Подари мне ночь, подари мне день

— Эйовин, ты уверена? — глядя вслед уже развернувшему Огненога Эйомеру, я всё ещё ощущала разбежавшиеся по коже мурашки от его короткого, но такого жгучего взгляда. В ответ я лишь улыбнулась и застенчиво опустила ресницы. Рохирриму ничего не стоило вогнать меня в краску смущения: едва уловимое движение бровей, и вот я уже рассматриваю свои ладони, надеясь, что никто ничего не заметил.  — Живо в шатёр, — вместо ответа приказала она нам с Мэрри. — И зевайте пошире, чтобы никто не сомневался, что вы не выспались.       Вмиг уловив её игру, громко сетуя на то, что ночью совсем не удалось поспать, очень убедительно потягиваясь и потирая кулаками глаза, хоббит развернулся в сторону нашей небольшой палатки и, проявляя все свои актёрские таланты, даже пару раз споткнулся, чем вызвал смешки отъезжающих витязей. Склонив голову, вслушиваясь в то, как подруга выясняет у командующего заставой, во сколько утром мы выезжаем в Эдорас, я поспешила вслед за Брендибаком. На душе отчего-то было невыносимо скверно, и хотелось и в самом деле устроиться в своей узкой походной постели и, завернувшись в шерстяное одеяло, проспать целые сутки, чтобы завтра начать обратный путь в Медусельд. Помогая посерьёзневшему, молчаливому Мэрри натянуть кольчугу и закрепить наручи, я думала о том, как трудно было добиться доверия Эйомера, и как, возможно, окажется непоправим для нас с ним тот поступок, который я собираюсь совершить. Разве мне уже не довелось на своей шкуре испытать тяжёлый характер Сенешаля? Разве неведомо мне, в какие пучины гнева он может впадать, и как жесток и неумолим тогда становится? Да, его трудно любить, а я полюбила без оглядки. Так неужели я способна теперь одним махом всё разрушить? Теперь, когда он целует с такой нежностью, когда, оказавшись в его объятиях, забываю обо всём на свете, кроме своего такого хрупкого счастья? Но нет, оказывается, Эйомер —ещё не весь белый свет, и я просто не могу предать Эйовин и Мэрри или даже просто оставить их. За тонкой, почти не удерживающей тепла тканью шатра в Гондор уходил обширный королевский эоред Рохана: в холодном, морозном мартовском воздухе ещё стояли звон амуниции, конское ржание и голоса витязей, и мы должны успеть влиться в самый хвост длинного отряда, сделать это незаметно, оставив все свои сомнения.        Там, далеко впереди Враг уже сжигает огнём белые стены Минас-Тирита, и на счету каждый воин, умеющий держать оружие, а я, в первую очередь, воин, у меня нет права дрогнуть и поддаться слабости, потому что сердце уже не принадлежит мне: оно хочет быть покорным своему роханскому властелину, но я не допущу этого. Пока не допущу.       Пока гремит война.       Пока гибнут людские поселения.       Пока мой меч может стать преградой для Врага.        Лишь когда отгремят последние бои, когда этот мир, в который меня занесла судьба, очистится от мрака и зла, в которых он погряз, я смогу надеть белое платье и сплести венок из незабудок, а пока мой долг облачиться в сталь и забыть обо всём кроме предстоящего сражения. Кто знает, возможно, именно в этом и было моё изначальное предназначение, для этого и было пройдено столько тренировок и турниров? Говорят, наши имена имеют над нами власть; вполне вероятно, что моё и затянуло меня в пучину Тёмной Войны.        Едва я облачилась в кольчугу и, заплетя тугую косу, надела казавшийся совершенно неудобным шлем, как к нам присоединилась бледная, словно снег, Эйовин. Похоже, в её душе происходила та же борьба, что и в моей. Она молча переоделась и, лишь когда мы собрали свои нехитрые походные сумки, велела выбираться из шатра ползком, приподняв заднюю стенку полога. Первым это сделал Мэрри и, лишь убедившись, что все заняты отходом основных войск, позвал нас за собой.       