***
— Данька, смотри снег пошёл, — приговаривал Максим, поднося малыша к оконному стеклу. А там, за окном, на грешную землю падал белый снег. Казалось, будто души сотен балерин вырвались из-за стен «Мариинки» и закружились в изящном танце. Малыш, сидящий на руках у Макса, мило улыбался, он ещё не понимал, что снег пытается скрыть под собой все несовершенства этого мира. Ему было только два месяца отроду, и он вообще мало что понимал в этой жизни, а впрочем, взрослые понимали немногим больше. — Тебе домой не пора? — поинтересовалась у Макса Вика, возникшая в дверном проёме и взбалтывающая в руках бутылочку с детской смесью. — Жена злиться не будет? — Жена… — тяжко выдохнул Максим и повернулся к Вике лицом. — Слушай, вот говорят: «муж — объелся груш», а про жену есть что-то в этом духе, а? Виктория дёрнула плечом, на лице её отразилась грустная улыбка, и Макс понял, что ответа на вопрос не будет. — Не будет жена злиться, — сказал Морозов, перекладывая Даньку на руки к матери. — Она с Тасей… — он запнулся и следующие слова процедил сквозь зубы: — …и Лёшей в Питер уехала. Вика вновь дёрнула плечом: мол, да, высокие у вас отношения. А Максим между тем предложил: — Могу даже остаться с ночёвкой, — и быстро добавил, пока Вика не успела возразить: — На диване в гостиной, конечно.***
Петербург — северный город, здесь всегда холоднее, чем в столице, и дыхание зимы чувствуется куда острее. Ветер здесь был более холодным, иногда казалось, что его порывы способны сбить человека с ног. Сугробы были намного выше, а снег не переставал хлопьями падать вниз с серых грузных облаков, низко висящих над городом. И лишь только воды Невы шумели и стремились вперёд. Говорят, что Нева замерзает только в очень лютые морозы. Сегодня погода к ним благоволила. Ветер стих, лишь морозный воздух изредка щипал за щёки, и крупные хлопья снега норовили угодить за шиворот, но Вика была одета в тёплый меховой полушубок и вооружена пластиковым стаканчиком с кофе, поэтому капризы погоды вряд ли могли помешать ей окунуться в магию этого города целиком. Этот город, созданный Петром Великим на куске болотистой почвы, на котором, казалось, ничего построить нельзя, и впрямь виделся Кузнецовой каким-то волшебным, словно из той сказки про страну Оз. Он был таким же многолюдным, как и Москва, к суете которой она почти привыкла, за исключением ненависти к метрополитену. Здесь было так же много машин, были такие же широкие и длинные проспекты, шестиполосные дороги и тот же нескончаемый поток людей. Однако, вместе с тем, всё было как-то иначе, что-то, пусть и самую малость, но отличало бывшую столицу от столицы нынешней. Будто бы здесь жили совсем другие люди, будто улыбки на их лицах были более искренними, будто этот город, пережив две мировые войны и самую длинную в истории человечества блокаду, всё же смог сохранить в себе величие своего основателя, и, кто знает, может и суждено ему однажды стать столицей мира. Вика не знала, сколько прошло времени и сколько километров они прошагали вот так, пешим шагом, к её удивлению, она не чувствовала ни усталости, ни тяжести в ногах, но ещё большим удивлением стало то, что не хныкала даже Тася, хотя, несмотря на запас энергии, от пеших прогулок дети устают быстро. Виктория вдыхала полной грудью морозный воздух и словно заворожённая смотрела по сторонам. Ей казалось, что вместо гула моторов современных авто, она слышит побрякивание колокольчиков конных экипажей. Вон там девочка несёт свежеиспечённый хлеб в плетёной корзине, а вон мальчишка за монеты распродаёт стопку свежих газет, и вот-вот из-за угла в сопровождении гвардейцев выйдет статная женщина. Эта женщина, по имени Екатерина, будет плавно ступать по Невскому проспекту. Выразительные глаза и идеально ровная, воистину царская осанка, и это несмотря на то, что на её плечах лежал груз ответственности за великую Империю. Империю, на которую она не имела по сути никаких прав. Однако урождённой немке каким-то удивительным образом удалось стать родной для России. Вот ещё шаг, Вика поравняется с ней, и в ту же секунду, словно электричеством, её ударит надменный взгляд, и Вика отныне поймёт, почему ещё при жизни эту женщину стали называть Великой. Величие было в её жестах, во взгляде, казалось, оно текло по её венам вместо крови, она заполняла величием всё вокруг себя. Но тут кто-то коснулся её плеча, и морок пропал, словно его и не было. И вот перед ней всё тот же нескончаемый поток людей и машин, а Великая Империя вместе с Великой