Изгиб мысли

      Франциск деловито развалился в кресле Артура и, пребывая в состоянии крайнего недовольства от сложившихся обстоятельств, гневно строчил семнадцатое по счёту сообщение Ивану, который с поразительной лёгкостью отменил назначенную в Лондоне встречу с ним и с Артуром в последний момент. Причём прикрылся Брагинский самым глупым оправданием, какое только вообще можно было придумать — любимая кошка, мол, заболела, срочно нужно показать ветеринару. Франциску подумалось, что спроси он, который из двух любимцев Брагинского захворал, тот не сразу бы ответил, поскольку эти два клубка шерсти были живы и вполне здоровы ещё буквально две недели назад, когда француз приезжал к своему русскому другу. Тем не менее, какой важности ветеринарная клиника находится в Калифорнии, что Иван повёз занемогшего любимчика именно туда, он так и не потрудился объяснить, промямлив что-то бессвязное и не совсем убедительное. Сколько бы Франция ни пытался вытащить из России мало-мальски дельное объяснение своего поступка, ничего хорошего в конечном итоге не вышло: Иван ни под каким предлогом не собирался называть причину своего пребывания в Америке. Такая возмутительная безответственность шла вразрез с обычной пунктуальностью и серьёзным отношением к делу Ивана Брагинского, поэтому Франциск не на шутку забеспокоился о нём. Вдруг у него что-то случилось? Может, он влип в какую-нибудь передрягу? Если судить по рассказам Гилберта, находить приключения на ровном месте — любимейшее его занятие. Да ещё и на звонки не отвечает, но, скорее всего, скептически ответил Франциск, просто выключил звук на телефоне. Двадцать первый век, как бы глупо это ни звучало, не есть самый безопасный для персонификаций стран.       — Нашёл за кого беспокоиться, — проворчал Артур, стоя у книжного стеллажа и расставляя свои многочисленные книги по полкам. — Не отвечает — и ладно, не пропадёт.       — Только если тебе не отвечает, — возразил Франциск, приподняв брови. — Мне он всегда отвечает... Но в последнее время я его не понимаю, — он вздохнул как-то необычно грустно и тяжело, как частенько вздыхают люди, чувствуя, что их близкие друзья отдаляются от них.       Англия некоторое время молчал, задумчиво пролистывая толстую потрёпанную временем и небрежным обращением книгу, а затем буркнул практически себе под нос:       — На что ты сейчас намекнул?       Франциск закатил глаза, покачав головой, и картинно приложил руку ко лбу.       — Мы друзья, mon ami, — с улыбкой сказал он, откинув назад упавшие на глаза волосы, — друзья. Если у тебя их нет, это не значит, что и у остальных их нет.       Артур цыкнул и что-то неразборчиво пропыхтел.       — Друзей, говоришь, у меня нет? — Заворчал он.       — Хорошо-хорошо, — почти рассмеялся Франция, перебив его. — Один есть. Я.       Кёркленд удержался от колкости, которая едва не слетела с его языка, и, что более важно в общении с чувствительным Франциском, оставил своё мнение по поводу дружбы стран при себе. Конечно, он мог бы весьма содержательно высказаться по этому поводу, но ни к чему хорошему, кроме как к ссоре, это не приведёт. Артур небезосновательно считал, что дружеские отношения между персонификациями или людьми хороши тогда и только тогда, когда приносят тебе выгоду, мнение другой стороны при этом можно не учитывать. На всё остальное можно не тратить своё время, которого с постоянно ускоряющимся темпом жизни остаётся всё меньше и меньше. Слишком много нужно сделать прежде всего для себя, а часов в сутках столько же, сколько было сто лет назад.       Франциск в очередной раз нажал на кнопку вызова и приложил телефон к уху.       — Не понимаю, — буркнул он, слушая короткие гудки, — о чём он только думает?       Франциск ещё что-то говорил, однако Артур его уже совершенно не слушал: его взгляд замер на одной особенной книге. Это была огромная потрёпанная веками книга по колдовству, которая несколько раз помогала Кёркленду в жизни, и не важно, была ли это помощь от заклинаний или же прямой контакт крепкой обложки с лицом неприятеля. О чём думает, да? Нет, не то чтобы Артур захотел помочь Франциску по доброте душевной или что-нибудь сентиментальное в этом же направлении, — нет. Англия лихорадочно подумал о том, что может устроить это, а заодно подмешать парочку проклятий в заклинание. Если из-за них Иван Брагинский где-то да подвернёт ногу или врежется в столб, Артур тихо порадуется в сторонке, поскольку так ему, мать его за ногу, и надо. Это будет такая маленькая месть не только за этот день, но и вообще за что-нибудь, что он обязательно сделает не так в будущем.       — А что, интересно? — Пытаясь спрятать заговорческий тон, медленно произнёс Англия. — Знаешь, — как бы начал он издалека, — я тут как раз нашёл одну интересную книгу...       Франция подозрительно прищурился, разглядывая его напряжённую спину, мысленно одёрнул себя, напоминая, что всякие магические штучки Англии в большинстве случаев заканчиваются либо тотальным провалом, либо ему стучат по голове, крича, что он слишком много на себя берёт. В любом случае, это плохая идея, кивнул себе Франциск, это очень плохая идея.       — Артур, — Франция сделал долгую паузу, — нет. Просто нет. Не забывай, мы говорим о России, а не о каком-то там слабеньком государстве.       В чём-то он был прав, но Артура просто гордость душила согласиться с ним.       — Как скучно с тобой, — страдальчески протянул Кёркленд, отпустив корешок нужной книги, которую уже собирался достать с полки.       — И безопасно, без приключений, — говорил себе под нос Франциск, вновь набирая номер Ивана. — Как показывает опыт, они тебе противопоказаны...       Длинные гудки.       — Да, Франциск, — медленно ответил ему голос Альфреда.       Франция поначалу не понял шутки, а потому проверил номер, по которому позвонил. Нет, он точно позвонил Ивану, контакт записан его именем. Однако отвечает ему Америка, которому по определению нельзя доверить самый захудалый плеер, из которого он вытряхнул бы всё, что могло рассказать ему о владельце, что уж говорить о телефоне. О телефоне Ивана Брагинского.       — Альфред? — Франциск выпрямился в кресле.       К нему тут же повернулся Англия, глядя на него ошарашенным взглядом, который через мгновение был заменён гневным выражением лица. Артур сквозь зубы прошипел:       — Какого?..       — Ты что-то хотел? — Крайне вежливо поинтересовался Джонс, которого было отлично слышно в тяжёлой тишине между Франциском и Артуром.       — А, да, — замялся Франция, накрутив прядь волос на палец, — мне бы Ивана...       — Я занят! — Откуда-то издалека крикнул Брагинский. — Потом перезвоню.       — Вот, он занят, — уклончиво заговорил Альфред. — Перезвонит потом.       — Артуру привет! — Снова кричит Россия, стоящий, вероятно, совсем рядом с Америкой.       Кёркленд кривит лицо, упиваясь своей желчью, и, как кажется Франциску, мысленно бьёт младшего брата несколько раз.       — Ах, Артур! — Живо воскликнул Альфред, ухватившись за возможность как-то поддеть его. — Слушай сюда, ты, дерьмоголовый...       Про себя Франциск глубоко вздохнул и потёр виски, стараясь успокоиться и абстрагироваться от накалившихся отношений Артура и Альфреда. В последний раз эти двое так крупно повздорили почти что на пустом месте, что дело едва не дошло до драки, но всё закончилось только взаимным бойкотом не без участия Мэттью и Франциска непосредственно. Два месяца уже прошло, а эти двое и хорошим словом не перекинулись ровно до этого самого момента, демонстративно игнорируя существование друг друга. Впрочем, они уже не раз ссорились в пух и прах, и ни одного из них нельзя было склонить к примирению разговорами, поэтому Франция просто запасся попкорном, отошёл в сторонку и терпеливо ждал, когда они оба снизойдут с высот своего самомнения до компромисса.       — Какого хрена ты с ним делаешь? — Вне себя от злости орёт Артур и пытается вырвать телефон из рук Франциска.       — До скорого! — Бросает Франция в телефон и нажимает на красную кнопку, попутно отпихивая от себя Англию.       Франциск по натуре своей был очень терпеливым ко всяким казусам и неловким ситуациям, периодически происходившим в его жизни. Однако Иван Брагинский, которого он считал своим близким другом, уже довольно давно ловко уворачивается от серьёзного разговора по поводу его здоровья, беспокоившего Франциска последние полгода. Такого легкомысленного отношения к самому себе Франциск искренне не понимал и сколько бы ни обращался к Ивану с тем, что может ему помочь, тот ничего слышать не хотел, ссылаясь на кучу работы и командировки. Что только творится в его голове? Франциск бросил быстрый взгляд на разозлённого Артура.       — Артур, — Франциск, потирая переносицу, понимал, что, возможно, пожалеет о том, о чём собирается просить.       — Да?       — Давай сюда свою книгу.       В это же время Альфред Джонс, тупо пялясь в экран телефона Ивана, в который раз жалел о том, что вообще ответил на звонок Франциска. Америка раздражённо выдохнул, потерев переносицу, и спихнул всю неловкость произошедшего на Франциска: он, мол, сам виноват, что так упорно названивал Ивану. Неужели непонятно, что если кто-то не снимает трубку с первого раза, то он точно не снимет её и с десятого? Стандартная мелодия звонка, играющая на все четыре мили пустоши вокруг — раздражает, вибрация — бесит, без звука — мигает экран, что уже просто выводит из себя. Альфред почувствовал бы себя неблагодарной мразью, если бы отказался подержать узкую прямоугольную сумку и телефон Брагинского, который сейчас присел возле обезображенного трупа, исследовать который сам Америка и попросил. Обычно вопросы, связанные так или иначе с трупами, он решал с Артуром, который в редкие моменты своего хорошего настроения помогал младшему брату разбираться с последствиями неудачных или невыгодных сделок. Одно благо, что друзей и знакомых Джонса убивали нечасто, хотя из-за работы с деньгами в «лучшие» времена неугодных косили намного больше.       — Интересно, о чём он подумал, — спокойный голос Ивана разрезал тишину заброшенного здания и вернул Альфреда в реальный мир.       — Кажется, он просто, — с придыханием сказал Джонс, не в силах найти подходящего слова для выражения этой эмоций, — просто...       — Поражён?       — Да, вот именно это слово.       Иван тихо рассмеялся, несмотря на то, что человеческое тело перед ним было истерзано до неузнаваемости.       Возможно, просить помощи у Ивана Брагинского — большая ошибка и вообще не стоило этого делать, однако Альфред успокоил себя тем, что обратиться больше было не к кому. Всё его окружение составляли экономисты, финансисты и управленцы, в общем люди, которые никаким боком не имеют отношения к медицине или медицинской экспертизе. Он частенько слышал довольно нелестные слухи о том, что Брагинский какое-то время работал патологоанатомом, но не думал, что когда-то ему потребуются его знания. Альфред знал, что Иван находится на его территории, поэтому решил позвонить ему после долгих раздумий, вдоволь насмотревшись в экран телефона со списком контактов. К его огромному удивлению, Россия согласился на встречу быстро и без лишних вопросов. Какая-то глупая привычка не проверять то, куда тебя тащат, или что-то другое?       — Ну, — Альфред вздрогнул, когда Иван заговорил, — трудно сказать что-то определённое о твоём друге... Хотя я склоняюсь, что все эти удары ножом, — он водил пальцем в воздухе, указывая на многочисленные ранения, — были сделаны для того, чтобы окончательно прикончить его. Живучий, видать, был. Ну, или для устрашения тех, кто его найдёт. Это более вероятно. Он что, украл несколько миллионов? — Брагинский тихо хохотнул.       Альфред тоже едва не рассмеялся от того, как Иван был близок к истине. Джонс, выбрав максимально удобную позицию в нескольких шагах от него, всеми силами пытался не смотреть на тело, от вида которого его начинало тошнить и из-за которого завтрак усиленно пытался вырваться наружу. Он старался не опускать глаз на пол и показать Ивану, что он достаточно устойчив психически и что он не слабак какой-то, но соблазн отвернуться был высок, пусть даже это никак не помогло бы забыть вид жестоко изувеченного тела. Копание в трупах всегда было не его специальностью хотя бы из-за мерзкого запаха разлагающихся на жаре тел.       — Он знал что-то важное? — Снова низкий голос России разорвал тяжёлую душную тишину.       Альфред молчал пару секунд, погружённый в свои размышления, но мягкий снисходительный взгляд Ивана, которой слегка повернулся к нему, привёл его в чувство, заставив вновь акцентировать внимание на мрачной реальности.       — Эм, — Альфред поспешил опустить взгляд, лихорадочно окинув им вещи Ивана, которые он согласился подержать под давлением пронзительных аметистовых глаз русского в своих руках, — а это важно?       Россия плавно повернулся к трупу и медленно склонил голову набок, обнажая бледный шрам на своей шее.       — Ну, — Брагинский выпрямился, поправив задравшуюся футболку, — можно пытать ради получения информации, а можно просто так, ради удовольствия. Знаешь, это обычное дело... Да ты и без меня фильмы смотрел, — он похлопал себя по карманам серой толстовки и джинс в поисках чего-то. — Не то чтобы это не было правдой в определённых моментах истории... Что-то там сунули ему в живот, но я не хочу лезть туда голыми руками. Брезгую, — он приподнял одну бровь, развернувшись к Альфреду лицом.       Америка немногим позже признался себе, что это жутковато, когда Россия направляется прямо к тебе со своей фирменной натянутой улыбкой и смотрит на тебя, не сводя глаз, пусть даже в этом не было ни малейшего повода к беспокойству. Он сам по себе всегда таким был или это тот выдуманный персонификациями стран образ, который он принял на себя, чтобы избежать лишней суеты вокруг своей личности? Альфред никогда над этим не задумывался: должно быть, не было повода, ни до Холодной войны, ни после, да и чёрт упомнит, когда он вообще в последний раз находился с ним наедине. Иван мягко забрал у него свою сумку, продолжая улыбаться, и нарыл где-то на её дне две ручки. Посмотрел он на Джонса так, словно совершил великое открытие и хотел, чтобы он его оценил. Эти аметистовые глаза сверкали ярче, чем у ребёнка при виде самой вкусной конфеты в новогоднем подарке.       — Но зачем? — Только и смог промямлить Альфред.       — Сейчас увидишь.       Ковыряться в полуразложившемся на жаре трупе ручками, пытаясь выудить из живота несчастного нечто, завёрнутое в целлофановую плёнку — кощунство, если судить с точки зрения среднего человека с таким же среднестатистическим представлением о морали. Но применять эти же стандарты к странам как минимум глупо, не говоря уже о том, что их собственные представления о морали трудно поддаются измерению. Вот сидит по другую сторону от России Америка, опустившись на одно колено и прикрывая нос рубашкой, и преспокойно наблюдает за действиями первого и в принципе не возражает. Цель оправдывает средства, и всё такое. Альфред думает о том, что Артур поступил бы по-другому: начал бы возмущаться, мол, младший тащит его едва ли не в пустыню, ставит перед трупом и, абсолютно ничего не объясняя, просит его изучить повреждения, приведшие к весьма страшной смерти человека. А что произошло до этого? Во что ты, Альфред Ф. Джонс, ввязался? Почему я обязан копаться в твоём дерьме и убирать его за тобой? Тебе не кажется, что ты злоупотребляешь моей совершенно бескорыстной помощью? Америка тяжело вздохнул, надеясь, что Иван этого не заметит. Братские нотации на тему того, за кого Альфред вообще принимает Артура, он слушал бы до вечера следующего дня. И, с другой стороны, Иван, который слова не сказал против и после десятиминутного альфредовского хождения вокруг да около задал единственный вопрос, разбивший всё неуверенное бубнение Джонса:       — Где труп?       Он так невинно хлопнул глазами и с искренним интересом заглянул в глаза Альфреда, словно его пригласили на дружеский обед.       Альфред всю дорогу до места назначения возмущался тем, что проявил слабость и обратился к тому, зависимость от умений которого считал унизительной. Проклиная на чём свет стоит то, что в округе не было ни одно патологоанатома или судмедэксперта, он жалел о том, что сделал. Даже когда Иван сидел рядом в его машине и когда подставлял лицо горячему встречному ветру, Альфред боялся, что когда-нибудь эта маленькая тайна всплывёт: Брагинский обязательно проговорится и расскажет всему миру, что Альфред Джонс похитил его посреди людной улицы и заставил копаться в трупе в страшной духоте. Это выглядело полнейшим бредом в голове Альфреда, никакого реального воплощения в жизнь подобного сценария быть не могло.       Чем Иван Брагинский точно не занимался, так это распространением сплетен, что бы о нём ни говорили.       В любом случае, маленькой лаборатории для Артура у Америки в кармане не наблюдалось, а капризы и старческое кряхтение старшего брата были смерти подобны. Его помощь более не требовалась: она точно не была нужна тогда, когда Иван, орудуя ручками, как японскими палочками для еды, вытянул на пол окровавленный комок смятого целлофана. Альфред едва сдержал смех, представляя реакцию Англии на сие действо.       — Раскрываю?       Америка коротко кивнул.       Теперь это не было похоже на копошение в песочнице. Брагинский расправился с пакетом в течении минуты, и тогда в дело вступил Альфред, аккуратно выудивший листок бумаги из дыры, стараясь не задеть кровь даже будучи в перчатках. Брезгливость оказалась заразной штукой.       «100.000.000 ДОЛЛАРОВ ИЛИ ТЫ СЛЕДУЮЩИЙ»       — Какое дружелюбное послание, — хохотнул Иван, отбросив ручки в стороны.       