(ТОГДА)
I'm on the highway to hell No stop signs, speed limit Nobody's gonna slow me down Like a wheel, gonna spin it Nobody's gonna mess me round Hey Satan, payin' my dues Playing in a rocking band
Если есть после жизни какой-то суд, то может быть так, что Господь почувствует себя рядом с ними директором цирка. И скажет: «Вы должны были быть нормальными, парни: жена, парочка детей, дом, образование». Если так будет, то возможно, Дин задумается. Но Сэм почти наверняка не будет молчать. Он так прямо и скажет: «Сэр» и будет отличным адвокатом и непочтительным сыном. - Мы не хотим быть нормальными, сэр. Мы хотим этого. Он мог бы еще добавить: «Мы для этого рождены». И если небо к подобному не готово, то что ж, ему лучше начинать приготовления прямо сейчас.Hey Momma, look at me I'm on my way to the promised land I'm on the highway to hell (ACDC)
Пролог: Танцующие в темноте
Дин Оно всегда было здесь. Фрейд определил бы это, как половое влечение. Дин не читал Фрейда, ему все равно, что это такое, и он никак это не называет. Желание, инстинкт или другая какая-то хрень, пофиг. Дело в том, что сколько Дин себя помнит, он чувствует это. Оно было здесь, когда Дину было восемь и мисс Рогински сказала отцу, что он очень умненький мальчик, но все-таки надо бы посещать школу почаще - «Если, конечно, у вас есть такая возможность, для ребенка это было бы очень полезно». Моргала ресницами, трясла грудью, смотрела на отца и явно хотела чего-то большего, чем просто пожать ему руку и поговорить о школе, это было понятно. Понятно мисс Рогински, понятно отцу и понятно Дину, хоть ему и было всего восемь лет и он не мог выразить это словами. Он засматривался на женщин в телевизоре даже в том возрасте, когда еще не знаешь, что с ними делать, если бы вдруг они стали реальными. Это некий сексуальный инстинкт, предшествующий половому влечению. Дин предчувствовал его, как животное. Когда Сэму было семь лет, а Дину не больше одиннадцати, он заметил того парня, который смотрел на маленьких детей на перемене, и совершенно точно истолковал все отвратительные намерения, которые отражались в его мутном взгляде. «Папа, - сказал он. – Какой-то мужчина смотрит на Сэма». Отец чистил оружие, руки его были в масле. «Ммм», - он не понял. Дин повторил снова: «Папа, какой-то мужик смотрит на Сэмми» и вложил в тон своего голоса все то, что именно хотел сказать, все, что понял про того типа. Джон поднял глаза, защелкнул магазин, спросил: «Что за мужик?», и взгляд его стал опасней любого оружия. Тот тип больше не появлялся ни возле их дома, ни возле школы, и Дин никогда не спрашивал, что же на самом деле произошло. Отец решал все проблемы, Дин заботился о Сэмми, а Сэмми незачем было что-то знать. Правила семьи Винчестер, так все и было. В период полового созревания, то, что всегда было здесь, взорвалось, как нейтронная бомба, оставив после себя гигантский атомный гриб. И это еще мягко сказано. В пятнадцать лет Дин только и делал, что бегал за юбками. Охота, забота о Сэмми, в основном за этим прошла его юность, плюс длинная вереница девушек. Декольте, форменные платья чирлидерш, лифчики, расстегиваемые одним взглядом, губная помада, сперма, задранные вокруг талии ноги, погружение языка во все места, лишь бы было горячо и приятно, постоянные мысли о сексе в свободное от самого секса время. Джон поглядывал на него косо, почти не делал никаких замечаний и кажется особенно не удивлялся. Ограничился краткой лекцией о репродуктивной функции человека. На редкость краткой, состоящей из вручения огромной коробки презервативов и предупреждения: «Если заделаешь ребенка, охота для тебя закончится». Это было то самое предупреждение, в котором Дин нуждался, такая страшная угроза, что иногда он подумывал о том, чтобы из дома уже выходить с надетым на всякий случай презервативом. В то время это было возможно, потому что он жил в состоянии перманентной эрекции. Или занимался сексом, или думал о сексе, или охотился. Сэмми учился, Сэмми делал уроки, Сэмми читал или смотрел телевизор, проходил через