Мне казалось, всё будет гораздо труднее, и, возможно, Эйомер велел кому-нибудь следить за нами, но нет, незатейливый план сработал, и уже через пять минут мы были в сёдлах: Эйовин успокаивала своего жеребца, которому не понравилась дополнительная ноша в виде сокрытого плащом хоббита, а я поглаживала по лоснящейся шее радостно заржавшую Талу. Кобыла нетерпеливо гарцевала, желая поскорее пуститься вскачь, а в моей голове всё теснились сомнения: неужели любимый доверяет мне больше, чем я того заслуживаю, или же нам просто повезло остаться незамеченными в царящей вокруг суматохе?        Склонившись к рыжей гриве Талы, чтобы поменьше выделяться своим невысоким ростом, я направила её вслед за подругой, уже пристроившейся позади самых молодых витязей, среди которых были и ни разу не встречавшиеся мне в обеденном зале Медусельда. Впрочем, я вообще мало кого знала среди десяти тысяч конников, они прибыли из разных поселений Марки, жителями столицы были, конечно, далеко не все.       Страх, что нас разоблачат, был очень велик, ведь из памяти до сих пор не стёрлись слова Конунга, что я унизила его воинов своим участием в схватке на пути к Хельмовой Крепи. Видит Бог, мне не понять чем, но сейчас приходилось вздрагивать от каждого голоса и надеяться только на то, что никто не станет достаточно пристально рассматривать мою облачённую в доспехи фигуру. Даже Эйовин в этом отношении выглядела посолиднее, но ей-то массивности придавали высокий рост и сидящий впереди в седле, тщательно скрытый складками тёплого плаща Мэрри. Доспехи были непривычно тяжелы, что заставляло то и дело вздыхать о тёх лёгких и прочных, которые остались теперь уже в прошлой жизни. Как же это удивительно — быть современной девчонкой, которая ещё совсем недавно сидела ночами напролёт в Твиттере, ходила с подругами в кино и лихачила на своём автомобиле по загородному шоссе, а теперь вот едет на войну и боится, как бы в ней не распознали особу слабого пола. Я, конечно, так же далека от феминизма, как тихая морская гавань от луны, и всё же ночное светило будоражит гавань приливами, а меня, порой, свободолюбием. Ну и куда подевалось это свободолюбие, стоило влюбиться во властного, заносчивого рохиррима? Почему теперь я так страшусь его гнева и осуждения, хотя знаю, что поступаю верно, и если он попытается наказать меня, то будет совершенно несправедлив? Впрочем, не время сейчас думать о наказании и справедливости, так же как и вспоминать об опаляющей страсти Сенешаля и его дурманящих поцелуях. Впереди жесточайшая бойня, исход которой мне доподлинно известен только теоретически, а точнее неизвестен совсем. Нужно сосредоточиться на реальной оценке своих возможностей, а не пытаться глазеть на главу колонны витязей — она всё равно так далеко, что Эйомера отсюда не увидишь. И так даже лучше. Любопытно, что будет, когда на заставе, оставшейся далеко позади, обнаружат, что племянница Тэйодена, малорослик и целительница загадочным образом испарились? Пошлют ли гонца к Королю или решат не отвлекать в такой момент и займутся поисками сами? Об этом, в любом случае, лучше не думать, иначе начну ёрзать в седле и оглядываться, а привлекать к себе внимание категорически нельзя. Особенно сейчас, когда совсем недалеко раздался голос Кайла. Ну и какая нелёгкая его принесла?! Не оглядывайся, Лютиэнь, не оглядывайся!       Не выдержав, я всё же оглянулась, чтобы проверить, нет ли рядом с воином Эрвина, который быстрее друга мог бы опознать мою Талу, но Господь был пока милостив. Что ж, благодарение небесам и за малую заботу.       Стоило приметившей моё движение Эйовин тихо шикнуть, как я выпрямилась в седле и уже не смела проявлять любопытство так открыто.       