Ледяные пустыни

К рассвету от холла остались лишь горький дым над чёрными головешками. Пленных оказалось не меньше полусотни, в основном женщины и дети, ещё не ходившие в рейды. Но был среди пленных и Миккон, и конунг. Кровоточащие шрамы рассекали его руки и плечи, но высоко держал он голову, надменно глядя сквозь своих новых хозяев. Конунг Хэролд что-то спросил у него, Рагнар молча плюнул ему под ноги. Молодой конунг оглянулся, встретился взглядом со Свеем, весёлая мысль мелькнула на его лице и погасла. Воин отвёл глаза. Свею показалось, что его только что пожалели. Хэролд прошёл вдоль вереницы детей и женщин, поглядел на них, задумчиво прикусив губу, и выдернул вперёд белокурого мальчишку лет шести, безошибочно узнав младшего сына Рагнара. Заголосила молодая жена Рагнара, воин Хэролда коротко ударил её в живот. Хэролд подвёл мальчишку к Рагнару, собрал в кулак светлые кудряшки, вытащил из ножен кинжал. Острие коснулось щеки ребёнка, под правым глазом. Рагнар молчал, все так же глядя поверх голов. – Если ты не скажешь мне, где клад, бывший конунг, я порежу его на куски. Начну с правого глаза. Мальчишка испуганно запищал. Свей понял: Хэролд это сделает. Он вырежет ребёнку глаз. – Не надо, лорд! – сказал он торопливо. – Я знаю, где серебро. Я покажу. Пришлось разбросать небольшую поленницу дров под навесом, откинуть в сторону деревянную крышку погреба. Когда-то это был старый колодец, Свей помнил его уже пересохшим. Он видел много раз, как опускали в колодец кожаные мешки, позвякивающие серебром, тяжёлые, окованные железом сундуки и бочонки. Ловкий воин спрыгнул в колодец, через мгновение заорал, засвистел из гулкой глубины. Ему бросили верёвку. Из колодца показался обвязанный верёвкой сундук. Свей стоял в стороне и не видел того, что оказалось в сундуке, но по крикам и смеху, по радостным и удивленным возгласам понял – то, что надо. Молодой конунг позвал его, но ещё раньше, чем Свей сумел пробраться к нему, Хэролд сам растолкал окруживших его кметов и надел на предплечье Свею большой серебряный браслет с тонкой чеканкой. – Заслужил! – похвалил его конунг и снова потрепал по голове. Свею было и радостно, и неспокойно. Такие браслеты носили воины, ветераны многих рейдов, взявшие богатую добычу. Он – не воин. Он просто раб. А может быть уже не раб? Свей не очень понимал, кто же он теперь, когда нет больше Бьоркене. Правда, слова для него нашлись. Он слышал как шипели ему вслед вчерашние хозяева, сами ставшие теперь рабами, как называли его предателем, убийцей, и уже знакомо – шлюхой. Конечно, они были правы, он и был предателем и убийцей, был и шлюхой и, видимо, ещё будет. Он не жалел ни о чем, просто тихо удивлялся, как мало радости принесла ему гибель Бьоркене. Вечером был пир. Из разграбленных хат принесли столы и лавки, шкуры и посуду. На кухне, не тронутой пожаром, испекли хлеба, принесли из погреба душистые окорока, на вертеле зажарили ягнят. Свей в этом не участвовал. Другое дело возникло у него, секретное, и никто не заметил, как он исчез. А когда вернулся, столы уже прогибались от богатой снеди. Прислуживали молодые девушки Бьоркене, ставшие рабынями. Свей сидел за столом, среди воинов Витстайна. Конунг Хэролд сам настоял на этом. В девушке, наливавшей ему эль, Свей узнал дочь конунга Рагнара. Руки её дрожали. – Привыкай, – сказал конунг Свею. – Ты теперь – один из нас. Глубоким почти животным чутьем понимал Свей неправду этих слов. Ночь катилась над погибшим Бьоркене, пьяная и недобрая. Много было съедено, а выпито