периоды замкнутости и азарта. Сначала период Я Спрашиваю Обо Всем. Затем - период Мне До Всего Есть Дело. А потом – Я Постоянно Злюсь. И вот однажды он настал. Период - Я Мужчина (после многочисленных доказательств от обратного). Если бы Дин был плохим человеком, он рассмеялся бы от души. Ладно, хорошо. Дин таки поржал от души. В конце концов, это смешно, что половое созревание пришло к Сэму, как пощечина. Вот сегодня он еще унылый ботаник, который никогда в жизни не замечал, что девушки на него смотрят, а на следующий день закрывается в ванной на защелку и краснеет, когда Дин его дразнит, это было так – чтобы подытожить – будто до этого времени он ничего не чувствовал у себя между ног, а тут вдруг раз - и у него там внезапно вырос член. Сэм не вступал в период полового созревания. Он грохнулся в него со всей высоты своего роста, со всеми вытекающими последствиями в виде такой радикальной смены настроений, что Дин серьезно задумывался о том, что скоро для его брата любые правила перестанут существовать. Он думал, это случится тогда, когда он начнет делать с девушками нечто большее, чем просто избегать их взглядов. Однако, ближе к шестнадцати годам, Сэм вел себя так, будто для того, чтобы заняться сексом на заднем сидении автомобиля, ему нужно иметь по меньшей мере диплом Колумбийского университета или что-то вроде того. И то, что случилось, было одной из тех вещей, которые в любой другой семье стали бы поводом для переживаний, но в их семье было всего лишь еще одним способом выжить. Так как его брат продолжал оставаться одной огромной проблемой на почве сексуальной неудовлетворенности с ногами в полкилометра, это начало негативно сказываться на охоте (Джон орал на Сэма: «О чем ты только думаешь, черт возьми?» и, к удивлению Дина, кажется, действительно ничего такого не замечал). Так что Дин сделал то, что обычно делал Дин. Занялся вплотную этим вопросом. В общем, это вышло непреднамеренно, ну, по крайней мере, ему хотелось думать именно так. Это был дешевый мотель, они спорили из-за пульта от телевизора, Дин хотел смотреть что-то, что Сэм считал полным дерьмом, или наоборот. Они боролись, как обычно, все эти отдай/дай сюда, слово за слово, и Дин сказал: «Если ты нарываешься, то можешь выхватить, потому что уже напрягаешь», а Сэм ответил: «Ты бесишься только потому, что не можешь его у меня отнять». Толчки, хватание за одежду, и вот уже пульт управления забыт, и начинается одна из тех бескровных битв, которые часто между ними случались, но вдруг что-то, одно случайное трение, и Сэм замирает на месте, а Дин прищуривается, потому что: «Все нормально, Сэмми, у всех у нас он есть, а некоторые даже знают, как им пользоваться». Было одиннадцать вечера и, возможно, Сэм спросил: «Что, блядь, ты делаешь?» и, возможно, Дину даже пришлось объяснить, - сейчас он уже не помнит деталей. Дело в том, что это было именно то, что он в тот момент должен был сделать. Запустить руку в штаны своего брата и немного прижать, немного погладить и сделать так, чтобы он начал стонать на латыни прежде, чем его мозг сообразит, что вообще происходит. Ээээ, для того, кто никогда этого не делал, полторы минуты – неплохой результат. Когда Дин повторяет это вслух, Сэм бросает в ответ: «Я тебя ненавижу» и натягивает штаны. Но с тех пор позволяет Дину смотреть по телевизору то, что он хочет, и перестает терять сознание, проходя мимо какой-нибудь чирлидерши. Короче говоря – миссия выполнена. Слово «инцест» даже не приходило ему в голову. Дин даже не считал это сексом-сексом. В то время его брат и секс были двумя совершенно разными категориями. Как послеобеденный чай и садомазохизм. Он мог ему дрочить, в то время как сам размышлял о предстоящей охоте. Мог все держать под контролем. Мог заботиться о своей семье. Он ничего плохого не делал. Дин Винчестер по-прежнему чего-то стоил. Тогда он еще не проебал все, что мог. Это был вопрос времени, но - тогда еще нет. Сэм Сэм всегда знал, что его семья была особенной. Оно всегда было с ним, это яркое ощущение того, что их существование