Вскоре холмы и пригорки закончились, и мы въехали в глубокую, звенящую ручьями долину. Она была необычайно красива в момент пробуждении юной весны: на невысоких кустарниках набухали почки, а между узловатых корней распускались голубые первоцветы и солнечные лютики. Хотелось возмущённо кричать и браниться, когда жеребцы витязей втаптывали хрупкие цветы в густую жижу из глины и последнего таящего снега, но этого тоже никак нельзя было делать. Оставалось закусить губу и, чтобы отвлечься, вслушиваться в звонкое пение засевших в ветвях лиственниц птиц. Выход из долины показался, когда солнце уже клонилось к горизонту, за ним открывались бескрайние поля, которые в глубоких сумерках сменились густым кленовым лесом. Привал показался мне ужасно коротким, спать вдали от костра в железной амуниции было неудобно и холодно, к утру всё тело затекло и невыносимо болело, но лишь только сквозь крючковатые нависающие ветви пробились первые рассветные лучи, как пришлось вновь садиться в седло и, кутаясь в отсыревший за ночь плащ, продолжать путь. Да уж, походная жизнь совсем не была желанным приключением, скорее это борьба за выживание, в которой уже не чувствуешь холода и голода, от мужской ругани не сворачиваются уши, и не ёкает сердце, а всё, чего хочется — это выпить крепкий горячий кофе и забраться под пушистый плед. Ну вот, всего сутки, а мысли уже о несбыточном, о том, чего в любом случае мне уже никогда не испытать. Путь к Мёрзлому Рогу теперь казался прогулкой; прижимаясь к тёплой шее Талы, которая по-любому отдохнула лучше меня, я старалась не сомкнуть век, не погрузиться в глубокий сон. Впрочем, взбодриться и втянуть скрытую шлемом голову в плечи вскоре всё же пришлось: это заставил сделать Эйомер, решивший объехать войска, чтобы осмотреть и подбодрить воинов речами. Как же он силён и вынослив, как хочется приникнуть к родной груди и только слушать зычный, глубокий голос! Но нельзя, нельзя об этом думать! Как и о том, что возможно мы едем на верную гибель. Нужно сохранять оптимизм, только где его взять, когда зуб на зуб не попадает? Безмерно радуясь тому, что Сенешаля позвал Хама, и он так до нас и не доехал, я глубоко вдохнула морозный воздух, решив, что пока всё складывается не так уж и плохо; было бы гораздо неприятнее, если бы рохиррим всё же добрался до хвоста колонны.        День так и прошёл в движении по узкой дороге под кленовым пологом, сменяющимся редкими просветами и лужайками, а когда стемнело, и настало время очередного привала, мы с Эйовин и Мэрри всё же решились отвоевать себе маленький пятачок у весело полыхающего языками пламени костра и вскоре, наевшись густой горячей похлёбки, сомлев, заснули, тесно прижавшись друг к другу. Сквозь подступающий сон я услышала, как кто-то из воинов заметил, что совсем мальчишек понабирали в поход, но было уже всё равно — по продрогшему до костей телу, наконец, разлилось долгожданное тепло, и хотелось только одного — забыться в окутывающей, словно кокон, дрёме.        Приказ подниматься прозвучал в этот раз задолго до того, как небо окрасила алая заря: явившийся к Конунгу вождь лесного племени пообещал провести нас старым трактом в обход контролируемой лазутчиками Врага дороги, и правитель Марки, не долго думая, согласился на его помощь. А вот лучше бы открытое голосование провёл. Зевая, с трудом понимая, что происходит, я уже вскоре оказалась в седле, и, пытаясь ни на кого не наехать в потёмках, которые решили не нарушать светом факелов, тихо сетовала на то, что тут нет демократии. Совсем никакой демократии! Один решил, остальные дружно ринулись выполнять, а как же сон и отдых?! Но на ум приходили лишь слова Шекспира: «Мечты, мечты, где ваша сладость?», и напрашивался ответ: «Поменьше мечтай, не в сказку попала».        Ночные часы казались бесконечно долгими, путь длинным, а мгла непроглядной, но когда я уже начала подумывать, что это просто приснился кошмар и не желает отпускать из своих объятий, как далеко впереди полыхнули огни. Яркие столбы пламени были подобны беснующимся демонам разрушения, гул пожирающего все вокруг огня пока не был слышен, а сами они пока еще были отражением на доспехах едущих впереди воинов. Но уже вскоре, стоило нам выехать из леса и преодолеть заросшее высокой сухой травой поле, перед нами предстал весь ужас разыгравшейся в Гондоре бойни.        