Ледяные пустыни

      Ссора случилась из-за женщины. Из-за южной рабыни с волосами цвета ночного неба и глазами испуганной лани. Старший сын конунга Рагнара по имени тоже Рагнар купил рабыню, заплатив за неё положенный вес серебром. Он был в своём праве. Так потом все говорили: молодой Рагнар был прав. Конунг Сигурд покушался на чужую собственность.       Конунг Сигурд предложил за женщину двойную цену. Рагнар отказался. Тогда и началась ссора. Злые слова были сказаны, лживые и обидные. Рагнар первым обнажил оружие, ведь правда была за ним, к тому же злые слова жалят молодых сильнее. Был он действительно молод. Всего один раз брал его отец в рейд, и не было у него ещё ни жены, ни дома. А имя конунга Сигурда знали многие. Владел он тремя ладьями и водил их в земли бриттов и россов, данов и эстов, и тесно было серебряным браслетам на его могучих руках. Поединок был неравным. Все потом говорили: конунг Сигурд зарезал молодого Рагнара, как щенка.       Многие лорды собрались той весной в Готленде, продать и купить, набрать команду на ладьи, обсудить летние планы. Конунги и их кметы, седые скальды, говорившие с богами, и даже ярл Хакка, владевший двадцатью ладьями. И все они сказали: произошло убийство. Конунг Сигурд должен заплатить виру.       Конунг Рагнар зачал первенца, когда было ему едва ли пятнадцать. С тех пор родил он шестерых сыновей и дочерей без счёта. Но Рагнар был старшим, а первый сын всегда занимает в сердце отца особое место. И все же голос конунга был ровным и спокойным, когда сказал он убийце сына: – Ты можешь взять себе рабыню. За тот же вес серебром, что заплатил за неё мой сын. Ты заплатишь мне виру. Ещё до новой луны ты привезёшь мне в Бьоркене своего старшего сына.       Все сказали тогда: это справедливо. А конунг Сигурд засмеялся. Смеялся он долго и громко, покачиваясь с пятки на носок, скаля белые зубы. Никто особенно не удивился, ведь был конунг свеем, а у них разум с человеческим не схож. А потом принесли серебро и рабыню отдали Сигурду. Все так же смеясь, он перерезал ей горло. Молодым кметам понравился этот жест, была в нем какая-то бесшабашная удаль. Но старики сказали: это глупо, заплатить выкуп и ничего не получить взамен. И были они правы, по-своему, по-стариковски. Конунг Сигурд сдержал слово. Его ладья под красно-белым парусом показалась в Бьоркене ещё до новой луны. Лорд Рагнар встретил пришельцев в бухте, ведь не были они гостями, а значит нечего было им делать в его холле. Четверо сошли на берег, трое воинов и ребёнок. И тогда конунг Рагнар понял, почему смеялся Сигурд. Он обнажил свой меч и протянул его на ладонях людям чужого конунга. – Поклянитесь, что вот это – старший сын конунга Сигурда. Чужие воины поклялись, коснувшись священного железа, призывая Тора в свидетели. Им нечего было бояться, ведь говорили они правду. Конунг Рагнар сплюнул себе под ноги. Сказал своим людям: – Отведите свея на кухню к женщинам, что ли...       В тот день сын конунга Сигурд Сигурдсон перестал существовать. В Бьоркене появился увечный раб по имени Свей.       Нести корзину с влажным бельём было тяжело. Дорога от бухты к деревне шла в гору, и даже без тяжёлой ноши Свей поднимался по ней с трудом. Он родился с увечной правой ногой, короче левой и с вывернутой ступней, но левую руку сломали уже здесь, в Бьоркене. Свей не помнил, как и когда, это было так давно. Те дети, которые побили его в первый же день в деревне, и много, много раз спустя, успели вырасти. Они взяли себе жён, родили сыновей, они ходили в рейды и носили серебряные браслеты. Теперь они глядели мимо него, как и другие воины. Значит, прошло много лет. Может быть, десять лет? Свей не считал. Все они были одинаковыми для него. Он знал: свобода для него придёт лишь со смертью. На смену выросшим детям пришли новые, сильнее и злее прежних. Так оно и должно быть, дети должны быть злее отцов, и сильнее, и безжалостнее. Иначе род человеческий придёт к концу...       