хакс убеждает себя, что его уже ничего не заботит. Это все до ебанутости нелепо. Но имеется и его доля участия в устоявшейся системе селекции — он разводит штурмовиков, Сноук выращивает одаренных Силой уродов, и если старик говорит, что ему нужен кто-то, чтобы руководить случкой его породистого жеребца… Что ж, не в его положении становиться заносчивым. Даже если это означает, что он должен стимулировать Кайло.       Но как же все, мать его, деструктивно. Его несколько раз будили среди ночи, чтобы он пошел и позаботился о своем подопечном, зализал его раны. Он едва не спотыкается о собственные ноги на пути обратно после пятого посещения, плетясь в свою каюту в ужасно ранний час, ныряя в постель с таким облегчением, какого не чувствовал с былых дней академии. Рассеяно, вжимаясь в мягкий хлопок наволочки, он мысленно задает себе вопрос: не на это ли похоже отцовство?..       И еще Хакс думает о змейке. О том, как она поживает.       Он проваливается в сон, надеясь, ради ее собственного благополучия, что хорошо.       — Вы не перестаете удивлять меня, Рен. Я и не думал, что можно быть не только совершенной бездарностью, но и импотентом.       Аккуратно сложив руки на коленях, он смотрит на него, апатичного, пресыщенного, развалившегося перед ним. Рен неторопливо поигрывает с трубками, тянущимися от его плечевой артерии, поглаживая пластик, как заскучавший музыкант инструмент. Как ребенок. Как огромный, обколотый, возбужденный ребенок.       Два дня, но результата нет. В определенной мере Хакс приспособился к своей странной, суррогатной роли, и эта его часть обеспокоена: он даже не думал, что зачатие может занять столько времени. Или Рен действительно стреляет холостыми, или утроба девчонки бесплодна, как место, откуда они ее забрали. Он не был бы удивлен, но от подобной шутки фортуны Хаксу хочется смеяться. Верный пес Сноука, телом, душой и членом, кого почти буквально держат за яйца иссушенные, побелевшие от возраста руки, не в состоянии сотворить ту единственную вещь, которой жаждет его хозяин.       Хакс наблюдает, как безразличный ко всему, обдолбанный взгляд Рена скользит по текстуре потолка над ними. Жалкий, истощенный от искусственного вожделения, провонявший двухдневным потом и сексом; густые темные волосы поблескивают — им явно необходим освежитель. Как омерзительно. Это все, в чем ты хорош. Мысль громкая, мстительная, приправленная всем ядом, который может собрать глухой к Силе разум Хакса. Он так надеется, что Рен может слышать это.       Но тот просто переворачивается — там новые ссадины, перекрывающие старые, как накопленные за долгие годы кратеры древней луны. Пояс астероидов, разбросанный по поверхности бледной спины.       В конце концов, утомившись от игры в молчанку, Хакс решает отправиться в командный центр. Он приглаживает волосы, пока идет по коридорам, и поправляет фуражку. Да. Он — Хакс, и он намеревается спланировать и исполнить миллионы блестящих сценариев по захвату галактики, выстроить траекторию звезд в структуру — плод его собственного разума.       Вступая на обзорную площадку, он замедляет шаг и затем замирает на краю. Над ним, за огромным застекленным куполом центра, чернота ночи. Когда он успел потерять счет времени…       Вдруг границы вокруг него перестают существовать, и он стоит, унесенный в это холодное, запорошенное облаками звездное небо, силой, которой не может дать имени.       Чужое присутствие за его спиной. Что?..       Резко обернувшись, он утыкается в серую, с иголочки, униформу офицера. Женщина салютует ему.       — Генерал.       Я… Его челюсть шевелится, но с его губ не слетает ни звука, отчего, должно быть, выглядит как самый нелепый франт в галактике. Умудрившись сжать зубы, он просто кивает, отпуская подчиненную.       