Мы опаздывали.        Непоправимо, ужасающе опаздывали.       Опаздывали спасти, опаздывали погибнуть.       Опаздывали объединить свои силы с защитниками Минас-Тирита, чтобы сплотиться против общего Врага.       А Враг бесновался как безумец в ночь полнолуния.        Только не было ночи: это мордорская Тьма полонила мир, застелила его своим сизым туманом, горьким дымом.       Пробитые огненными снарядами стены Белого Града полыхали так неистово, словно пытались призвать на помощь ясный день; широкое поле было заполнено горами трупов людей, орков, троллей, лошадей и варгов; земля превратилась в кровавое месиво, на котором всё ещё отчаянно бились с вражьей ратью разрозненные группы рыцарей.       От оглушительных криков, лязга металла и гула получившего богатую пищу огня закладывало уши, но громче всего прочего прозвучал голос Конунга, призвавшего свой эоред ровняться боевым строем.       Натянув поводья рванувшей вперёд Талы, я выслушала ругань в свой адрес воинов, в крупы жеребцов которых она чуть не вписалась. Мы с Эйовин обменялись взглядами: в узких прорезях шлема мы видели лишь глаза друг друга, но именно в эту минуту давали обещание верности и прощались — ни одна из нас не могла предсказать, что будет с нами уже через полчаса. А Тэйоден, неумолимо торопя время, уже выкрикивал боевой клич. Вторя ему, витязи Рохана подняли свои копья и мечи и, понукая жеребцов, во весь опор лавиной ринулись вперёд.        Устремив туда взгляд, я в последний раз выхватила глазами фигуру что-то выкрикнувшего на рохиррике Эйомера: он был бесстрашен и первым на Огненоге рванул к разворачивающим свои ряды, загораживающимися щитами оркам.        Бесстрашен.       Бесстрашен, когда конь копытами разнёс в щепки щит коренастого орка, когда копьё пронзило короткую шею врага.        Бесстрашен, когда, не оглядываясь, зная, что его воины следуют за ним, принялся мечом прорубать себе дорогу, снося без счёта головы врагов.        Бесстрашен в своей доблести и силе.       Я буду под стать. Я сумею. Я справлюсь. Иначе разве пара я ему, разве имею право на его любовь?        Прежде я только слышала о мгновениях, таящих в себе часы, и о часах, пролетающих за одно мгновение, но сегодня испытала эту удивительную способность времени в полной мере. Прошла, кажется, всего секунда, а мы с Эйовин и Мерриадоком хоть и находились в ряду, замыкающем войско Марки, уже оказались в самой гуще беснующихся орков. Вокруг, со свистом рассекая воздух, летели стрелы, сталкивались с металлическим звоном мечи, ржали раненые кони, стоял сливающийся воедино гул; мы же, в начале растерявшись, лишь озирались, уворачиваясь от сражающихся. Оцепенение прошло очень быстро: выхватив из ножен меч, удерживая поводья понёсшей Талы, я лишь краем глаза увидела, как подруга вместе с хоббитом сражаются, отбиваясь от пытающихся приблизится к их жеребцу орков. Самой мне повезло меньше: Тала при виде пожара, объявшего одно из деревянных орудий, и тел погибших воинов взбрыкнула, и, не успев даже вскрикнуть, я упала на землю у самого огня, в кровь разбив ладони и слыша в ушах звон и ржание ускакавшей прочь кобылы. Потянувшись за выпавшим мечом, я едва успела сконцентрироваться и увернуться от ятагана спешащего к месту моего падения орка. Он бился отменно, мне с трудом удалось, парируя его удары, подняться с колен. Наша схватка была долгой, враг играл со мной, словно кот с мышью, я же пыталась не подпустить его слишком близко, заставляя быстрее двигаться одеревеневшее от холода тело. Впрочем, стоило ятагану скользнуть по моей руке, как адреналин унес и усталость и неуместную заторможенность. Радуясь, что прочные, тяжёлые наручи уберегли от ранения, я перешла в нападение и уже вскоре сумела попасть мечом противнику под рёбра. Когда на его губах появилась пена чёрной крови, желудок мой свело от приступа мучительной тошноты, но на подобную слабость не было времени: мстить за убитого нёсся более свирепый и высокий орк, отбиться от которого удалось с большим трудом.        