Камень ударил в спину, он привычно сжался. Голоса за спиной: "Эй, бельмастый! Стой!" Никакого бельма не было у него, просто его глаза были очень светлыми, как прозрачные весенние льдинки... Главное – идти вперёд, будто ничего не случилось, будто он один во всем свете. Тяжелая корзина на бедре, в левой руке совсем не осталось силы. Шаг, за ним ещё один, и ещё... А потом это случилось. Утоптанная глина двора поднялась ему навстречу, ударила в лицо, в грудь, в каждую кость его тощего тела. Он тотчас же свернулся в тугой клубок, закрыл локтями голову. Удары посыпались на спину, на плечи, на бедра. Кто-то пнул его в поясницу, он прикусил губу, чтобы не закричать от боли. – Гуннар Олафсон, этот раб принадлежит тебе?       Знакомый голос, милость богов. – Это всего лишь Свей, мистрис... – Но он принадлежит конунгу. Что бы он сказал, если бы ты бил его лошадь? – Это не лошадь. Это всего лишь... – Пойдём к конунгу! Пойдём и спросим у него! По чину ли тебе, мальчишке, который ничего не принёс ещё в клан, бить раба конунга?       Услышав удаляющиеся шаги, Свей поднялся на ноги. Слова дались ему с трудом: – Мистрис Биргит, спасибо...       Корзина перевернулась, белье лежало на земле. – Прополощи в бухте, потом в колодезной воде, – велела Биргит. – Развесишь за кухней. Я оставлю тебе хлеба на полке. – Спасибо, мистрис...       Когда он вернулся в бухту, солнце уже висело низко над горизонтом. Он поставил корзину на камни, бросил первую рубашку в холодную воду. Боль обожгла поясницу, Свей прогнал её прочь. Не в первый раз и не в последний, он все успеет, справится ещё до темноты. – А, вот ты где, бельмастый...       Если день начался плохо, то так он и продолжится. Миккон взял его первым, в тот же год, когда появился Свей в Бьоркене. Потом были и другие, но только Миккон заставлял его кричать от боли.       Не слишком высокого роста, но широкий в плечах, заросший рыжей бородой, Миккон был видным человеком в деревне, сильным воином, кормчим на ладье конунга. У него была жена и сыновья, от неё и от рабынь. Но он использовал Свея, как женщину, каждый раз, когда ему этого хотелось. А хотелось ему часто.       Миккон крепко взял Свея за руку повыше локтя, потянул к сараю для весел. Раб поспешил следом, стараясь не отстать от широкого шага воина. Темнота сарая пахла водорослями и тухлой рыбой. Миккон нагнул Свея над катушкой смотанной сети, тяжелая ладонь прижала спину. Свей развязал штаны, торопливо сбросил их с одной ноги, только бы не порвать.       Шлепок обжег ягодицу: – Что, не можешь дождаться, шлюха? Всем так дырку подставляешь?       Свей молчал. Миккон смачно плюнул ему на ягодицы, размазал слюну по ложбинке, ткнулся пальцами. Свей не сдержал стона. – Не зажимайся, шлюха! – ещё один удар, уже сильнее, со злостью. – Кому сказал: не зажимайся!       Свей прикусил пальцы. Он знал: другая боль отвлечёт от того огромного и твёрдого, что распирало, раздирало его там... – Вот так-то, сучка... Вот так-то...       Железные пальцы вцепились в худые бёдра, впиваясь в кожу, сжимая кости. Железная палица двигалась в нем резкими глубокими толчками, болезненно задевая что-то чувствительное, отзывающееся во всем теле неясной мукой. Свей снова застонал, всхлипнул. На этот раз нарочно. Острота первой боли прошла. Он вполне мог терпеть то, что делал с ним Миккон. Но он знал один секрет: его стоны и слезы, дрожь и слабые крики заводят Миккона. И тогда все закончится быстрее. Слезы давались Свею легко. Достаточно было вспомнить, как кричала мать, когда его увозили.       Движения внутри него стали быстрыми и мелкими. Свей жалобно вскрикнул, вздрогнул всем телом, сжимая в себе член Миккона, и тот заревел, замычал, упругими толчками наполняя Свея липким семенем. Пятерня потянула за волосы, заставляя подняться, чтобы сразу опуститься на колени. Большой, ещё упругий член шлепнул его по щеке. Он принялся облизывать тёмную головку, жилистый ствол, стараясь делать это быстро и безразлично, чтобы снова не вызвать желания. Второй раз был бы дольше и мучительнее. Он бы не выдержал второго раза.       Ему, наконец, повезло. Сильная рука оттолкнула его прочь. Миккон молча натянул штаны и вышел из сарая. Свей ещё посидел немного, подождал, когда влажный песок перестанет скрипеть под тяжёлыми шагами. Уже в полной темноте он вошёл в воду, смыть с себя липкое и гадкое, хлюпающее между ног, текущее по бёдрам. Соленая вода обжигала, значит Миккон снова порвал его.       