И ледяного шампанского, Сенечка!

Арсений тоскливо смотрел в окно. На улице было темно, снежно и весело. Но «мама» настаивала, что ей очень плохо, и поэтому нужно остаться дома. Жена тоже решила, что чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы с радостью скользить по гололеду, запарываться в сугробах, и вообще, коммунальщики полные уроды и не умеют работать. Чтобы идти без них, и речи не было. Арсений содрогнулся, вспомнив, как ему объяснили, какой он неблагодарный тип, хамло и черствый бездушный мужлан, и как у него нет ни капли сострадания к «маме», которая болеет, а он даже не способен ее пожалеть. «Мама» уже пережила двух мужей; так как разводиться она считала неприличным («Что соседи скажут?»), она с готовностью оказывалась вдовой. Врачи во всех поликлиниках были ею запуганы и в ужасе содрогались, когда снова выяснялось, что кроме слегка повышенного давления, ее и порадовать нечем. Но «мама» ничтоже сумняшеся с готовностью ставила себе диагнозы сама, сама же выписывала себе лекарства и сама ими лечилась; на попытку Арсения намекнуть на диету она разразилась отповедью о том, что он, неблагодарный, пытается отнять у нее последнюю радость в этой жизни – вкусно покушать. Подразумевало это скорее «много», но Арсений тактично, а самое главное - безопасно молчал по этому поводу. Он бросил еще один взгляд за окно, за которым мерно и маняще опускались изящные снежинки, и вернулся к самому неблагодарному делу – нарезанию лука. Зачем им, кроме тазика оливье, две здоровущие тарелки с селедкой под шубой, чаша с салатом «Мимоза» и два противня с жалкой пародией на мясо по-капитански, он объяснить не мог. Алла («Аллочка», как она требовала, чтобы ее называл супруг, хотя в «Аллочке» уже было хорошо за центнер весу, и она упорно стремилась к новым достижениям) настаивала на том, что к ним обязательно придут гости, и будет очень неудобно, если на стол нечего будет поставить. Насчет гостей Арсений сильно сомневался, но побоялся высказать вслух. А снег все падал, за окном шумел народ, уже начинали хлопать петарды, зажигались праздничные огни, что на темнеющих улицах смотрелось особенно роскошно. И елки – пушистые и кокетливые красавицы с наброшенными на плечи снежными палантинами – призывно манили на улицу, чтобы увлечь в новогодний хоровод. И таким было бы счастьем скатиться с горки, зарыться в сугроб, запустить снежком в друзей, получить снежком в ответ и выпить ледяного шампанского на площади под бой курантов! А потом бродить по улицам и поздравлять совершенно незнакомых прохожих, можно даже поплясать на площади с аниматорами, или что там еще? Арсений тепло улыбнулся воспоминаниям о том, как они колобродили до раннего утра, когда были студентами, и Аллочка, тогда еще как-то втискивавшаяся в формат телочки, а не бегемотицы, была не дура и снежками пошвыряться, и водочки выпить, и на шашлыки выбраться на какое-нибудь далекое озеро. Он печально вздохнул при мысли о том, что все это лишь воспоминания, приподнял очки, вытер фартуком слезы и продолжил мучить лук. Телевизионный рев сменился с жалкого подобия музыки на чей-то фальшиво-проникновенный голос, в тысячный раз рассказывающий о том, как следует встречать Новый год. Все зло от этих передач. Уже семейный бюджет трещал по швам, потому что сначала «мама» выслушала в передаче, что нужна новая посуда и именно такая, как в этой злосчастной передаче, и Аллочка с ней согласилась; потом доброхотки на работе убедили Аллочку, что непременно нужна новая одежда, ведь как это так – в новый год в старой одежде? Это вылилось в два дня марш-бросков по торговым центрам и минус всю ее зарплату. Арсений послушно таскался за ней по всем этим загончикам, послушно улыбался, сдерживал ехидные словечки, готовые сорваться с его губ, украдкой закатывал глаза, когда Аллочке втюхивали откровенный отстой, и молчал, пытаясь заткнуть голос разума, который вопил, что дома будет ой-ой. Дома