Он снова возвращается к смотровому стеклу. Черная кожа перчаток скрипит, туго натянутая от его хватки за перила, и он чувствует кожей холодный металл, пока смотрит на галактику, виднеющуюся сквозь атмосферу «Старкиллера». На какой-то миг он почти забывает, кто он и чем занимается.       Его глаза внимательно осматривают небеса. Там, где-то среди спиральных рукавов галактики, спрятана горькая истина о происходящем: его разум кажется настолько примитивным перед лицом бесконечности, все ниже, ниже и ниже под дюрастиловыми балками и суетной работой тысяч маленьких раболепных жизней.       И между ними он, запутанный в тех волосах цвета обсидиана.       Во время девятого посещения Рен спит мертвецким сном. Хакс бесцеремонно заходит в палату, оглядывая показатели Рена, убеждаясь, что чистокровка Сноука все еще жива и здорова. Так и есть. Ну что за разочарование.       Но секунду… Хакс приостанавливает изучение диагностики. Это тело уже знакомо ему до тошноты, и с ним творится что-то странное: то, как нелепо свернулся Рен на краю стола. Хаксу надо всего пару мгновений, чтобы точно определить, что именно не так. И его осеняет: пара. Так спят пары.       В первый раз за время адского испытания Рен лежит так, будто рядом с ним кто-то, фантомное тело, прижатое к нему на нержавеющей стали диагностического стола.       Хакс видит это четко, будь он проклят, это скрывается в том, как покоятся руки Рена, словно пытаются обнять кого-то подле него, в том, как изгибается его спина. Процесс древний как мир, как истоки человечества, как основа их ДНК. Рен будто выкраивает немного места рядом с собой для девчонки.       На мгновение Хакс представляет, как раскрывает ее пасть, как прижимает плоский ромб чешуйчатой головы к стеклу большими пальцами, выдавливая яд из клыков. Выдаивает его, пока не остается ни капли, чтобы сгущаться в крови Рена, пока он не сдавливает шипящую головку собственными руками.       Но он уже давно понял, что она ядовита, не так ли.       Хакс чувствует, как кривятся губы. Ему нужно идти, у него хватает неотложных сиюминутных задач, тестов, микроуровневой диагностики лимфы, мочи и крови, чтобы Верховный Лидер не счел его усилия недостаточными и не уничтожил его или, хуже, не понизил в должности.       Все еще пребывая в мыслях, он гадает, а не влюблена ли и девчонка. Рен трахал ее пизду бог знает сколько, но Хакс никогда не рассматривал всерьез идею, что вдобавок он мог вдолбиться ей в голову. Он убирает в сторону датапад, встает и уходит, резкий стук его сапог отдается эхом по коридору.       Рен никогда не походил на мазохиста, чтобы просто так броситься на меч, думает Хакс, держа путь в свою каюту. Хатта в задницу, ну зачем ему так необходимо думать об этом?..       Да и… Еще не хватало ему романтизировать Рена… Хакс, больной ты ублюдок.       Десятого посещения не требуется. Хакса просто вызывают по комлинку, и медсестра сообщает, что требуется его присутствие.       Когда входит Хакс (не сильно запыхавшись от усердия), Рен сидит, свесив ноги с края стола, наклонившись вперед, держа локти на коленях. Хакс почти читает на его лице самодовольство, видит даже по тому, как расправленно он держит свои квадратные обнаженные плечи. Видимо, успех. Выпивка за его счет, или какой там бессмысленный обычай сопровождает подобные вещи. Натужный смех умирает где-то в горле.       — Итак? — произносит он, будто ни хрена не знает о том, что произошло.       Рен откидывается назад, толкая вперед бедра, пока соскальзывает со стола, и… — это наваливается одновременно, становится чертовски неудобно, стыдно, видеть наготу Кайло Рена, внезапное инстинктивное чувство после трех дней равнодушия.       