Альфред напряжённо потёр переносицу, подняв очки наверх. Его не пугало содержание послания, но скорее удивляла та опрометчивая глупость, с которой некто неизвестный пытался нагнать на него страх и стрясти столько денег. Конечно же, дело было в огромных деньгах, которыми он делиться совершенно не собирался — хотя бы потому, что такой баснословной суммы на его счёте нет, и даже если бы и была, то он скорее бы выкинул этого человека из самолёта где-нибудь над Тихим океаном. Он зажмурился на несколько мгновений, и, когда снова открыл глаза и напялил очки на переносицу, приговор был мысленно вынесен. Работа с финансами всегда была напряжной и кропотливой, и Альфред испытывал крайнее недовольство, когда кто-то вторгался в этот процесс, а потому, кто бы ни был тем человеком, который убил и пытал его друга, ни один штат, ни один человек на его территории не вспомнит о нём. Когда Джонс устранит проблему и подотрёт базы данных, всё будет выглядеть так, словно такого гражданина на его территории никогда и не рождалось.       — Всё? — Короткая фраза прошлась электрошоком по спине Америки. — Больше я не нужен?       Иван стоял в тени и сдержанно улыбался. Посмотрев в его глубокие фиолетовые глаза, Альфред ощутил себя так, словно он только что вышел из зимней бури на самое настоящее пекло. Он будто снова стал неуклюжим мальчишкой, с удивлением познающим мир. Нужно было сказать всего пару слов, чтобы перекрыть ту неловкость, которая образовалась между ними из-за его второго вопроса.       — А... Спасибо, — что ж, небо не рухнуло на голову Джонса.       — Ты же не оставишь меня здесь? — Иван поправил сумку на своём плече, сказав это в каком-то приподнятом настроении.       — Нет.       Америка направился в сторону машины и внимательно слушал острожные и тихие шаги России за своей спиной. Он в самом деле странноватый, возможно, немного витающий в облаках и расслабленный. Что-то он не был похож на заядлого садиста с явными психическими отклонениями или мачете за пазухой, которым готов был отрубить Америке голову при любом удобно подвернувшемся случае, а такой был как раз-таки сейчас. Альфред не знал, как вести себя наедине с таким Иваном Брагинским, который был сделан далеко не из громких слов Ториса, надменных замечаний Феликса или личного, искажённого не самыми лучшими годами, опыта Альфреда. Это была страна, знакомство с которой прервалось с наступлением двадцатого века и от более близкого общения с которой он отказался добровольно, гордо восседая на вершине своего самомнения. С другой стороны, богу не нужны ни друзья, ни родные — ему это без надобности.       Машина Альфреда с радостным рёвом рассекала раскалённый воздух жаркого лета, а Иван с довольной улыбкой подставлял лицо сквозняку, подставив руку под подбородок. Должно быть, Джонсу только чудилось напряжение между ними, поскольку Россия был абсолютно расслаблен в отличие от американца, постоянно косившего в его сторону. Периодически Иван опускал взгляд на свой телефон, экран которого не переставал мигать в беспрерывном потоке уведомлений из различных соцсетей. Альфред мысленно одёрнул себя и выругался: как наивно было полагать, будто у этого чудаковатого русского нет друзей и нет отношений вне сферы взаимодействия с персонификациями государств. У самого Джонса было полно знакомых и полезных связей; с очередной девушкой он расстался совсем недавно, когда скандалы и нервотрёпки перевесили всё то хорошее, что было между ними, и, честно говоря, решил взять небольшой перерыв в личной жизни. Ему вдруг стало безумно любопытно, какую жизнь ведёт Иван Брагинский; строит ли он планы по захвату мира или же по выходным лениво попивает водку, сидя напротив телевизора, выстраивает мафиозные отношения или, запершись в своей комнате, смотрит порнофильмы? Альфред едва сдержал смех, хотя насмешливая улыбка появилась на его губах.       Если бы он знал, что Артур и Франциск на другом конце мира решили этот вопрос.       «Какое облегчение».       Эта мысль и этот тёплый бархатистый внутренний голос не принадлежали Альфреду. Шизофренией он не страдал, и в голову сразу закралась мысль об очередных кознях старшего брата, а затем и простой вывод: Артур что-то там поколдовал со своими скучными пыльными книгами, и, зная его стойкую неприязнь к Брагинскому, Альфреду теперь прямо в мозг транслировались его мысли.       «Знать, что я не один вляпываюсь в какие-то мутные делишки. Сразу ощущается родство душ.»       Иван мысленно смеялся, однако с лица не сходила та же улыбка, что кривила его рот и десять, и пятнадцать минут назад. Никаких изменений.       В красочном воображении России Монголия сидит напротив него, держа в руках какие-то бумаги. Альфред замечает, что они полностью белые: должно быть, Иван не концентрируется на мелких незначительных деталях. Джонс снова ощутил укол уязвлённого самомнения и своего ошибочного суждения, мол, а что ты ждал, что Империя Зла, подобно машине, будет запоминать каждую трещинку на полу и упавший с головы волосок? Альфред, как ребёнок, впервые увидевшийся крутую игру с неподражаемым главным героем, ожидал воспроизводство картинки окружающего мира с точностью до каждого пикселя. Это же Иван Брагинский, чёрт знает, на что он способен. Однако реальность разочаровывает Америку куда чаще, чем ему хотелось бы, и вот он наблюдает за слегка размытым, как и его собственное, воображением Ивана.       Ерден, откидываясь на мягкую спинку стула, сверлит Брагинского золотистым взглядом, немного щурится и, опуская вниз документы, с укором говорит:       — Это не родство душ. Это идиотизм. В этом вы в самом деле похожи.       Иван будто насмешливо приподнимает брови.       «Не понимаю, когда моя, прости Боже, совесть приняла облик Ердена. Уходи.»       Иван снова смеётся, смотря в экран своего телефона. Он с блаженством подставляет лицо ветру, отмечая то, как ему нравятся разлетающиеся в стороны пряди своих волос и прохлада, скользящая по его коже.       «Да, будь моим старшим братом Артур, я бы тоже от него свалил как можно раньше. Его занудство впрямь сложно вынести.»       — Брагинский, пожалуйста, — Гилберт цедит и его фамилию, и это гадкое приторное слово сквозь зубы, хотя Иван знает, что раздражён он в большей степени из-за Артура. — Изобрази, наконец, что извилин у тебя больше, чем у него. Целых две.       