было «ОЙ-ОЙ», потому что черный ее не стройнил, а скорей наоборот, на юбке обнаружились два пятна, а туфли жали. «Мама» подлила масла в огонь, заявив, что вместо чехла для бронетранспортера она бы лучше утягивающее белье купила. Почему в результате именно Арсений узнал о себе много подробностей, высказанных ему двумя лужеными глотками, понять было трудно. Арсений практически закончил выкладывать слоями селедку, лук, картошку, морковку и смазывать их майонезом, как на кухню втиснулась Аллочка. Они конечно были женаты уже восемь лет, осчастливив Аллочку и «маму» этим эпохальным событием на последнем курсе университета, но Арсений так и не мог вытравить в себе способность удивляться ее непосредственности. Вот и сейчас она, весьма непосредственно облаченная в черную юбку с непонятными оборками, черной же с золотом вышивкой, и в что-то, кажется, в идеале и на манекенщицах минус нулевого размера называвшееся туниками, тоже черное и тоже с золотым шитьем, с бигудями на голове и уже накрашенными яркими зелеными тенями глазами (какой слепой дурак сказал, что у нее зеленые глаза?), непосредственно внесла свой выдающийся бюст на ставшую очень тесной кухню. Необъятную корму она оставила в прихожей – размеры кормы позволяли, а размеры кухни присутствие на ней еще и кормы – нет. Арсений внутренне сжался, готовясь к худшему. - Ар-сений! – прогундосила Аллочка. Как Арсений ненавидел свое имя в этот момент! Почему она решила, что это имя должно произноситься по-французски, типа с носовым «э», он понять не мог, но этот звук проходился по его нервам не хуже наждачки. – Ар-сЭний! Нам необходима живая елка. - Но Аллочка, у нас стоит отличная елка... - Она искусственная! «Так зачем надо было ее покупать?» - подумал он, благоразумно держа язык за зубами. - А в этом году модно все натуральное. Поэтому нам необходима зеленая пушистая красавица. Арсений с трудом удержался от того, чтобы не отвесить некультурно челюсть, настолько глупо это прозвучало. Он попытался воззвать к благоразумию своей супруги: - Но Аллочка, сейчас почти семь вечера, наверняка, все елочные базары уже закрыты... - Ар-сЭний, наверняка они не продали все свои товары. У них всегда что-нибудь остается. Поэтому немедленно собирайся, чтобы мы успели ее поставить и украсить. Арсений воспрял духом. - Аллочка, дорогая, но ведь ее действительно надо куда-то поставить, а места нет! - Мы можем сдвинуть стол к стене, вынести журнальный столик в мамину комнату, передвинуть телевизор поближе к балконной двери, на его место поставить искусственную елку, а на место искусственной елки поставить зеленую красавицу, - безапелляционным тоном заявила Аллочка. - Аллочка, я еще не доделал салат... – попытался выскользнуть Арсений. Аллочка посмотрела на стол, на растерянного Арсения, мявшего в руках фартук, на его глаза, встревоженно поблескивавшие за стеклами очков, и великодушно поджала губы. - Мы с мамой доделаем. «Полный абзац», - обреченно подумал Арсений, понурив голову. Собирать Арсения в последний путь, то есть на базар за елкой, взялись обе благочестивые дамы. Выяснилось, что им скорее всего не хватит шампанского, поэтому Арсений должен купить пару бутылок, причем не полусладкого, а сухого – хотя какая разница, учитывая, что будет продаваться в магазинах в восемь вечера тридцать первого декабря, что не помешало бы еще колбаски подкупить на нарезку, потому что может не хватить, и что хлеба тоже не мешает купить, ведь того, что есть, мало, а новогодние каникулы длинные, и неизвестно, в каком состоянии работники хлебопекарной промышленности будут после празднования Нового года, поэтому лучше перестраховаться. Арсений послушно выслушал все их инструкции, натянул шапку и спасся бегством от третьего витка инструкций, удачно воспользовавшись перебранкой между «мамой» и Аллочкой, выяснявшими, куда лучше бежать за колбасой. Рысью выбежав на улицу и пробежавшись по свежевыпавшему