Ангелы во тьме

Им так и не удалось вытащить Сильвию. Все произошло слишком быстро. Немцы, боясь, что скоро придут союзники, стали жечь документы, освобождать тюрьмы, расстреливая каждый день всех, кого считали участниками Сопротивления. Казалось, что удастся найти Сильвию. Ее арестовали, установив связь с партизанами. На мгновение Гай даже испугался и уже начал готовиться к тому, что и за ним скоро придут. Однако Сильвия, судя по всему, не выдала остальных. — Ты не виноват… — как-то прошептала Тэмми. — В ее смерти ты не виноват. — Тэмми. — Он отодвинулся от нее. — Я виноват, и еще как. Многого можно было избежать, ты это не хуже меня знаешь. — Мы все что-то теряем, — тихо сказала женщина, глядя на потолок. — Можно сказать, она моя бывшая любовница, а точнее, моя первая женщина. Все это в прошлом, но от этого легче не становится. — Гай печально вздохнул. — Утешает только одно: союзники скоро будут здесь. Но, с другой стороны, как мне потом смотреть своей дочери в глаза? После всего этого? — Дочери? — Тэмми замерла, совсем и не зная, что сказать. — Да, у нас с Адой есть дочь, — довольно спокойно, стараясь не срывать злость на женщине, сказал Гай. Тэмми не стала больше ничего говорить. Она замкнулась в себе, гадая, когда это произошло. Наверное, когда Гай уходил за день перед отъездом. Это первая подходящая дата, ведь до этого они не виделись. Хотя все могло быть иначе, столько времени с тех пор прошло, столько событий сменило друг друга, что Тэмми могла упустить важные детали. Ее удивило, что столько месяцев Гай скрывал все от нее. Удивило, что он ей не доверял. По крайней мере касаемо дел сердечных. Тэмми, впрочем, не особо долго думала об этом. Она привыкла, что не все можно принимать близко к сердцу, что многое стоит воспринимать как должное. Так было и со смертью Сильвии. Сейчас для успокоения своей совести можно было сказать, что они сделали все, чтобы это предотвратить. Хотя Паркер сразу же сказал, что англичане в общем-то не против пожертвовать жизнью Сильвии, лишь бы только не разоблачили хоть одно шпионское звено в Париже. Тэмми так и не передала свой разговор с Паркером, тем более она обещала начальнику молчать. Для спокойствия Гая лучше, если он будет думать, что немцы подрезали крылья англичанам, и поэтому у них ничего не вышло. Это Тэмми уже хорошо усвоила. Наверное, у нее был более стальной характер, а может, она слишком много времени провела с нацистами и научилась у них многому. Немцы, если верить рассказам, могли посылать сотни людей на верную смерть, при этом не испытывая мук совести. — Это закон выживания, Тэмми, — спокойно проговорил Паркер, выпуская клуб дыма. — Ничего лишнего. Но приходится кем-то жертвовать ради хорошего урожая. Именно это, по сути, сейчас и случилось. — Но она была одной из нас, — растерянно ответила Тэмми, ощущая, как у нее пересохло во рту. — Да, как и многие другие, но таков закон выживания. — На этом уж точно разговор был окончен. Странно, но Тэмми ненавидела англичан совсем недолго. Может, минут пятнадцать, а потом ее отпустило. Она спокойно приняла новость о расстреле Сильвии и так же равнодушно сообщила Гаю, сказав примерно то же самое, что и неделю назад ей передал Паркер. Гай, как и любой другой мужчина, промолчал. Просто ушел в себя. Наверное, тогда их отношения окончательно рассыпались на мелкие кусочки, и теперь, если они выживут и вернутся домой, то он выберет конечно же Аду. Хуан же впал в отчаяние. Никто и подумать не мог, что та ночь, когда Сильвия убила немцев после нападения, отразится на ней именно сейчас. Прошло же столько времени, и вроде не было свидетелей. Да, тут главное слово «вроде», потому что они были. Многие пойдут на все, лишь бы получить желаемое. Кто откажется от денег, учитывая, что тебе нечем кормить детей? И неважно, каким путем достались эти кровавые деньги. По закону военного времени Сильвия была преступницей, за это полагалось повешение, но в итоге приговор