Адриан нисколько не сомневался, что жена успеет к званому вечеру, и ему не придется в гордом одиночестве скучать среди гостей и выслушивать нудные нотации матери. Ада не могла так поступить с ним, но слова матери об Аде жгли Адриану разум. Он уже начинал нервничать, злиться, раздражаться от каждого нового распоряжения слугам, что исходили от Грейс. Он понимал всю важность этого ужина, но совсем не понимал, почему мать суетится и проклинает Аду за беспечность.
Ада вернулась домой за два часа до прихода первых гостей. Адриан сразу заметил какую-то неуловимую перемену в жене. Она стала улыбаться как-то по-другому, во взгляде ее скользила легкость и некая веселость. Поцеловала его в уголок рта, чего раньше никогда не делала при слугах. Адриан не считал ее холодной, но Ада всегда была скупа на многие эмоции, и эта закрытость жены пугала его порой и одновременно приводила в восторг, ведь он так и не понял ее, а значит, Ада для него до сих пор сложная головоломка — верный признак прочности их чувств.
— Валери, приготовь мне горячую ванну. — В ее голосе скользила незнакомая строгость, обычно Ада всегда старалась общаться с прислугой без всякого снобизма.
Невысокая юная камеристка с миловидными чертами лица, с пугливыми серыми глазами, бросила на хозяйку быстрый взгляд, совсем не понимая, почему та так странно говорит. Впрочем, остальные слуги всегда ей говорили, что Ада Равенхарт не настолько проста, как кажется многим, и однажды она станет такой же, как Грейс. Но Валери никогда в это не верила. Ада такая добрая, такая мягкая и такая грустная, а сейчас просто светится счастьем, будто влюбилась как школьница. Наверное, поездка в Париж прошла крайне удачно.
— Слушаюсь, миссис. — Валери бросилась стремглав по лестнице в комнату хозяйки.
Покои Ады находились в самом дальнем крыле дома, но зато были самыми светлыми, потому что находились на солнечной стороне. Из этой невзрачной комнаты, которая служила когда-то зимним садом, и где в последние пятнадцать лет из-за неудобного расположения давно не проводили чаепитий, Ада сделала прекрасную спальню с белыми стенами и полами, но темной мебелью и отделкой. Вечная классика, как бы сказала Коко Шанель. Но ее свекрови такой минимализм совершенно не нравился, мол, эта Шанель совершенно ничего не понимает в моде, и ее простота говорит об отсутствии всякого вкуса совсем. Впрочем, Аду это никак не беспокоило, ибо ее всегда пугала помпезность. Может, поэтому из их с Адрианом дома исчезли крикливость и напыщенность довоенных лет. Нынче в такие тяжелые времена не до ярких безделушек да дорогих отделок.
Валери всегда нравился вкус хозяйки. Конечно, он был очень сдержанным — ему бы не помешала чуть большая раскованность, — но не как у Элизы Мюнс. Эта барышня очень любит привлекать к себе внимание, и если она гостила в Лондоне, то явно старалась жить на широкую ногу, не отказывая себе абсолютно ни в чем, будто на улицах нет множества безработных и голодных. Вот только чего стоил ее последний визит прошлой зимой. Поставила весь налаженный быт семьи с ног на голову. Все слуги сплетничали, что Элиза крутит роман с хозяином, но никто не знал наверняка, хотя дыма без огня точно не бывает. Постоянно куда-то уезжала по гостям, чтобы выпить в шумной компании, флиртовала со всеми мужчинами. И это поведение замужней женщины, у которой муж — немец. Пронеслась как ураган и уехала обратно к себе в Берлин.
Девушка нахмурилась, отгоняя от себя воспоминания об Элизе Мюнс. Отношения между сестрами хоть и были дружескими, но все же ощущалась какая-то фальшь, и, скорее всего, это исходило от самой Элизы. Валери сразу поняла, что та жутко завидует сестре. Потому что Аде, несмотря на все, явно повезло больше, а та прозябала в Берлине, где, по слухам, сжигали книги Ремарка, арестовывали немцев и устраивали факельные шествия. Но никто и не просил Элизу выходить замуж за немца и уезжать в Берлин, так ведь? Ее нисколько не жаль, а Аду — да; та печется о благополучии младшей сестры, находит время для встреч с нею, и, наверное, из-за нее чуть не опоздала на званый ужин. Если бы она не успела, то Грейс просто до конца своих дней попрекала бы невестку, портя ей жизнь.
Камеристка прошла в ванную комнату, включила холодный кран, набрав немного воды, затем долила горячей, добавила жидкого мыла, взбив пену. Комнату сразу же наполнил аромат цитрусовых. Валери приготовила свежие полотенца и шелковый пеньюар.
Вдруг послышался стук каблучков. Хозяйка стала ходить по комнате взад-вперед, явно в поиске чего-то. Валери робко приоткрыла дверь, наблюдая за тем, как Ада вытаскивает из чемодана вещи, как подошла к граммофону, чтобы включить пластинку, привезенную из Парижа. Заиграл джаз, столь любимый англичанами, возможно, даже больше, чем американцами, которые придумали эту чарующую чудную музыку.
