***
Октябрь две тысячи двенадцатого года. Вот они: уставшие и измученные, похоронившие и растерявшие своих близких, но всё же несломленные, даже под дулом автомата — стоят посреди осеннего леса и смотрят, как клубы чёрного дыма поднимаются к небу. Они были просто обычными школьниками, они так мало ещё прожили, но уже так много пережили. Вот его мать склонилась над раненым мужем, вот Андрей обнимает Надю, а вот он сам прижимает к себе Лизу. Чуть поодаль Вика, потерянная и одинокая, казалось, ещё немного и она шагнёт за оцепление, пойдя за Лёшей, как за декабристом, лишь бы не оставаться одной. Да, правду говорят — одиночество вещь коварная. Но нет, всё же она осталась стоять на месте. Спустя недели, когда казалось, что всё устаканилось и улеглось, хотя воспоминания о кошмаре, пережитом в стенах школы, будут терзать ещё долго, дышать всё же стало легче. И вот, когда вдохи стали не так болезненны, а в жизнь вновь пришли краски, Андрей разбудил его ночным звонком, который разделил его жизнь чертой. Авдеев тогда сообщил, что у Вики умерла мама. Они, конечно, все собрались и помогли, организовав похороны и поминки, а Вика просто сидела в углу, вся в чёрном и бледная, как смерть, она выглядела похуже покойницы. У неё не было голоса, чтобы произносить слова, и сил, чтобы шевелиться, казалось, жизнь покидает её, да так стремительно, что и сорока дней не пройдёт, как она отправится вслед за погибшей матерью. Прогнозы оказались ошибочными, не прошло и двух недель, как Вику нашли в её квартире, лежащей на полу без сознания. Что там произошло на самом деле, пожалуй, никто уже и не узнает, да и неважно это. Важно, что произошло дальше. Тот день навсегда врезался в память Макса, как врезается страх, ужас и боль. Вот он открыл дверь больничной палаты и увидел её. Она выглядела, словно узник «Освенцима» — истощённая, бледная, а в глазах больше не читалось желание жить. Видно она ещё не успела оправиться от произошедшего в «Логосе», и нового удара организм просто не вынес и сдался. Ведь даже у самых сильных где-то внутри существует предел, и когда боль достигает этого предела — мы умираем, будучи живыми. Зрелище было таким душераздирающим, что Максу показалось, что его кровь больше не течёт по жилам, а сердце не бьётся. Он вспомнил свою мать, такую же измученную, сидящую на скамейке у психиатрической клиники, и Максу захотелось как-то всё исправить, но для этого был только один способ. — Ты с ума сошёл? — воскликнула мать, услышав новость. — Зачем ты обещал на ней жениться? — Ей нужен кто-то рядом, — горько выдохнул Макс, он-то надеялся найти у матери поддержку. — А как же Лиза? — Мария наотрез отказывалась понимать логику своего сына. — У Лизы и без меня всё будет хорошо, — прошептал Максим, ни на йоту не веря своим словам. — Нельзя спасти всех, а если попытаешься, то погибнешь сам, — сказала тогда мать, и Максим хорошо запомнил эти слова, жаль понял только сейчас. Увлечённый спасением Вики, Макс пытался не думать, что же в итоге стало с Лизой, на это его моральных сил просто не хватило бы. Нет, конечно, он слышал, что вселенная всегда стремится к равновесию, и примерно представлял себе, как это работает. Пытаясь спасти кого-то, ты непременно бросишь в адский огонь другого, но ведь из двух зол выбирают меньшее, верно? «У Лизы и без меня всё будет хорошо», — как мантру повторял себе Максим день ото дня, но легче не становилось. Может, потому что эти слова были откровенной ложью? Девушка буквально почернела, она перестала выходить из дома и отвечать на телефонные звонки, даже дышать ей удавалось с трудом. Когда рукой самого близкого человека в сердце воткнули острый кинжал, каждый вздох стал невыносимой пыткой. А потом она всё чаще стала видеть призраков, особенно часто к ней являлась Даша. Лиза не могла понять, чего хочет от неё умершая подруга, но зато понимала, что ещё совсем чуть-чуть, и