ещё больше, и кто-то уже потащил прочь визжащую девушку, кто-то уронил тяжёлую голову на стол, кто-то заспорил громко. По приказу конунга привели пленных мужчин, связанных одной верёвкой. Им стали бросать со стола куски хлеба и мяса. Некоторые пытались неловко поймать подачку связанными руками, за столом смеялись. Конунг принялся раздавать награду, золото и серебро, оружие. Велел подойти и Свею. Сказал ему неожиданное: – Я не знаю, чего хочется тебе, к чему лежит твоё сердце. Проси сам. Если в моей власти будет – не откажу. Свей оглянулся туда, где сидели на земле связанные пленники. – Дай мне двоих из них, лорд. Помрачнело лицо молодого конунга, и он крепко стиснул плечо Свея, будто понимая его, и признавая его право. Пленных поставили на ноги. Когда он подошёл к Миккону, тот смачно плюнул ему в лицо, но не попал. Свей достал подаренный кинжал. Ему приходилось разделывать туши оленей, свиней, овец. И это было точно так же: упругое сопротивление плоти, скольжение стали, рассекающей мягкое и влажное, и глаза Миккона стали точно такими же, как у оленя, или свиньи, или овцы. Мертвыми. Свей встал перед конунгом. Обернулся к молодому Хэролду, уточнил ещё раз: – Позволишь, лорд? Тот лишь кивнул, мрачно, нехотя. Свей перерезал верёвку, связывающую конунга с другими пленниками, толкнул его в плечо, коротко сказал: – В бухту. За ними никто не шёл. Ночь полиняла серым и синим, море в предутренней дымке вздыхало сонно. На самой кромке воды конунг обернулся. Сказал, глядя себе под ноги: – Не думал, что буду просить тебя, Сигурд. Дай мне оружие. Позволь уйти, как воину. Я с десяти лет в рейдах. Я заслужил... Кинжал в ножнах, а ножны на толстой серебряной цепи, обхватившей узкие бёдра. Вынул Свей из ножен клинок, сталь тускло блестела. Глаза конунга стали холодными, как самый глубокий снег. Свей перерезал верёвку на руках пленника. Успел подумать: жалко, хорошая веревка... Железные пальцы сжали его горло. – Ты!.. – прохрипел конунг ему в лицо. – Ты уничтожил все, мою семью, моих детей, весь клан! Все, ради чего я жил, за что мы кровь проливали, и отец мой, и дед!.. Снова стояли они лицом к лицу, и снова конунг глядел в его глаза. Мир по краям подергивался темнотой, Свей успел подумать: как странно, убьёт меня – сам погибнет, пожалеет – спасётся. А потом ослабела железная хватка. И руки конунга на шее Свея оказались тёплыми, почти горячими, и не было сил отвести глаз. Наконец, он сказал: – В Плачущем Гроте спрятана лодка. Вода на три дня, еда... Свей обхватил запястья конунга, хотел убрать его руки, но прижал их к груди ещё крепче. Ему хотелось плакать и выть ночным волком, обращая к небу безмерную свою тоску, но больше всего на свете хотелось стоять вот так, глаза в глаза, в ладонях просыпающегося дня. – Спеши, лорд. Нас могут заметить. Рагнар ответил: – Через три дня я буду у Хакки. Возьму у него ладьи, вернусь с его людьми. Каждый, кого мы найдём в Бьоркене, умрет. Каждый, Сигурд. Исчезли тёплые руки, и сразу стало холодно, и одиноко. Рагнар вошел в воду, легко нырнул, пропал из вида. Туман ещё не рассеялся над морем. Свей подобрал обрезки верёвки. Никто не должен знать, что сделал он со своим пленником. Спали полдня, а проснувшись, снова стали пировать. Свей осовел от выпитого и съеденного, устал от громких голосов, от ненависти пленников, от собственных глупых волнений. Молодой конунг понял его по-своему, положил на плечо тяжёлую руку, сказал: – Так нужно было, не печалься. Оставить в живых сильного врага – это бросить вызов судьбе. Ты