Наконец, он был мёртв, и, получив небольшую передышку, отирая меч о его плащ, я оглянулась, но Эйовин и малорослика поблизости видно не было. Пожалуй, это и хорошо, что они сумели уйти и избежать западни, в которой оказалась я сама: Конунг со своим войском сумел смять орков и оттеснить их к стенам Минас-Тирита, но те из тварей, что, бросившись при атаке рохиррим врассыпную, уцелели, теперь пытались собраться единым отрядом; мне же выпало сомнительное удовольствие оказаться на их пути, точнее, быть ими окруженной со всех сторон. Именно сейчас вспомнились слова Эйомера о том, что, оказавшись в самой гуще битвы, я захочу лишь одного — спрятаться, укрыться в любой щели, лишь бы избежать боли и неминуемой смерти. Он был прав. Прав! Панический страх и желание исчезнуть, сбежать, испариться были невероятно мощными, они проникли в каждую клетку уставшего, измученного тела. Вот только бежать было некуда. В панике озираясь, я тем отчётливее это понимала, чем безумнее, страшнее скалились отвратительные рожи стремительно приближающихся орков. Они разорвут меня. И не будет больше Медусельда, конюшен, кухонь, полей, вышивания гобелена вместе с Эйовин, тёмных ночей и тихого стука в дверь. Прощай, Эйомер, надеюсь, ты не найдёшь моего тела!       С усилием сглотнув, понимая, что всё, надежды нет, что не готова к подобному, я сжала рукоять меча, и лишь на миг прикрыв глаза, чтобы вспомнить улыбку мамы, которая когда-то давно привела на первую в жизни ролёвку, схлестнулась с толстым одноглазым монстром. Он был невероятно силён, но сумел вывести меня из себя ехидными насмешками так, что после нескольких выпадов и обманных ударов мне удалось снести с плеч его лысую голову. От чрезмерных усилий мои мышцы горели огнем, но на отдых не было даже секунды — на месте лысого уже возник новый орк, на этот раз тощий, но достаточно рослый, и пришлось, с трудом отбиваясь от бешенного натиска, искать брешь в его разномастных доспехах. Лишь тонкая трещина в его нагруднике, но мне её хватило, чтобы нанести решающий удар, одновременно уворачиваясь от лап жирного тролля. О Боже, они и их с собой притащили?! И почему я об этом раньше не слышала? Где там у этой тупиковой ветви эволюции слабое место, и почему он до сих пор не окаменел? Подхватив с земли булыжник и что есть силы запустив им в голову противника, я залюбовалась тем, как, падая, он картинно завалил сразу трёх бранящихся орков. Одновременно нашла ответ и на свой вопрос: сквозь заволакивающее небо густое серое марево пожарищ и тумана не пробивался ни один солнечный луч, вот почему эта горная нечисть разгулялась. А ведь тут кто и покруче есть. От пронзительного, тонкого, но очень мощного крика заложило уши, и захотелось упасть на землю, накрыв руками голову, но я не могла — очередной орк взмахнул своим залитым кровью ятаганом, и пришлось отбиваться, стараясь не думать о том, чья она. Назгул напугал своим появлением не только тревожно заржавших вдалеке лошадей, но и орков: похоже, они всё же побаивались этой крылатой твари, потому что снова попытались броситься врассыпную. Правда, через несколько секунд опомнились и озверели, кажется, ещё больше. Отбиваясь сразу от троих противников, отчётливо осознавая, что теперь мне точно не справиться, но упорно продолжая уворачиваться от их ударов, я уже с трудом различала, что происходит вокруг: дурацкий тяжёлый шлем наехал на самые глаза, а поправить его не было никакой возможности. Что-то изменилось, я чувствовала это, и дело было не в ужасающих воплях очередного ящера, а в поведении орков, которые, кажется, торопились поскорее расправиться со мной и били с такой силой, что мне едва удавалось устоять на скользкой от крови