Ада стала раздеваться. Обычно хозяйка всегда складывала аккуратно все вещи на кровати, но сегодня разбрасывала их по комнате, словно наслаждаясь устроенным беспорядком. Обнаженная Ада подошла к туалетному столику, вытащила из выдвижного ящика мраморный мундштук и зеленую пачку «Лоран».
— Приготовь мне черное платье с бордовыми пайетками от Шанель, Валери, — вдруг произнесла Ада, проходя в ванну с зажженной сигаретой, вставленной в длинный мундштук. — И еще черные туфли на высоком каблуке.
Валери раскрыла рот от удивления. Сама мадемуазель [1] нынешней зимой рекомендовала купить Аде это платье, и та послушалась, решив его никогда не носить, потому что оно слишком открытое и яркое, но приобрела его, только чтобы не обидеть великую кутюрье. И вот теперь мадам просит снять его с вешалки. Эта поездка в Париж явно на нее сильно повлияла.
Камеристка быстро подобрала все вещи, чтобы отнести в прачечную. Хозяйка пела в ванне, кажется, ту песенку из фильма «Танго-бар». С ней определенно что-то происходит, и эти легкие перемены могут не всем понравиться, особенно Грейс Равенхарт. А вот ее сын будет очень доволен. Ну какой мужчина устоит перед женщиной в таком платье? Никакой. И, кажется, миссис Равенхарт не сможет критиковать внешний вид невестки, но зато будет, как всегда, разносить в пух и прах поведение или манеры.
Ада задумчиво курила, нежась в горячей мыльной воде, продолжая переживать события прошлой ночи. Она никогда больше не увидит Гая, хоть и обещала ему. Они не смогут видеться, потому что ей будет тяжело обманывать Адриана. Ада не могла с ним так поступить, ведь она ему благодарна, что он спас ее, заставил снова ощутить вкус жизни. Правда, не смог снова научить ее сладости. Нет, она не может быть любовницей Гая, это убьет Адриана, или все же нет?
Она снова затянулась, улыбаясь при новой мысли о Гае. Нет, скорее всего, сможет быть его любовницей, если только он позовет ее. Глупо, да? — соглашаться бежать на край света ради мужчины, которого ты знаешь всего ничего? Ну разве не о такой страсти писали все поэты? Разве не такое чувство восхваляли все художники и режиссеры?
— Вам пора собираться. — Валери робко прошла в ванную комнату, стараясь не смотреть на Аду.
— Да-да, я сейчас. — Ада потушила сигарету о водную гладь.
Ада вышла из ванны, Валери подала ей полотенца. Сейчас начнется самая интересная часть вечера — приготовления.
Немного тонального крема, чуть-чуть пудры и румян, тушь для ресниц и алая помада… Валери снова удивилась поведению хозяйки. Ада не любила помады, но ее мужу очень нравилось, когда жена красила губы. И он был абсолютно прав: так она выглядела просто потрясающе.
Ада и Валери переглянулись, потом обе посмотрели в зеркало: даже без прически она сейчас выглядела красивой. «Неужели это все я? Я никогда не считала себя красивой. Никогда не думала, что могу быть такой. И вот, всего одна ночь с незнакомым мужчиной — и у меня словно появилось второе дыхание, будто я умерла и заново возродилась. Внешне я вся та же, но внутри… совсем другой человек. Наверное, скоро все это заметят и узнают, что случилось со мной в Париже, но я не должна никому этого показывать, иначе все погибнет», — рассуждала Ада, пока камеристка укладывала ее волосы в прическу «холодные локоны» [2].
— Вот и все, — произнесла тихо Валери.
— Спасибо, — просто ответила Ада. — Помоги застегнуть платье и можешь идти.
***
Не хотелось идти на званый ужин, но все же это лучше, нежели сидеть дома и упиваться воспоминаниями об одной ночи с незнакомой женщиной, которую он, возможно, никогда и не увидит больше. Нет, от этой болезни нужно избавиться так же, как он избавился от так называемой любви к Сильвии или пагубной страсти к Элизе Франклин или, вернее сказать, Мюнс. Это всего лишь секс, ничего большего и ничего лишнего. Просто развлечение — и не надо к этому относиться слишком серьезно.
В Лондоне за несколько лет его отсутствия многое изменилось. Кто-то из друзей-бабников женился, знакомые подруги вышли замуж, а его квартира все пустовала, потому что он так и не нашел даму сердца. В воздухе витало какое-то странное ощущение, это была беспечность: англичане не верили, что в скором времени разразится война на континенте. В остальном ничего не изменилось вроде бы, но это только на первый взгляд.
Первым к нему пришел его старый друг Майло Райдер. Высокий, худой, темноволосый, с карими глазами, весельчак, любитель выпить и приударить за красивой юбкой. Именно Майло предложил сходить на ужин к какому-то политику.
— Хватит тебе киснуть. Война — гадкое дело, но, кажется, никому ее не избежать. — Майло похлопал друга по плечу. — Меня пригласили на ужин, думаю, что и тебе надо сходить. Может, познакомишься с какой-нибудь очаровательной леди и у вас закрутится страстный роман.