Россия, держа руки на богато убранном едой столе, в это время впился в Англию диким цепким взглядом исподлобья и стоически держал на своих губах леденящую душу улыбку, хотя мышцы начинало сводить судорогой. Артур отвечал ему не менее зловещим и заговорщическим выражением лица, обнажив все тридцать два зуба, что делало его вид таким же сумасбродным, ненормальным и опасным, как у Ивана. По обе стороны от него сидели Франциск и Антонио, умоляя англичанина не «начинать эту пляску снова», успокоиться и разжать наконец пальцы, которыми держал кружку тёплого чая. Шотландия лакал очередную бутылку ликёра, бессовестно гоготал и подстрекал русского к действиям, хотя Англия строго-настрого запретил ему пить и наказал вести себя прилично. Рядом с Иваном сидели Гилберт, закатывающий глаза так, словно намеревался увидеть параллельную вселенную, и Наталья, изящная белая ладонь которой уже пару минут не отходила от левой стороны её лица. И если Испания и Франция ещё тешили себя мнимой надеждой разнять сцепившихся в словесной перепалке Россию и Англию, то Беларусь отлично понимала, что вмешиваться было бесполезно. Это чаепитие не было первым, как не было и последним, когда Артур и Иван поливали друг друга проклятиями и чаем после буквально пятнадцатиминутного нормального общения.       — Ну, что ещё скажешь, — Артур цедит эти слова сквозь плотно сжатые зубы и внимательно следит за мимикой Ивана, — ублюдок поганый?       — Лицемерный еблан! — Злостно огрызается Иван, показывая Артуру средний палец.       — Паскуда! — Артур с криком выплёскивает на Брагинского чай, а тот в ответ бросает в него тарелку с кремовым тортом.       Хохот Скотта, должно быть, слышен на улице, за пределами ресторана, а брань между Россией и Англией начинается такая, что оставшиеся четыре страны, с горьким осознанием своего предназначения на сей встрече, с трудом растаскивают их в разные стороны и пытаются вразумить.       Иван смеётся в своих мыслях, улыбаясь и сжимая прядь волос между своими пальцами, и Альфред готов смеяться вместе с ним. Теперь хоть какой-то толк был от магии Артура, да и такого старшего брата, распалённого и совершенно эмоционально неуравновешенного, он видел, признаться честно, впервые в своей жизни. Англия для него всегда был примером непоколебимого спокойствия и железной выдержки по части выражения своих чувств: он мог бы равнодушно попивать чай посреди поля битвы, а потом картинно отряхнуть плечи от пыли и, горделиво выпрямив спину, уйти. Артур постоянно морщился, когда слышал ругательства, и повторял, что это удел далеко не джентльменов, твердил, как важно сохранять лицо и быть беспристрастным. Но Иван, по всей видимости, так раздражал его то ли своими словами, то ли своим присутствием в целом, что даже он не мог держать себя в руках.       Иван же думал о том, что общением с ним Артур давился и плевался, он матерился и срывался, но воображаемый кактус есть не переставал. Его забавляло то, что персонификации государств были отнюдь не так идеальны и адекватны, как им хотелось бы казаться, но, тем не менее, так они хотя бы были настоящими и даже походили на людей. Альфред слегка нахмурился, не совсем понимая, что Иван имел в виду.       «Все мы тут являем собой образцы здравомыслия и адекватности, усомниться в обратном трудно. Очень трудно.»       В его сознании начали вспыхивать воспоминания о моментах и случаях, которые он считал забавными и смешными.       Кабинет Ивана, где он постоянно работал и принимал государства, был просторным и светлым, а вид из большого окна за его спиной открывался на тихий спальный район. Его стол был самым большим и самым заваленным бумагами, документами, записками и пометками, и каким-то чудом вмещал на своей поверхности ещё и ноутбук. Перпендикулярно ему стояли ещё четыре стола поменьше, друг напротив друга, и не так искусно украшенные по бокам, но стулья были мягкими и удобными: придраться к тому, что он не заботился о своих гостях, было нельзя. По левую руку Брагинского расположились шкаф, в котором стояли статуэтки, сувениры и подарочные книги, и кожаный диван светло-коричневого цвета. На этом самом диване развалился Монголия, устроившись поудобнее в дальнем его уголке и обнимая знаменитую акулу, которую запихнул до этого в куртку. Иван держит руку на лбу, когда Ерден смотрит на него игриво и, лукаво улыбаясь, говорит:       — Теперь это моя акула. И мне всё равно, что её подарили тебе.       Иван считает его поведение ребячеством, устало проводит ладонь по волосам, взъерошив чёлку, но говорит себе, что эту акулу он никому не отдаст, а Ерден вполне способен купить себе свою.       Снова Иван в своём кабинете, только теперь за одним из столов сидит Гилберт, точнее — спит с открытым ртом, пуская слюни на бумаги, а чуть поодаль стоят Наташа и — снова — Ерден, готовые на стенку лезть от смеха: не каждый день увидишь великого в таком уязвлённом положении. Рядом с ними осторожно улыбается миниатюрного роста девушка с нежными круглыми чертами лица и тонкой ссутуленной фигурой: она сжимает пальцами длинные рукава своей водолазки и наблюдает за Иваном. Лизу трудновато развести на громкий хохот, который от Ердена или того же Гилберта можно услышать даже на лестнице, в конце длинного коридора. Брагинский стоит, склонившись над ним с ложкой в одной руке, а другой закрывает себе рот и честно старается подавить смех. Едва сдерживаемый хохот такой сильный, что он не может закончить своё преступление, поэтому сползает на пол и сгибается пополам, держась за край стола. Ерден смеётся сипло, закусив рукав своей чёрной рубашки, и когда он почти бесшумно плюхается на колени, облокотившись о небольшой кофейный столик у входа, Иван, предпринявший попытку подняться, роняет голову на свою руку. Ещё немного, он чувствует это, и по его лицу потекут слёзы, поэтому он выпрямляется делает пару глубоких выдохов и, задержав дыхание, в следующие несколько мгновений всё-таки засовывает ложку в рот немца, от чего тот просыпается, глядит на него недоумевающим взглядом, а потом комнату заполняют ругань на немецком и громогласный смех Ердена и Ивана.       