Шестая жена Синей Бороды

      - Франки! Франкет! Куда запропастилась эта несносная девчонка? – эхо неслось по двору отцовского замка. Эбби. Нянюшка Эбби. Вот она – поразительно шустрая для своего возраста, быстрая как пуля, ищет меня, обшаривает один за другим все мои укромные уголки. Но этого-то она точно не знает - полуразвалившаяся северная башня, именно здесь с краюхой хлеба и кувшинчиком воды запряталась я, Франкет де Боде. Именно отсюда я видела, что несколько минут назад в замок прибыл Отис Бриош. Пирожник нацепил свой лучший костюм, необъятное пузо украшал широкий кожаный пояс, в руках у Отиса была корзинка. В моем животе предательски заурчало. В корзинке-то, поди, пироги, да пирожные, да еще и колбаски у мясника прикупил. Я грустно взглянула на свою краюху. «Ну спустись, спустись, моя милая», - подколол внутренний голос. «Папенька-то, небось и договорился уже. Только тебя и ждут. И станешь ты Франкет Бриош! С толстяком-мужем, зато всегда сытая». Я выглянула в узкое окошко башни: нянюшки не было видно, подозреваю, в поисках моей драгоценной персоны, она спустилась в подвал. Решив воспользоваться моментом, выскочила из башни и припустила в сторону леса – там земляника, щавель, орехи, чистая родниковая вода и вольная воля. И никто не разыскивает тебя с целью принести в жертву отдать в жены толстяку-пирожнику.

***

      «Баронская дочка и пирожник, кто бы мог подумать, что такое вообще возможно?» - размышляла я позднее, сидя у родника и поглощая землянику. Но что поделать? Три поколения моих предков успешно пускали по ветру нажитое предыдущими поколениями добро. И если деду перепало еще хоть что-то, то папеньке достался только полуразвалившийся замок и пустые сундуки, не проданные только потому, что были слишком трухлявы. Что делает в таком случае неглупый молодой человек? Правильно – берет в долг у еврея-ростовщика немного денег, справляет себе приличную одежонку и едет в столицу искать засидевшуюся в девках страшненькую наследницу какого-нибудь купца, или охмуряет бездетную вдовушку какого-нибудь графа, умершего в возрасте ста лет, и оставившего все состояние молодой женушке. Так нет же! Папенька влюбился в маменьку, такую же благородную нищенку, последний лепесток увядающего графского рода, берущего свое начало от Каролингов. Плодом их бестолкового (а умом ни папенька, ни маменька не блистали) сожительства стали я, мой брат – наследник славного рода де Боде, Фредерик, близнецы Полет и Ноэль, младшенькая – хромоножка Колетт и стоивший матери жизни малыш Паскаль. То ли папенька и правда так любил маменьку, то ли больше не нашлось желающих выйти замуж за обедневшего барона с выводком спиногрызов, но к моему неописуемому восторгу, отец больше не женился. Делами в доме заправляла его младшая сестра – старая дева по внешности и сути Кларисса. И неплохо заправляла – по крайней мере мы не передохли с голоду. Так вот, кстати о еде. Этой осенью мне стукнет девятнадцать – еще чуть-чуть и старость не за горами. И примерно с начала зимы тетка ищет мне жениха. Не могу сказать, что желающие выстраиваются в очередь у скрипучих ворот отцовского замка. Ну скажите мне на милость, кому сдалась нескладная рыжая дылда, с торчащими во все стороны волосами и зелеными как у голодной бродячей кошки глазами. Нет, если бы папенька давал за меня хорошее приданное, то давно бы уже жених появился, но кроме приставки "де" в моем невестинском багаже имелся только небольшой надел земли – гордо именующийся лесом. Но, по сути бывшим маленьким болотом. Утопится, что ли? Или ногу сломать? Я просилась в монастырь, но оказалось, что здоровые восемнадцатилетние кобылы без солидного приданого не годятся на роль Невест Божьих. Вот, а сестричку-хромоножку Колет они там с распростертыми ждут, хотя ее болотце еще меньше моего. Как-то я ушла от темы. В общем, по весне нарисовался он – Отис. Сын городского пекаря, хозяина булочной на площади. Булки у них, говорят, отменные. Я сама не пробовала – уж больно дороги, но люди врать не будут. Учился, значит, этот толстяк – Отис в Париже у самого королевского кондитера. И надоумил тот его новшество в столице ввести, открыть такое место, типа трактира или таверны, но назвать его по-басурмански «кахва», или на наш манер – «кафе», угощать там придворную знать пирожными-тортами, ликерами и винами сладкими. Приехал, значит этот Отис домой, у отца-пекаря денег просить на дело. А тот его и надоумил, значит, чтобы дело лучше шло, дать этому «кафе» название звонкое да громкое, да и посадить за прилавок девушку благородных кровей. На резонный вопрос Отиса – где же взять девушку-дворянку, согласную сутками продавать пирожные, отец предложил ему жениться. Говорят, Отис думал дня два. В итоге выбор пал на меня. Почему? Да ясен же желудь, до смазливых бесприданниц и так желающие найдутся, а нескладная рыжая каланча должна радоваться, что хоть пирожник на нее скинулся. Быть ему безмерно признательной и по гроб жизни работать в его «кафе». По гроб жизни, это был бы вариант, к слову. Но здоровьем я не в маменьку пошла, да и сытая теплая жизнь жены пирожника вряд ли будет располагать к гибели во цвете лет. Повадился, значит, этот Отис к нам, пироги и пирожные таскать, колбаской подкармливать. Я ни в какую. Еще папенька мягкий больно. Тетка-то Кларисса, была б ее воля, за волосы меня в церковь потащила. А папенька уговаривает все. Я – ни в какую. Сестричка – Полет, даром, что пятнадцать, выручить пыталась: давайте, говорит, папенька, я вместо Франкет замуж пойду. Любы мне, говорит, булки да пирожные, да и сам Отис мужчина видный. Но тут уж папенька уперся, дескать, не бывало у нас в роду такого, чтобы младшие поперед старших под венец шли. Дескать, нашелся бы кто завалящий (так и сказал, «завалящий»), кто меня-строптивицу, взамуж взял, то и ее, Полет, можно было бы Отису сосватать, ему-то пирожнику, малиново, кого из де Боде замуж взять лишь бы баронская дочка. В общем, меня дожимают как могут. Еще и сестричка обиделась, типа не родилась бы ты, я бы уже месяца два сладкие пироги трескала.       Погруженная в невеселые думы, я не заметила, как стемнело. Ох и влетит мне от тетки! Почти бегом я припустила домой.       В замке было странно тихо. Кажется, никто не собирался читать мне нотации. Из темного угла обшарпанной залы ко мне метнулась тень: «Голубка ты моя сизокрылая! Для чего тебя мать рожала? На муки обрекала? Страдалица ты моя!» - нянюшка крепко обнимала меня.       Так, это что-то новое? Отис пироги черствые принес? Или пересоленные?       - Иди, страдалица моя, иди, тебя папенька в кабинете дожидаются, - нянюшка крепко поцеловала меня и завыла, как по покойнику. Интересно.