заменили расстрелом. И это решение принял Мюнс. Тэмми и этого никому не рассказала. Ни Гаю, ни Хуану, ни другим знакомым партизанам, иначе бы ее просто растерзали, даже не посмотрели, что она не просто так раздвигает перед немцем ноги. К тому же это могло сломить Хуана, что автоматически грозило бы потерей такого отличного агента. Да, Тэмми стала холодной, расчетливой сукой, она и сама прекрасно знала. Прекрасно понимала, как изменилась за последние годы, но поделать с этим ничего не могла. — Ничего, со мной все в порядке, — твердил постоянно Хуан, но Тэмми с трудом в это верила. — Я переживу. Когда прибудут союзники — вернусь в Мадрид. — Ты веришь, что Франко тоже уйдет оттуда? — Она специально сменила тему, уводя мужчину от рассуждений о смерти Сильвии. Правильно. Лучше политика. — Не особо, хотя если Муссолини не правит Италией, то и от Франко можно избавиться. — Хуан сел в кресло. Тэмми затаила дыхание, ожидая момент откровения. Они долго говорили в тот вечер, медленно напиваясь, а потом переспали. Это произошло как-то естественно, словно было неизбежностью. Хотя Тэмми поняла, что случилось. Оба латали дыры. Хуан пытался забыть Сильвию, а Тэмми — Гая. Заполнить дыры не очень получилось, но отвлечься на один вечер удалось, и только за это стоило благодарить Хуана. После той ночи они редко виделись. В основном по поводу работы, но чаще всего Гай бывал с Хуаном, и Тэмми почему-то не сомневалась: Гай все рассказал испанцу. Она часто фантазировала на эту тему. Часто гадала, как это случилось, но никогда не пыталась спросить у Гая. — Как думаешь, когда они уберутся из Франции? — Вопрос Гая вырвал Тэмми из размышлений о своем существовании в последние дни. — Думаю, что да. Пару недель еще придется потерпеть. — Тэмми вдохнула до боли знакомый запах одеколона Гая. — Пару недель словно бесконечность, — выдохнул Гай. — Прошло уже почти два месяца, а союзников все нет. Хотя я, наверное, эгоист, раз хочу все и сразу. Хочу просто вернуться домой. — Мы с тобой оба знаем, что просто так нас с тобой не отпустят. — Тэмми посмотрела на безмятежное лицо Гая. — Отправят куда-нибудь еще. — Русские должны дойти до Берлина… — Гай потянулся к пачке сигарет, лежащей на прикроватной тумбочке. — Они первыми должны прикончить Гитлера, потому что имеют на это полное моральное право. И думаю, что следующее место, куда нас закинут, будет именно Германия. Наши, да и американцы, не дадут просто так насладиться Сталину славой. — Он не наслаждается славой. — Тэмми приняла сигарету Гая. — А думает совсем о другом. — Не думал, что ты симпатизируешь коммунистам. — Гай легко засмеялся. — Я давно тебе говорила, как меня впечатлила одна из статей Сталина. — Тэмми прикрыла глаза. В этой осажденной стране только и оставалось, как болтать о всякой чепухе. — Но я никогда до конца не понимала, что он делает. — Представь себе, но нам, западным людям, никогда не понять. — Гай улыбнулся, вспоминая Испанию, как часто общался с коммунистами и социалистами. — Советы хотят сами прикончить Гитлера, потому что для них это дело чести. — Да, это точно. — Тэмми снова затянулась. — Не пойду сегодня к Мюнсу. — Но ты должна, — возразил Гай. — Иначе он может что-то заподозрить. — Он ничего не поймет, да и не понимает. Он, как и многие мужчины, думает членом. — Тэмми приподнялась на локте, дотрагиваясь подушечками пальцев до подбородка Гая. — Это не может длиться вечность. — Гай убрал ее руку, и Тэмми это совсем не понравилось. — Да, не может. Но пока это так, я буду нагло пользоваться моментом. — Тэмми села на постели. — Он — мой, а я — его. По крайней мере именно так он думает, а значит, у меня есть некоторая свобода рук. — Я не могу поехать в Германию, — вдруг сказал Гай. Тэмми повернулся к нему. — Почему? — Ты знаешь почему, а это значит одно. После того как этот ад закончится, мы с тобой долго не увидимся. — Это прозвучало несколько грустно. — Что ж. — Тэмми пожала плечами. — Что есть, то есть.