есть не что иное, как искажение нормального хода вещей. Ему не нужно было для этого идти в школу, чтобы мачо-хоккеисты говорили ему: «Бля, Винчестер, какой ты странный». Не нужно было, чтобы девушки смотрели на него с печальным состраданием, будто говоря: «Как мне жаль, что ты такой странноватый, Сэм». И уж тем более, не нужно, чтобы Дин засовывал ему руку в трусы, заставляя испытать первый в жизни оргазм. Не то чтобы Сэм никогда до этого себя там не трогал, и не то чтобы никогда ничего такого не пробовал. Однако ему не удавалось почувствовать хоть что-нибудь особенное, кроме неясного чувства вины и откровенно тупой и раздражающей боли в тех местах, которые ему хотелось бы держать под контролем. Проблемой были комнаты в отелях, семейная традиция все со всеми делить и полное отсутствие личной жизни. Сэм не был Дином, способным переспать с девушкой под пристальным наблюдением целой команды чирлидерш или дрочить в ванной, когда на двери нет защелки. Сэм был Сэмом, он нуждался в уединении, которого не имел, и пребывал в таких расстроенных чувствах, что мечтал о том, чтобы вообще половых органов не иметь. Как раз тогда и случился Дин, все это трение и возбуждение, и его рука была самым мягким и ласковым из того, что когда-либо Сэму случалось почувствовать. Случился Дин и вместе с Дином случилось это жаркое дрожание под животом и этот взрыв. До этого момента Сэм был уверен, что все, что говорят об оргазмах, является в лучшем случае преувеличением. Но нет. Любой другой на его месте уже начал бы собирать деньги на психиатра в тот самый момент. А Сэм подумал: «блядь» и внес пункт «инцест» в длинный перечень тех вещей, которые делают его семью определенно Самой Странной Во Вселенной. В этом перечне есть такие пункты, как: «аммонал под кроватью», и «четыре штурмовые винтовки в багажнике», и «мой отец учит меня подделывать кредитные карты», или «мой брат думает, что охотиться на полтергейст в моральном плане намного достойней, чем получать высшее образование». Инцест вовсе не был хуже всего этого в списке или более странным чем то, что имел обыкновение делать Дин. Однажды Дин взял его с собой воровать в супермаркет, и все закончилось тем, что он запихал в него килограмм печенья Ореос, хотя эти Ореос ему никогда не нравились. Вот это да, было странным. А подрочить? Возможно, это не очень нормально, и, безусловно, одна из тех вещей, о которых не станешь ни с кем говорить, но не нечто суперизвращенное, это точно. То, что произошло в мотеле, когда они поспорили из-за того, что он хотел смотреть «Чудеса инженерии» на Дискавери, а Дин - «Спасателей Малибу» на местном канале, было неожиданным, это Сэм может признать. Но если неожиданность содержит в себе хоть какие-то зачатки ожидаемого, то это была какая-то совсем неожиданная вещь. Сэм не может точно объяснить, что именно после этого изменилось. Но было так, будто бы тот факт, что Дин ему отдрочил, превратил его неосознанную сексуальную энергию во что-то осязаемое и реальное, во что-то, что Сэм – впервые в жизни – научился контролировать. По какой-то причине он перестал смущаться девчоночьих взглядов и ему больше не нужно было спасаться бегством, когда его приветствовал тот футболист, который постоянно на него странно смотрел. Не то, чтобы его сексуальная жизнь вдруг стала такой же, как у Дина, со всеми этими встречами с целой командой чирлидерш и телефонными номерами, выпадающими из карманов штанов. Но, по крайней мере, это уже было совсем не так, как было до этого. Ну, то есть, перестало быть никак. Сэм считает, что это было так, будто он пятнадцать лет прожил отдельно от своего тела, будто бы оно не было для него чем-то важным. А Дин, будучи Дином, сделал то, что делал всегда. В буквальном смысле взял его за руку, когда он заблудился и не смог отыскать пути. Это было до Невады, и до Арлин Уильямс, и до того, как язык его брата впервые погрузился в его собственный рот. Однажды все меняется, и что бы ты ни делал, ничто уже не станет таким, как прежде. Иногда Сэм думает, что ему этого и не нужно.