стараниями Макса она окажется там, где пришлось побывать его матери. Однако, прежде чем сдаться людям в белых халатах, которые вряд ли чем-то помогут, а сделают только хуже, Лиза решила съездить на могилу к Даше и неожиданно для себя столкнулась там с Андреем. Максим же решил, что всё благополучно разрешилось само собой, и больше не стал думать о происходящем и копаться в нём, словно в корзине с грязным бельём. Просто так легче было жить. Легче жить, чувствуя себя героем и спасителем человеческих жизней, под этой призмой собственные грехи гораздо мельче, и, кажется — всё зачтётся.***
Вернувшись из воспоминаний, Макс затушил на сей раз действительно последнюю сигарету, пообещав себе и вовсе бросить курить, ведь в доме ребёнок. Он нервно побарабанил пальцами по яркой обложке книги, что так и осталась лежать на столе, и, кажется, всё понял. «Нельзя спасти всех» — говорила его мать. Ради спасения Империи последний император отрёкся сначала от любви ради трона, а потом и от самого трона, но так и не смог спасти ни себя, ни свой народ. А если бы он и не пытался спасать, а просто любил? Молодой человек открыл книгу на первой попавшейся странице и прочёл то, что первым бросилось в глаза: «Ты — царь, ты имеешь право на всё, кроме любви». Максим вдруг вспомнил, что это он сам отнял у себя право просто любить, и пора бы наконец воспользоваться им.***
Он вошёл в комнату почти бесшумно и, бросив взгляд на мирно спящего младенца, тихо прилёг рядом с его матерью. — Ты уверен? — спросонья спросила Родионова, почувствовав, что Макс нарушил обещание лечь в гостиной и пришёл к ней. — Спи, а то Даню разбудишь, — Морозов не стал отвечать на вопрос, он понял, что ни в чём нельзя быть полностью уверенным. Всё, что мы можем — это просто жить. Жить рядом с теми, кто нам дорог, и быть счастливыми. Кажется, об этом не так давно говорила ему Лиза. А ещё молодой человек поклялся, что едва в шумной Москве наступит очередное утро, он обязательно встретится с Лизой и попросит у неё прощения. Попросит искренне, а не так — «для галочки», чтобы все они отныне смогли начать писать историю жизни с чистого листа. — Сколько времени? — всё так же сонно поинтересовалась Вика, которая отчего-то не стала противиться его присутствию, видимо тоже поняла что-то важное. — Скоро рассвет, — ответил Максим, целуя её в висок. Рассвет, с наступлением которого уже ничто не будет как прежде.***
В уютной ложе Мариинского театра Кузнецова согрелась почти мгновенно, а вот наслаждаться истинным искусством у их компании выходило не очень. Тася, воспользовавшись советом брата, сладко уснула на десятой минуте представления. Лёша делал вид, что ему всё это интересно, только для того, чтобы угодить Вике, но и сама Вика думала совершенно о другом, практически не вникая в происходящее на сцене. Девушка думала о том, что много лет назад здесь, в ложе, сидел молодой наследник Великой Империи, а там на сцене танцевала красавица-балерина, и одного взгляда было достаточно, чтобы будущий император больше не смог забыть её. Эта страсть разгорелась внезапно, от одного взгляда, как разгорается спичка от одного мимолётного движения. Разгорелась и стала бушующим пламенем, едва не уничтожив возлюбленных, а вместе с ними и Великую Империю. Однако государственные чины всё же смогли загасить этот губительный огонь во имя высших интересов. А, впрочем, на что надеялась простая балерина, пусть даже и умеющая сводить с ума мужчин? А если и надеялась, то почему не боролась за свою любовь, пусть даже против урождённой принцессы Гессен-Дармштадтской? Едва подумав об этом, Вика будто услышала, как Матильда в последний раз отчаянно кричит: «Ники!», но Император, не обращая внимания на истошный крик, как ни в чём не бывало надевает корону. А ведь появившись на коронации, Матильда рисковала жизнью. Выходит, как бы ни старалась и что бы ни делала женщина, это