снегу, он с наслаждением вдохнул морозный воздух. Похлопав по карманам куртки, он нашел варежки и натянул их на руки, затем, осмотревшись и улыбнувшись, полюбовался десантом снежинок, их ленивым покачиванием прямо перед глазами, подставил ладонь в варежке, на которую тут же опустились несколько хлопьев покрупней и десяток совсем маленьких мохнатых звездочек, сморщил нос, который они также осчастливили своим вниманием и посмотрел на небо. Оно темнело за пятнами фонарей, на нем ехидно подмигивали звезды, и было так по-новогоднему хорошо! Ближайший елочный базар располагался в трех кварталах прямо в их микрорайоне, неподалеку же находился и супермаркет, и Арсений взмолился темному небу, чтобы на одном месте купить все и не нестись галопом за всеми остальными покупками на другой конец города. Он прибавил шагу. Снег бодро похрустывал под ногами, на слежавшихся сугробах лежало нежное и ослепительно-белое покрывало из свежевыпавших снежинок, искрившееся под фонарями, народ самоликвидировался для последних приготовлений к застолью, тишина начала сгущаться, составляя достойную конкуренцию темноте, и Арсения начали терзать смутные и очень нездоровые предчувствия. С чего бы им взяться, он не знал, но избавиться от них ну никак не получалось. Тридцать первое декабря -явно не его день. В прошлом году, аккурат за восемь часов до Нового года, он умудрился рассандалить свою «Ауди», в позапрошлом году докатался на лыжах до перелома руки, и тоже в канун Нового года. В этом его хахалек, бляденыш мелкий, решил, что Мстислав – сухарь и эгоистичный подонок, а он, нежный гладиолус, достоин лучшего, и усвистал к какому-то папику на лимузине с тонированными стеклами. Сучонок. То-то он такой скользкий был последнее время. Ну посмотрим, больше ли ему с нового папика стрясти удастся, чем с него. И чего он сухарь? Ну подумаешь, сериалы отказывался с ним смотреть. И нахрена в хозяйстве эти плешивые египетские коты, которых этот сучонок непременно хотел заиметь? И почему это он эгоистичный подонок? Кто бы объяснил, что в том фитнес-клубе было такого, чего не было бы в спортзале в подвале его коттеджа? Пользуйся не хочу. Но нет, тренера тут не было. Так купил бы какой дивиди с комплексами и тренировался бы, сколько твоей мелочной душонке надобно. Ну конечно, дивиди – одно, а эти козлы, которые его с таким удовольствием за задницу мяли да бицепсы в охотку щупали – всяко другое. И подумаешь, получил он по морде. Так за дело ведь! Радовался бы, что ни фингала, ни перелома челюсти не заработал, сучонок. А ведь уже спланировано было, что они на турбазу поедут, уже и комната зарезервирована. И чего сглупил, спрашивается? Сразу, как только этот щенок его обрадовал, позвонил и отменил бронь. А поехал бы – мож, и снял кого. А ведь такие планы были: напиться, повеселиться и потрахаться, чтобы стоять неможно было. Ну хоть первое исполнит. Так, ящик с коньяком в багажнике, пакеты с провизией тоже, может, хотя бы второго января друзей к себе затащить удастся да с ними душеньку отвести; жратвы должно хватить. Тридцать первого, млять. Тридцать первого декабря! Только и радости, что одному нажраться. Может, хоть елку купить да поставить? Та, которая во дворе растет, украшена, все дела, а в доме все руки не доходили. Да и думал, что не нужно. Вчера еще думал, что на турбазе елка всяко будет, а дома – зачем? А сегодня думаешь совершенно иначе. Поздно спохватился. Мстислав обошел своего «Порша», который «Кайен», задумчиво постучал носком туфель по покрышкам, оглянулся в последний раз на супермаркет, подумал, всем ли он в нем затарился, решил, что всем, и уселся в машину. По идее, сейчас этих пятачков с елками быть не должно, в семь-то вечера, но около бывшей булочной в конце квартала, прямо напротив его школы, обычно продавали елки еще со времени оно. Ага! Есть. И еще один несчастный, растерянно оглядывавший те убожества, которые остались после нескольких