***

— Еще чуть-чуть — и они скоро будут здесь, — отчаянно сказал Мюнс. — Они будут здесь и начнут ловить всех, кого посчитают преступниками. Отдадут меня под трибунал. — Ты еще не знаешь, как поступят англичане или американцы. — Тэмми обняла Мюнса. Она пыталась играть в сочувствие, делать вид, как на самом деле понимает его, но временами ловила себя на мысли, что торжествующе улыбается. Тэмми не сомневалась, что со дня на день придут союзники и всему настанет конец. Де Голль вернется в Париж, и французы сделают его героем, а Эйзенхауэра назовут великим начальником. Все это случится в ближайшем будущем. А пока… Пока все жили в ожидании чуда, а кто-то — в страхе, понимая, что за прошлые грехи придет однажды расплата. Все жили с этим ощущением последние два месяца. — Но ничего так просто им не достанется… — зло сказал Михаэль. — Ничего… — Что ты имеешь в виду? — поинтересовалась она, затаив дыхание. Тэмми не сомневалась, что немцы будут сжигать за собой мосты. — Вчера мы арестовали 2200 мужчин и 400 женщин, пособников движения Сопротивления или им сочувствующих. — Михаэль рассмеялся. — И выслали всех в Бухенвальд. Тэмми открыла рот от удивления. Она не знала, что сказать, и радовалась, что Мюнс не видит этого выражения лица. Он просто смотрел в стол, вернее, на свой стакан с выпитым кальвадосом. Тэмми сжала кулаки. Она так давно не видела Гая, что начала уже думать, будто в числе этих мужчин находится и он. Это было вполне возможно. — Однако не все гладко? — почему-то спросила Тэмми. — Да, эти неблагодарные сволочи начали забастовку, потому что мы для них теперь никто. Еще немного — и к ним придет новый хозяин. — Мюнс дотянулся до бутылки. — Скажи, было правильно забрать тебя подальше от этих событий и запереть здесь? Тэмми подняла на него глаза. Неужели он подозревает? Неужели знает, кто она и что делает? Или Мюнс просто боялся, что в последний момент она предаст его и выйдет на улицы Парижа вместе с остальными горожанами, что перестали быть пугающейся молчаливой толпой. — Да, конечно, — тихо согласилась она. — Все верно. — Но это еще не все. В Булонском лесу мы расстреляли тридцать пять участников Сопротивления. — Мюнс налил себе еще кальвадоса. — Они просто пришли на встречу, а мы просто их там ждали. — Это жестоко, — зачем-то прошептала Тэмми. Она прикрыла рот ладонью, совсем не понимая, зачем сказала это. — Военный комендант Парижа, Дитрих фон Хольтиц, издал приказ заминировать наиболее важные объекты и здания в городе. — Тэмми подошла к окну, продолжая слушать рассказы Мюнса. Сейчас она была не очень-то полезна начальству. Он говорил ей все то, что наверняка знали англичане. — Представитель вишистов, Пьер Теттенже, тщетно попытался переубедить Хольтица, но у него ничего не вышло. Если что — мы взорвем полгорода, чтобы союзникам ничего не досталось. Тэмми увидела, как парень на улице вешал листовку. Она почти не видела букв, но догадывалась, о чем они. Гай говорил неделю назад, что перед вступлением союзников в Париж участники Сопротивления будут призывать к мятежу с предупреждением о скором возмездии для коллаборационистов и тех немецких солдат и офицеров, которые не сложат оружие. Гай предупреждал ее и о том, что будет с нацистскими шлюхами, и ей лучше всего затаиться, чтобы не попасть под всеобщий гнев. — Все уезжают, Томасин, — снова продолжил говорить Михаэль. — Бегут обратно в Германию. — Ты тоже уедешь? — Тэмми стала теребить край шторы. Она почти не слушала Мюнса, думала все о своем, сопоставляла слова Гай и ее немецких «друзей». — Да, сегодня. Ты поедешь со мной. — Мюнс подошел к Тэмми, положив ладони ей на плечи, и женщина почувствовала, какие они тяжелые. — Тебе здесь не место. — Я не могу. — Хотя в глубине души она прекрасно понимала, что может. Мистер Паркер сказал бы, что это прекрасная возможность, потому что за немцами придется шпионить даже после окончания войны: многие пожелают скрыть правду. Нацисты будут бежать, дабы избежать правосудия, которое накроет их за преступления. — Почему? — слегка вспылил он. — Из-за мужа. — Наверное, Мюнсу уже надоел подобный ответ, но он всегда