почти ничего не стоит без стараний мужчины. Эта страсть с первого дня была обречена на смерть, Кшесинская просто придумала себе своего Ники, как Вика придумала себе своего Макса. От внезапно пришедшей в голову мысли Вика вздрогнула, словно кто-то рядом с силой стукнул по батарее. Она сглотнула острый ком, и что-то внутри больно оборвалось и полетело в бездну. Сердце бешено заколотилось, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди, виски сжало в тиски. Кузнецова будто услышала оглушительный треск, словно потрясающие декорации разрушились и осталась пустая и голая сцена, как остаётся голая правда после краха иллюзий и пустота в душе — после любви. А ведь, скорее всего, всё так и было. Она сама придумала себе и эту любовь, и объект этой любви. Влюбившись в него в шестом или в седьмом классе, точно она даже и не вспомнит теперь, Вика перестала замечать кого-то, кроме Максима. В какой-то момент она забыла и о себе — растворилась в нём, как растворяется сладкий сахар в горьком кофе. Подумать только, а ведь она хотела отдать ему единственную дозу вакцины, тем самым поставив под удар даже жизни малышей. Только беда в том, что всё это ровным счётом ничего не значило без ответных действий Максима, без его шагов навстречу все её шаги были шагами в пустоту. А то, что произошло после, так и вовсе не было чувствами. Хотя нет, было — чувством вины. Чувством вины и желанием не остаться в долгу, а вернуть — или хотя бы попытаться вернуть — всё то хорошее, что она пыталась дать ему, только и всего. А она-то, дурочка, думала, что все её старания не прошли даром, и она всё же сумела пробудить в Максиме любовь, а оказалось сил хватило лишь на то, чтобы пробудить жалость. Кузнецову обдало холодом, она встряхнула головой, словно после долгого опьянения наконец пришло отрезвление, словно она была незрячей и вот прозрела, словно кто-то протёр пыльное стекло, дав ей возможность наконец видеть истинную картину мира. Правда что делать с этим прозрением девушка пока не знала, а размышлять над этим у неё уже не осталось сил, и она наконец обратила своё внимание на сцену. А на сцене кружились балерины, словно фигурки из музыкальных шкатулок, стараясь произвести впечатление на зрителя. Точно так же, как когда-то Кшесинская изо всех сил старалась понравиться зрителям в зале, после того, как за кулисами ей на ухо шепнули: «Наследник здесь».***
В Петербург пришла ночь. Тихая и безмятежная ночь. С неба сыпал мелкий снег. После спектакля Вика с Лёшей отвезли спящую и так забавно бормотавшую что-то во сне Тасю в отель. И вышли погулять по ночному городу. Шли молча. Виктория была полностью погружена в свои мысли, а Лёша пытался понять, о чём она всё же думает. — О чём ты думаешь? — наконец не выдержал молодой человек. — О том, что всё могло быть иначе, — без особого желания ответила Вика. Алексей надеялся, что она скажет что-нибудь о них, но вопреки его желаниям она заговорила о другом. — Вот если бы Николай настоял на своём, взял в жёны балерину, а не принцессу, может быть, Империя бы не погибла? — спросила она его, не ожидая ответа, и продолжила сама: — На трон восходит мужчина, но прокладывает путь к трону и помогает удержаться на нём — женщина. Может, беда была в том, что он выбрал не ту женщину. — Не знаю, возможно, ты права, а возможно всё было бы так же, с одним исключением. В Ипатевском доме в ночь с шестнадцатого на семнадцатое июля тысяча девятьсот восемнадцатого была бы расстреляна Матильда, а не Александра, — предположил Барышников свою версию событий. — Думаю, если бы ей предложили выбирать, она бы не колебалась, зато была бы с любимым человеком, — с грустью ответила Вика. — А я слышал, что она не испытывала к Императору никаких чувств, её интересовала только карьера, и она грамотно использовала мужчин, — улыбнулся Лёша, и в свете фонарей Вика хорошо разглядела его