Неожиданно высокая волна ударила его в грудь, бросила в лицо холодные брызги. Глубока вода в бухте Бьоркене. Он узнал об этом в первый же год, когда мальчишки, из тех, кто ходит сейчас в рейды, затащили его на глубину. Они ожидали, что раб будет биться, кричать, захлебываясь, но Свей камнем пошёл ко дну. Он лежал на крупном подвижном песке и глядел, как солнце над ним переливалось весёлым золотом, отражаясь от поверхности воды, и было это так красиво и так мирно, что Свей сразу понял: это не для него. Это слишком просто – открыть объятия морю, впустить его в своё тело. Ему не позволят уйти так легко. И точно, Миккон вытащил его тогда и даже побил мальчишек. А они потом побили Свея...       Новая волна захлестнула его. Поднимался прилив. Море звало его.       Самоубийцам нет пути в Валгаллу, но ведь Свей и без того не будет пировать за столом у Одина. Он раб, он не умрет в бою с оружием в руках. Значит, ждут его ледяные пустыни свирепой Хель, где на замёрзших берегах Гьёлля маются неприкаянные души. Так чего же ему бояться? Холода? Когда в последний раз было ему тепло? Голода? Когда наелся он досыта в последний раз? Для него царство Хель будет домом родным. Ещё один шаг и все останется позади: холод, голод, боль, обида...       Он обернулся на берег, туда, где спала в темноте чужая деревня, так и не ставшая родной. Оглянулся и вдруг увидел длинную тень, чёрную на чёрном, небольшую рыбацкую лодку, перевёрнутую кверху днищем. Сегодня он проходил мимо неё много раз. Он помнил блестящую смолу на стыке тёмных планок. Другая мысль мелькнула в его рассудке, даже не план, а беззвучный зов, голос издалека, голос судьбы.       Свей вышел на берег, натянул штаны, побрел вверх по тропинке, к деревне. На кухне ещё не погасли угли в печи, там было тепло и сухо. Он нашёл на полке четверть буханки хлеба, завёрнутого в чистую тряпицу, прихватил большую кожаную флягу для воды, снял с крючка чей-то плед, удивительно тёплый и мягкий. Остановился у колодца. Осторожно, стараясь не шуметь, опустил звонкое ведро в чёрную пропасть, стал крутить скрипучий ворот. Полное ведро, покачиваясь, показалось под воротом. Теперь нужно подхватить его одной рукой, плохой, левой, да так, чтобы ведро с грохотом не полетело вниз... Это не всегда удавалось Свею. Закусив губы, он потянулся к дужке, когда вдруг другая рука, большая и сильная, легко подхватила ведро и поставила его на скользкую от влаги скамейку. – Что ты делаешь здесь среди ночи?       Сам конунг Рагнар стоял перед ним, возвышаясь над его тщедушным телом, как фигура на носу ладьи, грозная и мрачная. – Набираю воду, лорд, – тихо ответил Свей. – Зачем? – Белье полоскать, лорд.       Сильная ладонь неожиданно мягко приподняла его подбородок. Свей увидел глаза конунга, будто светящиеся в темноте, но светились они не гневом, а удивлением. Жёсткие пальцы воина причесали его волосы, убирая с лица длинные пряди, колючая подушечка большого пальца прошла по его скуле движением почти ласковым...       А в следующее мгновение конунг исчез, пропал в темноте, будто его неожиданное явление приснилось Свею.       Дальше он действовал, будто во сне. Наполнил флягу, отнёс свой нехитрый багаж на берег, взял из сарая вёсла, перевернул тяжёлую лодку. Помог ему прилив: неизвестно, сумел бы он столкнуть лодку в воду, если бы длинные волны не плескались всего в нескольких шагах. Грести он не умел, но тысячи раз видел, как делали это другие. Довольно быстро он уловил ритм простых движений, почувствовал упругую тяжесть волны, рассекаемой плоскостью весла, и лодка пошла легче. А когда Свей совсем выбился из сил, прилив сменился отливом, и лодка сама собой заскользила прочь от берега.       Взошла белая луна, расплескала по верхушкам волн острый свет, отражаясь в море блестящей дорожкой. Свей завернулся в украденный плед, скрутился калачиком на влажном дне лодки. В первый раз он удивился своему бессмысленному побегу. Воды во фляге хватит ему на три дня. Ещё пару дней он будет умирать от жажды. А потом все равно ждёт его царство Хель. Так не лучше ли прыгнуть за борт, закончить все здесь и сейчас? Решил тогда Свей, что три норны, прядущие нить его жизни у корней дерева Иггдрасиль, ещё не покончили с ним. Ещё не совершил он того, для чего родился на этот свет. А значит нужно просто верить норнам: им виднее, когда откроются перед ним ледяные пустыни.       С этой простой мыслью Свей уснул, крепко и мирно, будто ребёнок, убаюканный в ладонях моря.