дней сногсшибательных продаж. Мстислав выпрыгнул из машины, потоптался по снегу и выругался про себя. Итальянские штиблеты, так их разэдак. Подошва тонюсенькая, ноги моментом промерзают прямо до ушей. Вот что бы ему мешало нормальные ботинки, братьями-норвежцами состряпанные, нацепить? Не, выпрыгнул из дому, как ошпаренный, мучайся теперь, придурок. Он целенаправленно пошагал к последней тетке, закутанной по самые брови, да еще и в валенках. Умная тетка, однако. Только и впору позавидовать. Мстислав выдохнул, расправил плечи, нацепил улыбку и приготовился очаровывать. - Милейшая барышня, - выстрелил он первой порцией своего животного очарования, которое еще в школе спасало его и от «неудов» по поведению, и от вызова родителей в школу, и от детской комнаты милиции. Спасибо остающемуся анонимным Ангелу-хранителю: и директор школы, и завучиха были бабами и только что не таяли, когда он за них брался, а с мужиками можно иначе договориться. Ну да, от двух раз второго года его это не спасло, но и особо на дальнейшую судьбу не повлияло. Милейшая барышня лет пятидесяти от роду – и это он был сильно благодушным – и девичьим изяществом не отличавшаяся, а бывшая поперек себя шире даже без тулупа, Мстиславу заулыбалась и кокетливо спросила хриплым баритоном: - Чего надо? - Моему страждущему сердцу нужны тепло и ласка, моему телу нежность и любовь, но моя вторая половина настаивает на том, что в гостиной должна стоять елка, - тяжело вздохнул Мстислав. – Вы позволите мне осмотреть этих пушистых красавиц? Милейшая барышня, растаяв, нежно прогудела в шарф, которым была замотана: - Ну чо, можно. Вон там погляди. Мстислав пошел «вон туда», приподнял пару елок за колючие макушки, подивился их убогости и колченогости, подумал, оправдано ли их называть колченогими, ведь ног у них нет, решил, что какая разница и, краем глаза приметив непонятные движения и странные звуки, похожие то ли на пыхтение, то ли на сопение, доносившиеся от второго горемыки, искавшего свою красавицу среди этих убожеств, скосил на него глаза. И куда только Гринпис смотрит! Мстислав решил заручиться солидарностью со стороны этого горемыки и перевел на него взгляд. Горемыка, бывший подозрительно, даже слишком подозрительно знакомым, по несчетному кругу обшаривал свои карманы, только что в стареньких ботинках не начал их искать. Его огромные филиньи очки в невыразительной пластиковой оправе печально повисли на самом кончике носа. Вязигин! Арсений Вязигин – вот кто это! Учились вместе, как же, в классах нумер девять «А» и десять «А». Как сам Мстислав оказался в классе с буквой «А», он до сих пор понять не мог бы, если бы про это думал, но школа была успешно забыта за неделю до выпускного, и о ней он даже в кошмарных снах не вспоминал. Потом он в последний раз остался на второй год, а Сенька Вязигин пошел дальше за своей золотой медалью. Подумать только – встретить этого скудоумненького на елочном базаре практически под Новый год! Сенька Вязигин – вечная жертва. Ему даже кнопки не подкладывали, на спине ничего не рисовали и очки не отбирали, потому что нечего с этого горемычного взять. Класса с седьмого никому уже интересно не было. Сенька – вечный заучка, который безропотно делал контрольные всем вариантам, проверял всем изложения и сочинения, а половине класса даже и писал, делал всем парням домашние задания, а остальным просто исправлял ошибки, и любимец учителей, потому что всегда чистенький, всегда в очочках и даже в галстуке, дебильчик такой, потому что всегда помогал учителям носить раздаточный материал и прочую дрянь, которую учителя таскали за собой в промышленных масштабах, придерживал им двери и всегда спасал на открытых уроках, потому что знал куда больше положенного по школьной программе. Мстислав развлекался, награждая его пинками, тычками и щипками сверх меры, а в девятом классе даже водкой напоил. Этот убогонький тогда со ста грамм так