Змееносец

      Она помнит первый день, но его словно заволокло дымкой. Горячечный сон или сказка, прослушанная вполуха, приступы и вспышки, размазанные по подсознанию. Так странно, так незнакомо.       Рей нечетко помнит, как это началось. Ей никогда не приходилось ощущать себя так прежде, и ощущения практически затмили ей мир. Жажда — единственное, с чем можно сравнить это, но она проходит по всей ее вспотевшей коже, наполняя обжигающими отголосками кровеносную систему. Словно разворачивается жесткая оболочка, огрубевшая под солнцем, дабы излучать палящий жар собственного тела. Кажется, капля воды зашипит, испаряясь, если коснется кожи.       Но здесь не Джакку.       Кровать. Она на кровати, на которой нет ни подушек, ни одеяла. Теперь это ее мир, островок холстины, обрамленный тусклым, навевающим дремоту светом. В углу, подобно часовому, стоит дроид, еле заметно помигивая датчиками, хотя Рей не беспокоит его присутствие. Мужчина — эта часть тоже похожа на сон, лицо ее похитителя на другом теле, уязвимом и обнаженном — стоит на коленях перед ней, между ее ног. И она обнаруживает, лениво расчесывая расплывчатую дымку мыслей или, может, его пышные волосы, что ее не особенно беспокоит и его шокирующая близость.       Наклонившись, он что-то шепчет там, внизу, влажный лихорадочный шепот и мягкие прикосновения щетины к местечку между ее бедер и, ох — даже такое простое, совсем легкое прикосновение кажется слишком, слишком ошеломительным для нее.       Он твердит нечто о важности, благородстве и долге, странные и структурированные понятия, которые выглядят чересчур серьезными для настоящего момента. Она ловит слово «мессия», слетевшее с его языка среди песчинок слов, пока он подносит руку, бережно разглаживая самый низ ее живота, и на ее гладкой золотистой коже она кажется почти белой.       Здесь, будто бы обещает он, осторожными широкими движениями проводя над ее пустой утробой. Здесь мы найдем начало и конец всего.       Когда, наконец, его мягкие губы запечатлевают те слова поцелуем там, где он нежно выдохнул их, напротив ее взбудораженной плоти, он словно просит своего рода благословение.       Впервые в жизни какая-то часть Рей становится священной.       Это непросто, быть святой. Рей обнаруживает это во время болезненного растяжения, принимая его в первый раз, заключая его плоть внутри себя. Не неприятно, просто… сложно, даже несмотря на каждый будто уговаривающий дюйм ее существа, каким-то образом увеличивающий влажность между ее ног, странную и чудесную энергию, тоскующую о том, чтобы ее раскрыли. Она пробует распознать это, когда он, наконец, замирает в ней на миг, задыхаясь, поблескивая капельками пота, пока ее пальцы ласково касаются места, где соединяются их трепещущие тела. Он отрывисто всхлипывает, стоит ей провести чуть сильнее, оценивая близость их соития. Невероятно!.. Ее затуманенный рассудок поражается этому, и она инстинктивно подается навстречу. Это новый вид мышечной памяти, и она находит в нем такое же глубокое удовлетворение, как в работе, сражении или тогда, когда знает все точно и досконально о работе механизмов. Кровь горит в жилах, гудит и расцветает, как и совершенно привычная уверенность в теле. Ей стоит лишь раз приподнять бедра, чтобы принять его ствол целиком.       Она словно находит баланс.       Сознание подле сознания, он открывается ей, и это слепит великолепием рассвета. Она не могла быть по-настоящему живой до этого момента, нет — она упивается своим шестым чувством, этой близостью, этим знанием. Их удовольствие удваивается, преломляется между ними, распространяясь по телу так быстро, что у Рей не хватает дыхания, и они содрогаются в объятиях друг друга в самом откровенном восторге.       Не желая думать ни о чем, Рей пытается понять, находятся ли они так близко, насколько это возможно для двух людей. Нет! Ее одурманенный разум кричит, отдаваясь эхом между ними от пугающего расстояния между их бьющимися сердцами. Ближе, ближе!..       И в самый разгар этого головокружительного вращения он двигается. Они ахают вдвоем — это слишком остро. Душой и телом, слой за слоем, тысяча неотличимых осколков, двигающихся вместе, идеально. Он делает лишь пару поспешных толчков, прежде чем наслаждение накрывает их, и пальцы его руки плотно сжимаются вокруг ее предплечья, пока ее пальцы впиваются ему в затылок. Все просто.       Ее ноги дрожат там, где они скрещены у него на пояснице, сцепленные лодыжками, и он нежно разделяет их, прежде чем отстраниться. Он выглядит опьяневшим, его глаза полузакрыты, к скулам прилил яркий румянец. Его взгляд тревожно встречает ее глаза, словно внезапно его охватывает стыд, но он сразу наклоняет голову, разглядывая ее между ног. Поддавшись любопытству, она чуть приподнимается на локтях, чувствуя, как в результате их совместных усилий под ними основательно промокли простыни и, вероятно, даже матрас. Кто мог предположить, что у пустынной девчонки внутри спрятан такой оазис? Неожиданная мысль кажется смешной, и Рей выдает немного хриплый смешок.       Она смотрит вниз, над своими тяжело вздымающимися грудями, пока он проводит по ней двумя длинными бледными пальцами, обводя нижние губы и складки нежными прикосновениями, собирая свое семя. Он поднимает руку и держит ее между ними, позволяя липкой жидкости на кончиках пальцев поблескивать при плохом освещении. Зрелище настолько сумасшедшее, что она ерзает под ним снова. Затем странным и забавным движением он наклоняется ниже и бормочет что-то над ее плотью, над тем беспорядком, что они сотворили. Шепот тихой молитвы, значение которой ускользает от ее вялого сознания, но потом он вдруг входит в нее своими благословленными пальцами, и ее перестает заботить все остальное.       Обрывая мысли, она встречает его взгляд, вытягивая его из задумчивости совершаемого им ритуала — она снова готова попытаться забраться на эту непреодолимую вершину.       И все повторяется заново.       Это, вероятно, миг, где она потеряла себя в тот самый первый день, слишком глубоко утонув в удовольствии, чтобы всплыть из этого тепла и темных глубин ради глотка воздуха.