И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

“But when your innocence dies, You'll find the blues. Seems all our heroes were born to lose. Just walkin' through time, You believe this heat, Another empty house another dead end street. Gonna rest my bones and sit for a spell. This side of heaven this close to hell” (Guns ‘N Roses)

Это обычно так говорят. Сэм тысячу раз слышал подобные вещи. Избитые фразы – бумажки, извлекаемые из китайских «счастливых» печенек. «Будь осторожен со своими желаниями» и прочая такая же ерунда. Все это кармическое воздаяние всегда казалось ему хренью чистой воды и последней степени, но сейчас он не может оторвать глаз от своего вегетарианского сэндвича из-за страха, что Дин наблюдает за ним, и что он-то как раз и думает беспрестанно о том, что где-то, в каком-то уголке мироздания, проклятая Карма, наверняка сидит и гаденько с братьев Винчестеров ржет. - Ты собираешься покончить со своим бутербродом в этом веке, или вся эта капуста слишком тяжела для тебя? Это должно было прозвучать весело. Так, как будто Дин подкалывает его, издевается, подначивает, цепляет, так же, как он это делал двадцать четыре года подряд. («О Сэмми, ты собираешься стать вегетарианцем?», «О, Сэмми, передай мне свой увлажняющий крем!», «О, Сэмми, давай вместе будем смотреть «Секс в большом городе!») Это должно было звучать тоном нормального Дина – раздражительно, упрямо и до отвращения самоуверенно. Но звучит так, словно эта несчастная капуста виновата во всех бедах мира. Как будто этот сэндвич – просто идеальный повод для того, чтобы устроить скандал. Как будто эта фраза была заготовлена за неделю. Звучит не просто гневно, а с эпической ненавистью и злостью животного с застрявшим в теле стеклом, от которого избавиться невозможно. - Я думаю, что скоро закончу. - Отлично. Я сообщу в Ватикан, чтобы они перестали молиться. Презрение. Равнодушие. Сэм не привык слышать это в голосе Дина (ему куда привычней было слышать это в своем, если уж говорить начистоту) и совершенно не знает, что делать. Когда они были маленькими, и Дин делал вид, что сердится (на самом деле он никогда не сердился, по-настоящему – никогда), Сэм пугался до такой степени, что даже не мог говорить, а только рыдал во всю силу своих легких («Дин злится на меня, Дин, не злись, папа-а-а!!!»), пока старший брат не опускался перед ним на колени, сам испуганный до невозможности («Что с тобой, Сэмми? Ш-ш-щ, тише, ты всех перебудишь, глупый! Хочешь, чтобы отец с меня шкуру спустил?»). И вот так просто Дин переставал сердиться. И не то, чтобы сейчас Сэм не знал, как сделать так, чтобы Дин перестал сердиться. Конечно знает. И не такой уж это отвратительный способ. Называется секс. И это просто смешно, потому что Сэм слишком уверен, что все дело именно в этом. Здравствуй, порочный круг, это мы, Винчестеры! И все это выглядит уже не так хорошо. Сэм осторожно вздыхает. Секс. Игнорирование того факта, что секс стал еще одной частью их отношений, ни к чему хорошему не приведет. Охота, дорога, секс. Допросы, экзорцизм, секс. Не просто ручная работа в периоды низкой активности официанток, не случайные соития с большим количеством текилы в качестве обязательного переходника. Нет. Секс. Регулярный, сознательный и обоюдный, и, господи боже прости, лучший, чем Сэм Винчестер мог себе когда-либо вообразить. Секс жесткий, почти животный и разрушительный. Дин подтверждает славу лучшего ебаря каждый раз, как спускает штаны и укладывает Сэма на живот, - превращаясь в тайфун из рук, языка и укусов. Плохо, когда он говорит на ухо («Не двигайся, иначе я вынужден буду тебя связать», «Спокойно, мальчик, я сдерживался гораздо дольше, чем приходится сейчас терпеть тебе»), но еще хуже, когда он перестает говорить и засовывает свой язык совершенно в другое место. Его брат в постели делает такие вещи, за которые их, не задумываясь, в половине штатов могут тупо арестовать. Да, наверное, в этом проблема. Вот так просто. Сэм кончает, как никогда в своей жизни, но он потерял своего старшего брата на этом пути: Дина, его легкую и откровенную улыбку, склоненную голову, в тот момент, когда он задумался и чешет себе макушку, все это огромное сердце, способное перекачивать кровь за двоих, когда Сэму становится трудно дышать. Что-то выигрываешь, что-то теряешь, Сэм. Определенно, Карма просто должна ухохатываться с них. - Будешь заказывать десерт? Кажется, что