облагодушествовался, что два часа провел, обнимая фаянсового друга. Потом у Мстислава появились другие развлечения в виде роскошных тел обоего пола, мастерских, мотоциклов и прочих радостей, и он оставил Вязигина в покое практически полностью, лишь изредка издеваясь над его дешевенькими костюмами, очками на пол-лица и проплешинами на голове, оставляемыми заботливыми мамиными портняжными ножницами. Арсений краснел, опускал голову и угрюмо молчал. Видно, так и остался в своем болоте, сначала под каблуком у мамы с бабушкой, а сейчас, судя по всему, у жены с тещей. Женился где-нибудь на пятом курсе, потому что какой-нибудь танкоподобной особи бабьего полу понадобилась прописка с квартирой в городском центре, и наслаждается теперь полной бессловесностью. Что же тебе, горемычному, в карманах-то понадобилось? Мстислав решил развлечься и воскликнул: - Арсений! Арсений, друг, ты ли это? Арсений вскинул голову, в ужасе глядя на него. Его ночной кошмар из школьного концлагеря стоял перед ним в шикарной дубленке нараспашку, с шарфом, небрежно намотанным на шею, раскинув руки и радостно улыбаясь. Арсений попятился. Прокашлявшись, он выдавил: - Мстислав? Добрый вечер. С наступающим вас, кхм, тебя. Он сглотнул, надеясь, что ему все это кажется, и просто он замерзает под углом своего дома, а этот двоечник и оторвиголова Пархомов ему просто мерещится. Ну пожалуйста, пусть это будет только бред замерзающего! Но совершено живой и полностью здоровый бред с радостным: «Арсений, друг!» - сжал его в медвежьих объятьях, радостно пояснив тетке в тулупе: «Одноклассник! Сто лет не виделись! А когда-то так дружили!». Тетка заумилялась. Мстислав ощутил под курточкой сухое и достаточно крепкое тело, и шальная мысль закралась в его голову. А что, если... Ведь собственно говоря, какая разница – ночью все кошки серы, этому глисту хоть будет что в старости вспомнить, а ему, Мстиславу, нужна компания к елке и ящику коньяка. - Ты что делаешь? Почему не дома, к Новому году готовишься? – радостно воскликнул Мстислав, включив модус «суперочарование». Арсений растерянно пожал плечами. - Да вот, жена послала купить елку и еще кое-чего. Но я, кажется, бумажник дома забыл, - он беспомощно пожал плечами и грустно посмотрел на елки. - Так в чем проблема?! – обрадовался Мстислав еще больше, нетерпеливо притоптывая на месте. Пальцы на ногах отчаянно скручивались в разные неестественные формы, требуя тепла и любви и максимального удаления от снега и мороза. – Ты уже выбрал чего? Арсений испытал необыкновенное и полностью дезориентировавшее его чувство благодарности этому замечательному человеку, только что избавившему его от негодования двух циркулярных пил, смущенно пожал плечами и растерянно посмотрел на тот абортивный материал хвойного леса, который справно поставило местное лесничество благодарному городу. Мстислав закатил глаза, повернулся к тетке и прожурчал соблазнительным баритоном: - Дорогая, милая, хорошая вы наша! Может быть, посоветуете чего-нибудь? А то мы в полнейшей растерянности. Здесь такой ошеломительный выбор, знаете ли... «Милейшая барышня» проявила неожиданную резвость, которой от нее ожидать не было никаких оснований, причем и ей самой от себя, и таки выбрала две относительно неплохие елки. Мстислав рассыпался в благодарностях, впихнул ей стоимость трех елок, лукаво подмигнув и соблазнительно улыбнувшись, отчего тетка воспарила на седьмое небо. Зашвырнув елки в багажник, он рявкнул на Арсения: «Чего стоишь, садись давай!», плюхнулся на водительское сиденье и включил печку на полную мощность. Пальцы на ногах завопили от радости, а Мстислав поморщился от боли оттаивающих тканей. Арсений опасливо на него посмотрел. - Туфли, мать их, не зимние, подошва ни хера не утепленная, вот и мерзну, как суслик за Полярным кругом, - охотно пояснил ему Мстислав, ругаясь про себя и на себя за свою резкость. Теперь думай, как снова его оглоушить. Успокаивающе