сделал то, что должен был. И не жалей. Кто-то из людей Витстайна проговорил мечтательно: – Хорошее здесь место. Бухта хорошая, лес... А может, остаться здесь? Семью привезу, свой холл построю. – Тебе тесно под моей командой, Эрик? – спросил Хэролд с опасным спокойствием в голосе. – Нет, лорд! – поспешил с ответом кмет. – Я все равно буду твоим данником! Просто у тебя будет два селения, Витстайн и вот это. Можно своё имя дать. Как оно раньше называлось, Сигурд? – Бьоркене... – ответил он и сразу же добавил: – Здесь нельзя вам оставаться, лорд. Ярл Хакка узнает о набеге. Он отомстит. Он ведёт в рейды двадцать драккаров. Помолчали. Конунг хлопнул ладонью по столу: – Так, сегодня не засиживаемся! Завтра с утра идём за ладьями, приведём их в бухту. Нагрузим добычу. Послезавтра в море! Домой, братья, это было хорошее лето! И все согласились: это было хорошее лето. Добычи оказалось много. Кроме клада, поднятого со дна колодца, взяли все запасы еды, кухонную утварь, инструмент из кузницы. Пленников, конечно. А ещё взяли драккар конунга Рагнара. Меньшую ладью пришлось оставить, не хватало гребцов. Свей в погрузке не участвовал. С большим трудом, рискуя каждый миг сорваться, он забрался на крутой откос, закрывавший Бьоркене от северных ветров, схоронился среди камней, серый среди серых. Он глядел, как далеко внизу теснятся в маленькой бухте ладьи, как чужие люди грузят на них добро. Как серой вереницей прошли к ладьям связанные пленники... Его искали. Он слышал, как кричали его имя: Сигурд. Дольше всех искал его сам молодой конунг. Но пришёл утренний отлив, и нужно было уходить, или оставаться до вечера. Они ушли. Свей видел, как оттолкнувшись вёслами от песка, закачались на волнах драккары, как ударили вёсла, и четыре тёмные тени одна за другой покинули бухту и уже в открытом море, в блеске утреннего солнца на морской ряби развернули широкие паруса. Свей поселился на кухне. Это было безмерно странно, ничего не делать, спать в тепле и никого не бояться. Вернулись в деревню две собаки. Они знали Свея и внимания на него не обращали, копались в руинах холла, но вечером приходили к нему на кухню и спали рядом с ним. Днем Свей сидел на песке, смотрел на море, вспоминал хорошее: голос матери, давно, ещё в Рослагене, дрожь рулевого вёсла под ладонями, смех молодого конунга. Но чаще всего думал он о горячих ладонях на плечах, о глазах цвета грозового неба, думал с неясным волнением, с ощущением полёта где-то глубоко, между тощими рёбрами. И вот однажды под вечер увидел он то, чего так долго ждал: пять тёмных точек на яркой морской глади. С радостью, так похожей на страх, глядел он, как приближаются ладьи, как становится заметным рисунок их парусов в бело-синюю полоску и грозные фигуры морских змеев на носу боевых драккаров, идущих не с миром. Показалось ему, что на борту одного из них он заметил могучую фигуру с летящей по ветру серебряной гривой, но слишком далеко были ладьи, и Свей увидел лишь то, что хотел увидеть. Он смахнул с глаз неожиданные слёзы. Его ожидание подошло к концу, а с ним и короткая жизнь. Свей вернулся в деревню. Разжег костёр, сел рядом с огнём, ладонями пригладил волосы. Подумав, снял с предплечья браслет, ведь не был он воином и никого не убил в бою. Подошла одна из собак, села рядом, привалившись теплым боком к бедру. Он сделал все, что назначили ему норны, прядущие нить жизни у корней дерева Иггдрасиль. Оставалось только ждать. Ждать того, кому по праву принадлежала его жизнь. Того, кто однажды заглянул ему в глаза.