Хакс осознает кое-что еще: несмотря на то, что он вел крайне интимные сводки об обнаженном перед ним теле Рена в течение последних трех дней, прослеживая тонкие линии на его коже, изучая его сердечные ритмы, Хакс никогда не видел его как бы… полностью твердым. Он всегда находил Рена в период его постсостояния, когда у того не оставалось никаких сил и его возбуждение схлынуло, а он сам раскраснелся после тошнотворно длинного марафона оргазмов. Среди всех граней Рена, к которым, как казалось Хаксу, он никогда не приближался, этого странного подвешенного состояния никогда не было.       Сейчас Рен, все еще мокрый от ее влаги, поблескивает напряженным румянцем при освещении палаты. Хакса посещает внезапное видение темных рук, хватающих, оттаскивающих девчонку от него в самом разгаре, стягивая ее с его члена, оставляя их поодиночке, разделяя обоих, пока они содрогаются и жаждут завершения. Наверное, она в комнате, похожей на эту, где-то на другом уровне, проходит тесты, чтобы подтвердить то, что Рен уже знает наверняка.       — У нее будет ребенок, — говорит Рен, все еще держась за край стола. — Я почувствовал это.       По его лицу не прочесть эмоций, но ублюдок гордится, подергивая своими стройными бедрами — остатки токсичного препарата и присущая Рену гордость делают его настолько преступно распутным, что это зрелище заставляет кровь Хакса вскипеть.       Но он умудряется сделать кивок.       — Сноук, он знает?       — Да, само собой, — словно огрызается Рен. — Я сообщил ему сразу, как узнал.       — Верно, — пауза. — Что ж. Мои поздравления, вероятно, — Хакс, ты сказочный долбоеб. — Полагаю, моя работа здесь завершена, — он поворачивается, собираясь быстро и трусливо сбежать.       Открытая дверь перед ним закрывается с шипением.       — Где она? — голос Рена ровный, но в нем слышится искреннее, примитивное чувство замешательства.       И вот так начинаются проблемы, не так ли?..       Хакс закрывает глаза, все еще стоя лицом к двери. Один вдох, один выдох.       Ты знал это. Ты всегда знал, в отличие от Сноука, потому что ты умен, и еще потому, что ты — человек и знаешь, как обстоят человеческие дела.       Вдох. Ты знал. Выдох. Запах антисептика, резкий звон металлического инструмента. Его запах, пьянящий, концентрированный, почти провокационный в своей силе — Хакс задыхается им.       — Где она? — повторяет Рен, уже ближе.       Хакс облизывает губы, решительно не намереваясь оборачиваться.       — Откуда мне знать?       — Хакс.       — Мне был предоставлен лишь один пациент и медсестра. Я ничего не знаю о девчонке.       Рен хрипит. Хакс понимает, что это смех.       — Трус. Ты скажешь мне, — он снова ощущает тепло тела Рена, отдающееся ему в спину.       На удивление смелое движение, но Хакс поворачивается к нему навстречу. Короткий момент смятения, он уже позабыл, насколько Рен высокий, когда стоит во весь свой полный рост, хотя он не раз был достаточно близко, чтобы для встречи с его глазами приходилось вскидывать голову. Но разве он всегда был таким невыносимо огромным?       — Даже если бы я знал, думаешь, я бы сказал тебе? — голос Хакса спокойный, почти снисходительный. Он прячет дрожащие руки за спиной, непоколебимо глядя в эти темные глаза. — Сноуку был нужен твой член, и он назначил меня твоим куратором. Все обстоит гораздо проще, чем ты хочешь представить, Рен.       Громкий звон рассыпавшихся инструментов, бьющегося стекла. Прежде чем он успевает понять, что случилось, Хакс ударяется спиной об стену с такой силой, что от секундного головокружения перед глазами плывут звезды. Две трясущиеся руки сжимают ткань шинели, поднимая его, вжимая в стену, дозволяя лишь кончикам сапог скрести по полу.       Через болезненное покалывание в глазницах Хакс даже умудряется почти закатить глаза. Такой предсказуемый.       