траве. В какой-то момент, не сумев отбить удар ятагана, уворачиваясь от стремительно приближающегося зазубренного кривого клинка, я просто рухнула вниз. Доспехи громко и противно звякнули от столкновения с землёй, край шлема, словно противореча своему предназначению защищать, больно впился в шею, но хуже этого были звенья кольчуги, врезавшиеся сквозь тонкое сукно рубахи в кожу на плечах и груди. Как глупо, что в последние секунды жизни мысли в голове вертятся вокруг подобных мелочей, а пальцы всё ещё пытаются удержать рукоять меча. Разве не должно мне сейчас, как показывают это в кино и описывают в литературе, видеть лучшие, самые счастливые моменты из прошлого? Хочу снова получить кубок на весеннем турнире, быть маленькой и помогать брату украшать рождественскую ёлку, и получить хотя бы один, самый короткий поцелуй Эйомера. Разве этого так много? Тогда почему, затмевая все остальные чувства, меня не отпускает физическая боль? Какого хрена эти орки тянут? Будь они прокляты! Сумев сжать рукоять ставшего невыносимо тяжёлым меча, я попыталась приподняться, чтобы осмотреться и понять, наконец, что происходит, и именно в этот момент чьи-то сильные руки рывком подняли меня на ноги, а над головой раздался знакомый мужской баритон.  — Жив, мальчик? Я уж испугался, что не удастся пробиться к тебе вовремя. Как же тебя так угораздило?  — Лошадь сбросила, — только теперь вспомнив о своей Тале и от души надеясь, что строптивица уцелела в этом жутком месиве, с трудом подняв голову, сквозь узкую прорезь глазниц шлема я взглянула на своего спасителя.       Боромир. Собственной персоной. Как же я рада, что он жив и тогда, и теперь!  — Стой-стой, — витязь крепче ухватил меня за руку, когда ноги стали отказывать от усталости и от зрелища усеянного трупами бескрайнего поля: битва кипела во всю, в двух шагах от нас воины Маршала Минас-Тирита добивали оказывающих бурное сопротивление орков, да и дальше, сколько хватало ограниченного шлемом взора, шла ожесточённая схватка. — Мне казалось, Марка прислала нам на подмогу бывалых вояк, откуда такой юнец затесался?  — Я доброволец.  — Добровольно подрядился на смерть? — грубовато хохотнул гондорец, от души хлопнув по спине так, что ноги снова подкосились. — Впрочем, ты неплохо бился, мои воины тебя издалека заметили.  — Спасибо, — всего одно тихое слово сорвалось с губ, но в нём было всё: благодарность за грубую похвалу, за спасение, за то, что до сих пор жива.       Не надолго же меня хватило, впрочем, всё только начиналось. Оглушительный гул труб и незнакомый рёв заставили нас одновременно обернуться к южному краю Пеленнора, откуда надвигались новые приспешники Мордора — Харад.  — Готов продолжить боевое крещение?        А что, есть выбор? Тогда я лучше скажусь мёртвой, впрочем, скоро и притворяться не будет нужды. Лишь кивнув Боромиру, я устремила взгляд туда же, куда и он со своими витязями: на вновь прибывшие рати Врага. Впереди скакала конница, затем шла пехота, а замыкали устрашающую картину исполинские мумаки, на широких спинах которых в похожих на башенки деревянных кабинках сидели возницы и стрелки. Сейчас отсюда было видно, как Эйомер, развернув конников эореда, направил их к наступающим, в то время как пешие рохиррим бились у стен города с полчищами Мордора. Оглушённая барабанной дробью, криками и лязгом металла я тщетно пыталась увидеть Конунга, но он словно сквозь землю провалился. Наверняка, где-то там Эйовин и Мэрри нуждаются в моей помощи, но мне к ним ни за что не пробиться, а значит, всё что остаётся — это вместе с гондорскими витязями атаковать пехотинцев Харада.       