Императрицей остались лишь на страницах книг. — О чём задумалась? — Барышников протянул ей очередной стаканчик с кофе и, ненароком коснувшись руки, ощутил холод пальцев. — О том, что когда-то здесь была великая Империя и по этим самым улицам любил гулять Александр III, а теперь… — она выдохнула, во взгляде была едва уловимая горечь. — Теперь мы можем, — он коснулся пряди её волос, что выбилась из-под шапки, — создать новую Империю, где Великой Императрицей будешь ты. Я же положу к твоим ногам весь мир. Вика хотела сделать шаг назад и гневно выкрикнуть: «Это такую Империю ты хотел построить, когда вместе с бабушкой чуть не расстрелял нас всех, включая маленьких детей, и ту, к ногам которой ты собрался положить весь этот мир?!» Но то ли на неё магическим образом действовал этот город, словно застывший в другой эпохе, то ли Лёша последнее время так часто и близко был рядом, что, сама того не желая, она начала смотреть на него другими глазами. И вот, ещё секунда, и его губы коснутся её губ, на которых ещё горчит кофе, но в это самое мгновение, уже не в первый раз за этот день, морок исчез, возвращая их в реальность. — Лёш, а Лёш… — кто-то хаотично дёргает его за рукав. Обернувшись, Барышников, пожалуй, впервые в жизни пожалел о существовании своей младшей сестры. — Что, принцесса? — улыбаясь, спросил молодой человек, присаживаясь на корточки. — Я замёрзла, — хлюпает носом девочка. Тася впервые захныкала, а Вика наконец увидела, что с городских высоток уже медленно сползает сумрак, чтобы окутать собой землю. Надо же, день прошёл, а она даже и не заметила, а главное, она ни разу за этот насыщенный эмоциями день не вспомнила о Максиме, который остался в Москве. Кузнецова уже было достала телефон, чтобы позвонить мужу, но, посмотрев на экран, где светился заветный номер, так и не нажала кнопку вызова, сунув аппарат обратно в карман. Хватит. Она уже достаточно первых шагов сделала, на три жизни вперёд хватит. Если ему неинтересно как она, то ей, пожалуй, тоже. — Дамы, я знаю, где нам согреться, — с этими словами Барышников продемонстрировал три ярких прямоугольника. — Билеты в Мариинку? — восторженно воскликнула Вика, наконец разглядев, что именно Алексей держит в руках. — Ну да. Приехать в Питер и не заглянуть в Мариинский? — Лёша поднял бровь. — Я считаю, преступление, а ты? — Тоже так думаю, — засмеялась Кузнецова, и за этот смех Лёша был готов отдать всё. — А что там будет, кино? — вновь вмешалась Тася, и снова весь морок романтики испарился. — Нет, там будет балет, — ответила ей Вика. — Ну нет, я не хочу, — девочка понуро опустила голову и начала чертить носом ботинка по земле, разрывая снег. — Балет — это ужасно скучно, пойдём лучше в кино? — Тася, — Лёша кивнул Вике, мол, тут семейные секреты, и отвёл девочку в сторону. — Тась, в кино можно и в Москве сходить, а Вика так мечтала побывать в театре, где танцевала Кшесинская, помоги мне сделать ей приятное — А кто такая эта Кшс… Кша… — девочка запнулась. — Кшесинская? — Лёша помог сестре выговорить труднопроизносимое слово и наклонился к её уху. — Балерина одна, но это неважно, важно, что тебе я даже разрешаю там поспать. — Я всё слышу, — грозно раздалось откуда-то сверху. — Спать на балете, тоже мне Макаренко… — она погрозила Лёше пальцем, и все трое дружно засмеялись. Тася взяла их обоих за руки, и они, весело о чём-то болтая, побрели к метро. Кстати, в этом городе метро отчего-то не казалось Вике таким ужасным. Однако, самым удивительным для девушки стало вовсе не это. Она, смеясь, наблюдала, как чуть поодаль брат с сестрой играют в снежки, и в ней вновь зерном зародилось очень странное чувство. За все те месяцы, что Лёша рядом с ней, оно уже несколько раз вот так же падало в глубину души семенем, что принёс случайный ветер. Оно росло, крепло, и в какой-то момент всё ж погибало. Это было липкое, вязкое, одновременно сладкое и противное — чувство чего-то ненастоящего. Всё это время Вике казалось, что она будто существует в двух параллельных мирах. Один — пустая московская квартира, в которой, возможно, прямо сейчас, пришедший с работы Максим ищет в холодильнике свой ужин. Другой же прямо здесь — рядом с Лёшей и Тасей. Виктории доподлинно известно, что настоящий только один из этих миров, а другой лишь иллюзия, созданная её собственным воображением. Проблема заключалась как раз в том, что Вика давно уже не знала, какой из них настоящий, а какой и вовсе следует разрушить. И, пожалуй, впервые в жизни она так сильно боялась ошибиться.***