Глядя на Рена, Хакс моргает, пытаясь сыграть в незаинтересованность, насколько хватает таланта. Хотя давление на грудь и руки не ослабевает и лицо заливает проклятая краска, он поднимает подбородок, глядя свысока на то, как Рена колотит мелкой дрожью. Зрелище невероятно приятное, и катись все в бездну, но от позыва продолжать искажать болью это нескладное, роскошное, открытое лицо внутри все начинает гореть огнем.       Ребенок.       Он плюет эту мысль прямо в голову Рена. И успешно, за все былые годы эмоциональных срывов он никогда не видел Рена в таком гневе, как сейчас, насколько захваченным доподлинной яростью. Хорошо.       И затем неожиданно он замечает влагу, собирающуюся в уголках этих глаз и… Хакс прищуривается. Кайло Рен, темный лорд, отец, плачет, сжав зубы. Его ноздри раздуваются, пока он делает глубокий судорожный вдох, поджимая губу в чистом животном остервенении.       — Ты ебаный бессердечный ублюдок! Ты никогда, никогда не узнаешь, каково это, — руки Рена начинают дрожать от напряжения, но он быстро приходит в себя. — Что она значит для меня. Что они значат.       Они. Микроскопическое семя Рена уже начинает расти внутри нее. Девчонка через несколько месяцев после сегодняшнего дня будет нежно покачиваться, положив руки на живот. Ее дом за много световых лет отсюда. Она одна.       — Какой превосходной невестой она с-стала для тебя, — выдавливает из себя Хакс сквозь сжатое горло, хрипло от удушения.       Рен вскрикивает, и звук больше похож на дикий вопль.       Внезапно рука, огромная, вторгающаяся, срывает самые потаенные мысли в голове Хакса. Это изнасилование самого глубокого сорта из всех возможных, и Хакс не в состоянии говорить, думать или чувствовать, давление вокруг него нарастает, всеохватывающе, кошмарно. Все тщательно, годами, тренируемое хладнокровие раскалывается, словно кость, и Рен набрасывается на его сущность изнутри. Его разум словно вынули наружу, и кажется, что мозги вытекают из ушей.       И потом наступает их очередь, очередь маленьких постыдных вещей, что сыпятся за пол между ними.       Его страхи, его неуверенность. Артритные руки отца. Тысячи обедов в одиночестве. Все то дерьмо, что он старательно пытался похоронить, выкорчевать, стискивается в сжатых кулаках Рена.       Ох, и здесь оно, вырванное из самого основания его черепа, словно его обшарили до последней клетки: сия милая вещь, почти трепетная и новая.       Запутанная в тех волосах цвета обсидиана.       Ладно, так и быть. Хакс проиграл, но его греет факт, что даже своим поражением он доказал Рену, что тот не прав в одном: у него есть сердце. И оно болит, мать его, болит ради чудовища перед ним.       Освещение в лазарете моргает. Хакс лишь смутно осознает бесчинство вокруг него, осколки стекла под его щекой и ладонями. Во рту горячо и чувствуется отчетливый металлический привкус.       Рен смотрит на него сверху вниз, как испуганное животное, кудри прилипли к потному лбу, покрытая розовыми пятнами грудь тяжело вздымается, а напротив его живота все еще дергается вставший член, красный и раздраженный. Он, кажется, стал еще тверже каким-то образом — Хакс даже не представлял, что так возможно.       Хакс смеется — тихо и надрывно. Впервые человек над ним выглядит как загадка, которой он всегда пытался стать, который носит свою маску, подражая другому. Кажущееся молодым лицо Рена и его открытость исчезли, и в этот миг Хакс искренне не представляет, изобьет ли тот его, выебет или раздавит ему голову голыми руками — и еще он думает о ее змеиной головке, о наслаждении, что принесет хруст ее черепа. Ее метка, ее яд.       Хакс в очередной раз облизывает губы, аккуратно встряхнувшись на полу, и чувствует темный жар этого неукротимого взгляда.       Впервые в жизни ему абсолютно нечего сказать.