Дин его даже не слышал. Почесывает бороду с отсутствующим видом. Ну да, а вы думали. Бороду. Дин, совершенно по-армейски, всегда брился каждый день. Если им нужно было выходить в шесть, он брился в пять. Если где-то шлялся всю ночь и возвращался под утро, брился прежде, чем завалиться в постель. Для него это было также, как чистка зубов или оружия, ритуал, в котором он нуждался, для того, чтобы привнести немного нормальности в свою ненормальную жизнь. Когда прошло три дня, а Дин так и не притронулся к бритве, Сэм решил, что тот просто напросто забыл, немного растерялся в изменившейся обстановке. Но прошла неделя, а потом и две, и щетина превратилась в бороду, со всеми вытекающими последствиями. Светло-рыжая, густая и, блядь-блядь-блядь, способная делать так, что Сэм не может перестать представлять свои пальцы, путающиеся в этой новенькой бороде, хочет понюхать, блядь, чем она пахнет - также как все остальные волосы Дина или чем-то другим? Сначала Сэм думал, что это, возможно, какое-то запоздалое желание отдать должное их отцу, но потом понял, что нет, нихуя, этого нет и в помине, а все скорее даже наоборот. Дин никогда бы не отрастил себе бороду, если бы ассоциировал ее с Джоном – Джон был неприкосновенен, и то, что он отпустил ее сейчас, свидетельствует в том числе и о том, что тень Джона Винчестера исчезла из их жизни. В других обстоятельствах Сэм бы этим даже гордился. А сейчас это только пугает. Борода делает Дина старше и жестче. Слишком выделяет глаза, зеленые и чистые, сияющие среди всех этих волос и окружающего дерьма так, что Дин вдруг становится очень красивым, красивым настолько, что Сэм вынужден отводить взгляд, чтобы не краснеть как ебаная институтка. (- Спать с ним это одно, а то, что ты превращаешься в тряпку при виде его бороды, это совершенно другое, Сэм, пожалуйста, держи себя под контролем. - Я не сплю с ним. Я влюблен в него. В него, и в его бороду, и в его постоянную злость, потому что это настолько идет в разрез со всем тем, во что он до сих пор верил. То, что мы делаем, так меняет его. - А тебя, Сэм? Тебя не меняет? Ты настолько болен и извращен, что позволяешь своему старшему брату трахать себя, и тебе все равно? Для тебя это нормально? Никак не влияет? - Ну, если честно, то нет.) - Что? - Что? Дин смотрит на него слегка взволнованно. - Чувак, я сказал, что иду в туалет, когда вернешься из своих счастливых лугов, где очевидно распиваешь чаи со своим любимым животным, заплати и подожди в машине. Прощай легкое волнение. И снова здравствуй, адский пиздец. Дверь в туалет находится прямо рядом с барной стойкой, в самом конце, там, где обслуживавшая их официантка (большие сиськи, огромный вырез, никакого смущения от того, что ее шары вот-вот могут вывалиться на руки Дину, делающему заказ) вытирает насухо только что вымытую посуду. Когда Дин проходит мимо, она наклоняется, что-то ему говоря, и тогда его брат замирает. Сэм не придает этому никакого значения (подумаешь, очередной флирт) до тех пор, пока Дин не проводит большим пальцем по плечу этой Мисси, или Крисси, или как там ее, блядь, зовут, а потом поднимает глаза, полные безумной жажды и всех на свете дурных намерений вместе взятых, и смотрит. На Сэма. Отвратительно флиртуя с этой записной шлюхой, Дин смотрит на Сэма. Ну уж нет. Нет. Дин мучается угрызениями совести? Ладно. Дин цепляется за какое-то подобие белой протестантской морали, с которой всегда смеялся? Да на здоровье! Дин может въезжать в него и кончать, как товарный состав, а потом не желает даже перекинуться с ним словечком? Ну так ОТЛИЧНО! Но трахать какую-то официантку в знак протеста? Вот уж это хуй! Даже не думай трахать вот это, в то время когда ты хочешь трахнуть меня! Только посмей замутить с ней в моем присутствии, чтобы унизить меня и оскорбить! Только не это, мудак, только не это! Господи. Дин долбоеб. Долбоеб, долбоеб, долбоеб!!! Сэм встает, пересекает зал буквально тремя своими километровыми шагами и встает между Дином и официанткой. - Когда закончишь, - бесстрастным тоном говорит он Дину. – Я жду тебя в постели. Он ни от одного из них не ожидает ответа. Заходит в туалет и с силой хлопает дверью. Тут запах бензина, перемешанный с запахом чистящих средств и еще какой-то херни. Десять секунд – может быть меньше – и дверь открывается вновь. Ну, отлично. Дин пинком ноги захлопывает ее, кто б сомневался, но и у Сэма уже от гнева лезут на лоб