улыбку. — Скажи, почему ты готова безоговорочно поверить в любовь балерины и императора, но не в нашу с тобой? Ну вот этот вопрос и прозвучал, а значит настало время быть честной до конца. Она снова дёрнулась, как от удара. Едва ли не каждый день, из тех, что Лёша был рядом, она задавала себе этот вопрос, но однозначного ответа так и не нашлось. Возможно, она так же, как и Макса, попросту придумала его себе, но, в отличие от Максима, в один прекрасный день он с лёгкостью разрушил эту иллюзию, оставив в душе только ненависть и отвращение. Но постепенно уходили и эти чувства, а приходило что-то другое, чему она никак не могла дать определение, да и не очень-то хотела, хватит, нафантазировалась. Да и вряд ли она готова слепо следовать за человеком, который был одержим идей уничтожения человечества. А недавно, прямо перед самым отъездом в Питер, случилось ещё кое-что, о чём Лёша пока не знает и что может с лёгкостью изменить его отношение к ней. Видимо пришло время открыть все карты. Вика набрала в лёгкие побольше морозного воздуха и выпалила: — Лёш, я жду от Макса ребёнка, — и тяжёлый выдох. В предрассветном сумраке она не могла хорошо рассмотреть его лицо, но и того, что она видела, было вполне достаточно, чтобы понять — этого он не ожидал. А вот того, что он скажет, не ожидала уже она. — Ничего, я воспитаю его, как своего, — ответил он, улыбаясь, пытаясь выглядеть уверенным, но выходило не очень хорошо, и она, конечно, это заметила. — Лёш, воспитывать чужого ребёнка тяжело, и с этим справляются далеко не все, не надо громких слов, хорошо? — она коснулась его плеча. — Я едва выбралась из иллюзий и не хочу угодить в них вновь. Просто будь рядом, а что там дальше — покажет время. Барышников ничего на это не ответил. Для начала ему и вправду было достаточно предложенного ею. Он едва уловимо коснулся её губ и крепко обнял. — А знаешь, что бы сказал Император своей Матильде? — произнёс Лёша, отстраняясь и поправляя прядь волос, что выбилась у неё из-под шапки, а она, улыбаясь, ждала продолжения, и Лёша продолжил: — Он бы сказал: «Прости, но я тебя помню, прости, но я тебя ещё люблю». А над Невой плыл рассвет. Рассвет, с наступлением которого уже ничто не будет как прежде.***
Пожалуй, впервые в жизни мерные гудки в телефоне были для Макса настолько мучительными, каждый гудок, словно удар под дых. — Алло, — на том конце наконец послышался тихий, немного детский голос. — Лиза, привет. Скажи, когда мы можем увидеться? Мне нужно сказать тебе что-то важное, — прохрипел Макс, а сердце колотилось, как бешеное. Оказывается, делать гадости проще, чем извиняться за них. — Я за всё простила тебя, правда, — по голосу он понял, что она улыбается и говорит искренне. — А двери нашего дома всегда для тебя открыты. Только скажи, ты счастлив? — Да, — облегчённо выдохнул Максим, словно сбросив с плеч камень. — Теперь да. — Воспитывать чужого ребёнка трудно, — каким-то немыслимым образом она всё поняла правильно. — Трудно, — согласился Максим. — А прожить чужую жизнь страшно. Едва они попрощались, после того, как Макс пообещал непременно заехать в гости, как его телефон разразился громкой трелью. Взглянув на экран, он ответил на звонок, не успев ответить на вопрос, хочет ли он сейчас слышать её голос. — Да, Вик, — сказал он в трубку, доставая сигарету. — Макс, мы завтра вернёмся, хочу, чтоб ты знал, нас ждёт серьёзный разговор, — сообщил голос жены в трубке. — Отлично, — обрадовался Морозов, открывая окно, и впуская внутрь прохладу зимнего утра, — мне тоже много нужно тебе сказать. — До завтра, — сказала Вика, счастливая от того, что скандала не будет хотя бы сейчас. — До завтра, — щелчок зажигалки, выдох и всё… гудки. Лишь только книга в яркой обложке с улыбающейся балериной останется одиноко лежать на столе, словно напоминание о том, что ничего ещё не закончилось и любая история имеет право на продолжение.