он промурлыкал, – Тебе еще чего надо? - Только если шампанского и колбасы, - робко признался Арсений, отчаянно не желая переться к супермаркету по морозу после тепла автомобильного салона. - Фигня вопрос. Ты там же живешь? – беспечно отозвался Мстислав, заводя машину. Арсений согласно кивнул головой. - Один? С мамой? - С женой и тещей, - грустно признался Арсений. Мстислав взвыл про себя от радости. С бабами договориться – что может быть проще? Живем! - А мама? - Вышла замуж в Норвегию, - смущенно выдавил Арсений. «Кому бы там эта стервь понадобилась?» - меланхолично подумал Мстислав. – «Ни ума, ни понятия у скандинавов. Или там настолько с бабами все плохо, что и такое за первый сорт сходит?» Машина остановилась перед домом Арсения. Помявшись, он пригласил Мстислава к себе домой. Какой ужас, думал Мстислав, ошалев от обилия мутно-ярких расцветок обоев, ковров и мебели. Прелестные дамы, которых он, не приходя в сознание от цветовой комы, охмурял, плыли от счастья, загруженные комплиментами их удивительному вкусу, кулинарным талантам и потрясающей внешности по самое не балуйся, и охотно показывали фотоальбомы, на обложках которых красовались одуревшие от любви кошечки и щеночки под клеенчатой обложкой. А внутри был ужас. Свадебный альбом, в котором Арсений с оскалом вместо улыбки не знал, куда деться от сиявшей от счастья Аллочки, она показывала с огромной гордостью, расплываясь в улыбке, до сих пор, очевидно, гордясь своим достижением – таки смогла выйти замуж, ай, молодец. Фотографии отдыха в Крыму и Болгарии до такой степени впечатлили Мстислава, что он клятвенно пообещал никогда больше не ходить на общественный пляж, особенно в странах бывшего соцлагеря – в надежде никогда больше не увидеть такое. Жалко только, что Арсения на фотографиях не было, вместо него там красовались подобные Аллочке свиноматочные подружки, так что оценить, на что он подписался, Мстислав, увы, не мог. Но спиртного наверняка будет достаточно, что бы там под одеждой ни пряталось. Арсений принес поднос с чаем и чашками – тоже кислотно-веселенькой расцветки, покосился на тещу, увлеченно рассказывающую про поездку с Аллочкой на курорт в Румынию, и тихо слинял на кухню. Мстислав приступил ко второй части охмурения. Он подтянул рукава джемпера повыше к локтям, немного размял кисти, чтобы и часы многозначительно сверкнули и жилы на предплечьях поиграли, отметил масленые взгляды обеих дам и потянулся за чашкой. - Какой замечательный чай! – воскликнул он. – Просто восхитительно. Насладиться горячим чаем в отличной компании – что может быть лучше? Как жаль, что мне придется встречать этот Новый год в одиночестве. А ведь этот праздник требует компании и еще раз компании. Но увы. Мои друзья сейчас далече, а я приду домой, выпью шампанского под бой курантов, схожу в баньку и отправлюсь спать. – Мстислав драматично вздохнул. – Как-то так получилось, что остался я позабыт-позаброшен. Дамы охотно начали его жалеть и незаметно были подведены к той фазе, ради которой Мстислав выдерживал весь этот фарс. - Вот если бы Арсений составил мне компанию, мы ведь так дружили в школе... Мы бы пообщались, вспомнили былое, обменялись думами... попарились в баньке, - Мстислав, эффектно изогнув руку, провел ей по коротким русым волосам и почесал в раздумье затылок. – Но разумеется, у него наверняка другие планы. Ну что ж, я уже почти смирился с одиночеством на Новый год. Мстислав отставил чашку, с печальным видом посидел минутку и начал подниматься. Дамы охотно начали предлагать ему остаться на праздник у них, отчего он содрогнулся. Мстислав торжественно заявил, что не может, потому как банька дотапливается и шампанское леденеет в холодильнике, и увы, он будет и париться в ней и шампанское пить в одиночестве. А ему так хотелось бы компании старого друга и наперсника... Он бы рассказал о своей работе, Мстислав рассказал бы ему о своем бизнесе, они