Когда Родионова вошла на кухню, Макс сидел за столом и, держа трубку около уха, искренне, по-детски, улыбался. По выражению его лица Вика сразу поняла: на том конце провода — Тася. Удивительно, но в отличие от Кузнецовой, которая и не вспомнила о Максиме, Таисия о нём не забывала. И если Вика отдалилась от него, то Тася напротив — сблизилась. И создавалось впечатление, что ещё совсем немного, ещё один шаг, и он станет ей дороже родного брата. И Алексею придётся бороться с Морозовым не только за Вику, но и за родную сестру. Все вокруг это понимали и предпочитали молчать, втайне надеясь, что этот последний шаг так и не будет сделан. Родионова присела напротив Макса и тоже заулыбалась, слушая звонкий голосок, что доносился из трубки. А когда молодой человек наконец отсоединился, спросила: — Тася звонила? Как она там? — Восхищается красотой «Мариинки», — ответил Макс. — Это у моей жены мечта была: посетить театр, в котором танцевала Кшесинская, и Лёшенька эту мечту исполнил, давайте ему поаплодируем, — процедил Морозов сквозь зубы, словно брезгливо сплюнув. Он поднялся со стула, прошёлся по кухне, и замер, глядя как искрится снег в отблеске фонарей, продолжая опускаться вниз на землю. — Как думаешь, — неожиданно заговорил он, не оборачиваясь, — это всё было на самом деле? — Что? — спросила Виктория, не догадываясь о сути вопроса. — Балерина и Император, — его кадык дрогнул, пальцы сжались в кулак, до рвоты хотелось курить, но он держался, понимая, что малышу табачный дым вреден. Ответа на его вопрос так и не последовало, лишь за спиной послышались тихие шаги — Вика куда-то ушла. Но к тому моменту, как Макс оторвал свой взгляд от окна и снова сел за стол, она вернулась. Вернулась и, присев напротив Максима, положила перед собой книгу с яркой обложкой, с которой улыбалась балерина. «Матильда» — гласила надпись. — Ты знаешь, перечитала несколько раз, — заговорила Вика. — Быть то это было, только вот как оно было, мы, увы, никогда не узнаем. Кто-то говорил, что Николай любил её, а она просто пользовалась этим, а кто-то, что любовь их была взаимной, просто права на существование не имела. И вообще, — она горько вздохнула, — что тогда, что теперь, есть закон: там, где есть высшие цели, любви не бывает, ну, или никто не решается пойти против этих целей. Максим слушал, не отрывая взгляда от её лица, будто стараясь разглядеть в хорошо знакомых чертах что-то новое, а когда она замолчала — заговорил сам: — В любом случае, мне жаль его, всю жизнь жить и знать, что выбрал не ту женщину и ничего не сделал, чтобы это изменить. Замолкая, Макс заметил, как Вика дёрнулась, словно от удара током, видно зная, что ей предстоит услышать и испугавшись этого. — Знаешь, мне всё чаще кажется, что я живу чужую жизнь, — услышав это, Вика забыла выдохнуть, и воздух застрял в груди, а Морозов продолжил: — Будто я живу не там и не с той, словно я запутался в их одинаковых именах и ошибся. Вика наконец выдохнула, и воздух разлетелся по кухне, это было беззвучно, а создавалось впечатление, что где-то рядом раздался ядерный взрыв. Она ожидала чего-то подобного, но уверена была, что он заговорит о Лизе, и к услышанному оказалась явно не готова. Нужно было что-то на это сказать, как-то отреагировать, но она не знала, как будет правильней, а все слова будто бы забылись. И все заранее заготовленные фразы: «Нам не стоит», «Знаешь, как тяжело воспитывать чужого ребёнка», в одночасье стали неподходящими и пустыми. Но тишина, воцарившаяся вокруг, давила на грудь, она словно сползала со стен и оседала гущей на дне чашки недопитого Максимом кофе. Виктория встала и, обойдя Максима со спины, обняла его за плечи и тихо сказала: — Знаешь, есть версия, что Николай даже хотел отречься от престола ради неё, и, кто знает, сделай он это тогда, а не годами позже, возможно, был бы жив и даже счастлив. Стоило только решиться, — девушка замолчала на мгновение. — Я пойду прилягу, пока Даня спит, а ты открой окно и можешь покурить. Заботливо положив на стол пачку сигарет, она вышла из кухни, прикрыв за собой дверь. Максим же снова остался в одиночестве. Он смотрел, как за окном кружатся снежинки, словно души сотен балерин, вырвавшиеся из-за стен «Мариинки», той самой, которая сегодня распахнула двери перед его женой, и она вошла туда с другим мужчиной. А ему же этой ночью только и оставалось, что смотреть на падающий снег, кутаться в пелену табачного дыма, и в сотый раз думать о том, что мир вокруг него вовсе не настоящий.