Не знаю, откуда взялись силы; наверное, это и есть то, что называют вторым дыханием, но уже вскоре я вновь оказалась в центре сражения, схватившись с похожим на талиба воином, который был раза в два выше меня самой, а уж о мощи и говорить не приходилось. Отмахиваясь, словно от назойливой мухи, он всё же был вынужден обратить на меня своё бесценное внимание и, ругаясь, хотя я не понимала ни слова из его тарабарщины, ответить на вызов. Сражаться с ним было в разы труднее, чем с орками: те, конечно, были злобными тварями, но и вполовину не такими хитрыми, как этот язычник. Больше всего меня бесили амулеты из черепов мелких животных на его толстой шее и закрывавшая лицо чёрная тряпка. В самом деле, что это он паранжу нацепил? Или от кого скрывается? Стараясь оттянуть время и собраться с духом, я злила и отвлекала его обманными выпадами, а затем, юрко увернувшись от коварного удара, выхватила из-за отворота сапога кинжал и вонзила точнёхонько ему под рёбра. Да только не учла живучести и упрямства харадрима: взревев, как бык в мартовском загуле, что, кстати, было недалеко от истины, он бросился на меня в новой атаке, и пришлось спасаться позорным бегством, рванув к одному из ревущих мумаков. Животное показало всё своё наплевательское отношение к тому, за кого сражаться, лёгким движением заключённых в шипастые браслеты ног затоптав моего обидчика, но и мне самой пришлось несладко: увернуться от колонноподобных задних конечностей «слонопотама», надеясь, что он не испражнится сию секунду мне на голову — та ещё задача.        Оказавшись, наконец, на свободном пятачке среди всего этого безумия и понимая, что уши заложило настолько, что, наверное, уже никогда не услышу ни одного звука, я снова принялась искать взглядом своих и даже к недолгой радости нашла: не так далеко отсюда, на возвышающемся над Андуином холме, окружив себя кольцом щитов, собрались рохиррим. Биться против мумаков они не могли: слишком бурно на этих исполинов реагировали скакуны, но, похоже, решили обороняться до последнего. Радость была недолгой, потому что мне было ни за что не добраться до них, а значит, придётся продолжать сражаться вместе с витязями Гондора, которые продолжали упорно и хладнокровно теснить пехоту Харада.       Совсем рядом раздался яростный крик Боромира, сумевшего прикончить очередного черепоносца, и, решив, что возле Маршала всяко безопаснее, да и погибнуть в случае неудачи всё же почётнее, я уже больше не отходила от спасшего меня от орков отряда. Казалось, сражению не видно конца, руки, одеревенев, уже не чувствовали меча, и приходилось прилагать всё больше усилий, чтобы удержаться и не пасть перед полчищами Врага, дивизии которого были неисчислимы и словно вырастали из-под земли. Лёгкие от нехватки кислорода горели огнём, каждый вдох, каждый новый удар давались всё с большим трудом, и уже не было гордости, а лишь глубокая благодарность, когда изредка кто-нибудь из гондорцев толкал к себе за спину, давая короткие мгновения передышки.       Именно в одну из таких минут я и увидела причаливший к пристани разномастный флот. Ох, как были рады ему орки и харадримы, да только я ещё больше. Это, наконец, пришёл с помощью Арагорн, и эта помощь была необходима, как воздух. Со стен Минас-Тирита донёсся рёв труб, призывающий воинов укрыться на втором ярусе. В городе явно решили, что это нападение пиратов Умбара, но стоило над одним из кораблей взвиться стягу с Белым Древом, как паника улеглась, а уже вскоре на пристань начали высаживаться следопыты, ополченцы южных провинций из Лебеннина и Ламедона и устрашающее воинство тёмных призраков. От подобного зрелища можно было поседеть в одну минуту, и всё же перевес был теперь на стороне защитников Гондора, и это не могло не вселять в душу надежду и радость. А с надеждой стало легче сражаться и гнаться за орками и троллями, которые, отступая, норовили укрыться в полосе леса. Да только кто же им позволит?! Час, и поле боя превратилось в место скорби, усеянный трупами могильник, в котором искали своих, чтобы живых или мёртвых забрать подальше от тел врагов. С трудом передвигаясь под свинцовой тяжестью доспехов, убрав в ножны меч и всё ещё не веря, что жива, я тоже пыталась искать, но глаза слезились от пота и гари пожарищ, едва ли позволяя рассмотреть хоть что-то.  — Можешь снять шлем, он велик тебе, как и прочая амуниция, — предложил всё ещё находившийся рядом Боромир, который ещё минуту назад отдавал приказы своим витязям, а теперь словно ссутулился и постарел, видя сколько вокруг нас погибших воинов, которые до последнего вздоха защищали государство наместников. — Снимай, уже нечего опасаться.  — И даже гнева? — взявшись за кожаное крепление под подбородком, мечтая избавиться от тяжёлой, надоевшей железяки, от которой нещадно болела шея, я всё же сомневалась в том, стоит ли открывать своё лицо.  — Ты храбро сражался, и несмотря на юный возраст проявил завидную отвагу, так от чего же мне гневаться?  — Надеюсь, слово гондорского наследника нерушимо, — сняв, наконец, шлем, я упрямо взглянула в зелёные глаза витязя, читая в них недоумение, неверие и, наконец, гнев, который он обещал не проявлять.  — Несносная девчонка, нет на тебя управы у Сенешаля? — помня, что обещал не упрекать, Боромир прикоснулся ладонью к моей влажной от испарины щеке, и этого полного доброты жеста хватило, чтобы из глаз хлынули так долго сдерживаемые слёзы усталости, боли, отчаяния и страха. Я и сама не заметила того мгновения, когда он обнял меня, только, уткнувшись лицом в его сокрытую латами широкую грудь, пыталась сдержать рвущиеся из сорванного, саднящего горла рыдания. — Полно, девочка, ты всё выдержала, теперь поздно проявлять детскую слабость.  — Мне нужно найти друга, — лишь через несколько долгих минут мне удалось немного успокоиться и перестать заливать солёной влагой его доспехи. — Друзей…  — У меня тоже их здесь немало, и хотелось бы верить, что хоть кого-то из них смерть пощадила.       Вместе мы, как и множество других воинов, долго бродили среди изуродованных тел людей, орков, троллей и скакунов, осматривали покореженные орудия и тараны, помогали гасить догорающие пожары; и если Боромиру выпало найти многих своих витязей, и он то и дело отдавал приказы оттащить павших или отнести в Палаты исцеления раненых, то мне везло или не везло, не знаю: подруги и хафлинга нигде видно не было. В душе росло отчаяние, а серый пасмурный день ближе к вечеру становился всё сумрачней, когда слух резанул глухой, гортанный крик. Обернувшись на него, за громоздкими телами нескольких сражённых мумаков я заметила, как в воздухе взметнулась копна золотистых волос. Дыхание перехватило, а ноги, не разбирая пути, понесли туда, где кажется была та, которую я искала. Нужно было бы помнить обо всём, но разве это возможно, когда после пережитого разум просто отказывается понимать хоть что-то? Так было и в ту минуту. Повесть профессора была напрочь забыта, а сердце ухнуло вниз, стоило увидеть упавшего на колени Эйомера, в отчаянии прижимавшего к груди бледное, бездыханное тело сестры. По смуглым щекам катились слёзы от рыданий, которые он даже не пытался сдержать или скрыть, широкие ладони метались по тонкому, безвольному телу в поисках ран, и было лишь одно стремление: помочь, разделить горе. Но стоило мне подойти ближе, как рохиррим поднял стеклянные от влаги и горя глаза, и той ненависти, что в них отразилась, хватило бы, чтобы убить, растерзать в клочья.  — Это ты во всём виновата! Ты привела сюда мою сестру! Ты убила её! Не смей больше попадаться на моём пути, убирайся прочь! Прочь, слышишь?!        Когда рвётся на части душа, когда рушится мир, а кровь огненной болью разрывает жилы, тогда не можешь сделать и шага, замираешь, словно снимок на фотоплёнке, не чувствуешь тела, становишься податливой тенью, которую может заставить пошевелиться лишь чья-то настойчивая воля и стремление помочь. С трудом узнав Боромира, я едва успела взять его за руку, а он уже уводил меня ему одному известной тропой, что-то говорил, но в разрывающем, разъедающем, словно яд, горе мне не удалось разобрать ни слова.