хорошо работал. — Ты можешь его бросить. — Тэмми на это улыбнулась. — Не думаю, что смогу. — Она мягко сняла руки с плеч, поворачиваясь к нему. — Я не буду его бросать. — Я бы хотел, чтобы ты приехала в Германию. — Это прозвучало несколько наивно, но Тэмми знала, что это легко устроить. — Ты думаешь, они оставят все как есть? Как в прошлую войну? Остановятся на полпути? — Тэмми замолчала. — В этот раз не будет мягче. — Не думал, что ты так поддерживаешь союзников, — упавшим голосом сказал Михаэль. — Я смотрю на вещи реально. — Тэмми улыбнулась. — Отпусти меня. — Иди. — Он отошел от нее. — Ты можешь идти. *** Гай нервно курил на улице. Ему повезло, что его не арестовали и не вывезли в Бухенвальд. Повезло, что в это время он находился в другом месте, однако арестовали Хуана, и только одному Богу известно, что сделают с ним немцы, когда тот окажется в концлагере. Об этих местах рассказывали жуткие истории, настолько жуткие, что немцы переставали казаться людьми и все больше и больше напоминали зверей. Кажется, сегодня все решилось. Гай радовался, что теперь Париж чист — осталось лишь выловить всех нацистских свиней, притаившихся в городе, и тогда можно точно вздохнуть спокойно. Для него все случившееся за эти дни напоминало кинопленку, и сейчас он с трудом мог перечислить все сухие факты, которые однажды войдут в историю. Он помнил, как утром 19 августа 1944 года начались первые вооруженные стычки между бойцами Сопротивления, их сторонниками и немцами. В тот же вечер немцы без суда расстреляли подозреваемых в связях с союзниками работников «Красного Креста», прибывших в город несколькими днями ранее для оказания помощи раненым с обеих сторон конфликта. На улицах начали появляться первые окопы и баррикады, устроенные как немцами, так и французами. От мелких стычек 19 августа противостояние перешло в полномасштабные уличные бои по всему Парижу уже 20 августа. Силы французского Сопротивления теснили немцев и вишистов, а на освобожденных территориях вводили добровольческие охранные дружины из местных жителей. Днем 20 августа 1944 года в ходе штурма была очищена от немцев городская тюрьма Парижа и лагерь для заключенных «Форт де Роменвиль», но отступающие немцы успели расстрелять большую часть заключенных, тем самым зачищая следы. Бойцам Сопротивления все еще сильно не хватало боеприпасов и оружия. Утром 22 августа 1944 года по приказу фон Колтица немецкая артиллерия и танки, нарушив перемирие, открыли массированный огонь по занятым бойцами Сопротивления и их сторонниками районам города. Через несколько часов Гитлер лично отдал приказ перейти в наступление и подавить восстание, нанеся противнику максимальный урон по живой силе и технике, однако у немцев по-прежнему не хватало людских резервов для контрудара, и выполнение приказа отложили. Наконец 24 августа 1944 года в 21 час 20 минут в город сразу с двух сторон начали входить 4-я пехотная дивизия США и 2-я бронетанковая дивизия «Свободная Франция». С помощью артиллерии и танков им удалось почти полностью подавить сопротивление немцев. Говорят, взбешенный Гитлер приказал взорвать город, однако фон Колтица больше заботила собственная судьба, и он ослушался приказа. Ночью 25 августа 1944 года был подавлен последний опорный пункт немецкой обороны у отеля «Hôtel Meurice», в котором располагался командный штаб Дитриха фон Колтица и его окружения. Фон Колтиц сдался в плен. Вместе с ним сложили оружие 11 800 немецких и около 4000 фашистских солдат. Париж был освобожден. — Теперь вы можете ехать домой. — Мистер Паркер подошел к Гаю, отрывая от раздумий. — Ждать нового назначения. — А Тэмми? — Ее дела сейчас идут не лучшим образом. Толпа раздела ее и обрила прилюдно, после чего провезла по улице как нацистскую шлюху. — Гай не видел в темноте лицо Паркера, но ощущалось, что он переживает за нее. — Один из наших агентов вывел ее с площади, где все это происходило. Тэмми поедет в Берлин. К Мюнсу. — Мы знали, что так будет. — Гай снова затянулся. — Собирайте вещи, наверняка вас кто-нибудь ждет в Лондоне. — Паркер похлопал его по плечу и ушел в темную парижскую ночь.