The center lights around your vanity but surely heaven waits for you. Carry on my wayward son. There'll be peace when you are done. Lay your weary head to rest. Don´t you cry (don´t you cry no more). (Kansas)
Отлично, с первой частью защитительной речи покончено. И Бог, и апостолы, и все эти ангелы с карающими мечами, которые вероятно и приводят в исполнение приговоры наивысшего суда, - все они смотрят на братьев довольно скептически, словно говоря: «Эй, детка, ты всерьез думаешь, что мы примем во внимание всю эту твою хрень про не-причиняя-никому-вреда-и-с-добровольного-согласия?» Понятно, что в глубине души Сэм думает именно так. Он всегда считал, что сможет настоять на своем, если только сумеет привести достаточное количество аргументов. Поэтому продолжает. - Господи, - спокойно говорит он. – В этой части я соглашусь с тем, что наше поведение было не совсем правильным с точки зрения христианской морали, что мы могли жениться, наплодить детей и взять ипотеку на тридцать лет. Но возможно, если бы мы жили именно так, мы не спасли бы столько жизней ни в чем неповинных людей. Со всем уважением, ваша честь, подчеркну, что если бы мы жили так, мы не смогли бы отправить обратно в ад все те полчища злобных тварей, практически ежечасно посылаемых на землю вашими конкурентами. Защита просит суд принять это во внимание, и учесть жизнь каждого спасенного нами человека в качестве смягчающего обстоятельства, а также жизни всех возможных потомков этих людей, которых совершенно точно не было бы, если бы не наше вмешательство. Неохотный, но все-таки утвердительный кивок: - Принимается. Хотя Сэм, когда думал о своей защитительной речи, вовсе не собирался основывать аргументацию на цифрах. Он собирался отталкиваться от этого: - Тем не менее, ваша честь, целью моей защитительной речи вовсе не является получение снисхождения за хорошее поведение, ее целью является – оправдание. Потому что, сэр, мы просим, чтобы наши отношения оценивали так, как оценивали бы отношения в любой другой паре. Чтобы суд учитывал, были ли мы верны друг другу, были ли мы честны друг с другом и готовы ли мы были отдать друг за друга жизнь. Я даже призываю вас поискать большую моногамию, чем та, что установилась в нашей паре, и более искреннюю любовь, чем наша, потому что вы их все равно не найдете. И, ваша честь, напоминаю, что мы с Дином всего лишь выполняли ваш завет любить друг друга, как братья. Ведь это именно вы сказали: «Кто любит брата своего, тот пребывает во свете». Так что вы можете оправдать нас, если того пожелаете, или осудить, если сочтете это более подходящим, но, куда бы нас не отправили, мы пойдем туда вместе, а это единственное, что по большому счету нас интересует. Впрочем, как и всегда. На этом моя речь закончена, ваша честь. Сэм садится ужасно довольный и гордый собой и смотрит на то, как Господь хмурит лоб и прикасается двумя пальцами к виску, словно от неожиданного приступа головной боли. После непродолжительного молчания он все-таки устало произносит: - Мне твой отец так и сказал, что ты упертый крючкотвор и никогда не сдаешься. Сэм еще шире улыбается и пытается поймать взгляд Дина… Вот тогда и происходит то, чего он никогда в жизни не ожидал и о чем просто не думал. Сэм всегда предполагал, что во время небесного суда Дин должен спокойно сидеть на своем месте и молчать, а Сэм будет говорить за обоих. А что если Дин напрямую столкнется с судом (перед Сэмом или уже после него, не суть), и ему самому придется держать ответ перед всевышним? Во время перечисления всех провинностей и вопросов типа: «Признаешь ли ты себя виновным в том, что вкусил от тела брата», он просто пожмет плечами со своей обычной надменной гримасой и скажет: «На самом деле да, не могу отрицать. Вкусил. И, с вашего позволения, ваша честь, далеко не однажды. И ни об одном из этих раз не жалею. Совсем. Так что, где тут у вас лифт, на котором спускаются в ад? А, еще одно. Можно ли мне выдать ружье? Нет? Ну и ладно». Дин ведь моментально будет признан виновным, без малейшей попытки оправдаться или хоть что-нибудь изменить. Поэтому Сэм должен говорить за обоих, чтобы защитить, чтобы оправдать их. Чтобы ничто - ни в этой жизни, ни в той – не смогло разлучить их друг с другом. Потому что нихрена Дин не может отправиться в ад, или куда там они его направят, один. Всю свою жизнь, слыша где-то эту хрень про «пока смерть не разлучит вас», Сэм думал: «это мы еще посмотрим, кто кого разлучит». А теперь просто думает: «НИХУЯ». И с этой мыслью просыпается один на переднем сидении Импалы, чувствуя, как жаркий воздух июльского утра из открытого окна обжигает лицо. Какая-то заправка посреди такого обыденного и унылого пейзажа, который может принадлежать любому из сорока штатов в разных концах страны. Радио тихо наигрывает что-то из Цепеллинов, и Сэм улыбается, потому что Дин никогда не откажет себе в удовольствии послушать хорошую музыку, даже если брат вдруг неожиданно рядом уснул. Единственная уступка заключается в том, что он слушает ее тихо, чтобы не разбудить. Он как раз сладко потягивается, занимая собой все пространство салона, когда Дин возвращается и швыряет ему на колени два бумажных пакета доверху полных разного вредного свинства – чипсов, снэков, печений «ореос» и мармеладных тянучек самых кислотных цветов. А посреди всего этого великолепия – одинокое и испуганное красное яблоко, как необходимая отсылка к Сэмову пристрастию к ЗОЖ. - Чувак, - лыбится Дин. – Ну ты и дрыхнешь. Мы проехали кусок Северной Калифорнии и целый ебаный Теннеси, а тебе хоть бы хны. Если бы ты всю прошлую ночь не пускал слюни на моем плече, я бы подумал, что-то кто-то вчера в баре накачал тебя наркотой… - Дин, - Сэм перебивает его, потому что хочет сказать нечто чрезвычайно важное. – Мы должны умереть вместе. В том смысле, что… Одновременно. Мы должны умереть разом, в одно и то же время, понимаешь? Дин замолкает и смотрит на Сэма с таким равнодушным выражением лица, как будто бы Сэм только что сообщил, что возьмет на завтрак Пепси, а не Кока-Колу. - Ладно, - только и говорит он, пожимая плечами. – Как скажешь. Потом плюхается на водительское сидение, проворачивает ключи и заводит Импалу, которая рвет с места, как бешеный зверь, до верху заполненная свежим бензином. И никаких карт, потому что Сэм – лучший штурман. Они ни в ком и ни в чем не нуждаются, только друг в друге, потому что тот, кто не принадлежит никому, принадлежит всем и всему миру одновременно. Рык заведенного мотора только сначала громкий и мощный, потом Шевроле Импала 67-го года выпуска начинает звучать ненавязчиво и мягко, и двигается плавно и уверенно по любым дорогам, благодаря классической американской подвеске. Аминь.Конец