— Вот с женщинами я завязал, — отрезал Гай. — Хватит с меня.
— Как категорично, — отозвался друг, смотря на часы. — Что ж, через час я вернусь сюда, и мы вместе поедем на вечеринку.
Нет, не хотелось никуда ехать, но Майло прав: ему действительно нужно развеяться, забыться на этот вечер, а завтра приступить к работе. Редакция жаждала от него новостей, им нужны были подробности о гражданской войне в Испании, о гнетущей обстановке в Европе, хотя, возможно, никто и не захочет слушать о новой скорой войне. Да, завтра точно будет другой день, и он не вспомнит ничего о своем возвращении из Испании в Лондон.
Гай все же поехал в особняк на Денайер-стрит. Они с Майло вместе сели в кэб, в автомобиль.
— Надеюсь, вечер будет интересным, — начал Майло. — Говорят, там будет Саймон Франклин. Он, в отличие от этих идиотов, понял, что из Мюнхена [3] нам привезли мир, и какая сейчас ситуация в мире. Правда, у него зять немец и его положение шатко.
Зять немец? Франклин? Неужели он сейчас говорит про отца Элизы Франклин, той девушки, с которой у него был сложный и утомительный роман несколько лет тому назад? Гай выдохнул, прогоняя все воспоминания, связанные с этой девушкой. Он предлагал ей бежать с ним из Германии, но она не согласилась. Конечно, он не предлагал ей замужество, ему просто было хорошо с ней, хотя она постоянно трепала ему нервы.
Между ними было много светлого: они обожали ходить в «400» [4], слушать джаз, пить кальвадос, а потом в какой-нибудь дешевой гостинице заниматься любовью до самого рассвета. Им нравилась одна и та же музыка, одни и те же художники и книги, столько общих интересов, и все же что-то отталкивало Гая от того, чтобы сделать Элизе предложение. И дело было вовсе не в Сильвии. Возможно, он просто никогда ее не любил, а просто хотел? Да, все так.
— Да, он понимает, что происходит в мире, — продолжал рассуждать Майло. — Но вот другой его зять — настоящая тряпка. Ни черта не понимает. Кстати, именно к нему мы едем сегодня. Этого дурака Равенхарта спасает только одно: его очаровательная жена и мамаша с цепкой хваткой, как у акулы. Но этого мало, если хочешь стать вторым Черчиллем. Но парень очень старается.
Что — Равенхарт? Ада Равенхарт…
«Мадам Равенхарт, ваш номер готов», — вспыхнуло в голове.
Он провел ночь с сестрой Элизы. С ее старшей сестрой. Почему он не помнил ее или, вернее, не знал о ее существовании? Может, потому что никогда не интересовался семейными хитросплетениями Франклинов? Или не был знаком с Адой, потому что та была замужем в то время и наслаждалась семейной жизнью со своим новоиспеченным мужем? Почему он не был знаком с Адой до этого вечера? На этот вопрос Гай не мог ответить.
— А его жену зовут Ада? — вдруг спросил Гай, чтобы развеять последнее сомнения.
— Вроде бы да. — Майло потер подбородок. — Вот мы и приехали.
Машина остановилась перед викторианским особняком [5]. Сердце Гая громко застучало в груди от предвкушения встречи с Адой. Сегодня утром, сажая ее на поезд, он думал, что больше никогда ее не увидит. Оказалось, он ошибался.
***
Удивительно, но Грейс ни слова не сказала о ее внешнем виде, о джазе, играющем в гостиной. Она просто промолчала, и это плохой знак, но Ада решила не думать об этом пока. Завтра, наверное, Ада выслушает ее нотации.
Ада огляделась по сторонам и вдруг увидела его. Это был Гай. Он оживленно говорил с ее отцом, наверное, о политике и предстоящей войне, в которую Ада особо не верила, как и большинство присутствующих гостей. Она перевела дыхание — волнение подступало к горлу.
Зазвучала «And the Angels Sing» [6], и ей это так напомнило прошлую ночь, когда она танцевала с Гаем, не замечая никого. Господи, это было только вчера, а казалось, словно вечность прошла с их последнего поцелуя на вокзале.
Ада взяла с подноса бокал шампанского, делая первый глоток, ощущая, как пузырьки лопаются на небе. Она снова бросила взгляд на Гая и отца. Вдруг папа встретился с ней взглядом и жестом попросил, чтобы та подошла к ним.
Набрав полные легкие воздуха, она подошла к отцу и его собеседнику. Гай бросил на нее внимательный задумчивый взгляд. Неужели это Ада, с которой он минувшей ночью гулял по дождливому Парижу? Какая она сегодня красивая, просто глаз не отвести. Ее муж точно идиот, если такая женщина изменила ему чуть ли не у него под носом.
— Мистер Данбар, познакомьтесь, это моя дочь, хозяйка этого вечера. Ада, — представил ее Саймон.
— Приятно познакомиться, миссис Равенхарт. — Гай хитро улыбнулся, взял руку Ады и поцеловал. — Рад знакомству.
— Я тоже, — выдохнула Ада.