Альфред знал Лизу не то чтобы хорошо, но было время, когда Франциск без умолку говорил о том, какой хорошенькой и приятной секретаршей обзавёлся Иван. Она была тихой и неприметной девушкой, казалось, говорила только с Брагинским, да и то в случае крайней нужды, стеснялась присутствия «чужаков» и постоянно листала ленту своего смартфона, когда кто-то заходил в переднюю, где находился её стол, парочка шкафов с рядами толстых папок и мутного малинового цвета диван. Америка видел её от силы пару раз в жизни и не мог точно сказать, сколько времени она работала с Россией: единственное, что он запомнил от встреч с ней, так это её испуганное лицо, когда к ней обращались по имени, и неловкую смущённую улыбку. Хоть она и была секретаршей Ивана, сообщая пришельцам о том, на месте ли её начальник, всем своим сжавшимся и нервным видом она будто бы говорила: «Зачем вы говорите со мной? Я этого не хочу».       Прекрасный зимний день, от яркости и блеска снега которого режет глаза, а щёки становятся невосприимчивы к морозу. Вот буквально в пяти метрах от Ивана феерично поскользнулся на замёрзшей луже и, сделав невероятный кульбит, на самое мягкое место приземлился Артур. Брагинский развернулся, начиная смеяться от шокированного выражения его лица, мол, откуда под его королевской ногой появилась жалкая лужа, сделал полукруг и вернулся к англичанину.       — Видел бы ты себя, — беззлобно улыбнулся Брагинский.       Артур гневно откинул в сторону протянутую руку помощи.       — Да пошёл ты!       — Ладно, хорошо, — Иван поднял руки вверх и сделал два шага назад. — Сиди там, сколько душе угодно, и наслаждайся.       Эти слова бесят Артура, поэтому он быстро поднимается, поддерживаемый на страшном русском морозе лишь силой своей озлобленности.       Альфред начинал думать, что Ивана и Артура связывают куда более тесные отношения, и с тем, что падение старшего брата было фееричным, он совершенно согласен.       Знойное турецкое лето, пятиэтажный отель и Садык, говорящий много, громко и без остановок. Волейбольный мяч прилетел точно в голову Ивана, а виновник сего действа с истерическим хохотом и радостными немецкими выкриками поспешил умчаться к морю. Турция не смеётся, зажав рот ладонью, но искренне гогочет, когда Россия резко подхватывает лежак, на котором невинно дремлет Пруссия, и скидывает немца прямо в бассейн. Злая и мокрая морда Гилберта вызывает в Иване приступ глумливости, что находит отражение в его насмешливой улыбке.       Иван сидит за своим столом и раздражённо потирает переносицу под задорный смех Ердена.       — Ерден, — резко говорит Брагинский и грозит в его сторону ручкой, — ещё одно слово!..       — И что ты мне сделаешь? — Монголия вскидывает брови и откидывается на спинку стула, положив руку на стол России. — Ах, боюсь, как страшно! Ты меня с кем-то перепутал.       Иван смотрит на него внимательным изучающим взглядом, признавая, что ему против монгола сказать нечего. Однако более-менее креативное решение приходит ему на ум в следующую же секунду, поэтому он берёт телефон в руки и быстро произносит:       — Отпишусь от тебя в твиттере и сниму все свои лайки с твоих постов.       — Так! — Ерден выпрямляется, глядя на него ошарашено. — Стой. Стой! Так нечестно.       — О, Ерден, — Казахстан, сидящий напротив Монголии, отрывается от документов и чуть хохочет, — это уже серьёзно.       Солнце жарит беспощадно даже ранним утром, однако это не мешает младшей сестре Брагинского загорать и болтать ногами в воде. Иван на берегу моря, сидит на белом мосту в компании Натальи и Гилберта и резко выпрямляется, завидев издали фигуру Садыка.       — Чёрт, — он вытаскивает из кармана лёгких летних штанов телефон и ключи и пихает их в руки Байльшмидта, — Садык идёт сюда, а я ни один документ, что он мне недавно прислал, даже не открывал!       Пруссия одаривает его скептическим взглядом, когда он плюхается в море и плывёт под мост.       Улыбка не сходит с лица Брагинского от этих воспоминаний, и Альфред нервно размышляет о том, что скоро на дороге появится поток машин, за действиями которых нужно следить, а не бессовестно сосредотачиваться на мыслях Ивана. Любопытство всегда было сильнее, и Джонс благодарил бога за то, что на подъезде к городу автомобилей ещё было не так много. Россия тоже отвлёкся от копании своей памяти и из множества постоянно приходящих сообщений на свой телефон выделил то, что отправил ему Хенрик, решив ответить только на него. В остальных диалогах и нескольких беседах количество сообщений суммарно перевалило за тысячу, поэтому Иван решил игнорировать их до последнего: прежде всего, ему было лень пролистать их всех вниз.       «Ты сегодня работаешь?» — Гласило коротенькое сообщение.       Брагинский чуть повёл бровью, будто хотел приподнять её в недоумении, но в конечном счёте его лицо приняло мягкое снисходительное выражение. Мысли же Америки заметались из стороны в сторону: где Иван работает? Почему об этом знает Дания? Что вообще происходит?       Пока Альфред обдумывал очередную конспирологическую теорию, Иван ответил коротким согласием и снова уставился в окно.       «Мне кажется, или Хенрик спивается?»       Дания едва переставляет ноги, и, можно сказать, что Россия тащит его невменяемое тело на своём плече. Датчанин что-то неразборчиво бубнит, однако Брагинского это мало волнует: это был не первый раз, когда Хенрик напивался до беспамятства в компании русского, ясно понимая, что его, беззащитного и не совсем адекватного от количества выпитого, не бросят в окружении пустых бутылок и бокалов. Холодный ночной воздух заставляет Ивана непривычно поёжится, поглаживая его по вспотевшей спине и разгорячённым щекам, хотя его больше беспокоило состояние Хенрика, нежели прилипшая к телу рубашка и стесняющая движения барменская жилетка.       — Хенрик, что случилось такого страшного, что ты пьёшь без остановки третий день подряд? — Иван говорит почти ласково, и в благодарность за это Дания начинает блевать едва ли не на его туфли.       