бы обменялись мнениями, глядишь... Тут Мстислав многозначительно осекся и начал заливаться про то, как он всегда восхищался умом и проницательностью Арсения. - Ну что ж, - сказал он, как бы удерживая себя от дальнейших восхвалений. – Да вы это наверняка и сами знаете. Но не буду больше отвлекать от подготовки к празднику. Ведь Арсению есть чем заняться, кроме глупой баньки в пригороде. Дамы, услышавшие про свой бизнес и примерно оценившие стоимость часов как «ого-го!», тут же сказали, что Арсений наверняка с огромной радостью составит ему компанию. Арсений был вызван из кухни и, стоя в цыплячье-желтом фартуке и недоуменно хлопая глазами за филиновыми очками, внимал Аллочке, которая поставила его в известность, что он едет с Мстиславчиком за город в его усадьбу и будет составлять компанию его одиночеству. Арсений до такой степени опешил, что начал робко возмущаться, только когда уже стоял на пороге. Мстислав еще раз пять поизвинялся за то, что нарушил их планы, поблагодарил, что его одиночество будет скрашено его замечательным школьным другом и удивительным человеком, и выволок начавшего приходить в себя и все активнее сопротивлявшегося Арсения на улицу. Арсений, усаженный в машину и пристегнутый к сиденью заботливо ухаживавшим и зорко следившим за своей жертвой Мстиславом, пытался воззвать к его благоразумию, поправлял очки, беспрестанно съезжавшие на кончик носа, подрагивавшими пальцами, и совершенно по-девичьи сжимал колени, пытаясь сдержать начинавшееся проявляться в физическом возбуждении дурное предчувствие. - Ты готовить хоть немного умеешь? – не особо прислушиваясь к его лепету, поинтересовался Мстислав, поглядывая в боковое зеркало. – У меня вроде чего-то есть в холодильнике, и в пакетах сзади. Пороешься там, пока я баню затоплю. - Ты же сказал, что она уже топится! – обличающе воскликнул Арсений, возмущенно вперив в него свои огромные очки, загадочно отражавшие огни уличных фонарей. - Я много чего сказал, -отмахнулся Мстислав. – Я твоей теще сказал, что у нее глаза красивые. А ты эти поросячьи глазки видел? - Врать нехорошо, - осуждающе произнес Арсений, уставившись на дорогу и с трудом сдерживая ухмылку. - А я врал? – искренне удивился Мстислав. – Вот хряк какой со мной бы согласился. Для него и поросячьи глазки, и короткие ножки, и туша чем больше, тем лучше – критерий красоты. Я всего лишь позаимствовал чужую точку зрения. Арсений злорадно ухмыльнулся. В молчании они доехали до поселка, в котором жил Мстислав. Припарковав машину прямо у крыльца, он всучил Арсению пакеты с провизией, сам взял под мышку елку и в руки ящик со спиртным и пошел к крыльцу. - Дом, милый дом! – воскликнул он, вваливаясь. Арсений, плевшийся за ним, остановился в растерянности на пороге, ничего не видя за запотевшими стеклами очков. Мстислав оглянулся и рявкнул: - Не стой на пороге, олух! Дом выстудишь! Арсений неуклюже составил все на пол, снял очки и, подслеповато щурясь от яркого после полумрака в салоне машины света, скорее нащупал, чем увидел дверную ручку и закрыл дверь. Неловко переминаясь на пороге, он нашел в карманах платок, протер стекла очков и снова водрузил их на нос. - Чего стал, как пень, на пороге? – бросил ему Мстислав, уже появившийся откуда-то без дубленки. – Скидывай куртку, я ее повешу. На пол перед Арсением шлепнулись домашние туфли. - Спасибо, - сухо поблагодарил Арсений. - Кушай, не обляпайся, - мгновенно отреагировал Мстислав. – Пошли, покажу твою юдоль. Мстислав подхватил пакеты и пошел вглубь дома. Арсений послушно поплелся следом. Мстислав поставил пакеты на кухонный стол, дошел до Арсения, растерянно оглядывавшего кухню, ухмыльнулся себе, многозначительно поиграл бровями, положил руку ему на спину и ласково подтолкнул к столу. - Жрать готовь, - интимно проворковал он Арсению на ухо, - потом кухню разглядывать будешь. Арсений затаил дыхание от опалившего его голоса и послушно кивнул головой.