глаза. Ему потребуется много ярости для того, чтобы посоревноваться с яростью брата. И если Дин думает, что ему неоткуда ее взять, то он ошибается, блядь! - Как ты думаешь, что ты делаешь, Сэм? Тоном сдержанным и опасным. Тоном Джона во время их многочисленных ссор. Голос Дина дрожит от еле сдерживаемой холодной ярости, и это реально страшно. Но Сэма подобным не запугать. - Что, ты собирался с ней трахнуться? Собирался притащить ее сюда и трахнуть? - А тебе какое дело, здесь бы я ее трахнул или в ебаном Хилтоне? С хера ли тебя волнует, собираюсь я трахаться или нет?! - Меня волнует, что ты собираешься кого-то трахнуть, думая обо мне! Во взгляде Дина отражаются непередаваемые эмоции. Это не очень заметно, но Сэм давно умеет читать по его глазам, и да, он думает: «Да, Дин, да-да-ДА». Это как сигнал к тому, чтобы сделать то, что уже много дней ему хочется сделать - взять в руки это родное лицо и запустить, наконец, пальцы в эту проклятую, в эту благословенную бороду! А потом вырисовывать ими круги и одновременно целовать Дина – языком, всем своим ртом, всем лицом и со всей яростью, на которую он только способен. Продолжая, как добычу, удерживать Дина в руках, Сэм осторожно перемещается в ближайшую кабинку, одной ногой прикрывая за ними дверь. Даже не думая закрывать ее на защелку. - Сэм, - Дин тяжело дышит ему в шею. – Сэм, она приоткрылась… нас могут… - Сэм зацеловывает ему ухо. – Блядь, сюда же в любой момент могут войти… - Пусть заходят, - Дин как раз расстегивает Сэму штаны, а тот пытается цепляться за последние остатки здравого смысла. Он соблазнил своего брата. И здравый смысл исчезает, словно спички в огне. – Пусть зайдут и увидят. Пусть знают. От поцелуев Дина болит все лицо, но неважно. Потому что голос сейчас у обоих дрожит, от нестерпимого желания и отчаяния одновременно: «Сэмми, да что это, блядь, с тобой? Если нас увидят…», «Мне похуй». - Пусть нас видят и слышат, Дин, - сквозь первые сладкие прикосновения, сквозь высоковольтный ток, пронзающий от члена до самых мозгов: - Пусть кончат, если хотят, как еще никогда в жизни своей не кончали! Пусть завидуют. Дин начинает стонать, разворачивая и всем весом прижимая Сэма к голубоватому кафелю туалетной кабинки, где едва есть место для них двоих. Его дыхание сбито, а прохладные бедра («Да, делай это со мной, Дин, трахай так, как ты хотел ее трахнуть. Сделай со мной все, что ты собирался сделать с ней, пока мечтал обо мне») с силой прижимаются к заднице Сэма («Ебать, Сэмми, ты не представляешь… ты даже не можешь себе представить, как… »), и два пальца уже проникают в горячий, жаждущий рот. Сэм смачивает их слюной, а потом все накрывает собой борода Дина, потому что он тычется Сэму в лицо, пытаясь дотянуться к губам. Пальцы врываются внутрь, слегка обжигая («Я делаю тебе больно, я делаю…», «Тш-ш-ш, мне не больно. Ты никогда мне не делаешь больно…»), внутрь и наружу, наружу и внутрь, пока другая рука берется за член, теребя и лаская. Дин завелся, пиздец, и вот уже вышел на тот же самый убийственный ритм, с которым делает все – одной рукой дрочит, другой жестко трахает сзади, при этом целует так, как будто рушится мир, что-то невнятное рычит Сэму на ухо, а тот, зажмурив глаза, повторяет: «Дин-Дин-Дин-Дин-о-Господи-Дин»… И кончает, блядь, так быстро кончает на голубоватую стенку, рядом с надписью «Дальнобойщики из Невады делают это одни». Когда Сэм поворачивается, чтобы заняться эрекцией своего брата, он думает: «Нет, это никак на меня не влияет. И да, оно того стоит. Я не сдамся, и не позволю сдаться тебе. Бесись, сколько хочешь, трахай так, как тебе будет угодно, меня это не пугает, я никогда не сдамся, слышишь? И не позволю сдаться тебе». Я Винчестер, такой же, как ты, мудак, понял?! Они где-то в Неваде, и когда Дин кончает, так резко расслабляется, что Сэм вынужден его поддержать, обнимая за бедра. Через секунду он чувствует руку в своих волосах и слышит мягкое «Сэм», или только «М-м-м», непонятно. Не ахти что, и вовсе не то, чего Сэм хотел бы на самом деле, но совершенно очевидно, что счет 1: 0. Братья Винчестеры выигрывают у Кармы. К тому же... Дорогая сознательность моего брата Дина, иди нахуй! Этим вечером Дин все равно не бреется. Ни вечером, ни утром, ни весь следующий день. И Сэм продолжает колоться и обжигаться, получая все то, что хотел, вместе с болью - все, что один из братьев может отдать, а второй - безусловно принять.