Россия выгнулся в немыслимую фигуру, а затем быстро довёл Хенрика до мусорного бака, который тот любовно обнял.       «Пьёт и блюёт, пьёт и блюёт. Ничему жизнь не учит.»       Иван расслабляется, думая о своём временном месте работы. Перед его взором всплывает просторный бар, мелькающие разноцветные огни, звук звенящих бокалов и бутылок с алкоголем. Толпа танцующих людей, грохот колонок и его друзья, что заняли все места в баре; в их числе сидит и Дания, весело разговаривающий о чём-то с официантом и ловко размахивающий бутылкой виски в воздухе. Затем появляется девушка с подносом, что облокотилась о барную стойку и пытается перекричать музыку в разговоре с Иваном, который с улыбкой протирает очередной бокал. Девушка смеётся громко и заливисто, то и дело поправляет длинные каштановые волосы, попеременно откидывая их назад или зачёсывая пальцами на плечо. Её карие глаза сверкают азартом и весельем, тонкие руки пытаются жонглировать подносом, а бледное лицо покрыто испариной из-за духоты в помещении. Она одета так же, как и Иван — в белую рубашку, чёрную жилетку и брюки, но если Брагинский не совсем доволен своим нарядом, то Ника им наслаждается, не скрывая этого.       Ника смотрит с вызовом прямо в глаза Ивану, и в её взгляде пляшут пресловутые черти, улыбка расцветает на пухлых алых губах.       Брагинской пропускает вдох от той бури эмоций, которые эта девушка одним своим присутствием обрушивает на его голову, и напрягает слух, когда она наклоняется к нему и пытается перекричать музыку:       — Что там Тео? Никакой?       Она снова смеётся, и они вместе смотрят на пол, где полулежал названный паренёк, прислонившись спиной к полкам стойки, и растирал руками лицо.       — Значит, нас он заставил работать, а сам с одной стопки абсента с водкой присел!       Ника беззастенчиво залезает на стойку, кладёт свою липкую от алкоголя ладонь в протянутую руку Ивана и спрыгивает на пол, сразу же присаживаясь рядом с Тео. Она трясёт его за плечи, но тот, кажется, не совсем понимает, что ей от него нужно. Тогда Ника придвигается прямо к его уху и кричит на польском языке фразу, которую выучила специально для него:       — Вставай, Матеуш! Речь Посполитая зовёт!       Иван улыбается ещё шире и скользит взглядом по зеркалу сбоку, затем вовсе переводит взгляд на город. Из головы его не уходит сверкающий счастьем образ Ники, которая дарит ему нежную любящую улыбку, несмотря на её многочисленные упоминания того, что она на это неспособна. Ника была яркой ослепляющей всех на своём пути личностью, добродушной и беззаботной, что готова была одаривать людей вокруг себя бесконечной заботой и вниманием. Страстно увлечённая историей, загадками и мифологией народов мира, она не могла подолгу говорить о более приземлённых и бытовых проблемах: ей обязательно нужно было показать свои знания окружающим или отпустить какую-нибудь шутку, так или иначе связанную с историей.       — Я зачем пять лет в университете училась? Чтобы знать историю и молчать об этом? — С усмешкой говорила она.       Саму себя Ника находила инфантильной, безответственной и слабой личностью, чем не стеснялась бравировать в те редкие моменты, когда её загоняли в угол более насущными темами в разговорах. Никого так сильно не раздражали толки Ники о собственной слабости и разгильдяйстве — всё-таки с карьерной лестницей у неё не складывалось возможно оттого, что после каждого проведённого в Америке года она устраивалась на новую работу, — как Екатерину, игравшую в её жизни роль лучшей подруги и советчика, ну и немного Ивана, поскольку опровержение всех её слов он давно увидел в жизни. И если Ника была более, чем неуверенной в себе девушкой, немного зажатой, но в то же время импульсивной и вероломной, Катерина являла собой образец строгости, дисциплинированности и утончённости: не было такого дня, когда бы её шелковистые чёрные волосы не лежали в ровной укладке, а из косой чёлки выбивалась хотя бы тоненькая прядь, или её одежда не была бы выглажена с дотошной педантичностью. Даже острые черты её лица и миниатюрной фигуры сквозили изяществом и аккуратностью. Каким-то волшебным образом Ника и Екатерина прекрасно ладили, пусть даже Ника в своих потёртых джинсах и огромной футболке, которую она любезно «отжимала» у своего жениха, порой выглядела как местная сумасшедшая на фоне многообразных строгих платьев и официальных брючных костюмов Катерины.       Пока кто-то считал эту дружбу непрочной и недолговечной, Иван свято верил в то, что таким противоположностям суждено было притянуться и дополнить друг друга.       Мысли о том, что в том маленьком баре собралась почти вся его компания, которая повстречалась ему пять лет назад в Америке, вновь согрели его душу и вызвали в памяти образы самых разных людей. Задорно улыбающаяся Вероника тянет за собой свою более сдержанную по темпераменту подругу, Екатерину, что смотрит на мир с высокомерным скептицизмом и привычно складывает руки на груди, чуть ухмыляясь; затем возникает Тео, «поляк только на семьдесят пять процентов», как он сам иронично любит о себе говорить, социально неловкий и физически нескладный, и с трудом понимающий «загадочную русскую душу» немец Рид, развлекающий давеча Хенрика разговорами о компьютерах и программном обеспечении, хотя его синие глаза молили Ивана и Нику о спасении от общения с человеком, которого он не знает. Но русские только хохотали и обменивались остротами, наблюдая за своими многочисленными друзьями.       «А Альфред, наверное, полагает, что я на его заднем дворе планы по захвату мира строю.»       — А что, разве не так? — Дания изображает искреннее удивление, когда Россия наливает ему очередную стопку коньяка.       Иван смотрит на него несколько секунд с примесью разочарования и удивления, затем картинно закатывает глаза и отворачивается к набитым алкоголем полкам. Он почти что честно не понимает, откуда такое взялось в голове Дании, более или менее рациональной по его мнению страны.       — Иван! — Тянет Хенрик звук его имени. — Только не обижайся, пожалуйста!       — Правильно, Иван, — Ника, перебиравшая руками выпивку, наклоняется в его сторону и заговорчески подмигивает, — как можно захватить мир, если голосить об этом на каждом углу?       Иван наклоняет голову вбок и смеётся, прикрывая рот рукой.       Стоять в пробке на окраине города и без малейшего угрызения совести читать мысли России было интересно и немного забавно. Америка ожидал коды от ядерных боеголовок, масштабных планов по порабощению мира, раскрытие секретного убежища Ивана и всего того, что могло бы принести пользу в будущем, будь то война или мирное время. Однако как можно использовать против Брагинского то, что он развлекается со своими друзьями в недавно открывшемся баре, который Альфред довольно быстро распознал по неоновым вывескам, ярким граффити и узеньким тесным улочкам в его воспоминаниях? Хотя, возможно, это не составляло и десятой части всей той информации, что обычно крутилась в голове России. Если сейчас он думал только о недавних событиях, то, быть может, на конференции персонификаций проявится его истинная натура? Альфред готов был поспорить с кем угодно, даже на деньги, что Иван мысленно поливает все страны отборнейшим дерьмом, перебирая в уме всё то плохое, что ему когда-либо сделали, и продолжая улыбаться всем в глаза. Не то чтобы сам Америка так не поступал или любая другая страна: к числу чудес в принципе можно причислить то, что государства способны на адекватный разговор, не припоминая друг другу каждый плевок и каждую царапину. Всё-таки все они были до одури гордые и слишком высокого мнения о самих себе.       «Кстати, об Альфреде. Не удивлюсь, если он думает, будто я в пальто и шарфе сплю и моюсь, и вообще никогда его не снимаю. Что поделать с этим имиджем? Однако, один такой сверхразум уже есть, второго не нужно.»       Гилберт, казалось, смаковал каждое сказанное матерное слово, разоравшись на весь дом о том, что он не мог найти важные документы своих российских партнёров. Стоя под горячими струями воды, Иван лениво размышлял о том, как его в сущности доконали гневные крики немца, доносящиеся до него даже сквозь шумный поток воды, и его поразительная невнимательность, которая включалась неведомым образом только в его собственной квартире. Преспокойно намыливая голову шампунем, Россия даже не предполагал, что наглость Пруссии переступит в какой-то момент все границы: Байльшмидт абсолютно бесцеремонно ворвался в ванную и, попросив своего собеседника подождать пару минут, со звоном отворил шторку.       — Блять! — Иван по жизни старался материться как можно меньше, но иногда одно простое слово заменяло тысячу его возмущений.       Гилберт через секунду же задвинул несчастную шторку.       — Твою мать, Брагинский!       — Какого хрена? — Теперь настала очередь России говорить на повышенных тонах. — Что ты ожидал увидеть? Как я моюсь в верхней одежде?       — Документы! — Гилберт решил съехать с темы своих отсутствующих манер. — Куда ты их дел?       Ещё секунда идиотских вопросов в купе с прерванным купанием могла просто вывести Брагинского из себя. Но тот выключил воду, плотно сжав зубы, и сказал ровным медленным голосом:       — На моём столе. Они никуда не делись с того раза, как ты их здесь оставил.       — Их там нет!..       Продолжая разбрасываться проклятиями в сторону несовершенства этого мира и распинаясь о том, как его всё раздражает, Гилберт покинул комнату, решив замучить своими бесплодными поисками мирно пивших чай в кухне Наташу и Ердена. Монголию Ивану в принципе было не жалко, но вот действовать на нервы Наталье он позволить не мог.       Вдох-выдох; он потёр переносицу и зачесал ладонью мокрые волосы назад.       — Клянусь, Гилберт, — громко заговорил Иван, повязывая полотенце на бёдрах, — если я найду этот договор на своём столе, я тебя на бутылку посажу!       — Не найдёшь! — Тут же отзывается немец. — Я там уже искал!       Но Россия готов поспорить с ним, и именно поэтому он шлёпает мокрыми ногами до своей комнаты, тратит буквально пару мгновений на беглый осмотр своего стола и, закатывая глаза, произносит ничего хорошего не предвещающим голосом:       — Гилберт, подойди-ка сюда.       Байльшмидт нарисовался рядом тут же, хотя и почуял дрожащий в его тоне гнев, но верить в удачу с поиском нужной бумаги отказывался до последнего.       — Это что? — На втором слове голос Брагинского подпрыгивает, выражая крайнюю степень его раздражения.       Россия указывает рукой на документ, и вода, стекающая с его пальцев, падает в паре сантиметров от искомой бумаги. Он выжидающе смотрит на Пруссию, лицо которого с поразительной скоростью меняет нетерпеливость на недоумение и даже шок.       — Так, — Гилберт озадаченно чешет висок, тупо смотря на текст документа. — Как ты это сделал? Я два раза проверял...       Иван наклоняет голову вбок, выразительнейшим взглядом впившись в лицо немца, явно ожидая оправданий.       — Знаешь, я, — алые глаза Гилберта начинают смеяться прежде, чем он заканчивает говорить, — выбираю бутылку из-под шампанского.       Они оба взрываются громким хохотом, и гнев Ивана больше не грозит Байльшмидту часами нотаций и упрёками в рассеянности.       Иван ёрзает в кресле и поджимает губы, ощутив прилив задорного веселья, а Альфред в это время готов смеяться громко, в голос, но вместо этого крепко сжимает руль пальцами и почти скрежещет зубами. Кто бы мог подумать, что такого рода шутки вообще способны рассмешить Россию?       — Высади меня, пожалуйста, здесь.       Альфред будто очнулся ото сна и резко ударил по тормозам, тут же получив недовольные вопли и сигналы в свой адрес от других водителей; даже Иван в удивлении приподнял брови. Он посмотрел на Брагинского смешанным потерянным взглядом и ещё несколько мгновений хлопал глазами.       — Но ты сказал...       — Ничего, — мягко прервал его Иван, — здесь тоже подойдёт.       Брагинский покинул машину Альфреда с мыслью о замеченной ранее белокурой девушке в толпе людей, с которой ему нужно было встретиться прямо сейчас.